Ольшевская летопись 4 страница

Летописи, которыми пользовался Стрыйковский

Судя по замечанию, имеющемуся в «Кронике», Стрыйковский писал свою книгу (или, во всяком случае, приступил к ее написанию) в 1575 г. (ч. II, с. 36). В основном сэтого времени он и стал приобретать летописи– в 1574 г. у него была только одна (ч. I, с. 316), через небольшой промежуток времени после начала работы над «Кроникой» у Стрыйковского имелось уже 13 летописей, а вскоре их число возросло до 15 (ч. I, с. 57, 87; ч. II, с, 58). О большем, чем 15, ч и еле летописей составитель «Кроники» нигде не говорит, и мы можем принять эту цифру как вполне реальную. Он собрал столько летописей, чтобы согласовать их данные между собой, а в конечном итоге чтобы путем сопоставления сообщений разных источников установить истину (ч. I, с. 57).

Летописи Стрыйковский приобретал «с большой трудностью, а временами и с неменьшими расходами» (ч. I, с. 316). Однако можно предположить, что некоторые летописи он получил в собственность или в пользование бесплатно. Так, едва ли ему пришлось заплатить за рукопись, которую он «достал» в селении Великая Берестовица (сейчас Брестская обл. БССР) у князей Заславских (ч. I, с. 56, 288).

В общем же, из сообщений «Кроники» Стрыйковского о приобретении им рукописей следует, что летописи в Белоруссии и Литве в начале второй половины XVI в. были предметом купли-продажи, что стоилиони дорого и что их было немало, поскольку в относительно короткий срок он смог приобрести 14 летописей, учитывая при этом, что хронист не располагал сколько-нибудь значительными средствами.

Стрыйковский, как уже отмечено, получил одну летопись от князей Заславских; другую летопись он получил от Ходкевича; Супрасль-ская была переписана по заказу князей Одинцевичей; с большой долей вероятности можно предположить, что Слуцкая находилась у князей Слуцких или у кого-то близкого к их двору. Следовательно, в тех. случаях, когда удается установить, летописи в XVI в. находились в. собраниях магнатов. У кого Стрыйковский приобрел еще 12 (или 14) летописей, которые были у него, он не сообщил. Однако известно, что летописи имелись не только у магнатов, но и у простых людей, свидетельством чего является летопись Радзивилловская, единственная известная в настоящее время иллюстрированная. Записи на листах этой летописи дают возможность определить, кто был ее владельцем и когда эти записи были сделаны ⁸. Первая из них следующая: «Две недели у Пилипово говеино Парфен Пырчкич жито сеял у року девядесятом». «Девядесятый» год следует понимать как 1590 (в 1690 г. рукопись уже - находилась в Кенигсберге). Дата («две недели у Пилипово говеино») не совсем точная (непонятно – до или после заговения), но независимо от этого запись должна указывать на необычайность события, так как посев ржи осуществлялся по крайней мере на два месяца ранее. Самое существенное, однако, заключается в том, что в записи говорится как о лице явно незнатном, так и о событии небольшого масштаба. Следовательно, и отмечал это человек весьма простой, вероятнее всего, житель деревни, а так как трудно представить, что в конце XVI или начале XVII в. грамотным был крестьянин, то, видимо, запись сделал мелкий шляхтич или лицо духовное (священник или псаломщик). Рассуждая дальше, можно предположить, что запись сделал не кто-то посторонний, а сам владелец рукописи.

Вторая запись почти такого же характера: «В року шессот тре-тем за шесть недель перед великоднем водлуг старого календара кобыла сивая ожеребилася». Такую запись могло сделать лицо, тоже принадлежавшее к мелкой шляхте, низшему духовенству или, наконец, к мещанству, но никак не к знати. То, что событие отмечено «водлуг старого календара», указывает на автора не католика (у католиков уже был введен Григорианский стиль), а вероятнее всего, православного (униатство к тому времени только начало распространяться).

Одна запись указывает с относительной точностью, где жил владелец летописи: «Я, Фуре Сорока, возны повету Городенского сознавак> сим моим квитом...». «Возный» – это полицейский чин невысокого ранга, избирался из шляхты. Шляхтич среднего достатка и тем более знатный на такую должность не пошел бы. Поэтому можно считать, что и в данном случае владелец был небогатым и тем более незнатным и что он был жителем Городенского (Гродненского) повета.

^{---------------------------------}

⁸ Радзивилловская, или Кёнигсбергская летопись. I. Фотомеханическое воспроизведение рукописи. II. Статьи о тексте и миниатюрах рукописи. СПб., 1902. Описание рукописи и исследование о ней осуществлены А. А. Шахматовым (с. I–114), На с. 1–2 «Описания» Шахматов поместил тексты записей, сделанных на л. 1 об, и 5 рукописи. Все они написаны на старобелорусском языке белорусской скоро-лисью XVI – начала XVII в. Запись в конце рукописи о дарении рукописи Зе-новевичем Янушу Рздзивиллу сделана на латинском языке. Приводимые тексты заимствованы из «Описания» А. А. Шахматова.

О том, что Кристоф Цыпля женился, имеются даже две записи. Очевидно, первая оказалась неточной, почему и была сделана вторая. В первом случае написано: «Року 1606 месяца марта 30 дня озенился «ст пан Цыпла Крыштоф перед великодном старым за тры недели перед великодном старым хри...». Во втором написано: «Року шесотном Крыштоф Цыпля оженился у великий пост подлуг старого календара за тры недели перед великоднем». В «уточненной» редакции записи изменен год (с 1606 на 1600) и исключено слово «пан», видимо, потому, что Цыпля этого не заслуживал.

Еще одна запись гласит: «Жигимонт третий, божою милостию ко-рол полскии, великий князь литовский». Сигизмунд III был королем и великим князем с 1587 по 1632 г. Скорее всего, запись относится к концу XVI или началу XVII в.

В конце рукописи имеется запись о том, что летопись была подарена Станиславом Зеновевичем князю Янушу Радзивиллу. Зеновевичи принадлежали если не к магнатам, то к высшей прослойке белорусских феодалов. Представители этой фамилии занимали в конце XVI– XVII в. крупные должности в воеводской администрации. Так, Криш-тоф Юрьевич был в 1588 г. брестским воеводой; Ян Юрьевич – в 1600 г. витебским каштеляном; Николай Богуславович – в 1618 г. минским старостой и каштеляном полоцким; Станислав Зеновевич был около середины XVII в. вилькомирским подкоморием, потом каштеляном новогрудским ⁹. Сказать с уверенностью, что именно этот Станислав подарил рукопись Радзивиллу, нельзя, но такое предположение весьма правдоподобно, тем более что основные владения Радзивил-лов находились в Новогрудском воеводстве. Следовательно, можно предположить, что около середины XVII в. летопись от мелких держателей перешла во владение богатых шляхтичей, а многие из таких шляхтичей были людьми образованными, учившимися в университетах Лейдена, Парижа, Болоньи, Падуи и, конечно, Кракова. Переход рукописи из их рук в руки Януша, а затем князя Богуслава, одного из самых образованных Радзивиллов, был весьма естественным.

Князь Богуслав с мая 1662 по конец 1664 г. находился в Пруссии (прусский «электор» был его родственником), умер он в 1669 г., а в 1671 г. рукопись поступила в Кёнигсбергскую библиотеку. Значит, можно думать, что князь Богуслав, уезжая в Пруссию, забрал рукопись с собой и там подарил ее «электору», а тот после смерти князя передал летопись в библиотеку.

В 1715 г. Петр I, будучи в Кенигсберге, осматривал рукопись и приказал снять с нее копию, а в 1761 г., когда русские войска заняли Кенигсберг, летопись была забрана из Кёнигсбергской библиотеки и передана в Библиотеку Академии наук в Петербурге; сейчас она находится в Библиотеке Академии наук СССР, шифр 34.5.30.

Стрыйковский довольно долго прожил в Витебске (северная Белоруссия), был в Слуцке (южная Белоруссия), Лукомле (восточная Белоруссия), Литве, но, кажется, восточнее Лукомля не бывал, и, таким

-------------

Wolff J. Senatorowie i dygnitarze Wielkiego ksi^stwa LHewskiego, 1386–1795. Krakow, 1885, s. 9, 120, 126, 131.

образом, крупнейшие центры восточной Белоруссии – Могилев, Мстиславль, Старый Быхов, Орша – остались ему незнакомы. Итак, Стрыйковский, вероятно, приобретал летописи прежде всего в центральной и западной Белоруссии и Литве.

В связи с темой о приобретении Стрыйковским летописей и вообще в связи с вопросом об источниках, которыми он пользовался, возникает вопрос и относительно Полоцкой летописи. Нет сомнения, что в Полоцке летописание велось, но ясно, что этой рукописи Стрыйковский не видел и события, связанные с историей Полоцкой земли, изложены им по другим, мало достоверным источникам. В то время, когда Стрыйковский писал свою «Кронику», Полоцк находился у русских и был взят войсками Стефана Батория в 1579 г., когда значительная часть работы над «Кроникой» была осуществлена.

О качестве использованных источников, о точности содержащихся в них данных, об отношении составителей летописей к своему делу Стрыйковский высказывался по-разному. Например, он считал, что о Палемоне, «правдивом предке литовцев, о котором так много историков пишет и о котором также старые летописцы, очевидно, так себе, без ничего истории из пальца не высосали» (ч. I, с. 67), т. е. что «старые летописцы», говоря о Палемоне, ничего не выдумывали, а писали о том, что происходило в действительности. В другом случае, излагая обстоятельства, при которых была заключена уния 1401 г. между Польшей и Великим княжеством Литовским, Стрыйковский отметил, что летописцы русские и литовские изображают обстановку иначе, чем польские, и версия русских и литовских источников казалась Стрый-ковскому более достоверной, так как «небожата, старые литовские писари писали правдиво» (ч. II, с. 118). Таким образом, Стрыйковский признает, что «старые летописцы русские и литовские» были объективны и правдивы. Однако порой Стрыйковский отзывается о них презрительно. Особенно раздражало его то, что в летописях были перепутаны или вовсе отсутствовали даты: «Такие были никчемные и безмозглые писари» (в смысле – составители.– И. У.) русских и литовских летописей, что свои истории писали кое-как «без баченя», что им «слюна в рот принесет» (ч. I, с. 243). Выше им сказано, что летописцы «так глубоко в иные истории взглянуть не могли из-за простоты того времени» (ч. I, с. 234). Достойно внимания и то место «Кроники», где составитель утверждает, что «в то время (говорится о событиях середины XV в.– Н. У.) писари литовские и русские простачки [были], а всего больше московиты у них служили писарями». На полях же против этого места сделана запись: «У Литвы раньше [перед этим] всё русские [буквально – «москва»] писарями были» (ч. II, с. 255).

Едва ли можно сомневаться в том, что «у Литвы», т. е. в Великом княжестве Литовском, в качестве писарей (дьяков) работали выходцы из России, но версия, что они писали летописи, не может быть принята, потому что язык белорусско-литовских летописей настолько отличается от языка русских летописей XV–XVI вв., что предположение, будто какая-нибудь из белорусско-литовских летописей написана москвичом (русским), кажется совершенно невероятным. В то же время это нисколько не кажется фантастическим, если принять, что Стрый-

ковский имел в виду не составителей, а переписчиков некоторых летописей.

При создании отдельных глав Стрыйковский пользовался разными источниками. Например, описания военных столкновений Великого княжества Литовского с немецкими орденами, Польшей и Мазовией - (поскольку Мазовия до 1526 г. была отдельным княжеством) сделаны почти целиком по польским и орденским хроникам; войны же с татарами изложены по белорусско-литовским летописям; по летописям написана и внутренняя история Великого княжества Литовского. Ряд событий (в особенности конца XV – начала XVI в.) передан по польским хроникам Кромера, Меховского, Ваповского.

В хронике Стрыйковский использовал как белорусско-литовские, так и древнерусские летописи, причем он строго различал эти два вида источников, древнерусские называя русскими хрониками (и чрезвычайно редко летописями), а белорусско-литовские – летописями и только в крайне редких случаях хрониками (ч. I, с. 114, 117, 121, 123; ч. II, с. 3).

Давая ссылки на летописи, Стрыйковский применяет к ним около 30 различных названий. Очень часто они называются вообще «летописцы», но есть «старые летописцы», «старые летописцы русские, литовские и жмудские», «все летописцы русские, литовские и жмудские», «старые литовские летописцы», «русский летописец» и т. д. Общим для всех белорусско-литовских летописей, которыми пользовался СтрыйковскиЙ, является то, что все они написаны на «русском», т. е. старобелорусском языке (ч. I, с. 354; ч. II, с. 11), и что все содержали версию о прибытии предков литовской шляхты из Италии (ч. I, с. 77).

Цитирование Стрыйковским

летописных текстов (передача «собственных слов летописцев»)

Ссылаясь на летописцев, СтрыйковскиЙ в большинстве случаев пересказывал содержание источников, но иногда и цитировал их, оговаривая, что это «собственные слова летописцев». Сравнивая соответствующие слова оригиналов (по тем летописям, которые имеются в настоящее время и в которых есть подобные тексты), можно определить, насколько точно Стрыйковский передавал свои источники, а это уже в какой-то мере может служить показателем точности передачи источников и при их изложении.

Особую ценность представляют его цитаты из Берестовицкой летописи, поскольку в таком случае становится известно, из какой именно летописи цитата приведена (Берестовицкой будем называть летопись, полученную Стрыйковским у князей Заславских в селении Великая Берестовица).

Начав цитировать летописи, Стрыйковский сразу подчеркнул, что это высококачественный источник, но заголовок раздела крайне не удачен. Раздел седьмой книги второй хроники озаглавлен так: «Свидетельства из летописцев о прибытии итальянцев в те страны, которые

Литва и Жмудь числят достоверными хрониками!» (ч. I, с. 55). (В оглавлении тот же заголовок сформулирован более точно: «Свидетельства из летописцев о прибытии итальянцев в те страны».) Отметка на поле в самом начале седьмого раздела хроники утверждает, что здесь приводятся «собственные слова литовских летописцев, писанные по-русски». И действительно, далее дается (в переводе на польский язык) такой же текст, какой содержится в тех белорусско-литовских летописях, в которых имеется легендарная часть истории литовского народа.

Поскольку предыдущий (шестой) раздел книги второй хроники заканчивается изложением взглядов на происхождение литовцев М. Бельского, то естественно, что седьмой начинается со слов; «А некоторые литовские летописцы так попросту проводят речь о прибытии Палемона из Италии в Жмудь и Литву», а затем следуют «собственные слова летописцев». Приводим сравнительные тексты начала летописи Рачинского (которая лишь немного отличается от подобных мест других летописей) и хроники Стрыйковского.

Летопись Рачинского

«Сталося ест воплощене сына божого от духа святого з благословенное девицы чыстое Марей от початку сотворена света лета пяттисечного пятьсотного двадцать шестого» {т. XXXV, с. 145).

Хроника Стрыйковского ¹⁰

«Stalo sie jest wcielenie syna bozego przez ducha sw. z blagoslawionej dzie-wice Mariej od poczatku stworzenia swiata roku 5526» (ч. I, c. 55).

Далее разница между летописью Рачинского и хроникой Стрыйковского заключается лишь в том, что Стрыйковский, доведя перевод летописи до того места, где говорится о прибытии «итальянцев» к устью Немана, нашел нужным сделать вставку, поясняющую, что Неман впадает в море недалеко от Клайпеды (эта местность Стрыйковскому была хорошо известна лично). Затем вновь следует перевод летописи, причем на поле опять отмечено, что здесь приводится «собственная речь летописцев». Этот раздел хроники Стрыйковского заканчивается сообщением, что «итальянцы» поселились над реками Неманом, Дубиссою, Юрою и что этот край они назвали «Жмудью от размножения» (ч. I, с. 56).

В такой же мере, как начало, совпадает текст летописи Рачинского, а также других летописей и хроники Стрыйковского в конце раздела.

Летопись Рачинского

«Над которыми ж реками, над Дубосою и над Немном, и над Юрою, там ся поселили и почали розмножыватися, и оное мешкане их над тыми реками вельми ся им подобало, и назвали тую землю Жомоить» (т. XXXV, с. 145).