Иверская

«Всякий христианин, хорошо знакомый с уче­нием Церкви, - сказал в слове на погребении игумен Феофилакт,- знает, что на Пасху просто так не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость... И мы сегодня не столько печалимся, сколько радуемся, потому что эти три брата благополучно начали и успешно завершили свой жизненный, монашеский путь, и обращаемся к ним с радостным пасхальным при­ветствием: «Христос воскресе!»

Случайностей действительно нет. И если отшествие новомучеников ко Господу совпало с Пасхой, то сороковой день их кончины пришелся на Вознесение Господне, а погребение - на праздник Иверской иконы Божией Матери. В IX веке во вре­мя гонений эта икона была усечена мечом иконоборца в лик, «и тогда из ланиты Богоматери, - повествует летопись,- как бы из живого тела потекла кровь». И теперь над усеченными мечом новомучениками воссияла благая Вратарница, «две­ри райские верным отверзающая».

На погребении храм был переполнен, и люди с ослепшими от слез глазами шли прощаться с братьями последним целованием. По монашеско­му обычаю их лица были закрыты черной тканью наличников. Земная скорбь переполняла сердце, но душа уже чувствовала дыхание святости. В пасхальные дни чин отпевания праздничный - пели Пасху. И как на Пасху - опять воссияло солнце и было чувство пасхальной радости. Что-то свершалось в тот день в душах, и многие, припадая ко гробам новомучеников, уже молились им, как новым святым.

Рассказывает монах Пантелеймон, в ту пору послушник: «Инока Ферапонта я, к сожалению, по­чти не знал, а с Трофимом мы дружили. И в день погребения я решил попросить его молитв. Припал к гробу и молюсь, чтобы он помог мне в моем мона­шеском пути. Лица братии были закрыты черным. Где кто лежит, я не знал. И, когда братия подняли гробы на плечи, вынося их из храма, ветер колыхнул черную ткань. Я увидел рыжую бороду о. Ферапонта и понял, что молился совсем не у гроба Трофима, но просил помощи и молитв у о. Ферапонта.

На Вознесение, на 40-й день кончины братьев, о. Ферапонт явился мне во сне. Вижу напротив оптинского храма Казанской Божиеи Матери высокую гору, по ней поднимается о. Ферапонт, а я иду следом и знаю откуда-то, что я его ученик. Стыдно сказать, но идем мы голые, а у о. Ферапонта мантия, перекинутая через руку. Оборачивается он ко мне и говорит: «Ты почему в отпуск домой не просишься?» А я, действительно, как ушел в монастырь, так два года дома не был. «Я, - говорю, - отрекся от мира и даже писем домой не пишу», а о. Ферапонт говорит: «А меня отец наместник в отпуск посылает. Мы скоро вместе на родину поедем». Я родом из Иркутска, а о. Ферапонт на Байкале лесником работал. Земляки мы с ним.

Сон есть сон. Я не придал ему значения и выки­нул из головы. После праздника пошел на хоздвор работать по послушанию, а тут подъезжает ко мне на машине отец наместник и говорит: «Ты почему в отпуск домой не просишься?» Хотел я ответить отцу наместнику, как ответил во сне, но вдруг осекся и вспомнил, как точно так же, слово в слово, спросил меня о. Ферапонт. А отец наместник говорит: «Ты ведь из Иркутска. Сейчас о. Филипп туда едет за лазуритом для иконописцев. Собирайся, поезжай с ним. Поможешь камни привезти».

Поехал я в отпуск, как предрекалось во сне. Переоделись мы с о. Филиппом в дорогу в мирское. Идем по Москве без подрясников, а о. Филипп идет впереди меня. Оборачивается и говорит: «Слу­шай, я себя просто голым чувствую. Так стыдно все время». - «И мне, - говорю, - стыдно, будто я голый». И тут же встал в памяти сон - мы ведь с о. Ферапонтом голыми шли, и мне запом­нился стыд.

По дороге нам надо было заехать по послуша­нию в Троице-Сергиеву Лавру. Господь сподобил нас с о. Филиппом причаститься здесь - как раз на день памяти преподобного Ферапонта Белозерского, ученика преподобного Сергия Радонежского. А это ведь день Ангела нашего о. Ферапонта! Тут, не выдержав, я рассказал о. Филиппу свой сон. «А ведь действительно, - говорит он, - о. Ферапонт с нами едет». И его помощь и предстательство были ощутимы в пути.

Приехал я домой и не узнал дома. Когда я уходил в монастырь, родители мои еще лишь толь­ко воцерковлялись. А тут, смотрю, все стены в иконах, а родители, оказывается, обвенчались уже. И такая мне была радость!»

Добавим к сказанному, что о. Пантелеймону отдали четки инока Ферапонта, назначили на по-

слушание в просфорню, где трудился о. Ферапонт, а в братской трапезной его посадили на опустевшее место о. Ферапонта.

Из воспоминаний шамординской инокини Сусанны «У меня в монастыре три основных послушания - иконописец, экскурсовод и звонарь. И впервые я звонила на Пасху 1993 года, мучаясь от непонятной тревоги: «Да что же это такое? - думаю. - Не звон у меня, а набат». А наутро уз­нала об убийстве.

Инок Трофим много помогал Шамордино, и у нас его особенно любили. Перед Пасхой он приез­жал к нам, благословился позвонить у нас на звон­нице и сказал потом: «Эх, сестренки, как же вы мучаетесь! Ничего у вас для звона не налажено». Это правда - мучились мы тогда. В Оптиной о. Трофим сделал на звоннице педали, клавиши, связ­ки. Там один звонарь мог легко звонить на не­скольких колоколах. А у нас и колоколов была не­хватка, и трое звонарей едва управлялись. Меня потому и поставили звонарем, что молодая и силь­ная, а для колоколов сила нужна».

Рассказывает отец эконом игумен Досифей: «У о. Трофима колокольное хозяйство было в идеальном порядке. Мы при нем и забот не знали. Придет, бывало, и скажет: «Нужна лебедка для ремонта». А что он там ремонтирует, мы и не вникали, зная, что о. Трофим человек ответствен­ный и мастер золотые руки. Все он делал на со­весть. Вон сколько лет прошло после убийства, а как наладил о. Трофим звонницу, так и поныне ремонта не требуется».

Вот и тогда в Шамордино отец Трофим начал, было, объяснять инокиням, как приварить педали к колоколам, но оборвал сам себя, понимая: в свар­ке инокини явно не сведущи. «Ладно, - сказал

он, - как будет свободное время, выберусь к вам и сам все сделаю». Загоревшись, он стал тут же планировать, как получше устроить звонницу: «С колоколами у вас бедно. Достать бы малень­кий колокол-подголосок! От него звон веселый - он как детский голосок. Ладно, подумаю. Обещаю достать».

Инокиня Сусанна продолжает: «Мы ждали о. Трофима в Шамордино на Светлой седмице, а выпало ехать на погребение. Припала я к гробу о. Трофима и плачу о своем: не приедешь, говорю, о. Трофим, ты к нам больше в Шамордино, не на­ладишь уже звонницу и не достанешь, как обещал, колокол-подголосок. Помолилась я о. Трофиму о помощи в устройстве звонницы. А сама думаю: нет больше о. Трофима, и надо браться за дело самим.

Как раз в следующее воскресенье после Пасхи я проводила экскурсию по Шамордино и все дума­ла про себя: вот обещал нам о. Трофим достать колокол, а теперь-то где его взять? Даже обра­тилась к паломникам с просьбой - может, кто поможет достать колокол? Только это сказала, как в монастырь входит военный и говорит мне: «Я вам колокол привез. Кому отдать?». И привез он как раз такой колокол-подголосок с веселым звоном, какой обещал нам достать о. Трофим.

А история у этого колокола такая. Лет двад­цать назад офицер строил дачу близ Шамордино, и солдаты выкопали из земли колокол - явно шамординский, других ведь храмов поблизости нет. На Пасху офицер повез этот колокол в Оптину - в дар монастырю, но из-за убийства дороги были перекрыты, и он не попал в монастырь. На Свет­лой седмице он дважды пытался отвезти колокол в Оптину, но каждый раз машина ломалась. «Тогда я понял, - рассказывал офицер, - что шамординский колокол должен вернуться в Шамордино, и к вам моя машина сразу пошла».

Дивен Бог во святых своих! По молитвам новомученика Трофима Оптинского, мы уже через три месяца имели полный набор колоколов и хо­рошо налаженную звонницу. И все свершалось силою Божией - при немощи в нас. Помню, летом перед Казанской нам вдруг привезли из Калуги пожертвованные театром колокола. На Казан­скую у нас престол. И я так загорелась желани­ем, чтобы на праздник был полнозвучный звон, что, не благословясъ, тут же бросилась переделывать звонницу. Спустила вниз колокола на веревках - на это силы хватило. А вот поднять многопудо­вые колокола вверх, установив их на новый звуко­ряд, - на это сил уже нет. Стою в растерянности на разоренной звоннице, а тут матушка игуменья идет: <<Ох, Сусанна, что ты натворила? Смотри, не будет звона к Казанской, по тысяче поклонов будешь бить».

Я реву и уже не молюсь, но вопию: «Новомучениче Трофиме, на помощь!» И тут на полной ско­рости подлетает к звоннице машина из Оптиной. а из нее выскакивают инок Макарий, регент Миша Резенков, резчик Сергей Лосев и паломник Виталий. «Чего, - говорят, - ревешь?» - «Звонницу, - гово­рю, - разорила, а колокола повесить сил нет». - «Подумаешь, проблема». Очень быстро и умело они повесили колокола и сразу уехали, будто специаль­но приезжали «по вызову» о. Трофима. Но это еще не все. Тут же подходят ко мне двое шамординских рабочих и САМИ предлагают приварить педали к колоколам: «У нас и сварочный аппарат, и материал наготове. Мы быстренько!» И был у нас на Казанскую полнозвучный праздничный звон».

Инокиня Сусанна теперь нередко звонит одна, а раньше с трудом управлялись трое звонарей. Однажды ее спросили: «Сусанна, тебе не трудно звонить одной?» - «А у нас не звонят в одиночку, - ответила инокиня. - Мы перед звоном молитву творим: «Новомученцы Трофиме и Ферапонте, помогите нам!» Они ведь действительно помогают - у нас все звонари это чувствуют».

Много молитв было вознесено у гробов новомучеников в день погребения, а игумен Мелхиседек сказал: «Мы потеряли трех монахов, а получили трех Ангелов». И в день погребения на Иверскую произошло первое чудо исцеления.

Случилось это так. После погребения раздавали иконы и вещи из келий новомучеников. И одна паломница, давно болевшая неизлечимой кожной болезнью, возымела веру, что получит исцеление от вещей новомученика Василия. Но когда она при­шла к его келье, все уже раздали. «Дайте и мне хоть что-нибудь», - просила паломница, заглядывая через порог в пустую келью. «Матушка, но вы же сами видите, что нечего дать». А паломница не ухо­дила, оглядывая келью с надеждой, а вдруг зава­лялся где лоскуток? И тут она увидела, что на икон­ной полке в лампаде осталось масло. «Дайте мне маслица»,- попросила она. С молитвой новомученику Василию Оптинскому она помазала этим мас­лицем свои струпья, а уезжая из Оптиной пустыни показывала всем чистую кожу на месте прежних язв.

Записать фамилию исцеленной женщины никому даже в голову не приходило, и не укладывалось пока в сознании, что в сонме исповедников и ново­мучеников Российских появилось трое новых свя­тых. В ту пору еще казалось - они хорошие и л ю-

бимые, но такие, как многие из православных лю­дей. Даже биографии братьев по их привычке к умолчанию были тогда неизвестны. А потом было то, что обыкновенно в монашестве, когда после смерти начинается жизнь, и впервые приоткрывается, как жил подвижник.

Расскажем же о жизни трех оптинских братьев, придерживаясь последовательности, избранной не нами, - первым ушел ко Господу инок Ферапонт, за ним отлетела душа инока Трофима, а потом в тяжких страданиях уходил от нас в Небесное оте­чество молодой иеромонах Василий.