В. Н. ПОРУС. От критики цивилизации к самокритике культуры

Я не в восторге от эмоциональной атмосферы нынешней дискуссии об исторической судьбе или участи марксизма. Трудно назвать ее спором, в котором ищут истину.

Это больше похоже на политическую перебранку. К. М.

Кантор не без иронии называет ее попыткой судилища над "зловредной тенью Маркса" или "макабрической ситуацией". Macabre - это ритуальный магический танец смерти.

И если принять сравнение К. М. Кантора, то среди танцующих сегодня можно найти не только тех, кто уверился в окончательной гибели и разложении марксистского учения.

Волей-неволей в ритуальную пляску включаются и те, кто все еще видит в этом учении птицу Феникса, коей предстоит возродиться из пепла в новом великолепии и величии.

Нечего и говорить, что чувства и надежды танцующих радикально различны, а "макабрическая ситуация" легко позволяет им переносить свои эмоции друг на друга. Под уже почти невидимой пленкой приличий бушуют страсти, то и дело выхлестывающие наружу. Не слишком замысловатые контуры рациональной полемики расцвечиваются рассуждениями о нравственной и физической дегенеративности марксистов (в первую очередь "марксистов-ленинцев"), провоцирующими на ответные сарказмы, обвинения в идейном хамелеонстве, беспардонной конъюнктурщине и верхоглядстве и даже в корыстном стремлении одурачить свой народ '.

Может быть, все это как-то соответствует некоторым запросам нашего раскаленного не то докрасна, не то добела времени. Но самым ли важным запросам? Да, духовная ситуация нашей эпохи если не макабрическая, то все же весьма противоречивая. Эйфория выпроставшегося из-под идеологического гнета сознания то и дело гасится волнами отчаяния. Несмотря на убеждения социальных оптимистов, что хуже проклятого прошлого уже ничего быть не может и надо идти "сквозь тернии к звездам", для большого числа людей это очередной призыв стать удобрением для тучных урожаев будущей истории. И как ни ясна простая мысль, что за ошибки и преступления прошлого уже предъявлен счет, многие и многие отказываются платить по этому счету, не без оснований полагая это несправедливым. С недоверием и страхом, а не с романтическим энтузиазмом подходят сейчас массы людей к резкому повороту своей истории, одновременно сознавая неизбежность и перспективность этого поворота и несовместимость его с ценностями, идеалами и стереотипами пройденного пути. Мы расстаемся с прошлым не с улыбкой, а с гримасой напряжения, не раскаявшись и отряхивая "его прах с наших ног", а только разуверившись в нем.

Можно по-разному относиться к этой ситуации, по-разному оценивать ее. Но одно, по-моему, бесспорно: рассуждая о жизни и смерти учения, к которому так или иначе причастна вся наша прошедшая жизнь - а от этой причастности нам никуда не деться и в будущем, - мы должны вести себя и скромнее, и самокритичнее. Военная магия идеологических заклинаний, размахивание идейными томагавками и неистовство угрожающей жестикуляции - это ли образец деятельности ученого в критический момент истории своего народа? Осознаем ли мы в пылу публицистических потасовок, что пожар, в который мы так спешим бросить свою охапку хвороста, может быстро и безвозвратно покончить со всеми нашими согласиями и разногласиями?

Не из всякого пепла восстает птица Феникс. Бывает, что на пепелище и трава не растет.

Взвинченность возбужденных эмоций губит и логику спора, дискуссия часто выглядит как тщеславное соперничество красноречий. Или мы уж действительно не согласны друг с другом буквально ни в чем, говорим на разных языках и каждый о своем? Тогда, чтобы не дойти до рукопашной, лучше кончать разговор и разойтись по своим углам.

В самом деле, действительно ли нынешние критики марксизма начисто отвергают какое бы то ни было положительное содержание Марксова анализа истории человеческой культуры и цивилизации, считают марксизм дьявольским наваждением мировой философской и социально-политической мысли, подпавшей под порчу "сатанинской гордыни Маркса", "призвавшего своих учеников подчинить себе стихийное, спонтанное начало жизни"? ' Тогда спорить не о чем и не с кем. Избавившимся от наваждения ясно, что "позиция большинства нынешних наших радетелей чистоты Марксова учения объясняется не их невменяемой верой в него, а лукавством, двоемыслием" ". Какая же может быть научная полемика с лукавыми и лживыми? Чего и ждать от них, кроме ответных заушательств: то "попиком-расстригой марксистского прихода" ехидно назовут (К. М. Кантор), то "изощренным невеждой", которому следовало бы призадуматься о будущей расплате за сознательный обман народа (А. Бутенко)... И сия раздача звонких плюх именуется научной полемикой!

С другой стороны, спросим у "нынешних радетелей чистоты Марксова учения", кто из них сомневается в том, что марксизм подлежит суду истории, что многое в этом учении уже давно устарело или опровергнуто историческим опытом? Мне кажется - или я сильно ошибаюсь, - что таких нет даже среди отечественных теоретиков "Марксистской платформы в КПСС"!

Но если отбросить нигилистические или апологетические крайности, если заниматься не псевдопроблемой "Умер ли марксизм?" (прав В. А. Подорога, замечая, что сама постановка такой проблемы говорит не о ее научно значимом смысле, а скорее указывает на личностно-биографическую касаемость до каждого из нас), а попытаться понять, как и подобает исторически и рационально мыслящим исследователям, генетическую и логическую связь этого учения с контекстом развития мировой философской, экономической и общественно-политической мысли, то на первый план выйдет не обмен колкостями или спор амбиций, а совместный проблемный анализ оснований марксизма.

Может быть, такая задача объединила бы усилия даже самых драчливых оппонентов. Нам не следует ни отрицать, ни стыдиться того, что, даже рассуждая о жизни и смерти марксизма, мы все - хотим того или нет - являемся наследниками (но не заложниками!) этого учения. Одинаково неумно биться в конвульсиях отречений и проклятий либо заниматься дешевой апологетикой по отношению к этому наследству. Хватит ли у нас ума и души, чтобы с толком освоить его, не исключая и пользу от негативных уроков?

Взять, к примеру, спор между А. Ципко и теми, кто мыслит в унисон с ним, с одной стороны, и такими "нынешними радетелями чистоты Марксова учения", как И. М.

Клямкин, К. М. Кантор, Г. А. Лисичкин, О. Лацис, с другой стороны, о так называемом социалистическом выборе, был ли он совершен народами России в 1917 году или навязан им "марксистами-ленинцами", обманом и насилием втащившими эти народы в братоубийственную бойню, горечь плодов которой мы до сих пор вкушаем, упершись в тупик мировой истории? По мнению А. Ципко, "настало время отказаться от мистической неправды о социалистическом выборе России" и "пожертвовать судьбой марксизма и социализма во имя спасения страны" '. Здесь две мысли: неверна, ложна и вредна сама идея социализма, по крайней мере, та социалистическая идея, которая составляет стержень марксистского учения; ложна пропагандистская выдумка о том, что народы России по доброй воле восприняли и реализовали эту идею.

А. Бутенко гневно отвергает вторую мысль как "корыстную ложь". Он утверждает, что социалистический выбор от имени всего народа был сделен делегатами "многопартийных Советов" на Втором съезде, которые опирались на "эйфорию победы и на веру масс в близость и необходимость социализма", вопреки мудрым предостережениям Ленина о неготовности России к "непосредственному введению социализма".

И ошибка (а вовсе не преступление!) Ленина и большевиков заключалась только в том, что, "разрывая со своей собственной концепцией" и опираясь на решения II съезда Советов, они начали "вводить социализм" в обстановке, "совершенно не соответствующей этому". "Ни в коем случае не снимая с В. И. Ленина и большевиков ответственности за эту принципиальную ошибку и связанные с ней жестокости и попытки насильственно "осчастливить" свой народ, нельзя забывать о том, что именно В. И. Ленин сам признал совершенную ошибку и в условиях достигнутой победы в гражданской войне совершил поворот от политики "военного коммунизма" к "новой экономической политике" (нэпу), что означало вступление нашей страны на действительно найденный для нее путь к социализму, реализации ею социалистического выбора народа. Но последующие события не дали реализоваться этому выбору" '.

Что касается первой мысли А. Ципко, то в цитируемой статье она также признается ложной: А. Бутенко считает возможным и нужным спор о том, "насколько был правильным и обоснованным социалистический выбор для тогдашней России, мог ли он быть и каким путем реализованным", но в правоте самой социалистической идеи Маркса и Ленина он не сомневается ни на мгновение. "С учетом исторического опыта послеоктябрьского развития России" А. Бутенко считает переход к социализму ("будущему социализму") невозможным без "осмысленного создания предпосылок цивилизованности", отсутствие каковых и погубило начинания большевиков, скатившихся с высот ленинской теории в кровавое болото сталинской практики.

Иначе рассуждает И. М. Клямкин. Именно "отсталость" России, утверждает он, ее опоздание в буржуазную цивилизацию и неразрешимость противоречий - следствий этого опоздания, сделавших развитие товарно-капиталистических отношений тупиковым, явились предпосылками для "квазиразрешения" этих противоречий на путях "чистого, тотального социализма", то есть немедленного, непосредственного перехода к осуществлению "бестоварного" социального проекта. Идея этого перехода была не навязана обманным путем народам России, а стала "самообманом" - социальнопсихологическим результатом конфликта между дотоварным характером патриархального сельского хозяйства и антибуржуазностью российских рабочих, в полной мере испытавших на себе тяжесть неразрешенных противоречий российского капитализма, с одной стороны, и с железной необходимостью вторгающимися в российское бытие товарными экономическими отношениями, с другой стороны. Не "эйфория" и "вера", а массовая идеология "квазиколлективизма", сформированная из осколков разрушенного общинного сознания, этой "дотоварной" альтернативы капиталистической цивилизации, легла в основу "социалистического выбора", а затем подготовила почву для сталинизма '.

Идея "прямого" перехода к социализму как "бестоварному социальному проекту" была опровергнута дважды: во-первых, эволюцией буржуазного общества, которое, вопреки прогнозам Маркса, смогло, как выражается И. М.

Клямкин, заменить индустриальный пролетариат "работником эпохи НТР" и интегрировать рабочий класс в капиталистическую систему, ликвидировав тем самым предпосылки социальной революции как способа решения социалистических задач; во-вторых, трагическим опытом России и сталинского "социалистического лагеря", где потуги обойти на вираже капиталистическую цивилизацию и прямо перескочить в "послетоварное общество" завершились крахом. И дело вовсе не в том, что правильный "социалистический выбор" по трагическим стечениям обстоятельств был неправильно реализован. Если бы нэп не был удушен (был ли на то исторический шанс?), послеоктябрьская Россия вернулась бы к товарно-денежным отношениям и рынку, создавая предпосылки цивилизованного развития. Но не означает ли это, что, вернувшись на путь, уже пройденный мировой цивилизацией, Россия прошла бы все этапы этого пути вплоть до такого общественного состояния, когда у насильственной социалистической революции нет и не может быть никаких "предпосылок"?

"Использовать опыт нэпа, - заключает И. М. Клямкин, - это значит не разбирать старые проекты, а отказаться от самого проектного мышления, от проектной логики, которая неизбежно предполагает вынесенную вперед цель, под которую насильственно подгоняется живая реальность... Товарная экономика развивается по законам организма, а не механизма, а значит, чертежи, модели и генеральные планы будущего общественного состояния здесь совершенно неуместны, здесь нужны лишь самые общие ориентиры" '.

Но что общего у этих "общих ориентиров" с идеей социализма? С той идеей "бестоварного общества" или, что то же самое, с идеей общественной собственности как основы социальной жизни, реализация которой в условиях России отвергается А. Ципко как преступление против интересов ее народов, а А. Бутенко, напротив, объявляется исторической необходимостью и, следовательно, тем, что пробьет себе дорогу, несмотря на все извращения и "деформации" сталинизма и постсталинизма? Об одном ли и том же предмете спорят столь непримиримые оппоненты? И каково отношение этого спора к мысли К. Маркса?

По Марксу, социализм есть воплощение в реальность принципа общественной собственности (прежде всего на средства производства). Политическим условием для реализации этого принципа Маркс считал завоевание власти рабочим классом. История показала, однако, что данное условие не является абсолютным, как не является неизменной политическая роль рабочего класса, его место в общественной структуре, его классовая природа, как не являются неизменными отношения наемного труда и капитала. Но и во времена Маркса, и в последующей истории общественная собственность не могла возникнуть без достаточных экономических условий, например на уровне развития производительных сил, допускающем лишь формальное обобществление труда (национализация, коллективизация и т. п.).

Формально-общественная собственность - это только особая форма универсализации частной собственности со всеми ее последствиями, в том числе эксплуатацией наемного труда, с той лишь разницей, что это еще более жестокая эксплуатация, чем пресловутая эксплуатация "человека человеком".

Реальное "экономическое" обобществление средств и процесса труда возможно только тогда, когда развитие производительных сил достигает настолько высокого уровня, что непосредственный труд работников, производящих меновые стоимости, уже не является основным источником общественного богатства, которое главным образом создается "всеобщим трудом", прообраз которого Маркс видел в научном труде. "... Сначала должен измениться характер труда, создающего общественное богатство (непосредственный труд рабочих должен уступить свое место в производстве всеобщему научному труду), и только затем может измениться характер собственности на это богатство" '.

Но такое изменение характера труда, такое развитие производительных сил суть следствия "внутреннего самодвижения" товарной, буржуазной цивилизации, в ходе которого разрешаются и вновь воспроизводятся диалектические противоречия между обособленностью и всеобщностью труда. "Предельное" разрешение этого типа противоречий - это и есть социалистический "выбор", то есть единственно возможная историческая перспектива этой цивилизации. И в этом - смысл учения Маркса об исторической неизбежности социализма.

Именно этот смысл - та непреходящая ценность, которой обладает марксизм и сегодня. И кто же из ниспровергателей Маркса, не утративший чувства реальности и трезво оценивающий уроки истории, станет отвергать этот смысл как "дьявольское наваждение" или что-то в этом роде? Вот и А. Ципко, по сути, ни в чем не противоречит Марксу, когда говорит о цивилизующей роли рынка, о естественном чувстве хозяина как бытийно-человеческой основе эффективной экономики и т. д. Но ведь и его оппоненты не станут спорить с этим. Демаркация между ними прокладывается по-иному: перед мысленным взором А. Ципко маячит образ социализма-монстра, кровавого чудища, легшего поперек мировой истории, да еще и объявившего себя "светлым будущим человечества", тогда как обвиняемые им в лукавстве "радетели чистоты марксистского учения" пытаются разглядеть в последнем не истоки сталинизма, а контуры человеческой мечты о мире, где производство вещей совпадает с производством всеобщей творческой силы людей, где труд соединяет, а не разъединяет тружеников.

В. М. Межуев здесь высказывает мысль, против которой едва ли возразят даже самые яростные ниспровергатели Маркса. "Если мы хотим ограничить историю человечества лишь историей цивилизации, то лучше капитализма мы ничего не придумаем", - замечает он, напоминая при этом, что марксизм есть прежде всего критика высшей из известных истории форм цивилизации, в которой товарно-стоимостные отношения выступают как универсальная и абсолютная взаимосвязь между атомизированными индивидами, вовлеченными в общественное производство и попадающими во власть целого спектра форм отчуждения - от производимого продукта, от власти, от социальных и политических институтов, а главное и прежде всего - от самих себя, от своей человеческой природы и сущности. Трагическая ошибка Маркса заключалась, безусловно, не в самой этой критике, а в "недооценке способности капиталистического общества к самоизменению" ', в абсолютизации черт и противоречий современной ему стадии развития этого общества, из которой непосредственно следовал и знаменитый призыв заменить оружие критики на критику оружием. Но разумно ли и справедливо ли сводить все содержание учения Маркса к этой ошибке?

Социалистическая идея оказывала и продолжает оказывать огромное влияние на развитие современной цивилизации. Диапазон форм этого влияния весьма широк. Очень четко прослеживается общая закономерность: чем более развито общество, соответствующее принципам буржуазной или рыночной цивилизации, тем в большей степени оно способно к положительному восприятию социалистических идей, тем в большей мере принципы социализма "вживляются" в органическую целостность этого общества (не очевидно ли, что в современных западноевропейских или североамериканских странах социализма гораздо больше, чем в нашей стране и в тех европейских и азиатских странах, которые все еще именуют себя "социалистическими"?). И напротив, общества, находящиеся на ранних стадиях развития буржуазной цивилизации, осложненных к тому же противоречивыми воздействиями архаической традиционности или экономической и политической зависимости от более развитых обществ, в своих попытках непосредственного восприятия и реализации социалистических принципов оказываются отброшенными назад к примитивным формам внеэкономического принуждения к труду, к застойному существованию, поддерживать каковое можно только с помощью насилия над людьми и природой.

Поэтому социалистическая критика буржуазной цивилизации в своем положительном смысле есть прежде всего и главным образом самокритика этой цивилизации. И она ведется не с позиции некой "более высокой" цивилизации (такой история просто не знает), а с позиции идеала культуры.

Еще семь десятилетий назад противоречие буржуазной цивилизации и культурного идеала глубоко переживалось российской философской мыслью. Н. А. Бердяев называл буржуазность цивилизации "смертью духа культуры". Дух этот выражается в поиске самодовлеющих ценностей, идеала человеческой сущности без опоры на жизненные основы реального существования. Но именно поэтому культура превращается в "великую неудачу жизни" - человеческий идеал оказывается в конфликте несовместимости с "тьмой материальной реальности". На одном полюсе бытия - высокие смыслы жизни, не имеющие опоры в самой жизни, на другом - жизненная реальность, обладающая всеми условиями своего развития, но бессмысленная и обесцененная, мир, в котором человек есть вещь среди вещей. Дух культуры испаряется из мира цивилизации: "В цивилизации иссякает духовная энергия, угашается дух - источник культуры. Тогда начинается господство над человеческими душами не природных сил, сил варварских в благородном смысле этого слова, а магического царства машинности и механичности, подменяющей подлинное бытие"'.

Когда эти два полюса бытия оторваны друг от друга, культура обречена, у нее нет шансов выжить в соперничестве и борьбе с цивилизацией. Но вслед за закатом и гибелью культуры неизбежно погибнет и цивилизация, лишаясь единственного своего оправдания и смысла - человеческой личности.

Выход из апокалипсической ситуации заключен отнюдь не в отрицании цивилизации во имя идеала культуры. Такое отрицание Н. А. Бердяев увидел в марксизме, который предложил путь к подлинно человеческому бытию через радикальное изменение социально-экономических принципов, через переход к "совершенным формам производства". Но этот путь в лучшем случае мог бы привести лишь к возникновению условий подлинного бытия, но не самого этого бытия. На практике же общество, вступающее на этот путь, скорее всего оказывается без духовного ориентира и подменяет его суррогатами идеологических заклинаний, высокие смыслы жизни превращаются в пустышки лозунгов, от которых постепенно с презрением отворачиваются те, кто поначалу увлекался их призрачным блеском \ Спасение человеческой истории (путь к которому, возможно, могла бы указать Россия), по Бердяеву, заключается в преобразовании культуры, в преодолении ее абстрактной "символичности" и приближении культурного идеала к высшим жизненным потребностям и устремлениям человека.

Это путь религиозного преображения жизни.

"Русскому сознанию, - писал он, - дано понять кризис культуры и трагедию исторической судьбы более остро и углубленно, чем более благополучным людям Запада.

В душе русского народа, быть может, сохранилась большая способность обнаруживать волю к чуду религиозного преображения жизни. Мы нуждаемся в культуре, как и все народы мира, и нам придется пройти путь цивилизации. Но мы никогда не будем так окованы символикой культуры и прагматизмом цивилизации, как народы Запада. Воля русского народа нуждается в очищении и укреплении, и народ наш должен пройти через великое покаяние. Только тогда воля его к преображению жизни даст ему право определить свое призвание в мире" '.

Через самокритику культуры, "великое покаяние" в грехе абстрактного противостояния идеала и жизни, через вступление на бесконечный путь воссоединения Человека и Бога таков маршрут, каким русский религиозный мыслитель надеялся вывести Россию, а вслед за ней и все человечество из тупикового противостояния культуры и цивилизации.

Но ведь и для марксизма историческое движение к коммунизму, включая социализм, - это бесконечная перспектива торжества культурного идеала (в интерпретации В. М. Межуева это культура, где "принципом коммуникации людей является неповторимая, уникальная, самобытная личность, индивидуальность каждого человека, его индивидуальная свобода" ^ как альтернатива верховенствующему принципу цивилизации.

Сходство здесь не менее очевидно, чем различия.

А вот критика отчуждения, порождаемого буржуазным миром, принадлежащая В. В. Розанову: "Необозримое множество подробностей и отсутствие среди них чего-либо главного и связующего - вот характерное отличие европейской жизни, как она сложилась за два последних века. Никакая общая мысль не связует более народов, никакое общее чувство не управляет ими - каждый и во всяком народе трудится над своим особым делом. Отсутствие согласующего центра в неумолкаемом труде, в вечном созидании частей, которые никуда не устремляются, есть только наружное последствие этой утраты жизненного смысла" (Розанов В. В. Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментария // Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990.

Марксизм делает основной упор на самокритику цивилизации, вынашивающей социалистическую идею и сверяющую свое историческое развитие по этой идее. Н. А. Бердяев переводит акцент на самокритику культуры, которая должна быть достойна своей исторической судьбы. Обе эти позиции выглядят противоположными только в том случае, когда рассуждения о культуре и цивилизации "тяготеют к чистым абстракциям", перефразируя В. М. Межуева. Но в реальности культура и цивилизация нераздельны. Стоит ли напоминать, что цивилизационные формы возникают и развиваются на почве исторически определенных культур и зависят от них (классическим исследованием такой зависимости является, например, веберовский анализ корней европейского капитализма, уходящих в почву протестантизма), а культурные реалии приобретают свой статус и тенденции развития лишь в тех рамках, которые предлагают им наличествующая или нарождающаяся цивилизация? ' Цивилизация, имея социалистическую и коммунистическую идею как наиболее радикальную форму своей критики и самокритики, получает от нее импульс саморазвития. Но во;, взаимодействии важно учитывать и другую сторону. ПрихоЖ дящая с исторической необходимостью цивилизация изменяет 1*, наличное состояние культуры и вносит коррективы в культур1' ные идеалы. Разве не изменяются с ходом цивилизационного 1 процесса представления людей о свободе, личностном харак1 тере жизнедеятельности, о нравственности и ее критериях?

f" Можно было бы сказать, перефразируя известное выскаII зывание Маркса, что о каждой эпохе следует судить по степени соответствия между основаниями ее культуры и принципами ее цивилизации. Когда эта степень достаточна, развитие исторического процесса протекает, как правило, эволюционным путем. Когда нет достаточного соответствия, возникает и увеличивается разрыв между этими основаниями, напряженность между ними, растет и опасность взаимоуничтожающей "критики оружием", насилие становится повитухой исторических событий. В споре между культурой и цивилизацией на поражение обречены обе стороны.

Эпоха, в которую мы как будто бесповоротно вступаем в настоящее время, может быть, еще более остро, чем во времена Маркса, ставит проблему соответствия культуры и цивилизации. Ведь от того, как будет решаться эта проблема, зависит перспектива развития человечества в целом, а не только населения одной шестой части земной суши.

Сегодняшние марксисты с большим или меньшим энтузиазмом повторяют слова Н. Бердяева: "Нам придется пройти путь цивилизации". Правда, не все, как В. М. Межуев, видят в капиталистической экономике и буржуазном устройстве общества высшую форму цивилизации, представляя дело так, что социалистические принципы, якобы уже реализованные в нашей стране, позволяют уже сегодня, на нынешнем уровне развития производительных сил и произ- водственных отношений, "подправлять" и совершенствовать рыночную экономику, исключая, например, рынок капиталов и наемного труда (это называется "социалистическим рынком") '. Об этом спорят и еще долго будут спорить экономисты. Философ же увидит в этих дискуссиях очевидную аналогию с обсуждавшимися еще на рубеже веков темами об уникальности и неповторимости российского пути к цивилизации. Позже других народов вступая на этот путь, многим из нас хотелось бы избежать его трудностей то ли прямым "перенесением" принципов социализма из пока еще весьма и весьма отдаленного будущего на почву сегодняшнего цивилизационного уровня, то ли противостоянием "самобытности" российского духа прагматизму и "торгашеству" ^ Но как бы то ни было, бесперспективность построенного в боях с собственным народом сталинистского социализма уже ясна большинству населения нашей страны и неизбежность цивилизационного развития признается тем более очевидной, чем тяжелее становится груз прошлого, мешающий идти по дороге к нормальной человеческой жизни.

И поэтому действительность вновь возвращает нас к вопросу: адекватна ли наша культура требованиям цивилизации? Этот вопрос - как бы зеркальное отражение той проблемы, которая хорошо осознавалась В. И. Лениным и его единомышленниками, осуществлявшими Октябрьскую революцию: для "введения социализма", социалистических идеалов в российскую реальность нашей стране не хватало цивилизации (если прав И. М. Клямкин, то российская цивилизация начала века могла быть непосредственно заменена только псевдосоциалистическим, "квазиколлективистским" мироустройством и соответствующим ему псевдосоциалистическим культурным "идеалом" - культурой шариковых); теперь же для перехода, а вернее для возвращения к цивилизации нам остро не хватает культуры] Это действительно вопрос вопросов, поскольку разрешение очевидных противоречий между культурой, в которой нам выпало жить, и цивилизацией, которую мы с опасением и надеждой пытаемся освоить, никак нельзя относить в бесконечность исторической перспективы. Это неотложная практика наших дней. И кроме того, время на это разрешение безрассудно промотано, наступил жесточайший цейтнот.

Этот вопрос нельзя сводить к обычным для нашего времени констатациям ужасающего состояния нашей культуры, хотя и это очень важно. Действительно, симптомы духовного одичания настолько очевидны, а их простое перечисление дает такую удручающую картину, что бердяевский диагноз "смерти духа культуры" выглядит даже слишком оптимистичным: умирает или уже умер не только "дух культуры" - при смерти сама культура. Разрыв между культурным наследием прошлого, уцелевшими от уничтожения или вульгаризации ценностями, влачащими полуархивное существование, с одной стороны, и громадными массами населения, приученного к духовным эрзацам, с другой стороны, стал угрожающим. Но дело не только в этом. Тот культурный идеал, с позиции которого некогда Маркс и его последователи критиковали современную цивилизацию, идеал свободного единения тружеников-творцов, вошел в сознание масс в виде грубой и примитивной схемы-карикатуры, а память о кровавой истории его "воплощений" вызывает в нас ужас и отвращение. Насильственно овладев общественным сознанием, этот монстр изуродовал его, привил ему цинизм и двоемыслие по отношению ко всяким идеалам.

Псевдокультура разрушила и продолжает еще разрушать защитительные силы духа.

Этим, возможно, объясняется и нынешний скепсис по отношению к культурному идеалу социализма, попытки противопоставить ему "естественность" человеческих отношений, основанных на разделенности, автономности и суверенности людей-собственников. Споры о "естественном человеке" стары чуть ли не как сама философия, и их сегодняшним участникам лишь чудится, что они открывают новые горизонты, тогда как чаще они просто повторяют зады, давно пройденные в школе мировой мысли.

Но сейчас речь не об этом. Да, наша культура низка, а идеалы оболганы и изувечены. Но будем оптимистами поверим в то, что силы духа еще не исчерпаны полностью, что культурное возрождение возможно и сверхусилие, необходимое для этого, будет сделано. Какую же культуру, какие культурные идеалы станем мы возрождать?

Когда наступление буржуазной цивилизации в нашей стране было еще неясной перспективой, многие великолепные умы того времени в предвидении конфликта между ценностями культуры и требованиями цивилизации предполагали, что именно неразвитость, цивилизационная отсталость России может обернуться для нее неожиданным преимуществом более свободного и осознанного выбора. Им я имею в виду и П. Я. Чаадаева, и славянофилов, и виднейших представителей русского религиозного ренессанса, и гениальнейших Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского - каза лось, что просветленная истинной религией душа, могучий, но смиренный разум и выстраданное покаяние могут стать основами самобытной российской культуры и на этих основах может быть построена цивилизация, обладающая всеми преимуществами, но лишенная очевидных пороков в сравнении с цивилизацией Европы.

История распорядилась иначе, и мы теперь уже почти не сомневаемся в том, что не будет у России того выбора, который мог бы позволить ей претендовать на культурное и цивилизационное лидерство в кругу прочих стран и народов земли. "Нам придется пройти путь цивилизации... " И, следовательно, нам придется пройти путь культурного становления, на котором не конфликты и противоречия, а адаптация и компромисс с цивилизацией должны стать показателями жизнеспособности и перспективности культуры.

Чтобы вновь и вновь не идти по кругу отрицания и разрушения цивилизации - ибо, отрицая ее неизбежность, мы тем самым отрицали бы самих себя как исторических субъектов, - мы должны переступить порог культурной революции. Этот термин обесчещен назойливой и лживой пропагандой, преступлениями бесчеловечных режимов в нашей стране и ряде азиатских стран. Тем не менее именно он подходит для характеризации гигантского по значению и масштабу процесса, без которого все потуги создать эффективную экономику или правовое государство - беспочвенная утопия или очередной фарс.

Это действительно революция, поскольку сознанию предстоит впервые в нашей истории ассимилировать идею органического единства, а не противостояния с цивилизацией. Нам надо понять, что реализация культурного идеала это уходящий в историческую перспективу, быть может, бесконечную, предельный итог совместной работы цивилизации в ее исторически обусловленных формах и культуры, соответствующей этим формам и развивающейся в них.

Эта общая идея для своего осуществления требует вполне конкретных действий и этапов. Но их связующей целью в настоящее время является воссоздание и стимуляция типов сознания, то есть особых форм отношения к действительности и рефлексии, соответствующих задаче культурного возрождения, наряду с формированием адекватных этим типам способов жизнедеятельности, практики, а также особых социальных сред, благоприятствующих этому.

Здесь не место и не время заниматься попытками типологии, но можно сказать об основаниях, на которых такая типология могла бы строиться. Культурная революция должна быть ориентирована на создание и воссоздание типов сознания, определяемых ценностями, без принципиального следования которым невозможна цивилизация в ее современной форме. Это ценность свободной человеческой активности, направляемой личным, индивидуальным интересом, соотнесенным с интересами других индивидов и интересами общества, ценность исторического самосознания включенности в историю с ее неотторгаемым прошлым, самоценным настоящим и уверенной перспективой будущего, ценность органического единства с природой, ее материнским началом, ценность свободного творчества, ограниченного только идеей блага и добра, ценность истинного познания и самопознания, ценность удовлетворенных земных желаний, одухотворенных нравственностью и идеями бессмертия человеческой сущности (о которой могут по-разному судить религиозно и материалистически мыслящие люди). Это перечисление конечно же неполно и небесспорно, но мне теперь не хотелось бы вступать на почву дискуссий по этому поводу. Можно соглашаться или не соглашаться с тем, что цивилизация немыслима без соответствующей предварительной работы религиозного сознания, но нельзя, мне кажется, не согласиться с тем, что сознание - фанатическое, догматическое, фетишистское, суеверное, обскурантистское, отчаявшееся и изверившееся, "разорванное" и трагическое, пессимистическое или циничное - хотя и порождается в определенных условиях цивилизацией, но свидетельствует лишь против ее изъянов и неразрешенных противоречий, а не против ее прогрессивного смысла и тех внутренних тенденций, которые ведут к реализации позитивных культурных идеалов.

Еще несколько слов о принципах, которыми обязана руководствоваться практическая работа культурной революции. Прежде всего это принцип ненасилия. Один из важнейших уроков истории в целом и истории марксизма в частности заключен в том, что культура, насаждаемая насильственно, не имеет собственной перспективы, она чаще всего рано или поздно трансформируется в псевдокультуру или антикультуру. Болезни духа не излечиваются, а усугубляются невежественными или злонамеренными лекарями. Наше общество нуждается сейчас в длительной и тонкой социокультурной терапии в переносном, но даже и в прямом смысле (включая, например, методы социальной терапии, разработанные бихевиористской политологией и социальной психологией начала и середины XX века).

Это принцип самоценности человеческой субъективности, реализуемый как принцип свободного культурного ориентирования человека. Культурреформаторская деятельность направляется на создание определенных условий возникновения и существования типов сознания, на которые может и должна опереться цивилизация, но не на подавление сознательного выбора и самоопределения личности. По моему убеждению, только такая стратегия реформ может в итоге дать революционные результаты.

Это принцип "экологии культуры" и производный от нее принцип культурной терпимости и культурного равноправия и сотрудничества. Часто воздействие цивилизации на культуру трактуют как стирание культурных различий, нивелирование и обесценение уникальных черт различных, например национальных или традиционных, культур. Я думаю, что это очень односторонняя трактовка, а ее абсолютизация приводит к совершенно неверному, искаженному пониманию взаимодействия культуры и цивилизации. Нивелировать и обесценить культуру цивилизация может только тогда, когда культура напрягается в своем противостоянии цивилизации.

Когда же культура идет навстречу цивилизации, последняя способна дать широкий простор для самых тончайших нюансов весьма и весьма разнообразных культур, поскольку это идет на пользу самой же цивилизации. Что же касается конфликта между различными культурами, когда одна или несколько культур как бы стремятся вытеснить из реальности иные культуры (борьба "классовых" или национальных культур), то он, по-видимому, всегда разрушителен для культуры в целом. Соперничество культур - это тоже элемент культуры, но только в том случае, если в нем выигрывают все и не проигрывает никто и ничто. Я, разумеется, не говорю здесь о борьбе культуры и антикультуры или псевдокультуры. Это особый разговор.

Еще один производный принцип - целостности и взаимозависимости частей мировой культуры. Ни существование культуры, ни тем более работа по ее воссозданию не могут быть успешными и гарантированными в "отдельно взятой стране", насильственно или добровольно отделившей свою культурную жизнь от остального человечества. Во всяком случае, такая "замкнутая культура" не может быть адекватной требованиям цивилизации в ее "высшей стадии".

Конечно, это также неполный перечень принципов. Впрочем, я думаю, что система таких принципов должна быть открытой, хотя и непротиворечивой.

Последнее замечание. Я не стал бы спорить с энтузиастом, который упрекнул бы меня в чрезмерно критическом отношении к той культуре, в которой нам выпала доля сегодня жить. Он мог бы, вероятно, сказать, что дела вовсе не так уж плохи, что жизненная сила и мудрость народа обязательно преодолеют сегодняшние напасти и мы не только справимся с трудностями, но и используем некие, судьбой или Богом нам данные преимущества, что для этого не надобны никакие культурные революции и самокритика культуры, а нужны лишь спокойствие, труд и вера в завтрашние успехи. Я мог бы только заметить, что избыток энтузиазма часто вредит делу больше, чем избыток критицизма. Но если я ошибаюсь, что ж, тем лучше для всех нас, и дай нам, как говорится, Бог...

Но я никогда не мог бы согласиться с эсхатологической позицией или позой критика, который сказал бы, что порог катастрофы уже перейден и потому рассуждения о культурной революции безнадежно запоздали и теперь суть очередная идеалистическая утопия. Занимать такую позицию нетрудно, но удержать ее невозможно. У нас нет выбора, мы обязаны действовать, и лучше, чтобы наши действия направлялись разумной и самокритичной теорией культуры и ее отношения к цивилизации. "Иного не дано", как называется одна из первых и лучших "перестроечных" книг.

Мы еще не успели забыть время, когда на каждом углу и на каждом перекрестке в глаза лезла известная цитата: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Теперь настало время, когда, кажется, скоро всюду будут читать эту фразу "наоборот": "Учение Маркса неверно, и поэтому оно бессильно". Право же, одна фраза стоит другой...

Сила великих учений - а марксизм есть именно великое, даже если и во многом ошибочное учение -не в их безоговорочной истинности. Она в том, что эти учения дают жизнь великим идеям и идеалам. Учения и теории уходят в историческое прошлое, а идеи и идеалы живут долгой, быть может, бессмертной жизнью.