В. П. ТЕРИН. Марксизм и наше самосознание

Известное положение "Немецкой идеологии" о несовместимости с мировоззрением ее авторов отношения к человеку как к "строительному материалу" для будущего счастья оказывается так или иначе в центре всего последующего развития марксизма. Отметим, что уже здесь появляется возможность утопического отношения к действительности, когда одни начинают рассматривать других в качестве не средства, а именно цели своей деятельности и готовы - для их, разумеется, блага - либо "штурмовать небо", либо учреждать, если воспользоваться выражением Н. А. Бердяева, "серый земной рай" ^ Проблематика выявления и преодоления синдрома утопии кроется, таким образом, в самом марксизме как форме гуманистического мировоззрения, и игнорирование этого может выразиться в политическом нарциссизме - со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Категорический императив марксизма - теоретическая разработка социального действия в ответ на вызов человеку и обществу со стороны каждого данного "здесь и сейчас" их бытия. Будучи выражением первичности общих человеческих интересов и ценностей, он предполагает "снятие" всей культуры, то есть задает установку на максимально возможное согласование усилий субъектов социального действия. Такое понимание марксизма, следовательно, не только не отбрасывает немарксистские школы общественной мысли, но, напротив, направляет на ведение продуктивного диалога с ними, когда дело не во взаимном "перекрашивании", а в совместном заинтересованном поиске решения актуальных проблем человеческой жизни. Заметим, что понятием "диктатура пролетариата" Маркс отдавал дань классической образованности с ее терминологическим подражанием античности и соответствующим профетизмом. И рассуждал, по существу, об осуществлении именно общих человеческих интересов, что вело к поискам такого общественного устройства, которое бы в силу своей собственной природы благоприятствовало преодолению человеком любой социальной, главным образом - классовой, ограниченности. Другое дело, что в определенных исторических условиях масса людей может дать возвысившемуся над ней меньшинству убедить себя, что диктатура пролетариата - это прежде всего духовный и физический террор как оптимальное средство гармонизации общественных отношений.

Объективность марксистского императива - во вполне определенной, социалистической направленности (векторе) общественно-исторического развития. Неспособность четкого выявления ее сути в каждую данную эпоху человеческой деятельности равнозначна отходу от марксизма или даже полному разрыву с ним. И тогда марксистская терминология если и продолжает применяться, то уже для обоснования немарксистских пониманий истории.

Преодоление культовско-бюрократической идеологии не может не сказываться на восприятии марксизма, сложившемся в соответствии с ее канонами. У нас, как известно, широко распространилось вольное или невольное отождествление марксизма с его сталинистскими интерпретациями, когда под марксизмом-ленинизмом фактически подразумевается определенная разновидность религиозно-культового отношения к человеку. Отметим, в частности, не преодоленное действие символики такого отношения к Ленину, которая, как бы замещая его действительную роль в истории, освящала учреждение культа всех последующих вождей.

Мифологизация общественного сознания под видом марксизма-ленинизма (когда для захваченных ею людей становится естественным отождествлять марксизм со сталинизмом и его историческими модификациями) наглядно проявилась не только в нашей стране. При обозначившейся, например, после второй мировой войны в странах Восточной Европы абсолютизации советского опыта, помешавшей увидеть там оптимальные пути развития, оказался "незамеченным" ряд логических ошибок. Так принятие одной страны за модель движения к социализму для других фактически опиралось на вывод о правомерности подчинения целого части.

Поскольку исторические особенности развития СССР рассматривались при этом в качестве закономерностей социалистического строительства вообще, особенное принималось за всеобщее. Поскольку предполагалось, что происходящее в СССР является образцом для подражания, действительное отождествлялось с необходимым. События последнего времени в этих странах позволяют уточнить представления о роли марксизма и в нашей собственной истории.

Решающим критерием успеха преобразований нашего общества является, быть может, то, насколько оно превращается в систему согласованных взаимных обязательств как по горизонтали, так и по вертикали. Обратим в этой связи внимание на известное рассуждение Ленина по поводу понимания Бухариным диалектической логики. Перед нами - продолжение диалога, а не стремление, унизив оппонента, "прекратить разговорчики". Поскольку на первый план Ленин выдвигает "требование всесторонности", речь идет о действии, рассчитанном на всех, кто способен к сообщительности, вплоть до включения всей человеческой практики, позволяющей точно определить, что нужно человеку.

Диалог существует прежде всего как внутренний диалог, когда, например, точка зрения автора, возникая в сознании читателя, активно воспроизводится им самим через выявление других точек зрения, и чем их больше, тем весомее, полнее и целокупнее включен и задействован в них мир.

Пространство, возникающее в сознании при этом, строится посредством выявления структурной взаимозависимости всех вовлекаемых в восприятие сторон действительности.

Отношение человека к познаваемой таким образом (то есть самостоятельно конструируемой) жизни становится действительно заинтересованным, вырабатывает у него как норму личную ответственность за все происходящее с ней. Требование всесторонности тем самым несет в себе нравственное начало. Ориентируя на преодоление несовершенства каждого данного момента деятельности, оно предстает как принцип собирательности, согласования и объединения познавательных и практических усилий как можно большего числа людей (в пределе - всех членов общества), когда для людей с разными точками зрения, характерами, жизненными устремлениями обычным становится взгляд на себя со стороны и через это остраненное отношение строится и "саморазвивается" преодоление их разногласий, расхождений, конфликтов.

Обеспечение собирательности и сообщительности (диалогичности) должно, очевидно, оказываться делом сложным, нуждающимся в развитом, разностороннем, структурно оформленном коллективном субъекте. Мерой эффективности его действий, его зрелости оказывается, соответственно, его способность формировать цели, представляющие всю человеческую практику (как критерий истины и как практический показатель связи его потребностей с общечеловеческими), а следовательно, предполагающие все большее ее преобразование в осознанное, регулируемое и управляемое развитие, в деятельность, действительно ведущую к задуманным результатам. Самым же конкретным результатом общественной практики, в возрастающей степени подконтрольной своим участникам, являются, очевидно, они сами, порождающие, развивающие, совершенствующие себя в ее процессе.

Уже краткий разбор принципов, сформулированных Лениным в связи с дискуссиями о диалектической логике, показывает, что речь у него идет о выработке альтернативы отношению к обществу с позиций гражданской войны, то есть отношению, которое в развитом виде и представляет собой сталинизм со всеми его историческими модификациями.

Сталинизм, по существу, это и есть гражданская война как норма общественно-исторического развития, выраженная посредством терминологии марксизма (а тем самым оформившая свои всемирно-исторические притязания). Возникая как единичное явление (когда Ленин, например, вдруг обнаружил, что Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть), он оформляется структурно, выявляя, активизируя и провоцируя, воплощая словом и делом логику гражданской войны, завершаясь режимом ее наиболее последовательных, наиболее ярых представителей.

Редукция человека логикой гражданской войны (позволяющей равнодушно взирать на страдания человеческие, видя в них естественный результат классовых противоречий, когда выброшены из своих домов и умирают от голода и холода не люди, а "кулаки") предопределяет, что в обществе, создаваемом на ее основе, нужно жить так, "чтобы жизнь медом не казалась". В этих условиях, когда "на всех не хватит", человек и обнаруживает, что в выигрыше оказываются прежде всего возвышающиеся над нуждающейся в поводырях "массой" идеологи, непременными для привилегированного бытия которых являются марксистская фразеология, звонкие фразы о коммунистических идеалах, о бессмертном вожде, их устами поучающем ее социальной справедливости.

Если следовать ленинской логике собирательности, то переход к социализму, то есть к обществу, где главенствует принцип "от каждого - по способностям, каждому - по труду", ставит перед государственной властью две основные задачи: во-первых, всячески способствовать развитию общественного производства; во-вторых, исключать при этом нетрудовые доходы, препятствовать эксплуатации человека человеком. Рынок в его развитом виде - это воплощение диалогичности, принудительно осуществляемой экономическими средствами. Известно, что рынок предполагает такие негативные явления, как спекуляция, воровство и т. д., и его неподконтрольное развитие несет в себе угрозу социализму.

Но это и означает, что рынок нуждается в полной легализации.

Искоренение рынка, столь милое сторонникам логики гражданской войны, рассуждающим по схеме "либо плановое, либо товарное производство", в действительности приводит к обратным результатам. Ведь противоположностью товарного производства является отнюдь не план (планирование в разных видах, как известно, распространяется все шире при капитализме, отражая уровень производственного обобществления этого общества), а натуральное хозяйство.

И замена им товарно-денежных отношений фактически означает, во-первых, торможение развития производительных сил (что на языке сталинизма получает название "торжество социалистических производственных отношений"), во-вторых, санкционирование беззакония на тем не менее существующем рынке, когда появляются "вторая" и "третья" экономики, благоденствуют протекционизм и коррупция. Как противоположностью товарно-денежным отношениям в действительности является натуральное, основанное на личной зависимости хозяйство, так противоположностью плановому хозяйству, строящемуся из расчета оптимального социально-экономического движения общества, является анархия производства. Сталинизм со всеми его историческими модификациями развивается, следовательно, парадоксальным образом: это такая плановость, которая оборачивается анархией и развалом, огромными потерями производительных сил, человеческой энергии, ума, таланта, жизни; фактически насаждая натуральное хозяйство, он загоняет товарное производство в "подполье", то есть стимулирует именно уродливые формы его развития, очередное обнаружение которых используется им как еще один аргумент в пользу "сужения сферы действия товарно-денежных отношений" и "усиления централизованного планового начала", по отношению к механизму обеспечения которого человек - незначительный, даже незаметный для глаза "винтик". Отметим, что и сегодня продолжающееся действие уравнительного распределения, как езда с включенным стояночным тормозом, не может не давать своих разрушительных результатов.

Сводя жизнь человека к обезличенной социальной функции (когда "незаменимых нет"), логика гражданской войны нуждается в теоретическом, в том числе философском, обосновании.

Согласно насаждаемому и сегодня заблуждению, советская философия почти исключительно является марксистской.

Между тем утверждать так - значит полагать, что марксизм способен оправдывать и благословлять культ личности, горе и страдания, которые сталинщина принесла миллионам людей, став одной из крупнейших катастроф в истории человеческой цивилизации. Утверждать так - значит не только не понимать марксизм, но и вольно или невольно способствовать его дискредитации.

В центре марксистской философии находится не историческая роль того или иного класса самого по себе, а проблема человека, хотя этот вывод и является кощунственным для приверженцев логики обострения классовой борьбы. И действительно, отношение сталинизма к марксизму видно уже из того, что в предложенной им версии марксистской философии, абсолютизировавшей ее деление на диалектический и исторический материализм, для проблемы человека, по существу, не нашлось места. "Диалектический материализм, - читаем мы в "Кратком курсе", - есть мировоззрение марксистско-ленинской партии. Оно называется диалектическим материализмом потому, что его подход к явлениям природы, его метод познания этих явлений является (стиль! - В. Т.) диалектическим, а его истолкование явлений природы, его понимание явлений природы, его теория материалистической" (История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1938. С. 99100). Из этого образца тавтологии следует, что человек в рамках диалектического материализма - это явление природы (а уж в природе есть "явления" намного крупнее).

Читаем дальше: "Исторический материализм есть распространение положений диалектического материализма на изучение общественной жизни, применение положений диалектического материализма к явлениям жизни общества, к изучению общества, к изучению истории общества" (там же).

Оставляя в стороне фантастические представления авторов о формировании философии марксизма, обратим внимание, что и здесь проблема человека фактически подменяется изучением общественных отношений на основе одномерного, заштатно-провинциального взгляда на жизнь общества, замешанного на вульгарной диалектике и вульгарном материализме, братающего фатализм с волюнтаризмом.

По праву мертвого хватать живого сталинизм оставил в наследство "кумулятивный заряд" из диалектического и исторического материализма, сводящий человека либо к природе, либо к обществу. Не случайно в построенные на этой основе учебники философии (через которые были "пропущены" миллионы людей!) проблема человека, по существу, не вошла, как, впрочем, и проблема культуры в широком смысле слова, "культуры воспитания", результатом действия которой является сохранение и восходящее развитие человеческой жизни. Выдвижение на первый план задачи обеспечения приоритета собирательной логики совершенно необходимо для успеха политики обновления как внутри страны, так и за рубежом. А этот приоритет на практике означает вовлечение в дело исторического творчества людей "хороших и разных", соединенные усилия которых изо дня в день делают абстрактной возможность победы логики гражданской войны.

Обратим внимание на возникший у нас в последние годы феномен "возвращения Сталина", когда изо дня в день его бесчисленные лики, как и рассуждения о нем, стали посредством телевидения, газет и т. д. заполнять повседневное сознание, проникать чуть ли не в каждое жилище. В результате вся сложная проблематика нашего развития как бы приобретает вид дилеммы "Сталин или не-Сталин"; при этом под видом "не-Сталина" может выступать то, что "сейчас" (как негативный образ настоящего со всеми его кризисными тенденциями), как бы наталкивая на желательность выбора противоположного - хотя бы и в других формах. Речь идет, конечно, о видимости, но это такая видимость, которая способна иметь вполне осязаемое значение, тем более что она не лишена исторических оснований.

Отметим в этой связи вторичный, зависимый характер сталинизма как способа организации движения общества через идеологическое "отталкивание" критериев развития (как материальных, так и духовных), императивно задаваемых ему извне, то есть как разновидности своего рода реактивного движения.

Реактивность - это еще не реакция. Элемент реактивности, то есть движения вперед через противопоставление себя тому, что необходимо усвоить, есть и в процессе "экспроприации экспроприаторов" (как составляющем эпоху переходе средств производства под контроль непосредственных производителей), и в ленинском представлении о том, что в России "легче начать", хотя на Западе более благоприятны предпосылки для социализма. Но реактивность превращается в реакцию как способ обеспечения поступательного движения общества, когда идеологическое "отталкивание" становится его основным системообразующим принципом.

В результате такого превращения у цас и сформировалась идеология "догнать и перегнать", которая обрекла нас на отставание, но при этом внушала человеку безграничную уверенность в завтрашнем дне. Необходимыми условиями ее сохранения были: 1) наличие огромных материальных (в том числе природных) ресурсов, за счет которых было возможно компенсировать любые просчеты и провалы в политике; 2) покорный народ, который знает, что "лучше не высовываться"; 3) изоляция нашей страны от внешнего мира, когда люди жили очень плохо, но думали, что живут лучше всех.

Отметим в этой связи еще один момент. Известно, что с образованием европейского капитализма линейная перспектива приобретает статус естественной. Наряду с утверждением индлвидуализма как идеологии частного предпринимательства это связано с тем, что она нужна, чтобы математически строго и униформно производить и тиражировать любые продукты труда, то есть изделия, начинающие преобладать с переходом к крупной машинной индустрии. Если учесть связь линейной перспективы (строящейся как бы в виде луча, исходящего из неподвижного глаза отдельно взятого неподвижного человека) с индустриализацией, а также то, что для традиционного восприятия пространства русским крестьянином (и не только им) обратная перспектива не только была естественной, но и оказывалась своего рода гарантом устойчивости мира ', то очевидно, что стремительное втягивание народной массы в индустриальную революцию уже само по себе содержало в себе опасность катастрофы, переворачивания мира "вверх дном". Для нашей же "европейски образованной" прогрессистской интеллигенции, представители которой объявили линейную перспективу нормой социалистического реализма (то есть для того слоя, который усвоил европейскую культуру на основе классических канонов, в то время как сама она от них уходила), нелинейно-перспективное восприятие в народном сознании должно было представляться невежеством, дикостью, азиатчиной, что, следовательно, требовало - "в просветительских целях" - как можно более радикального "исправления".

Линейная перспектива сама по себе есть символ отъединения и самоизоляции. Пока мы следовали - все больше по инерции - выступавшей под видом марксизма-ленинизма парадигме "догнать и перегнать", обрекавшей нас на все большее отставание (сейчас она просто вычеркивает нас из хода мировой истории), жизнь шла вперед, и получилось то, что известно применительно к электронно-вычислительным машинам, когда каждое новое поколение ЭВМ относится к предыдущему примерно так, как относится взрослый человек к маленькому ребенку.

Вы помните, в 60-х годах в США были созданы комиссии Бэлла - "2000-й год", Германа Кана и др. Интересно сравнить их прогнозы с действительностью. Себя они увидели более-менее правильно. Они поняли, что произойдет с развивающимися странами. Но они не ожидали, что мы так провалимся. Дело не в том, что чья-то злая воля хочет покорить мир, а в том, что современная технология по своему характеру носит глобальный характер. И если вы не вписываетесь в ее развитие, даже если и считаете, что стоите на позициях самого передового учения, то что прикажете делать другим? Они могут вас пожалеть, могут как-то помочь. Но вам все равно грозит положение ребенка, встретившегося со взрослым человеком. Если этот взрослый человек с филантропическими наклонностями, то, очевидно, он будет вести себя более или менее гуманно по отношению к вам.

Когда мы говорим о новом мышлении, нужно иметь в виду, что современный мир - это прежде всего оседлавшие новые технологии здоровые мужики, которые борются за влияние, но пытаются облечь свое поведение в цивилизованные формы, обойтись без мордобоя. Новые (прежде всего информационные) технологии, к овладению которыми мы еще только приступаем, уже в силу своей глобалистской природы порождают и усиливают у тех, кто развивается через их посредство, отношение к человечеству с позиций возрастания сознательного регулирования его жизни. Можно сказать, что среди них появляются как бы марксисты без Маркса. Это помогает обнаруживать как то, что в критике марксизма много легковесного и попросту неверного, так и то, что проблематика переоценки марксистского наследия имеет для нас тем не менее очень сложный характер. И дело, очевидно, не только в том, что мы получали под видом марксизма, но и в нашем самосознании. Можно отметить в этой связи укоренившуюся установку самооценки, когда, по гениально выделенной Е. И. Замятиным типологии, "мы"кание подавляет у человека его собственное "Я", и до сих пор с лучшими намерениями говорится что-нибудь вроде: "Да, мы разучились бороться, отстаивать свои позиции", а, следуя этому, в 30-е годы "мы (с вами, конечно) делали то-то и то-то, а в 40-е... " и т. д.

И в заключение звучащая как своевременное предупреждение небольшая цитата из опубликованного в 1916 году "Смысла творчества" Н. А. Бердяева: "Теперь слишком распространено недостойное и расслабляющее самооплевывание - обратная сторона столь же недостойного и расслабляющего самовозвеличивания" '.