А. С. ЦИПКО. Двоемыслие "ортодоксов", или Долгий путь к здравому смыслу

Выступление Карла Кантора свидетельствует о существенных разногласиях внутри нашей советской интеллигенции как в понимании сути марксизма и его значения в духовной жизни нашего общества, так и в оценке интеллектуальных и духовных потенций населения нашей страны. По моему глубокому убеждению, трактовка марксизма (речь идет об ортодоксальном марксизме) как единственно возможной форме социализации, приобщения к цивилизации коренного нашей страны "варварского" населения не только ошибочна, но и, возьму на себя смелость сказать, в нынешних условиях опасна. Как можно в нынешних условиях, когда так накалены национальные страсти, об этом говорил сам Кантор, проповедовать теорию неполноценных народов? Ведь вдумайтесь, что сейчас сказал Карл Кантор.

Мол, конечно, Маркс устарел. Но что поделаешь, если без ортодоксального марксизма в этой стране все рассыпется, если без марксизма грозит культурная катастрофа.

Кто может доказать, что марксизм обогатил культуру России, поднял ее на более высокую ступень? Никто. Но очень легко сказать, что начавшаяся после Октября насильственная идеологизация духовной жизни, насильственное внедрение марксизма в конечном счете привели к духовной катастрофе. Духовная жизнь зачахла, а философия практически умерла в нашей стране.

Я могу согласиться, что в сознании, поведении, социальной психологии нынешнего российского населения есть элементы патологии. Да было бы чудом, если бы дело обстояло иначе. Ведь из семидесятилетнего процесса самоистребления, самоуничтожения какой хочешь народ приобретет патологию. Наш народ заплатил страшную цену за право жить по Марксу.

Только к этому надо добавить, что и в сознании нашей советской интеллигенции присутствуют элементы патологии.

Ведь согласитесь, это только в среде советской, марксистской интеллигенции мог возникнуть такой вопрос, который мы сегодня обсуждаем: "Умер ли Маркс?" Любому цивилизованному человеку ясно, что Маркс есть Маркс, один из многих мыслителей в истории нового времени, который внес существенный вклад в развитие социологической мысли. Но чтобы строить свою жизнь по Марксу, настаивать на том, что только он знал истину, а все заблуждались, - это уж увольте. Это действительно какое-то язычество, идолопоклонство. Разве может человек - речь идет о нормальном человеке - доверить свою жизнь, свою страну какой-то теории, какой-то схеме, даже если она выглядит убедительной? Ведь нет же никаких гарантий, что эта красивая идея привьется, принесет пользу! Раз уж Кантор заговорил о патологии, то надо признать, что не было в истории человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным трудом, чем у нашей советской интеллигенции. Судите сами.

Заниматься умственным трудом, общественными науками и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины. Не было условий, и прежде всего политических, для сомнения, для свободных суждений о предмете исследования. Не было условий для общения со своими коллегами за рубежом, для знакомства с достижениями гуманитарной науки. Даже собственная отечественная общественная мысль находилась под запретом. Как сохранить себя здоровым человеком в этой ситуации? Остается только одно. Нагрузить единственного доступного серьезного мыслителя Карла Маркса всеми теми совершенствами, которых этому несчастному человеку не хватает.

В таких условиях и возникает миф о Марксе как центре, кульминации развития всей человеческой мысли, приобщившись к работам которого вы узнаете и немецкий идеализм, и французский социализм, и великих английских политэкономов,. Если Маркс центр, самое главное, единственно возможная наука об обществе, то утрата всего остального - не большая беда. В это искренне верили многие советские обществоведы.

Новый, рожденный революцией советский интеллигент не только не страдал от своей духовной ущербности, но, напротив, полагал, что ущербны все остальные, не живущие, как он. Ущербны те, кто вынужден жить в плюралистическом обществе, имеет свободу передвижения, свободу выбора места жительства, кто волен верить или не верить, кто волен выбирать себе ту социальную и политическую истину, которая ему по душе. Я убежден, что мы никогда не станем цивилизованными, культурными людьми, пока не преодолеем это болезненное, патологическое отношение к Марксу как к центру духовной вселенной.

И еще один важный момент. Все говорят о Марксе и марксизме, но очень абстрактно. Ведь марксизм никогда не был цельным учением. Бердяев находил в нем несколько так и не соединившихся элементов: материалистический, позитивистский, идеалистический и религиозно-эсхатологический.

Я хочу обратить ваше внимание, что в Марксе есть наследство и от социалиста Фурье, и от коммуниста Бабефа. Что самое важное и существенное в Марксе? Я думаю, что ответить на этот вопрос не так просто. На мой взгляд, все же Маркс был прежде всего революционер, бабувист. Он подчинил своей революционной цели и свое учение о прибавочной стоимости, и свое учение об отмирании классов. Нормативный элемент, по сути, вытеснил научный, деформировал его.

Спор нам ничего не даст, пока мы не выясним, о каком марксизме, собственно, идет речь. Наши писатели-патриоты, как они себя величают, проиграв на выборах в парламент России, теперь каются в том, что они играли "черными", каются в том, что они выступили в поддержку и официальной марксистской идеологии, и официальной трактовки Октября, ее роли в истории нашего государства. Оказывается, они просто недооценили здравый смысл народа, который, вопреки их надеждам, не поддержал их марксистские лозунги, не соблазнился новым, реанимированным национал-социализмом. Какой раз у нас в русской истории русофилов подводит незнание своего народа, от имени которого они выступают. Всю Москву разукрасили лозунгами: "Нет частной собственности". Но ничего из этого не вышло. Российское население в массе поддержало "Демократическую Россию", которая обещала приватизацию.

Поэтому сегодня наши патриотические движения меняют тактику, убедившись в том, что идея спасения социалистического отечества никого не привлекает. В их рядах крепнет убеждение, на мой взгляд, вполне разумное, что настало время пожертвовать судьбой марксизма и социализма во имя спасения страны. Вопреки непонятному упорству М. С. Горбачева действительно настало время отказаться от мистической неправды о социалистическом выборе России, Более откровенно о своем двоемыслии, о причинах своей приверженности марксизму в последнее время начали говорить и его поклонники-демократы. И они, как оказывается, пекутся не столько о Марксе, сколько о судьбе нашего российского народа. Не существует другого способа приобщения нынешнего российского населения к культуре, к сознательной политической жизни, считает К. М. Кантор, кроме как "первомарксизм", представляющий собой духовную квинтэссенцию западноевропейской культуры, теорию полной самореализации гуманистического проекта западноевропейской цивилизации. Поэтому в нынешних конкретных условиях, как бы продолжает эту мысль наш известный экономист и публицист Геннадий Лисичкин, критика марксизма равносильна подпиливанию ветки, на которой мы, советская интеллигенция, все вместе до сих пор сидим.

"Что было бы, если бы в XVI веке вместе с догмами католицизма Ренессанс и Реформация отвергли учение Христа?" - спрашивает Карл Кантор. И сам отвечает: "Не было бы ни Ренессанса, ни Реформации, ни современного демократического Запада. Так и теперь. Речь сегодня должна идти о Ренессансе и Реформации в марксизме...

Я убежден, что убийство еще не родившегося у нас гуманистического первомарксизма было бы гибельным для державы, исторически предрасположенной к идеологическому монизму, не знавшей и до революции широкой экономической самодеятельности, органической демократии и свободомыслия. Не следует забывать, что неприятие Западной Европой первомарксизма в качестве господствующей идеологии не помешало ей развиваться в том самом направлении, которое предвидел Маркс, то есть "без Маркса, но по Марксу".

Я думаю, что ни один из текстов, посвященных Марксу, и дискуссий о Марксе, опубликованных в последнее время, не раскрывает так полно истоки нынешнего нового, перестроечного советского марксизма. Тут, повторяю, много и от лукавства. Знает ли К. Кантор, что в Марксе много "утопического"? Конечно, знает.

И тем не менее настаивает на том, чтобы советский народ воспринял утопию как истину, чтобы он относился к ней серьезно.

В этой вере в марксизм, побуждающей многих представителей советской интеллигенции настаивать на том, что он никакого отношения к трагедиям советской истории не имеет, что все от "головотяпства" русских, "православных" интерпретаторов научного социализма, на мой взгляд, проявились все особенности коренной, если можно так сказать, советской интеллигенции, сформировавшейся в доперестроечную эпоху. В этом миросозерцании, о котором подробно и честно рассказал К. Кантор, сосредоточено все духовное наследие большевистской эпохи и большевистской практики.

Во-первых, полная отчужденность от простого российского люда, неверие в его духовные и умственные способности, чисто большевистское убеждение, что это народ сам не в состоянии понять свои интересы и без утопии Карла Маркса приобщиться к благам цивилизованной жизни. За всем тем, что говорит Карл Кантор, недоверие к преобладающему крестьянскому населению страны, марксистское, троцкистское отношение к нему как к неполноценной расе людей. За всем тем, что пишут и говорят многие новые жрецы, стремящиеся обновить марксистскую церковь, стоит простое эмоциональное неприятие и русской дореволюционной истории, и российской культуры, и российского быта. За всем этим стоит элементарный нигилизм большевистской интеллигенции, которая всегда воспринимала Россию как чужую страну, которой совсем не жалко пожертвовать во имя коммунистического эксперимента. За всеми этими разговорами о недостаточной подготовленности российского крестьянина к частной собственности стоит элементарное незнание страны, в которой живет и большевистская интеллигенция, и ее население.

Если бы Карл Кантор жил и писал в Германии или даже в Венгрии, он, наверное, никогда не рискнул бы сказать, что народы этих стран не обладают достаточной самостоятельностью мышления, что, не имея такой подпорки, как отчасти утопический, отчасти идеологический проект марксизма, они не смогут стать на ноги. В России все можно. Ведь смогли же большевики со своей красной жандармерией изнасиловать восемьдесят, девяносто процентов так называемого "мелкобуржуазного населения России". Ведь до сих пор можно корить этих простых людей за то, что они предрасположены к "идеологическому монизму", что они не способны к "свободомыслию", что у них не развита потребность к экономической самодеятельности.

Последователи Маркса, наверное, обречены страдать невменяемостью и не видеть того, что не укладывается в их концепцию изначальной виновности российского народа. Если русские крестьяне; как считают Карл Кантор и Игорь Клямкин, не были способны к широкой экономической самодеятельности, к приватизации, то почему в России, начиная с реформы 1861 года, была такой болезненной аграрная проблема, почему так остро стоял вопрос о земле? Ведь

люди, безразличные к собственности, не станут рисковать животом ради лишних десяти десятин! Большевики никогда бы не одержали победу, не смогли бы обмануть крестьян, если бы не было этой мечты. Этой страсти крестьян к самостоятельному куску земли, страстного желания самостоятельно хозяйствовать на своей земле. Как же можно обвинить в недостатке экономической самодеятельности людей, которые, вопреки всем абсурдам нашей системы, все-таки кормили эту громадную страну. И сейчас просто чудеса делают на своих крохотных клочках земли, которые остались в их частном владении (в личных подсобных хозяйствах крестьян и рабочих, составляющих всего 2% пахотной земли, производится около 25% валового производства сельского хозяйства страны). Если бы наши новые жрецы марксизма были способны видеть повседневную жизнь России такой, какой она была семьдесят лет, они бы признали, что эта держава держится и держалась не на первоосновах марксизма, а на неистребимом крестьянском инстинкте, на поразительной работоспособности и самодеятельности сельского населения.

В июльской книге журнала "Октябрь" за 1990 год с опозданием в пятнадцать лет была опубликована повесть нашего правозащитника Льва Тимофеева "Технология черного рынка, или Крестьянское искусство голодать", в которой начисто опровергается большевистский, марксистский миф о собственнической неразвитости русского крестьянина. "Мы, горожане, - пишет Лев Тимофеев, - не знаем деревни, не знаем законов, по которым живет крестьянин. Ложь и предрассудки заменяют нам знания о сельской жизни и передаются из поколения в поколение. И редкий случай, чтобы какой-нибудь потомственный или хотя бы недавний горожанин застыдился бы своего самодовольного незнания, своего пренебрежения к труду, к судьбе крестьянина" \ Вот что, к примеру, увидел автор этого исследования в жизни и труде Ховрачевых, самой обыкновенной крестьянской семьи на Рязанщине. "Из года в год хозяйственные усилия Ховрачевых, - пишет Лев Тимофеев, - заставляли меня все с большим уважением относиться к тому искусству, с которым крестьянская семья избегала нищего рабства, хотя все, что ей осталось для хозяйствования, - крошечный участок приусадебной земли, и скот держать почти невозможно из-за бескормицы, и десятилетиями не было ни колхозных, никаких других заработков на стороне. Как бы то ни было, но Ховрачевы оставались семьей крестьянской, то есть такой, которая своим трудом на своей земле - какая она ни есть и себя кормит, и весь народ" '.

Но, допустим, неверие Карла Кантора и всех нынешних неомарксистов в хозяйственные и самодеятельные способности населения нашей державы имеет под собой какую-то почву. Допустим, что народы России, нашей державы, страдают от недостатка "органической демократии и свободомыслия". Чем тогда первомарксизм может помочь этим несчастным людям? Почему марксизм не смог ничем помочь ни немцам ГДР, ни венграм, ни чехам, ни словакам? Ведь все эти народы, если верить Карлу Кантору, не страдали всеми русскими болезнями, более органично развивали принципы самодеятельности и свободы? По непонятной для меня причине обычно этот самый очевидный вопрос не возникает в сознании защитников первомарксизма. Они никогда не говорят о марксизме конкретно как о совокупности идей, проектов, прогнозов.

Мне довелось в последние два года участвовать во многих дискуссиях, посвященных судьбе марксизма. И я задавал десятки раз этот вопрос своим оппонентам. И ни разу никто из них не ответил на этот самый элементарный вопрос, никто не смог указать на ту идею марксизма, без которой наша держава жить не сможет. Не смог мне ответить на этот вопрос и Карл Кантор. И это не случайно.

Второй особенностью сознания, мышления публицистов и ученых, спасающих сегодня Маркса от критики, является отрывочное, недифференцированное представление о самом марксизме. Как правило, сегодня в нашей стране сторонниками нового прочтения Маркса, нового социалистического эксперимента в России являются философы, публицисты, переболевшие в молодости, в начале 60-х, молодым Марксом, нашедшие в его "Экономическо-философских рукописях 1844 года" и свое духовное утешение, и свой моральный идеал. По этой причине никто из тех, кто утверждает, что мы строили социализм не по Энгельсу, а по Дюрингу, ничего не хочет знать о Марксе как пророке революционного насилия, как основателе учения о диктатуре пролетариата.

Эти авторы не понимают элементарного. Не понимают, что марксизм как учение о классовом подходе никогда и ни при каких условиях не может помочь никакой державе, даже российской, не может интегрировать никакое общество по той простой причине, что он всегда звал к расколу общества, к борьбе, противостоянию классов общества. Марксизм не может жить без образа врага. Он по своей природе провоцирует конфликты, подозрительность, зовет к борьбе. Когда враг уничтожается внутри страны, его ищут за рубежом.

Марксизм прежде всего является учением о перманентной революции. И именно по этой причине он глубоко чужд современной цивилизации, жаждущей компромиссов, эволюционного, мирного разрешения проблем.

Люди, убеждающие нас, что мы не сможем прожить без гуманизма Маркса, без его идеалов, забыли, что Маркс был гуманистом только в той мере, в какой он освоил гуманизм Канта, гуманизм христианства, что, если мы действительно хотим стать на почву человеколюбия, то лучше вернуться к истокам, к чистому и ясному учению о том, что человек никогда не может быть средством, что он является самоцелью. Ведь любому образованному человеку, знающему историю общественной мысли, хорошо известно, что отнюдь не гуманизм является целью и сердцевиной учения Карла Маркса, что, напротив, Карл Маркс был яростным критиком абстрактного гуманизма Канта.

Маркс бы обиделся на своих почитателей, которые бы видели его заслугу в том, что он провозгласил гуманистический идеал. Сам, как известно, он придавал куда больше значения своему учению о прибавочной стоимости, о диктатуре пролетариата и отмирании классов.

Это не значит, что марксизм нельзя использовать сегодня. Марксистский идеал фактического равенства сплошь и рядом применяют наши нынешние популисты, эксплуатирующие в своих корыстных политических целях недоверие широких масс трудящихся к власти, к партийному и государственному аппарату. Но трудно доказать, что это разжигание популистами страстей, что начавшийся сейчас в нашей стране очередной "черный передел" приближает нашу державу к цивилизованной Европе. Напротив, отдаляет. Очень скоро все наши популисты, пришедшие к власти на волне марксистской уравнительной идеологии, с помощью лозунга "экспроприации экспроприаторов" станут жертвами собственной политической тактики.

Если наши неомарксисты так стремятся к чистому, цивилизованному социализму, то почему бы им не вернуться к традициям этического социализма, который питался кантовским гуманизмом? Почему обязательно чесать правое ухо через левое плечо?

Беда в том, что наши авторы, настаивающие на том, что без Маркса мы умрем, погибнем, имеют самое смутное представление об истории социалистической мысли. Мало кто знает, что не Маркс и Энгельс, а Фурье является автором учения о перемене труда, всесторонне и гармонично развитой личности. Мало кто отдает себе отчет, что, строго говоря, Маркс никогда не был социалистом, а выражал, в сущности, экстремизм и максимализм коммунистов-утопистов, максимализм Томаса Мора, Бабефа, Лезами. Если все социалисты были непримиримыми противниками якобинства, то Маркс, как и многие коммунисты, находил оправдание террору плебеев.

До Фурье, Консидерана общественная мысль приходила в основном к двум крайностям: или апологии индивидуализма, доведенной до оправдания аморализма как одной из форм проявления индивидуализма, или апологии коллективизма, ведущей в конечном счете к признанию целесообразности деспотизма как средства борьбы с индивидуализмом.

"Патриархи социализма", и особенно Фурье, стремились создать такое коллективистское общество, которое диалектически сочетало бы интересы отдельной личности и коллектива, которое не знало бы деспотизма и подавления личности, которое смогло бы сохранить индивидуальность. По этой причине все без исключения социалисты были против насилия как средства принуждения к социальной защищенности. "Отделив в нашем сознании свободу от революции,писал Сен-Симон, - оставим революции все ее безумства и воздадим свободе все ее почести, облечем ее доверием и силой, вернем ей ее принципы" '. Для всех социалистов якобинский террор был "катастрофой". Речь шла о том, чтобы социальная защищенность каждой личности была достигнута при сохранении за каждым членом общества свободы выбора, чтобы движение к социальной защищенности, к строю социальных гарантий, к ассоциации осуществлялось при строгом соблюдении морали и законов современного им христианского общества. Набожный Фурье, самый талантливый из всех социалистов этой эпохи, говорит все время языком Евангелия и предупреждает, что он пришел не нарушать закон или пророков, а его исполнить, что он жаждет примирения, согласия между удачливыми и неудачливыми в этой жизни.

Он все время повторяет: "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят" (Мф" 7; 7-8). Особенность социализма Фурье состояла в том, что он делал ставку на совесть удачливых, на то, что нет человека, который, когда сын его попросит хлеба, даст ему камень.

И еще одна фундаментальная особенность социализма начала XIX века, отличающая его от марксизма, - он стремится соединить социальную защищенность не только со свободой, с правовым строем, но и с той эффективностью производства, которая свойственна нарождающейся у них на глазах промышленности. Если коммунисты во имя равенства были готовы пожертвовать не только эффективностью, но и талантом, то социалисты ставили во главу угла эффективность общественного труда. И в этом вопросе основатели современного социализма шли за экономическим реализмом христианства, за реализмом Евангелия. С одной стороны, призывы бороться с меркантилизмом, с его язвами, пороками, с другой - ясное понимание, что без частной собственности и инициативы никакого производства не будет, что человек, зарывший дарованный ему богом талант в землю, ленив и лукав. Фурье не сжигает мосты в прошлое, ибо человек, с которым он имеет дело, несет в себе это прошлое^ К примеру, говорит Фурье, на протяжении двух тысячелетий моралисты и философы разглагольствовали о том, что бриллиант - отвратительный камень, а золото - гнусный металл, что хижина, грубая и простая, предпочтительнее дворца, - а кто внял их призывам? Кто последовал их советам?

Поразительно вот что: еще в 1844 году Карл Маркс в своих "Экономическо-философских рукописях 1844 года" отмечает преимущество, развитость социалистических учений по сравнению?_ко-ммунистическими уравнительными доктринами Дезами, Кабе, Бабефа. Но уже в "Манифесте Коммунистической партии" 1848 года, под влиянием надвигающихся революционных событий, он порывает во многом с социалистическим мировоззрением. Если для социалистов достижение социальных гарантий есть результат свободы выбора людей, то для Маркса он железная необходимость, исключающая какие-либо альтернативы. Идея диктатуры пролетариата, насильственного ниспровержения существующего строя, апологетика плебейского террора якобинцев придает учению Карла Маркса политическую практичность, но в то же время ведет к полному и окончательному разрыву с гуманизмом Канта, основателями социализма. Маркс в своей политической тактике полностью порывает с христианским гуманизмом. Вместо свободного духовного выбора, тактики примирения, консенсуса он выбирает политическое насилие как основное средство достижения социальной защищенности каждой личности. Он не верит в совесть. Ей нет места в его учении, в его социологии.

Мировоззренческое, политическое кредо Карла Маркса наиболее выпукло выражено в его "Нищете философии". Он ставит вопрос ребром: или кровавая борьба, или небытие.

Тем самым отбрасывается многовековая культура социализации человека, обуздания в нем злости, зависти, жадности.

Он призывает "унести в могилу" буржуазную цивилизацию как "устаревшую форму жизни" '. Они, Маркс и Энгельс, согласны с бабувистами, что "у пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять", что "они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность" ".

В отличие от грубых коммунистов, Маркс защищает свободу. Но он ничего не говорит о конкретных экономических и политических механизмах защиты свободы и достоинства личности в будущем обществе. В отличие от Фурье, он не видит, что не может быть более прочной гарантии личных свобод, чем частная собственность. В конце концов, в идеале Маркса идея свободы уходит на второй план, уступая место так называемому полному, фактическому равенству, коммунистической идее бесклассового общества.

Под влиянием гегелевской идеи тотальности Маркс делает шаг назад и в понимании природы общественной жизни.

Шаг назад даже по сравнению с текстами Евангелия. Он отвлекается от качественной специфики различных сфер общественного бытия, не видит того, к чему сам-призывает, то есть несводимость экономических отношений к политическим, моральным. Призыв Маркса подчинить непосредственный процесс производства идее защиты личности по сути означает призыв подчинить логику экономики логике морали, добиться максимального единообразия структур и отношений в обществе. Он порывает со свободой выбора, принуждая силой неумолимых законов истории к коммунистическому единообразию и коммунистическому равенству.

Но говорить конкретно с теми, кто предлагает нам и сегодня сверять путь по звездам Маркса, очень трудно. Мешает их исходная установка, их вера, что марксизм, научный социализм является духовной квинтэссенцией истории общественной мысли. Их очень трудно убедить в том, что марксизм является всего лишь ступенью в развитии коммунистической мысли, ибо нет и не было никаких самостоятельных марксистских идеалов и ценностей.

И здесь мы сталкиваемся с одним из наиболее устойчивых мифов советской пропаганды. Авторы, настаивающие на возрождении в нашей стране первомарксизма, не в состоянии осознать, что они, призывающие к разрыву с "православно-языческой марксистско-ленинской церковью", являются самыми активными защитниками ее идейных постулатов. По моему глубокому убеждению, все эти модные сейчас рассуждения о марксизме как концентрированном выражении человеческой культуры, как силе, исцеляющей варварские народы, являются проявлением нашей духовной болезни, доказательством того, что нам предстоит еще долгий путь к здравому смыслу.

Наверное, сказывается инерция прежней социальной патологии, в которой все мы пребывали не одно десятилетие.

Не может же в самом деле быть так, чтобы экономика оказалась деформированной, политическая система бесчеловечной, а сознание людей нормальным. Не может быть, чтобы идеология, запечатленная в наших программных документах недавнего прошлого, не несла в себе печати всеобщей патологичности. Иллюзия, утопия, воплотившаяся в жизнь, неизбежно должна была бесконечно воспроизводить подкрепляющие ее иллюзии.

Можно предположить, что советские люди думали и действовали в плане "оживленного плаката" марксистской ортодоксии не потому, что они в нее искренне верили, а потому, что у них, оставшихся в России, другого выхода, в сущности, и не было. Не каждый готов платить жизнью, годами тюрьмы за право называть абсурд абсурдом, за право быть верным здравому смыслу, видеть мир таким, каков он есть на самом деле. В этой ситуации остается только мыслить и думать по законам сохранения жизни. То есть думать и действовать безопасно с политической точки зрения.

Но, с другой стороны, мыслить об одном и том же двояко - со знаком плюс и со знаком минус, думать одно, а говорить другое - накладно для психики. В этой ситуации человек страдает не только от душевной двойственности, но и от зависти к тем людям и странам, которые избавлены от необходимости мучить себя двойной жизнью.

Наша патологическая экономическая и политическая ситуация создала десятки идеологических мифов, помогавших советскому человеку искренне верить, что ему действительно живется хорошо и он самый счастливый человек в мире. Так крепло всеобщее убеждение, что революции являются подлинными праздниками истории, а народы, не пережившие столь жестокой, кровавой гражданской войны, как мы, просто обделены судьбой и не знают истинного счастья.

Словно дети, мы радовались тому, что у нас практически ничего не осталось от старой, досоциалистической России не только помещиков-господ, но и интеллигенции, духовенства, купцов, зажиточного крестьянства. Мы искренне верили, что и другие народы не станут счастливы, пока не поступят, как мы, пока не пойдут за нами, пока не взорвут храмы, не покончат с торговцами, частными ремесленниками, кулаками, пока полностью не уподобятся нам.

Точно такое компенсаторное происхождение имел и имеет и миф о пророке Марксе, о первом и единственном человеке в мире, которому якобы открылись все тайны и законы истории. Философы, экономисты, историки, в массе своей лишенные доступа к культурным достижениям современной цивилизации, права выезда и свободного общения с коллегами на Западе, неизбежно должны были верить в то, что после Маркса ничего существенного уже в общественной мысли произойти не может, что невелика беда, если они ничего не знают о современной социальной науке и ни с кем "посторонним" не общаются.

Тысячи выдвиженцев, "людей из народа", отобранных для обучения философии и истории по классовому, партийному признаку, никак не могли осилить высоты европейской общественной мысли XVII-XIX веков - Шеллинга, Гегеля, Канта, не говоря уж о тех мыслителях, которых нельзя было прочитать в переводе на русский язык. Поэтому-то они оказались просто обреченными на веру в то, что тексты Маркса ("Капитал" и "Манифест Коммунистической партии") являются сосредоточением всей европейской культуры. Маргинальные, в лучшем случае, боковые линии развития общественной мысли (к примеру, социалистическая) возводились в ранг центрального столпа культуры, а генеральные, сквозные, как философия бытия человека, отбрасывались за ненадобностью.

Советский интеллигент, уверовавший в созданный им же самим миф о Марксе как центре интеллектуальной вселенной, потому и склонен принять критику "великого учения" за варварство, за разрушение культуры. Ему, видимо, кажется, что, защищая Маркса от здравого смысла, он защищает самые основы культуры, место нашей страны в мировом культурном процессе. И это, как видим, не просто предположение. Но хочется все же верить, что в большинстве наши литераторы, экономисты и философы лукавят, кривят душой по соображениям альтруистическим, из милосердия к своим соотечественникам, опасаясь ошеломить их, быть

может, самой страшной правдой - что они страдали, мучились, отрывали от себя и от своих детей последний кусок хлеба во имя призрака, кабинетной, оторванной от жизни химеры. Да что хлеб! В жертву на алтарь этой химеры были принесены жизни десятков миллионов ни в чем не повинных людей, беззащитных детей и стариков...

Вспомним, вдумаемся, какая страшная концентрация лишений, страданий, мук, унижений, насилия над личностью произошла на сравнительно коротком отрезке истории. Такой вселенской катастрофы еще не случалось. От начала мира было создано множество утопий, идей-призраков.

Множество пророков прельщали людей чудом, обещаниями превратить камни в хлеб. Их слушали. Но жить все же предпочитали своим умом, мудростью веков и своих предков. А наш народ дал-таки себя соблазнить, поверил в чудо.

Поверил Ленину, посулившему в 1920 году молодежи, что она через десять-двадцать лет будет жить при коммунизме, поверил в какой-то момент даже Хрущеву, предрекавшему "светлое будущее" в самой что ни на есть ближайшей перспективе. И главное - поверил Марксу, его пророчествам о неотвратимости и неизбежности коммунизма, о земном рае, где всем воздается по потребностям.

После того как мы дали себя обмануть, до основания разрушили свое государство, культуру, обкорнали свою мысль и совесть, признаться в заблуждении, в преступной ошибочности содеянного действительно трудно. А ведь мы еще тащили за собой, силой заставляя служить утопии, другие народы: венгров, чехов, поляков, немцев, румын, полагая, что делаем великое благодеяние, учим их коммунистическому марксистскому разуму, ведем их к неотвратимому счастью. Некоторые авторы до сих пор никак не могут взять в толк, почему в один миг, как только стало ясно, что мы не прибегнем к авторитету танков и пушек, страны Восточной Европы сбросили с себя навязанное им коммунистическое счастье и возвращаются к нормальной жизни, на ту дорогу, по которой уже тысячелетия идет человечество.

Современные толкователи марксизма готовы на все, даже на прямое преднамеренное искажение истины, лишь бы убедить читателя в том, что мы и впредь должны чистить себя под Марксом. Неужели мои уважаемые коллеги не видят, что люди измучены марксистскими экспериментами и не могут больше ждать того "счастливого момента", когда история начнет двигаться по расписанию Маркса?