Вем, Господи, вем, яко биеши всякаго сына его же приемлеши, обаче не имам силы слезы сдержати, егда зрю наказуемых чад Твоих, про­сти, Господи, и терпение с благодарением даруй

Разумом постигаю, яко венцы и славу гото-виши плачущим и уничиженным, обаче душа моя грядущим воздаянием и наградами не утешает­ся, скорбь обьемлет мя, егда зрю поношения на искренняя моя; помилуй мя, Господи, и моли-тися научи за враги неоскудевающия.

3 июня 1989 г.

Покаяние делает наше дело поистине добрым делом.

Егда в неумении пребываю, зависть злобно тер­зает мя, егда же навык обретаю, гор достаю обуреваюся неудержимо; Господи, грех алчный гонит мя, душа моя не ведает покоя, приими немощи моя и сокрушение мое, иных даров и жертв, Владыко, не имам.

18 июня 1989 г. День Св. Троицы. День Ангела.

Отец наместник благословил огромную прос­фору и поздравил меня и послушника И. П. с днем Ангела. В конце чина панагии в храме о. Влади­мир многолетствовал нам и братия подходили с поздравлениями.

Господи, дай память о благоволении Твоем и нам, грешным, дабы не роптали в день печали, а про­ливали слезы покаяния.

4 июля 1989г.

Приезжала мама с тетей Ниной. Причащались. Но не все спокойно. Слезы, упреки, уговоры ехать домой. Тесно мне отовсюду! Укрепи, Господи, серд­це мое смятенное и изнемогающее. Отцы Оптинские, старцы святые, помогите мне! Матерь Божия, утешь скорбную душу мою.

7 июля 1989 г. Рождество Иоанна Предтечи.

Служил о. Климент, архиепископ Серпуховской. Хиротония во диакона инока Михаила.

Причащался. Одно утешение мне осталось - Чаша Святая.

«ПРИЕЗЖАЛА МАМА...»

Дополним дневник рассказом о событиях, сто­явших за словами: «Приезжала мама... Слезы, уп­реки, уговоры ехать домой». Но прежде чем расска­зать о долгом и трудном пути к Богу матери отца Василия Анны Михайловны Росляковой, напомним слова апостола Павла: «А мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безу­мие». (1 Кор. 1, 23.) Мать была не против, когда сын стал ходить в церковь. Но посты и монастырь - это уже «безумие»! Мать хотела счастья для сына, а вера возводила его на крест. И такая вера устрашала ее.

Анна Михайловна вспоминает: «Сын Великим постом постится, а я нажарю себе яичницы и посмеиваюсь над ним. Конечно, я знала, что Игорь готовится к монашеству, но и секунды не воспри­нимала это всерьез. И вдруг сын опустился пе­редо мной на колени - и слезы в глазах: «Мама, благослови меня в монастырь». И тут я в ужасе закричала про Бога такое, что сын сразу в дверь и бежать. Только слышу, как застучал каблуками по лестнице. До сих пор в ушах каблуки стучат...».

После ухода Игоря в монастырь мать исходила в слезах и до дня убийства жила надеждой - сын вернется домой.

Рассказывает тетя о. Василия Нина Андре­евна Трифонова: «Когда Игорь ушел в монас­тырь, Анна Михайловна день и ночь плакала. Да и как тут слезы сдержать? Сын был един­ственный, послушный, заботливый. Из-за гра­ницы всегда везет подарки для матери, а из Сухуми, помню, розы привез. Холода стояли, цветов нигде не было, а розы были такие красивые, что его спрашивали: «Игорь, девушке розы везешь?» А он: «Маме».

Анна Михайловна об одном думала: как вер­нуть сына домой. И говорит мне однажды: «По­едем в Оптину и привезем Игорька домой». Ку­пили мы батон колбасы, гостинцев и приехали в Оптину без нательных крестов. А Игорь сразу наотрез: «Нет, мама, домой я никогда не вернусь». И стал нам про старца Амвросия рассказывать - уж больно он батюшку Амвросия любил! Мать в слезы: «Кто такой твой Амвросий, что ты на него мать променял?» Мы ведь тогда неверую­щие были, и нам было дико, что он ставит Госпо­да и Его святых выше родни. Ну, думаем, совсем обезумел и надо его срочно отсюда забирать. Бегаем за Игорем с колбасой по всему монасты­рю, а он уже умоляет нас: «Ди не воняйте вы тут колбасой. Идите лучше в храм».

Делать нечего - пошли в храм и, посовес­тившись, надели кресты. А в церкви нашло на нас умиление - и так захотелось исповедаться и причаститься. По великой милости Божией мы с Анной Михайловной причастились в тот день. А ночью шла машина в Москву, и Игорь

отправил нас с нею домой. Тяжело ему было с нами. Лишь теперь понимаю, как тяжело. Сей­час мне самой бывает обидно, если кто Бога не чтит и не ходит в храм. А как вспомню, что мы сами недавно творили, то понимаю - нельзя никого осуждать. Для меня живой пример - наш о. Василий. Он нам веры силком никогда не навязывал и неверием не попрекал. Он лишь мо­лился за нас Господу и на помощь Его уповал. Что мы можем сами? А Господь все может».

Мать, как нитка за иголкой, тянулась за сыном. Приезжая в Оптину пустынь, она не шелохнув­шись выстаивала долгие монастырские службы. А выйдя из храма, говорила задумчиво: «Не пони­маю, как люди веруют. Почему-то я не чувствую в душе ничего».

«Даждьми, сыне, твое сердце», - говорит Господь. А сердце матери принадлежало сыну. «Какой ужас, - говорила она тете Нине, вернувшись из Оптиной, - о. Василий совсем исхудал. Глаза ввалились, сапоги разбитые и телогрейка в известке на нем. Даже улыбаться уже стесняется - видно, зубы испортил в монастыре».

Преподобный Исаак Сирии писал в наставле­нии монашествующим: «Если вынужден засмеяться, не выставляй наружу зубов». И этой мона­шеской традиции православная Русь обязана тем, что здесь не привилась «голливудская улыбка», а «скалозубами» на Руси называли известно кого.

Мать чутко подмечала перемены в сыне и не понимала их смысла, ревниво вспоминая преж­него Игоря: белозубая улыбка, элегантность в одежде и портреты в газетах с кубком в руках. Почему все рухнуло в одночасье и сын ее теперь нищий монах?

Анна Михайловна теперь держала посты и ка­залось бы воцерковилась. Но все в ней бунтовало против того «безумия» веры, когда по заповеди, например, нельзя осуждать. Был случай - сердо­больная Анна Михайловна подала милостыню ни­щему, а тот купил вина. Уж как она тогда клеймила пьяниц, а о. Василий сказал: «Мама, лучше не пода­вай, но не осуждай». - «Это таких-то не осуждать?!»

Нина Андреевна вспоминает другой случай. У нее был день рождения. Знакомые позвонили поздравить и очень удивились, узнав, что ни мать, ни тетя даже не подозревают, что о. Василий уже месяц служит на подворье в Москве. «Отец Васи­лий, - пеняла потом мать, - я специально узнавала: другие батюшки ночуют дома, и ездят в отпуск к родным, а ты с подворья даже не позвонил домой».

Игумен Феофилакт, настоятель Оптинского подворья в Москве, уточняет: «У о. Василия было много друзей и родни в Москве, но я не благосло­вил его кому-то звонить. Да и сам он уклонялся от общения с миром. Он был истинный монах, и даже в Москве жил будто в затворе, зная одну дорогу: келья и храм».

Рассказывает Нина Андреевна: «Когда в день рождения мы с Анной Михайловной узнали, что о. Василий служит в Москве, то спозаранку по­бежали в храм. Отец Василий вышел исповедо­вать, а я сразу к нему. «Ну, Нина, - говорит, - какие у тебя теперь грешки?» Исповедала я все свое плохое без утайки, а потом прошу: «Батюшка, болею я сильно и уж так причаститься хочу!» Отец Василий благословил меня причаститься, и Анна Михайловна ругала его потом: «Батюшка, она же не говела и не готовилась, а ты такой грех на себя взял!» А о. Василий ей объясняет:

«Мама, посмотри, какая Нина больная. Вдруг пой­дет отсюда и умрет? А потом Господь с меня спросит: человек к тебе приходил, а ты так не­милостиво с ним поступил. Нет, не могу я такой грех на себя взять».

Потом я другому батюшке на исповеди пока­ялась, что ела скоромное, не готовясь к Прича­стию, а о. Василий меня допустил. «Это Господь вас допустил до Причастия», - ответил свя­щенник. И стала я православные книги покупать и читать. А до этого ничегошеньки не понимала! Только батюшку Василия любила сильно и по Причастию умирала как голодная».

Анна Михайловна уже соглашалась - пусть ее сын будет священником, но пускай он дома жи­вет. А там, глядишь, женится, пойдут дети, а она бы растила внучат. И мать придумала план, как это осуществить. Приехала в Оптину и сказала: «Отец Василий, срочно едем домой - в Москве участки под дачи дают. Вот построишь мне дачу, а тогда как хочешь - хоть опять иди в монастырь». А отец Василий сказал, улыбаясь: «Мама, мы с тобой дачу будем строить в Царствии Небесном. Лучшего места, поверь, нет».

А в Царство Небесное она не верила. Мать жила земным, своей любовью к сыну и, страдая, видела, как он восходит на крест. И сердце матери кричало: «Сойди с креста!»

А потом наступила та Пасха, когда в дверь по­звонили иеромонахи из Оптиной. Они еще молча стояли у порога, а мать без слов все поняла - сына нет на земле, но это неправда. Сын, она чувствовала, живой.

Он был для нее настолько живым, что Анна Михайловна проводила потом дни и месяцы у могилки сына, разговаривая с ним. «Отец Василий, - пеняла она ему, как при жизни, - ты зачем ушел в монастырь? А ты о матери старой поду­мал? Вот получишь пенсию и считаешь - за свет, за квартиру, а на жизнь остается только хлеба ку­пить и молока. Одной верою, батюшка, сыт не бу­дешь, и я твоей веры никак не пойму».

Анну Михайловну утешали, как умели, расска­зывая о чудотворениях на могилке о. Василия. Мать не верила: «Нашли чудотворца! Ну, выдумки! Да если бы о. Василий был чудотворец, то он бы мате­ри прежде помог». Это был труднический путь к вере - Анна Михайловна подолгу жила в монасты­ре, ходила на все службы и, уставая порой за день до изнеможения, неизменно вычитывала на ночь долгое правило. Подвизалась она не в пример мно­гим, но была тем «Фомой неверующим», которому надо все «ощупать» и проверить на личном опыте.

Однажды летом был очень жаркий день. Анна Михайловна, уже долго гостившая в монастыре, благословилась ехать домой. Проблем с транспор­том, казалось, не было - в Москву в тот день уезжало с десяток машин. Анна Михайловна из­нервничалась, бросаясь к каждой машине, но везде отвечали: «Мест нет». Все московские машины уехали. А Анна Михайловна сидела на солнцепеке с вещами и говорила устало: «Ну, какой из отца Василия чудотворец? Сегодня пришла к нему на могилку и говорю: «Вот приехала я, батюшка, к твоему Амвросию, а веры во мне по-прежнему нет». Только разогнулась от могилки, а он мне бабах кре­стом по голове. Вон какую шишку мамке набил». - «Анна Михайловна, - пробовали ее убеждать, - да ведь о. Василий всем с транспортом помогает. Ты сходи на могилку и сама попроси». – «Схожу,- сказала мать, вскипая слезами, - и всю правду в глаза чудотворцу скажу!»

Анна Михайловна стояла у могилки сына и возмущенно жестикулировала, когда к монастырю подъехала роскошная машина, источая прохладу кондиционеров. Оказывается, один паломник не захотел никому уступить чести везти мать новомученика, но прежде съездил в город за подарками для нее. Машина быстро домчала ее до дома. А там уже подхватывали мать другие машины и везли в Дивеево, на Валаам, в Киев, в Печоры. В монастыре беспокоились: куда пропала Анна Михайловна? Звонили, но безуспешно. И наконец, Анна Михай­ловна ответила: «В Иерусалиме была. Все, кладу трубку и еду в Оптину». Привычка экономить каждую копейку, особенно чужую, была в ней все же неистребимой.

А потом уже в Оптиной у могилки о. Василия Анна Михайловна собрала всех желавших послушать о своем паломничестве и сказала перекре­стившись: «Верую, отец Василий, теперь верую! Я же в Иерусалиме на Голгофе была. Прости меня, батюшка, что раньше не верила, а твоими молитва­ми увидела свет. А теперь расскажу по порядку...» Анна Михайловна вела ту обыкновенную для само­отверженной женщины жизнь, когда она даже не помышляла о путешествиях и совестилась истра­тить хоть что-то на себя. А теперь сын показывал ей Божий мир, и она дивилась величию его, рассказы­вая: «В Иерусалим мы, батюшка, плыли морями. И было море синее-синее, а вода в Иордане зеленая».

Не обошлось и без финансового отчета, огор­чившего друзей о. Василия - Анна Михайловна, как всегда, сэкономила и привезла из Иерусалима день­га обратно. «Ольга мне двести долларов на фрукты Дала, - отчитывалась она о поездке у могилы сына, - а зачем мне, батюшка, фрукты? Я лишь Царствия Небесного хочу. Господи, сколько же я нагрешила! Помяни, мя, Господи, во Царствии Твоем».

С Иерусалимской Голгофы для рабы Божией Анны начался уже иной путь. 16 декабря 1999 года она приняла монашеский постриг с именем Василиссы.