Биография совершенного Учителя

Биография Будды Шакьямуни как учителя была важна для веры и почитания особого слоя людей, которые являлись представителями сангхи. Они были преданными учениками Будды. Бхигшу (так называли буддийских монахов) были сосредоточены главным образом в монастырях и озабочены героической борьбой за нирвану одними только личными усилиями. Им нужен был путь и эталон.

Центром тримурти веры (Будда, дхарма, сангха) была личность Гаутамы, монаха и проповедника, Будды, обладающего дхармой, учением, законом и путем просветления.

Вне сомнения, происхождение Будды имело большое значение в развитии его учения. Он был царских кровей и представлял касту жрецов и правителей. Не менее важно было то, что он был арийцем, представителем племени, которое завоевало Индию, и которому принадлежала военная, социальная и духовная власть. Арии из клана шакьев по духу были воинами, по образованию брахманами, по статусу королями.

В те времена, в Капилавасту, в нескольких днях пути к северу от Бенареса (Варанаси), над племенем сакиев (шакьев) царствовал Шуддходана (Судгодана), будущий отец принца Сиддхартхи. Надо отметить, что относительная близость многонаселенного города Бенареса, который тогда был центром благочестия и учености и имел для Индии такое же значение, как Рим для Европы или Назарет для Иудеи, оказала также немаловажное значение в духовном пути Сиддхартхи Гаутамы.

Шакьи, жившие на рисовых полях, рядом с величественными Гималаями, брали воду из реки Рохини, нынешней Коханы. И сегодня этот мирный народ продолжает возделывать там рис, во многих местах остались дома, в которых поколения тружеников живут вот уже 2,5 тысячи лет. Это маленькие деревянные хибары, защищающие от дождя и солнца. Возделывание риса создавало возможности правителям шакьев жить во дворцах, посвящая жизнь прекрасному (музыке, танцам, живописи), духовности и истине.

Водой из реки Кохана пользовалось и соседнее племя колианов.

Соседи жили в мире и согласии, и две дочери правителя колианов вышли замуж за Шуддходану. Обе эти жены были бездетны, и велика была радость всего народа, когда старшая жена, Махамайя, в возрасте 45 лет, объявила мужу, что готовится сделаться матерью.

В соответствии с традицией тех времен, она отправилась к своим родителям. По дороге, в манговой роще, она родила сына, будущего Будду. То, что он обладал всеми телесными и энергетическими признаками Пробужденного, является значимым фактом для монахов сангхи.

Его женитьба в девятнадцатилетнем возрасте на своей двоюродной сестре принцессе Язодгаре (Яшодгаре) прибавляет вес его социальной реализации.

Язодгара была дочерью царя Суппабудды и Памиты, сестры отца Сиддхартхи, царя Шуддходаны. Её отец был из рода Колия (колианов), её мать происходила из семьи Шакья. Шакья и Колия происходили из клана солнечной династии. Отсутствие подобной и равной с ними другой семьи в регионе говорит о том, что члены этих двух царственных семей женились и выходили замуж только между собой.

Роскошь, богатство, безоблачность и беззаботность его жизни до 29 лет обостряли значимость его выбора аскетической жизни в глазах бхигшу.

Три великих его видения в двадцать девять лет, когда он встретился с болезнью, старостью и смертью, являются возможностью для буддиста увидеть самые важные моменты сансары, иллюзорности и зыбкости обыденного мира с его заботами.

Как известно, однажды принц Сиддхартха выехал за пределы дворца и дорогою он был поражен видом человека, страдавшего отвратительной болезнью. У него была лихорадка, тело его дрожало, и покрыт он был гноящимися язвами.

– Кто это, что это? – спросил он своего возничего Чанну.

– Это больной человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди живущие могут заболеть и стать именно такими.

Сиддхартха был разочарован этим ошеломляющим известием.

Возвратившись во дворец, он начал видеть всех, мужчин и женщин, детей и взрослых, оком болезни. Он видел, как их лихорадит, как они покрыты язвами, из которых льется кровь и гной.

Здоровье потеряло для него смысл: оно оказалось непостоянным и в любой момент могло быть сокрушено болезнью.

В другой раз, когда они вместе с Чанной выехали за пределы дворца, ему встретился старый человек. Это было худое беззубое существо, кожа его висела на костях, обезображенных старостью и болезнями, он был покрыт пятнами, а глаза его были безумны и бессмысленно бродили, шаря по той реальности, которая для него была миром жизни. Походка его на торчащих из чресл худых дрожащих от немощи палках-ногах была не уверенна, и казалось, что он тотчас рухнет и развалится. Бессилие, безумие и страх веяли от этого существа.

– Кто это, что это? - спросил он своего возничего Чанну.

– Это старый человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди, живущие на земле, со временем стареют, и затем превращаются вот в такое существо.

Сиддхартха был чрезвычайно разочарован этим открытием.

И возвратившись во дворец, он начал видеть всех оком старости: мужчин и женщин, детей и взрослых, кшатриев, безупречных воинов в безмерной воле и силе, танцовщиц, гибких, как змеи, грациозных, как лани, с кожей упругой и гладкой, мягкой и нежной, как шелк, мудрецов с их ясностью осознания и предельностью в знании, брызжущих весельем и жизнеутверждающей энергией радостности бытия детей, ремесленников, полных энтузиазмом работы и воодушевленности смыслом труда… Он видел их согбенными и старыми, с висящей кожей, в немощи и старческом безумии… И велика была его грусть, когда смысл жизненности сил человека был для него потерян. Молодость и взрослость энергии, разума и красоты казались ему временными и уже разрушенными старостью.

В третий раз они вместе с Чанной выехали за пределы дворца, и, по более простой версии, наткнулись на разлагавшийся труп.

– Кто это, что это? – спросил он своего возничего Чанну.

– Это мертвый человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди, живущие на земле, однажды заболевают и превращаются в смердящий труп, или со временем стареют и превращаются вот в такое бездыханное тело, разлагающееся и притягивающее мух.

Сиддхартха был особенно разочарован этим открытием.

Возвратившись во дворец, он начал видеть всех оком смерти. Везде, куда бы он ни посмотрел, он видел разлагающиеся трупы: родственников, танцовщиц, воинов. Смерть сравняла их. Все они были просто трупами, которых съедали черви. Все они стали просто пищей для других живых существ.

Болезнь, старость и смерть открылись для Сиддхартхи. Он понял, что такова судьба всех людей.

Четвертая встреча, которая состоялась при выезде за пределы дворца, была со странным человеком. Он сидел в позе лотоса на поляне рядом с лесом. На лице его была великая тишина, а в теле – спокойствие. Казалось, что он достиг предела невозмутимости в чувствах и теперь существует за пределами болезни, старости и смерти.

Возница Чанна объяснил ему характер и стремления аскетов.

Эти четыре великие встречи полностью перевернули личность, сознание и оценки принца. Совершенный мир принца Шакьямуни был сокрушен тремя феноменами, привычными в нашей жизни, – болезнью, старостью и смертью. Именно они смогли обнажить его смысл жизни и его предназначение. Он стал смотреть на все земные радости и надежды, как на суетные вещи. Здоровье, сила, власть, деньги и роскошь полностью обесценились, и перед ним во всей своей мощи предстал коан болезни, старости и смерти. Предельность коана Будды обеспечивалась масштабом его кризиса. Мир потерял смысл. То к чему стремятся люди: здоровье, богатство, удовольствия жизни – все это было у него до двадцати девяти лет, и все это для него потеряло смысл.

Не под деревом Бо, а именно тогда случилось пробуждение Будды. Он пробудился от сна обыденной человеческой жизни и сансары человеческих стремлений.

С этим коаном встречается и смиряется каждый человек на земле. Но принц не мог смириться, ибо не мог он жить в мире сансары, где уже ничто не имеет смысла, даже один вдох. Приобретя око болезни, старости и смерти, он уже не видел ничего, кроме этих феноменов проявленной жизни.

В этом переходе скрывается важный разворот буддийского мышления: чтобы проявилось нечто чрезвычайно ясно и прозрачно, какие-то очень важные жизненные аспекты должны умереть. В этом смысле смерть расчищает дорогу жизни. Для того чтобы родилось новое смысловое пространство, чтобы стала понятно в чем суть мира и истина, для этого что-то, а, может быть, все должно умереть. И когда все умирает, становится возможным новое рождение.

Мы не думаем, что Сиддхартха мечтал о тихой монастырской жизни и искал случая всецело отдаться воздержанию и размышлению. Скорее он надеялся на то, что кто-то сможет рассказать ему, как спастись от болезни, старости и смерти.

После встречи с аскетом к нему явился гонец с известием о рождении сына.

– Это новые крепкие оковы, – спокойно сказал Гаутама, – которые мне придется разбивать.

Население Капилавасту было в большой радости от рождения наследника, единственного внука царя. Вернувшись, Гаутама был встречен музыкантами, окружившими его колесницу, и народом, кричавшим от восторга.

Среди всеобщих криков его внимание было привлечено голосом его двоюродной сестры, воспевавшей его таким образом: «Спасен отец, спасена мать, спасена жена такого сына и мужа». Услышав слово «спасен», он понял, что может спастись от цепей жизни.

В благодарность за то, что в такую минуту торжества ему напомнили о цели его жизни, Гаутама снял с себя драгоценное жемчужное ожерелье и послал его девушке.

Согласно мифу, в тот вечер он не обращал никакого внимания на танцовщиц и во время танцев даже заснул.

Проснувшись, он вскочил, «готовый к работе», по словам сингалезской хроники – «как человек, узнавший, что дом его горит».

Он не стал прощаться со своей женой и новорожденным сыном.

Спросив, кто стоит на страже, и, узнав, что это его возница, он велел ему оседлать себе лошадь.

Чанна исполнил его приказание, и вместе они выехали за пределы дворца в ночь полнолуния в июле месяце.

В мифологической биографии есть две истории, описывающие его прощание с мирской жизнью.

Когда они с Чанной выехали за пределы дворца и достигли опушки леса, принц решился распрощаться со своим возничим, который раскрыл ему глаза на реальность. Он подарил ему своего любимого белого коня с королевской сбруей.

Затем он пошел по тропинке в лес, где встретился с нищим бродягой.

Он поменялся с ним одеждой. Отдав ему свои царские одеяния и накинув на себя нищие лохмотья, Сиддхартха углубился в лес. Он стал саманой Гаутамой, лесным аскетом, но, в отличие от всех других своих братьев по образу жизни, он решил перебороть болезнь, старость и смерть. С этого момента он в течение 6 лет, до самого пробуждения, не покидал аскетического братства.

По другой версии, после встречи с искусителем Марой, который предложил ему в течение недели стать императором Вселенной, если тот не продолжит путь, Гаутама ехал в продолжение целого дня, пока не добрался до берегов реки Анома, где остановился, мечом срезал себе длинные кудри, снял богатые одежды и послал их обратно в Капилавасту. Этот миф выглядит более достойным здравомыслящего человека, но проигрывает в тотальности перехода.

Следующие семь дней Гаутама провел в одиночестве, в роще из манговых деревьев, и затем пошел в город Магадху, место пребывания Бимбизары, одного из могущественных государей того времени в долине Ганга.

Он был милостиво принят государем, другом его отца; но, несмотря на просьбы сделаться жрецом-брахманом при дворце, он не решился взяться за дело проповедника и вероучителя.

Он хотел сначала стать учеником известного брамина, которого звали Алора, знатока вед и ритуальной культуры брахманизма и йоги. В «Cутте благородных исканий» («Арьяпарьесанасутта» – «Мадджхимая» I, 163) этот выбор описывается следующим образом: «И вот, бхикку, я до своего просветления, когда еще не был совершенным буддой, а был бодхисаттвой, все еще по природе подверженным повторному рождению, я стремился к вещам, природа которых вызывает повторное рождение. Обладая природой, подлежащей разрушению, подверженный болезни и смерти, будучи подвержен печали и нечистоте, я стремился к вещам подобной же природы. Затем у меня появилась мысль: почему же я, по природе подверженный повторному рождению, подверженный смерти, печали, нечистоте... стремлюсь к вещам подобной же природы? И что, если я, сам, будучи... подобной природы и видя вред того, что подвержено повторному рождению, устремлюсь к непревзойденному, совершенному убежищу, которое есть ниббана? Будучи сам подвержен разрушению, болезни, смерти, печали и нечистоте, видя недостатки такого состояния, ущербность того, что им подвержено, что если я устремлюсь к незапятнанному, непревзойденному, превосходнейшему убежищу, которое есть ниббана. Тогда, спустя некоторое время, о бхикку, я, будучи еще молодым черноволосым юнцом, одаренным счастливой молодостью, в первом расцвете мужественности, пошел против желания опечаленных матери и отца, чьи глаза были полны слез; я обрил волосы на голове и на лице, надел оранжевое одеяние и ушел из дома для бездомной жизни. Так, сделавшись странником, искателем того, что есть благо, стремящимся к непревзойденному и наилучшему состоянию мира, я приблизился к Алора Каламе и, подойдя к нему, сказал: «Друг Алора, я желаю жить святой жизнью согласно правилам твоей дхаммы...»

Не найдя ответа на свой коан болезни старости и смерти у Алоры, затем он примкнул к мудрецу и философу по имени Уддака Рамапутта, у которого научился всему, чему учила в то время индийская философия.

Ни Алора, ни Уддака не удовлетворили его своими знаниями. Он не смог разрешить свой коан болезни, старости и смерти.

Затем он удалился в дремучие леса Урувелы, и, по одной версии, прожил там шесть лет с пятью верными учениками, в суровом посте и самоистязаниях.

По другой версии он беспредельно углублялся в крайние аскетические практики в одиночестве. Это описывается Буддой следующим текстом («Мадджхиманикая» I, 77–79) в диалоге с Сарипуттой: «О Сарипутта, я могу вспомнить, как я был занят всеобъемлющей практикой святой жизни. Так, я, совершая покаяния, превзошел в покаяниях других; я вел суровую жизнь, превосходя других в суровости; я был осмотрительным, строго придерживаясь правил и превосходя других в осмотрительности; я вел уединенную жизнь, превосходя других в уединенности. Вот как далеко, о Сарипутта, доходил я в своем покаянии. Я ходил без одежды; я слизывал пищу с рук языком; я не принимал приглашений: «Войдите, досточтимый! Отдохните, досточтимый!» Я не принимал пищи, специально принесенной или предназначенной для меня. Я не принимал приглашений к еде. Я не принимал милостыню с блюда или из горшка. Я не принимал пищи, поданной через порог или в окно; я не принимал пищи, поданной на деревенской площади; не принимал пищи, поданной двумя людьми, которые ели вместе; не принимал ее от беременной женщины; от женщины, кормящей ребенка; от живущих половой жизнью; не принимал пищи, собранной здесь и там; не принимал пищи, поданной там, где рядом находилась собака; из тех мест, где роились мухи; я не ел ни рыбы, ни мяса, не пил перебродивших жидкостей, не пил прокипяченных жидкостей, не пил также кислого молока.

Я ел пищу только из одного дома и только один кусок оттуда. Или я ел пищу только из двух домов – и только два куска из них; или же я ел из семи домов, и из каждого дома только по одному куску. Я питался из одной лишь чашки, или только из двух чашек, или только из семи чашек одновременно. Я принимал пищу только раз в день, или раз в два дня, или раз в семь дней. Так жил я, предавшись практике упорядоченного питания с установленными перерывами – даже до полумесяца. Я питался только овощами, только просом, диким рисом, даддулой, водяным крессом, шелухой риса, рисовой накипью, корнями кунжута, травой, коровьим навозом. Я питался лесными корнями и плодами; я поддерживал свое существование падающими плодами.

Я носил грубую одежду; я носил одежду из конопли с другими вещами; я одевался в саван; я одевался в тряпье; я носил одежду из коры; я одевался в шкуры антилопы, в одежду, сшитую из обрывков шкуры антилопы; я носил одежду из волокон травы куша, из луба, из остриженных волос, власяницу из человеческих волос, власяницу из конского волоса или из перьев филина.

Я выдергивал волосы на голове и на лице и продолжал практику. Я все время стоял, отказываясь садиться. Я оставался в положении на корточках и так продолжал борьбу. Я лежал на ложе из колючек; я жил, следуя привычке омываться три раза в день, входя в воду.

Вот так я жил, предаваясь разнообразным способам вновь и вновь терзать свое тело. До такой степени, о Сарипутта, был я предан покаянию.И вот до чего доходил я в строгости своей жизни, о Сарипутта. Грязь многих времен года собиралась на моем теле, совершенно так же, как наружный слой коры на дереве. Я был похож на пень дерева тиндука, о Сарипутта, покрытый наружными слоями коры в течение бесчисленных периодов времени. Но ни разу не подумал я в глубине души: «О, хоть бы стереть эту пыль и грязь своими руками!» или: «О, хоть бы кто-то сделал это для меня!» Я никогда не думал о таких вещах. Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в суровости своей жизни.

И вот как далеко заходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности. Я был внимателен, когда уходил и приходил. Я проявлял милосердие даже к капелькам воды, думая так: «Да не буду я виновен в насилии, в причинении вреда крошечным живым существам, которые обитают (в этой капле)». Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности.

И вот до чего доходил я в соблюдении уединенности. Я удалялся в лесную чащу, я скрывался в ней и жил там. Когда я видел пастуха, или стадо, или людей, косивших траву, или того, кто собирает хворост, или обитателя леса, тогда я бежал от них, переходил из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм. И почему это? Чтобы они, Сарипутта, не увидели меня, или я не увидел их. Как дикий лесной зверь, о Сарипутта, увидев человека, бежит прочь из леса, скрывается из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм, – точно так же убегал и убегал я прочь, чтобы они не увидели меня, чтобы я не увидел их. Вот до чего доходил я в практике уединенности. Далее, о Сарипутта, там, где оказывались коровники, в которых находились коровы, когда пастухи уходили, я подбирался туда со своим горшком для воды и подбирал испражнения телят – молодых и сосунков. Пока у меня продолжали появляться испражнения, я питался даже собственными испражнениями, о Сарипутта. До таких крайностей доходил я, о Сарипутта, что питался нечистотами. Затем, о Сарипутта, я скрылся в ужасной лесной чаще и жил в этой чаще. Настолько были велики ужас и отвращение перед этим проклятым лесом у людей, что каждый человек, страсти которого не были успокоены, входя в него, испытывал такую боязнь, что даже волосы на его теле поднимались дыбом.

Затем во время холодных, морозных ночей между восьмыми числами (лунного месяца), ночей, когда падал снег, во время этих ночей я оставался на открытом воздухе, а дни проводил в лесном укрытии. И в последний месяц жары я оставался днем на открытом воздухе, а ночью в лесном укрытии. И вот, о Сарипутта, мне пришли в голову эти странные стихи, которых я никогда не слышал:

Опаленный, закоченевший и одинокий,

Обитающий в наводящем страх лесу,

Обнаженный, не имеющий огня, чтобы согреться,

Мудрец предан своим исканиям.

И затем снова, о Сарипутта, на поле, куда бросают мертвые тела, я ложился для отдыха на костях трупов. Пастухи подходили ко мне, даже плевали на меня, даже мочились, забрасывали меня грязью и даже совали мне в уши соломинки. Все же, о Сарипутта, я не могу припомнить, чтобы у меня появилась против них хоть одна злая мысль. Вот как далеко доходил я, о Сарипутта, в своем прощении».

По другой версии, он учился в разных школах аскетов и у различных гуру. Он был великолепным учеником и быстро достигал тех базовых психических состояний, которые были приоритетны в общине лесных братьев-отшельников, предельного понимания содержания знаний, которые давали Учителя. Он так же быстро покидал своих учителей, несмотря на их предложения стать преемником. Ни одно монашеское братство и ни один Учитель не помогли ему разрешить его коан.

Он был настолько одухотворен и ревностен в учениях, что слава о нем, как об аскете, шрамане Гаутаме, разнеслась по всему свету, «как звон колокола, повешенного на своде небесном», как гласит Бирманская летопись.

Мы должны понимать, что неистовство и честность практик Гаутамы Шакьямуни – это неистовый поиск смысла жизни. Он использовал любой ресурс и любые возможности, чтобы обнаружить хоть каплю смысла. Но капли не выдавливались. Пять лет он провел в мощных, иррациональных, самоистязательных, героических практиках. Что заставляло его отдаваться практикам предельно? Мощно организованное сознание, хорошо образованное сознание Гаутамы жило вне смысла. Внутренняя жажда смысла была настолько велика, что он был готов закласть все для того, чтобы обнаружить смысл.

Не сумев разрешить свою основную задачу, он решился на последний и крайний шаг. Он решился на крайнюю аскезу. Голоданием он довел себя до такого истощения, что впал в обморочное состояние и потерял сознание.

По одной версии, окружавшие его саманы думали, что он умер, но он оправился и с тех пор прекратил свои истязания и начал вести правильную жизнь.

По другой версии, на голодание он решился, уйдя от своих друзей по практикам. Его полумертвым нашла пастушка и «отпоила молоком от сорока коров». Когда тело Гаутамы пришло в силу, он принял чрезвычайно важное решение. Он пришел к выводу, что самоистязание голодом и постом является такой же крайностью, как и излишество в еде. Правильный образ жизни имеет срединный характер: не должно быть аскезы с голоданием, когда сознание становится сумеречным и тело беспомощным, и не должно быть отупляющего обилия в питании.

Более того – тело заслуживает внимания и ухода.

Именно поэтому Гаутама не только начал прилежно принимать пищу и окреп телом, но и пошел на реку, вымылся, постриг свои отросшие за шесть лет ногти, умастил тело маслами и уложил свои длинные волосы.

И когда он это сделал, он оказался за пределами всех миров.

Когда-то, разочарованный и недовольный принц Сиддхартха отказался от всего, что дорого людям, стал монахом и искал успокоения сперва в науке, а затем в аскетическом самоотречении. Он понял, что усвоением чужой мудрости брахманизма и философии, аскетической жизнью он не достигнет истины и разрешения своего коана. Вне сомнения, он достиг известности как монах-аскет, его размышления и покаяние принесли ему лавры человека богатой духовности, его стали считать святым.

Но путь аскезы оказался тупиковым и довел его до утраты силы и, самое главное, веры.

В таком положении привязанность и расположение мужской общности саман могли бы поддержать его, но когда он принял срединный образ жизни, друзья и ученики изменили ему и перешли к другим учителям.

Он стал чужим для своего клана и не мог возвратиться домой, к жене и ребенку, к отцу и родственникам, друзьям и танцовщицам, праздности и развлечениям, богатству и власти, силе и славе короля.

И он отказался от аскезы и духовных единомышленников.

И он достиг предельного чувства отверженности и одиночества. Самые близкие друзья и ученики в духовном мире покинули его.

Он остался один на один со своей судьбой, Богом и космосом.

Он направился к берегам Наиранджара и сел под тенью громадного дерева, известного с того времени под названием дерева Бодхи или священного дерева (Ficus religiosa) с предельной решимостью или разрешить свой коан болезни, старости и смерти, или умереть.

К этому моменту он перечеркнул все, что было в его опыте, и разотождествился со всем, что с ним происходило, как с незначимым, как с сансарой, потому что оно не разрешало его коан болезни, старости и смерти. Не осталось ни одной когнитивной ценности, ни одного значимого знания. В этой обнаженной пустоте он сел под дерево Бо. Будда пережил нирвану из предельного дна человеческого кризиса.

И когда ничего не осталось, ему открылось сразу все.

Никто не смог повторить подвиг Будды, подвиг нирваны, потому что никто кроме него не смог предельно заложить все ради истины. Это был акт глобального жертвоприношения материального, социального и духовного Эго. Именно это привело к тому, что зеркало его сознания было совершенно чистым, ничем не затуманенным, ни одним смыслом, ни одной ценностью, ни одним переживанием, ни одним побуждением.

Из традиционных текстов буддизма нам известно, что он просидел в тени дерева Бодхи весь день.

Мара посылал ему все новые и новые искушения в виде сладости домашнего очага и любви, прелести богатства и власти. Мара боролся с Гаутамой, проявляя его страхи и сомнения, тоску и отчаяние, испытывая его веру, осознанность и безупречность воли.

Может быть, Гаутама сам сомневался и терзался своими сомнениями, но к закату солнца вера, воля и осознание одержали верх.

Пережив вершину знания и понимания, он погрузился в нирвану. Внутренне его миссия была выполнена. Он разрешил свой коан, поняв страдание, его причину и путь освобождения.

В текстах («Мадджхиманикая», I, 166) достижение нирваны описывается менее трагично: «И вот, бхикку, я, будучи невысокого мнения об этом учении (Алоры и др.), испытывая к нему отвращение, ушел от них. Тогда, бхикку, в своем искании того, что есть благо, в поисках непревзойденного и превосходнейшего состояния умиротворенности, я бродил среди народа Магадхи и пришел в Урувелу, в предместье предводителя войска. Там я увидел красивое место, приятную лесную рощу, мимо которой текла река с чистой водой, рощу, легко доступную и прекрасную; а вблизи находилась деревня, где я мог просить для себя пищу. Тогда, бхикку, я подумал: «Поистине, восхитительно это место, приятны эта лесная роща и эта река с чистой водой, легко доступные и прекрасные, и эта деревня невдалеке, где я смогу просить пищу. Поистине, подходящее место для высокородного человека, упорствующего ради своего благополучия, подходящее место для его стараний». Так, о бхикку, сел я там тогда, сказав самому себе: «Подходящее это место для старания». И затем я, будучи по природе подвержен повторному рождению, постиг вред вещей этой природы... (как и выше)... и стремясь к непревзойденному состоянию невозмутимости, которое есть ниббана, свободному от нечистоты, я действительно достиг наивысшего, умиротворенности ниббаны, свободного от нечистоты, так что во мне возникло знание, возникло следующее прозрение: поистине, это мое освобождение, это мое последнее рождение; нет для меня более рождений!»

И в соответствии с нашим пониманием у него был выбор. Или сразу пережить паринирвану и возвратиться в Дхармакаю, за пределы всех высших лок и Богов, или возвратиться к людям.

И посмотрел он на мир живой и неживой милосердным взглядом. И решил он, что передаст людям знание, запустит колесо Дхармы.

Так родился Будда, тот, который пробудился. Всю ночь провел он в размышлении под деревом. В каноническом тексте («Виная» I, 4; «Мадджхиманикая» I, 168) эти размышления и сомнения описываются следующим образом: «Тогда, о бхикку, пришла мне в голову такая мысль: «Эта постигнутая мною дхамма глубока; трудно ее увидеть, трудно ее понять; она превосходна, великолепна, превыше сферы мышления, тонка и доступна постижению только мудрых». Но этот мир людей привязан к тому, за что он держится, получает наслаждение от того, за что держится, радуется тому, за что держится. И поскольку этот мир таким образом привязан (к вещам)... трудной задачей будет для этих людей (постижение)... а именно: понимание, паттичасамуппада, возникновения вещей в зависимости от причин. Трудной задачей будет для них увидеть смысл того факта, что можно утвердиться в умиротворенности, освободиться от всей деятельности, что можно отбросить все основы существования, можно достичь разрушения вожделений, достичь бесстрастия, прекращения, которое есть ниббана. Поистине, если бы мне пришлось учить их этой истине, этой реальности, другие не поняли бы ее, и это было бы для меня напрасным трудом. Это было бы для меня горестью». (Тогда появился Брахма Сахампати, великий дэва, и упросил Будду проповедать истину ради немногих.)

Тогда сказал Брахма Сахампати: «Пусть же мой господин, Возвышенный, учит истине; пусть учит истине Счастливый! Ибо есть некоторые существа, чей взор лишь немного затемнен пылью. Они погибают, ибо не слышат истины. Они станут познавшими истину». Так говорил Брахма Сахампати; и, сделав это, он прибавил следующее:

«Доселе в Магадхе существует дхамма,

Нечистая дхамма, придуманная нечистыми умами.

Открой же дверь тому, что именуется бессмертием;

Да услышат люди эту дхамму, открытую чистым!

Как стоящий на скалистой горной вершине

Может взглянуть вниз на людей,

Так и мудрец, взошедший по построенным дхаммой ступеням,

Так и ты, взором, который видит все вокруг,

Взгляни вниз, на погруженных в печаль людей

Ты, освобожденный от страдания,

О, взгляни вниз

На людей, подавленных рождением, старостью, разрушением!

Восстань же, храброе сердце, победитель в битве,

Свободный от долга, предводитель воинов, пройди по всему миру!

Да покажет нам Возвышенный дхамму

Услышав ее, люди должны будут понять».

Согласно мифу, он постился под деревом Бодхи семь раз по семи суток, чтобы проверить свое знание и понимание.

Всей своей последующей жизнью Гаутама доказал, что, проповедуя миру свое учение, он руководился чувством любви и сострадания к ближним – Махакаруной.

В каноническом тексте Тхеравады это звучит следующим образом: «Так, о бхикку, я, видя желание Брахмы Сахампати, из сострадания ко всем существам, взглянул на мир оком Будды. И когда я взглянул на мир оком Будды, я увидел существа, чьи глаза лишь слегка затуманены пылью, а также существа, чьи глаза больше затуманены пылью; существа острого ума и существа тусклого ума, существа по природе добрые и существа по природе злые; существа по природе восприимчивые и существа по природе упрямые; и вот некоторые из них обладали пониманием опасности будущих жизней и боязнью дурных поступков. И как в пруду растут лотосы голубые, красные и белые, и некоторые растения пускают ростки и растут, не выходя на поверхность, а расцветают и под нею; и некоторые пускают побеги и растут в воде и выходят на поверхность; а еще другие точно так же пробиваются вверх и не смачиваются водой, – точно так же и я, бхикку, глядя на мир оком Будды, узрел существа, чьи глаза лишь слегка затуманены пылью».

Вначале Будда Шакьямуни хотел рассказать о своем открытии своим старшим учителям Алоре и Уддаке, но не застал их в живых. Думаем, что именно они и были более всего близки к пониманию Дхармы «чьи глаза лишь слегка затуманены пылью».

Тогда он решил отправиться к своим прежним пяти ученикам и соратникам по аскетическому братству, жившим в то время в Оленьем парке близ города Сарнатха.

Увидав его, они обратились к нему со словами: «почтенный Гаутама».

Он сказал им, что он не Гаутама, он Будда. Он тот, кто пробудился и нашел путь к бессмертию и может указать им его.

Затем он прочитал им проповедь о четырех благородных драгоценных истинах и восьмеричном благородном пути. И, таким образом, запустил колесо Дхармы и проявил учение, которое после обозначилось как буддизм.

В текстах («Самъюттаникая» V, 421–423) изначальная Дхарма изложена следующим образом: «Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал около Варанаси, в Исипатане, в Оленьем парке. Тогда Возвышенный так говорил собранию пяти бхикку: «Вот каким двум крайностям, о бхикку, нельзя следовать тому, кто ушел из дома и сделался странником: мирской образ действий, с одной стороны, приверженность к чувственным наслаждениям – это низменное и дикарское поведение, недостойное, бесполезное, вредоносное; с другой стороны, приверженность к самоумерщвлению болезненна, недостойна, бесцельна.

Избегая этих двух крайностей, Он, достигший истины (Будда), обрел знание Срединного Пути, который способствует видению, который вызывает покой, прозрение, просветление, ниббану. И что же такое, бхикку, этот Срединный Путь, который дает видение, который дает знание, который приносит покой, прозрение, просветление, ниббану?

Поистине, это благородный Восьмеричный Путь, а именно: правильное мировоззрение, правильная цель, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильная внимательность, правильная сосредоточенность. Таков, о бхикку, этот Срединный Путь, который дает видение, дает знание, приносит покой, прозрение, просветление и ниббану.

И вот, бхикку, благородная истина о страдании:

Рождение есть страдание; разрушение есть страдание; болезнь есть страдание; смерть есть страдание, – а также печаль, забота, горе, сожаление и отчаяние. Соединение с нелюбимым, разрушение любимого – это также страдание. Неполучение желаемого – тоже страдание. Одним словом, это тело, эта масса, состоящая из пяти частей, которая основана на вожделении, есть страдание.

А вот, бхикку, благородная истина о происхождении страдания:

Это вожделение, которое низводит к рождению, вместе с заблуждением и наслаждением, которые направляют желание то туда, то сюда, а именно: страстное желание, жажда ощущений, страстное желание повторного рождения, страстное желание покончить с рождением. Такова, бхикку, благородная истина о возникновении страдания.

И вот, бхикку, благородная истина о прекращении страдания:

Поистине, это полное бесстрастие и прекращение этого вожделения, отказ от него, отречение, освобождение от него, отсутствие стремления к этому вожделению.

И вот, о бхикку, благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания.

Поистине, это Благородный Восьмеричный Путь, а именно:

Правильное мировоззрение, правильная цель, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильная внимательность, правильная сосредоточенность.

1) При мысли об этой благородной истине о страдании, по отношению к тому, что раньше не было известно, о бхикку, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; во мне пробудилась Мудрость, воссиял во мне Свет.

2) При мысли, о бхикку: «Надо понять эту благородную истину о происхождении страдания» и по отношению к тому, что раньше не было известно, пробудилось во мне Видение, Прозрение, Понимание, пробудилась во мне Мудрость, воссиял во мне Свет.

3) При мысли, о бхикку: «Эта благородная истина о страдании понята» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание, пробудилась во мне Мудрость, воссиял во мне Свет.

4) И снова, бхикку, при мысли об этой благородной истине о происхождении страданий по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

5) При мысли, о бхикку: «Необходимо устранить происхождение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

6) Так же и при мысли: «Устранено происхождение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

7) Опять же, о бхикку, при мысли об этой благородной истине о прекращении страдания, по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

8) При мысли, о бхикку: «Должно быть осуществлено прекращение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

9) При мысли, о бхикку: «Осуществлено прекращение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

10) Наконец, бхикку, при мысли об этом благородном пути, ведущем к прекращению страдания, по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

11) При мысли, о бхикку: «Нужно осуществить Путь, ведущий к прекращению страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

12) При мысли, о бхикку: «Осуществлен Путь, ведущий к прекращению страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

И вот, бхикку, пока мое знание и мое прозрение в эти трижды исследованные двенадцатеричные благородные истины, в природу их сущности, не были вполне очищенными, – до тех пор, о бхикку, я не был уверен в том, что в этом мире вместе с дэвами, марами и брахмами, среди сонмов отшельников и брахманов, среди дэвов и людей был хоть один просветленный, достигший высочайшего просветления.

Но когда, о бхикку, мое знание и мое прозрение в эти трижды исследованные двенадцатеричные благородные истины, в природу их сущности, стали вполне очищенными, – тогда, о бхикку, убедился я в том, что значит быть просветленным, достигшим высочайшего просветления по отношению к миру и его дэвам, марам и брахмам, по отношению к его сонмам отшельников и брахманов, дэвам и людям.

Но теперь пробудились во мне знание и прозрение, так что знаю я: «Несомненно освобождение моего сердца; это мое последнее рождение; нет более для меня становления».

Все пятеро сразу примкнули к новому учению Будды. Гаутама пробыл в Оленьем парке до тех пор, пока число его последователей не достигло шестидесяти человек. Главным его учеником был очень богатый молодой человек Яза, который пришел к нему в первый раз ночью, из страха перед своими родными, а потом обрил себе голову, надел желтую одежду и привлек к учению Будды многих своих родных. Его мать и жена были первыми женщинами, последовавшими за Буддой. Отшельническая жизнь, говорит Будда, способствует достижению высшего блаженства, но и светская, семейная жизнь не лишает человека возможности достигнуть той же цели.

Когда миновал сезон осенних дождей, Будда собрал тех из своих учеников, которые посвятили себя высшей жизни, и обратился к ним с такой речью: «Я освободился от пяти смертных грехов, опутывающих людей и ангелов гигантскими сетями, и вы тоже, благодаря моему ученью, достигли этого. Перед нами стоит теперь великая задача: помочь людям и ангелам добиться спасения. Разделитесь, и пойдите в разные стороны поодиночке. Идите и проповедуйте... Я, со своей стороны, пойду в деревню Сена, около пустыни Урувелы».

В последующие годы своей деятельности Будда ежегодно рассылал, таким образом, своих учеников, оставляя при себе только некоторых из наиболее близких. В пустынях Урувелы в это время жили три брата философа – отшельники и огнепоклонники, собравшие около себя довольно много учеников. Будда остановился у них, и вскоре все они сделались его последователями. Здесь же Гаутама прочел свою первую проповедь, предметом для которой послужил лесной пожар, вспыхнувший на склоне соседней горы. В этой проповеди он предостерегал своих слушателей от пожара дурных страстей и сравнивал последние с огнем, который в одно и то же время причиняет и боль, и удовольствие, и быстро ведет к разрушению.

В сопровождении своих учеников, Будда отправился в Раджагриху, где обратился с речью к царю, говоря ему, что все земные несчастия происходят от страстей. Царь пригласил его с учениками отобедать у него и потом подарил ему бамбуковую рощу, известную впоследствии тем, что Будда провел там несколько дождливых времен года и произнес там большую часть своих лучших проповедей.

Там он приобрел много последователей.

Между тем старый царь Шуддходана, тревожно следивший за жизнью своего сына, узнал, что он перестал быть аскетом и сделался простым странствующим проповедником и учителем. Тогда он послал просить сына вернуться домой, чтобы перед смертью повидаться с ним.

Будда тот час же отправился в Капилавасту, и, по своему обыкновению, остановился в загородной роще. Отец, дядя и другие родственники пришли к нему, но Будда встретил их холодно и не выказал им должного почтения.

Обыкновенно таких учителей приглашали на следующий день к обеду, но Гаутаму никто не пригласил, поэтому на следующий день он пошел в город с чашкой собирать подаяние.

Услыхав, что сын его ходит по улицам и просит милостыню, отец пришел в ужас и, выйдя к нему, вскричал:

– Знаменитый Будда! Зачем ты подвергаешь нас всех такому позору? К чему ты просишь милостыню? Неужели ты думаешь, что я не в состоянии накормить всю твою нищенствующую братию!

– Благородный отец мой, – отвечал Будда, – таков уж обычай нашего рода.

– Как так? – вскричал отец, – разве ты не потомок царского рода? Никто из нашего рода не унижал себя таким образом.

– Благородный отец мой, – сказал Гаутама, – и ты, и семья твоя можете требовать себе царских прав, но я происхожу от древних пророков, которые всегда поступали так, и обычаи их хороши, как для этого мира, так и для того, что ждет нас. Когда кто-нибудь находит клад, он обязан, прежде всего, поделиться им со своим отцом, отдав ему лучшую часть. Позволь мне поделиться с тобой найденным мною сокровищем.

Смущенный царь, приняв от сына чашу, повез его к себе в дом. Дворцовые женщины вышли приветствовать его; но между ними не было Язодгары, которую он не видел с тех пор, как оставил спящей с младенцем семь лет тому назад.

– Я подожду и посмотрю, – говорила она, – если я еще что-нибудь значу для него, он сам придет ко мне или спросит обо мне.

Гаутама заметил ее отсутствие и, вероятно, помня, что отшельник не может прикасаться к женщине, сказал:

– Царевна еще не освободилась от желаний, как освободился я, и, не видев меня столько времени, она, может быть, все еще сердится на меня? Если гнев ее не успокоится, то сердце ее может разбиться. Она может поздороваться со мной.

Он пошел к ней, и она, увидев не мужа, которого ждала, а монаха, в желтой рясе, с бритой головой и бритым лицом, упала на пол, и, обняв его ноги, заплакала.

Затем Язодгара успокоилась, и вскоре сделалась ревностною последовательницею учения своего мужа. И, в соответствии с мифом, она была внутренне готова к этому. Ведь после того, как Язодгара узнала, что ее муж начал святую жизнь, она избавилась от всех драгоценностей, носила простой желтый халат и ела только один раз в день. В итоге она стала отшельнический образ жизни. Несколько князей просили её руки, но она никого не принимала. На протяжении всего шестилетнего отшельничества, принцесса следила за всеми событиями, касающимися действиях принца.

Будда, увидев, что женщины тоже хотят понять его учение и пережить самадхи, решил устроить сангху монахинь, в которую вступила Язодгара. Она получила рукоположение в бхикшуни, и была включена в число пяти сотен женщин, следующих за Буддой, и стала архати. Она была объявлена обладающей сверхъестественной силой среди монахинь. Среди женщин учеников она была главной из тех, кто достиг больших сверхъестественных способностей. Она умерла в 78 лет, за два года до паринирваны Будды.

На следующий день после прибытия Будды во дворец была назначена свадьба сводного брата Будды Нанды, но вместо свадьбы Нанда последовал за Буддой в манговую рощу, которая была рядом с дворцом.

Через несколько дней Язодгара одела своего сына Рахулу и приказала ему пойти и просить отца передать ему наследство.

– Я не знаю своего отца, – сказал мальчик, – кто он такой?

Мать взяла его на руки и показала ему на отца, обедавшего в это время во дворце.

– Вот этот монах, с таким светлым лицом, – сказала мать, – и есть твой отец. У него четыре источника богатств, пойди к нему и попроси ввести тебя во владение твоим наследством.

Рахула пошел к отцу и без страха, почтительно сказал:

– Отец мой! Как я рад, что я с тобой.

Гаутама молча благословил его и встал, чтобы уйти. Тогда Рахула пошел за ним, прося его оставить ему наследство.

Никто из окружающих не остановил его, и они ушли в рощу, где ребенок был принят в число учеников.

Рахула достиг очень многого на садхане буддизма. Он стал одним из 12 апостолов, которым Будда вверил свое учение после смерти. Все «старейшины» буддизма были не только ближайшими учениками и сподвижниками, но достигли состояния архата. «Тхерагатха» свидетельствует о том, что Рахула тоже достиг архатства.

Узнав о судьбе своего внука, царь рассердился, и, чтобы спасти других родителей от риска потерять своих детей, он просил Будду не брать к себе детей без разрешения родителей.

Будда исполнил просьбу, вернулся в манговую рощу и через некоторое время двинулся дальше по северной Индии. Существует поверье, что с ним ушел цвет клана шакьев, самые молодые и сильные брамины и кшатрии. Клан был обескровлен, а затем варвары из соседнего племени захватили и разорили дворцы шакьев, убивая мужчин и захватывая в плен женщин и детей.

Описания дальнейшей биографии Будды Шакьямуни достаточно фрагментарны, и потому мы приводим только некоторые из них, раскрывающие его как великого Учителя и монаха.

Однажды Будда подошел к богатому земледельцу брамину, пахавшему свое поле, и просил подаяния.

Земледелец сказал Будде:

– Если бы ты пахал и сеял как я, то тебе не пришлось бы просить милостыни.

– Я тоже, брамин, – отвечал Будда, – сею, пашу и пожинаю.

– Только никто не видит, как ты пашешь, – заметил брамин.

– Вера есть мое семя, – ответил Будда, – борьба с самим собой есть благодатный дождь, мудрость есть мой плуг, которым управляет скромность. Настойчивость везет мой плуг, и я направляю его своею мыслью. Закон есть то поле, которое я обрабатываю, а жатва, собираемая мною, есть бессмертный нектар Нирваны. Кто собирает эту жатву, тот уничтожает все плевелы печали.

Один купец из Сунапаранты примкнул к учению Будды, хотел проповедовать его своим родственникам, и спросил на это разрешение у Будды.

Народ в Сунапаранте, – говорил ему Учитель, – очень дерзок. Если люди обругают тебя, что ты будешь делать?

– Я не стану отвечать им, – сказал купец.

– А если они ударят тебя, что ты будешь делать?

– Я не стану бить их – отвечал он.

– А если они захотят убить тебя?

– Смерть сама по себе не есть зло. Многие из нас желают смерти, чтобы избавиться от мирской суеты, но я шагу не сделаю, чтобы отдалить или приблизить ее.

Эти ответы показались Будде удовлетворительными и он отпустил купца проповедовать.

В другой раз Будда Шакьямуни исцелил молодую женщину по имени Казаготами, лишившуюся от горя рассудка.

Казаготами рано вышла замуж и родила ребенка, будучи еще девочкой. Ребенок вскоре умер. Несчастная мать, прижимая мертвого ребенка к груди, бегала из дома в дом и просила дать ей для него какого-нибудь лекарства. Один из приверженцев Будды сказал ей, что сам лекарства дать ей не может, но знает человека, который может ей помочь. Ее привели к Будде.

– Учитель, – сказала она, кланяясь, – не знаешь ли ты такого средства, которое помогло бы моему ребенку?

– Знаю, – отвечал он, – Достань мне горсть горчичного семени из дома, в котором никогда не умирал бы ни сын, ни родитель, никто из родных или рабов.

Женщина ушла на поиски, и везде, куда она ни входила, на свой вопрос: «Не умирал ли кто-нибудь в вашей семье?», она получала один и тот же ответ, что живых мало, а умерших много.

Наконец, она стала успокаиваться и пошла обратно к Будде, оставив ребенка своего в лесу.

– Принесла ли ты горчичного семени? – спросил ее учитель.

– Не принесла, – отвечала она, – потому что живых мало, а мертвых много.

Он стал излагать ей свое учение о непрочности всего земного. Сомнения ее разъяснились, и, помирившись со своим несчастьем, она стала его ученицей.

Будда проповедовал в продолжение сорока пяти лет, не отходя далеко от Бенареса и проводя дождливое время года в домах, принадлежавших обществу буддистов.

Будду сопровождали его родственники. Один из его двоюродных братьев стал завидовать его успехам и побуждал царя Аджатасатру начать преследование Будды и его приверженцев. Рассказы о том, как Будда избавлялся от грозивших ему опасностей, носят легендарный характер. Достоверно только одно: новое вероучение должно было выдержать сильные преследования со стороны озлобленных браминов.

Последние дни Будды из клана шакьев описаны довольно подробно.

Восьмидесятилетний учитель остановился отдохнуть в роще Пава. Некий Чунда, подаривший эту рощу сангхе, приготовил им обед. После обеда старец отправился в Кузи-Нагару. Пройдя немного, он вынужден был остановиться и сказал: – «Меня томит жажда».

Его напоили, и он пошел дальше, но около реки Кукушта он снова остановился.

Будда и его ученики продолжали понемногу подвигаться вперед, и, наконец, добрались до реки Хиранаваты. Там Будда в последний раз отдохнул и долго говорил с Анандой о своем погребении и о тех правилах, которые его последователи не должны забывать после его смерти.

Слушая его, Ананда не смог сдержаться, и, отойдя в сторону, заплакал, но Гаутама тотчас же послал за ним и стал утешать его, говоря, что он пойдет в Нирвану, и повторял:

– Полно, Ананда! Не плачь, не тревожься. Ведь рано или поздно мы должны расстаться со всем, что нам дорого. Разве на этом свете есть что-нибудь вечное? Дорогие мои, – прибавил он, обращаясь к другим ученикам, – Ананда знает обо всем, что следует сделать после моей смерти. Слушайтесь его.

После полуночи Субгадра, философ-брамин, пришел спросить о чем-то Будду, но Ананда, боясь, что разговор может взволновать больного учителя, не допустил его.

Будда, услыхав голоса, приказал пустить к себе Субгадру.

Отвечая на его вопросы, Будда высказал, между прочим, следующее:

– Мое учение знают только мои двенадцать учеников, они пробудят мир от равнодушия. С двадцатидевятилетнего возраста до сегодняшнего дня я стремился к чистой и совершенной мудрости и, идя верной стезей, я дошел теперь до Нирваны.

Будда постановил за правило, чтобы его последователи не принимали в свое общество людей других верований, не подвергнув их предварительно четырехмесячному искусу.

Последними словами его была просьба любить друг друга. К утру он скончался.

Рассказы о погребении Будды из клана шакьев и о раздаче его мощей полны самых легендарных подробностей.

Как утверждает традиция, Будда умер в возрасте 80 лет в местечке Кушинагара (Кушинагар), недалеко от места, где он родился и вырос – Лумбини. Тело его было сожжено с большими церемониями, в соответствии с обычаями населения Индии.

Есть легенда, что погребальный костер не могли разжечь до тех пор, пока не появился Махакашьяпа, ближайший друг и ученик Будды. Прах Учителя был поделен между восемью его последователями, шесть из которых были посланы монашескими общинами. Все получившие прах захоронили его и воздвигли каждый над своей частью надгробную пирамиду (ступу). Культ ступ в разных архитектурных вариантах и поныне распространен во всех странах буддийского мира.

Кроме того, как гласит легенда, один из учеников Будды сумел выхватить из огня погребального костра один из его зубов. Со временем зуб также стал объектом культа: им очень дорожили, во время войн перевозили в целях безопасности из страны в страну. В конце концов, он обрел постоянное место пребывания на Шри-Ланке в городе Канди, в его честь построен специальный храм Зуба Будды и ежегодно проводятся храмовые торжества.

Это все, что осталось от тела великого Учителя.

1.3 Ученый Будда: Человек, ищущий истину

Начинать этот параграф непросто, поскольку основная масса людей смотрит на Будду как на Бога на земле или Великого Учителя.

Без сомнения, он был Великим Учителем. Но мы уверены, что в этой роли он реализовался только потому, что был предельно честным, мудрым и гуманистичным человеком.

Бесспорно, он был ученым. Не только потому, что создал свое учение о жизни. Он вычленил предмет своего исследования и добился глобального успеха в его раскрытии.

У него, как у всякого ученого, была своя эврика, своя депрессия, свои мучения над проблемой, свой экстаз понимания и грусть от того, что не все способны его понять и принять.

Мы считаем важным раскрыть именно человеческую природу Будды, его сущность как неистового искателя истины, предельно честного перед миром и перед собой, выполнившего миссию ученого, главная функция которого – открывать новые просторы понимания и знания.

До самого последнего своего выдоха он сопровождал людей на садхане, на их духовном пути. Он был тем, кто будил людей от сна невежества. Однако надо понимать, что архатство многих учеников Будды было не окончательным. Тексты «Праджняпарамиты» передают нам проповедь прочтенную на горе Коршун около города Раджагриха. Во время этой проповеди множество архатов рухнуло замертво от того, что они потеряли ценности, которыми жили. В этой проповеди были девальвированы все базовые ценности, существовавшие в Тхераваде, все ценности людей, идущих по восьмеричному благородному пути и срывающих плоды благородного пути. Этот текст нам показывает, что и в окружении пробуждающего Будды, многие жили спросонок.

На наш взгляд, самое важное в этой выдающееся личности – способность к тотальной трансформации, к смерти и возрождению. И одновременно с этим, он был готов понять и исследовать мир в его полноте и целостности. Об этом можно судить по притче о слепых и слоне, которую любил рассказывать своим ученикам Будда («Удана» IV, 14): «Так я слышал. Однажды Возвышенный остановился вблизи Саваттхи, в роще Джета, в парке Анатхапиндики. И вот в тот раз в Саваттхи пришли во множестве странствующие шраманы просить милостыню; это были разные люди: разных взглядов, разных верований, преследовавшие разные цели, переходящие от одних взглядов к другим.

И вот некоторые из этих брахманов и шраманов придерживались таких взглядов: «Вечен этот мир, это истина, все остальное – заблуждение»; другие утверждали: «Мир этот не вечен – это истина, все остальное – заблуждение». Еще другие говорили: «Мир конечен, мир бесконечен»; или еще: «Тело и душа суть одно»; другие заявляли: «Тело и душа различны»; тогда как некоторые придерживались мнений: «Татхагата существует после смерти»; или: «Татхагата после смерти не существует»; или: «Татхагата после смерти и существует, и не существует»; или: «После смерти татхагата не существует и не не существует». И каждый утверждал, что именно его взгляд является истинным, а все остальные являют собой заблуждения.

И так они жили в ссорах, шумные, вечно спорящие, понося друг друга, швыряясь словами, острыми как копья, повторяя: «Это истина, это не истина, это истина, это не истина».

И вот многие бхикку, рано облачившись, взяв чаши и верхние одежды, вошли в Саваттхи, чтобы просить милостыню; перед возвращением они съели полученную пищу и пришли к Возвышенному, приветствовали его и сели на одной стороне. Сидя так, эти бхикку описали Возвышенному все, что они видели и что слышали об этих отшельниках и брахманах, составляющих целые секты. Тогда сказал Возвышенный:

«Эти члены сект, о бхикку, слепые, лишены зрения. Они не знают действительности, не знают недействительности, не знают ни истины, ни не истины; и вот в таком состоянии неведения они спорят и ссорятся, как вы это описывали. Как-то в прошлое время, бхикку, в этом самом Саваттхи жил некий раджа. И вот тогда, бхикку, этот раджа позвал к себе некоторого человека и сказал ему: «Подойди, добрый человек! Подойди и собери вместе всех слепых, проживающих в Саваттхи!»

«Слушаю, ваше величество!» – отвечал этот человек; повинуясь радже, он собрал всех слепых, привел их к радже и сказал: «Ваше величество, все слепые, живущие в Саваттхи, ныне собраны».

– Теперь, мой добрый человек, покажи этим слепым слона!

– Будет сделано, ваше величество! – ответил тот и сделал то, что было приказано, сказав при этом: «Смотрите, слепые, вот каков слон!»

И одному человеку он дал ощупать голову слона, другому – ухо, третьему – клык, еще другим – хобот, ноги, спину, хвост и кисть хвоста, сказав при этом каждому, что перед ним находится слон.

И вот, бхикку, тот человек, представив слепцам слона, явился к радже и сказал: «Ваше величество, слон представлен слепым. Какова будет ваша воля?»

После этого, бхикку, раджа вышел к слепым и спросил каждого из них: «Изучил ли ты слона?»

– Да, ваше величество.

– Тогда скажи мне, каким ты его представляешь?

На такой вопрос те, кому была представлена голова, отвечали:

– Ваше величество, слон в точности похож на котел.

А те, кому было дано ощупать только ухо, отвечали:

– Ваше величество, слон в точности похож на сито.

Те, кому был представлен клык, сказали, что слон похож на лемех плуга; те, кто ощупал только хобот, сказали, что слон похож на плуг. Другие приняли тело за амбар, ногу – за столб, спину – за ступу, хвост – за пестик, а кисточку хвоста – всего лишь за метлу. Затем они начали ссориться и кричать: «Да, да! Нет, нет!»... «Слон не такой!», «Нет, он похож на это!» – и продолжали так кричать, пока спор не кончился дракой.

А тот раджа, бхикку, получил полное удовольствие от сцены.

Таковы же и эти странствующие члены сект – это слепые, лишенные зрения, не знающие истины; но каждый из них уверен, что вот это происходит так то и так то.

И далее Возвышенный по этому случаю, увидев суть дела, произнес такое торжественное изречение:

О как они сцепились, как спорят,

Присвоившие себе почетное имя брахмана и шрамана!

Ибо, споря, каждый привязан к своему мнению.

Такие люди видят только одну сторону вещи.»

Рассматривая широкий контекст жизни Будды Шакьямуни, мы можем вычленить четыре узловых момента, в которых происходило полное его возрождение: четыре луны его возрождения.

Во время первого полнолуния, в мае месяце, умер Бог из высших лок и родился смертный человек в теле принца Сиддхартхи.

Во время второго полнолуния, в июле месяце, умер принц Сиддхартха, будущий император, и родился нищий аскет, монах Гаутама.

Во время третьего полнолуния, под деревом Бодхи, умер монах Гаутама и родился пробужденный Будда.

Во время четвертого полнолуния, умер Будда, который ушел в паринирвану.

Мы не будем затрагивать первую луну. Можно предположить, что и Будда не стал бы это обсуждать, как тайну, недоступную для понимания человеческим сознанием.

Вторая, третья и четвертая луна являются предметом нашего исследования, как чрезвычайно значимые для характеристики личности пробужденного.

Любую великую традицию (духовную, философскую, религиозную) основывает тот, кого можно назвать Творцом духа.

Будда из клана шакьев является одним из таких чрезвычайно редких и уникальных людей, которые странным, невиданным образом наделены благородной отвагой и чистым видением, иррациональным безумием и бесконечной рациональностью. Он способен прыгнуть в глубину своей психической реальности и, не заблудившись в лабиринтах своего собственного существа, проникнуть в великую тайну своей глубинной самости.

Но для того, чтобы прыгнуть в глубину, нужны особенные жизненные ситуации, некоторое предельное сжатие обстоятельств, когда сияющая бездна раскрывается перед человеком не столько как выбор, сколько как перст судьбы и зов Духа.

Принцу Сиддхартхе повезло не только с происхождением. Он не только получил универсальное образование, как брахман, знаток ведической литературы и ритуалистики, но также был обучен искусству управления, как будущий царь, что оказалось немаловажным для социальной организации учения буддизма. Он был воином по происхождению, в него был заложен дух борьбы и преодоления, дух безупречного воина.

Шакьи были кшатриями, арийскими воинами, которые завоевали Индию и затем стали управлять ее культурой, экономикой и политикой.

В те времена, овладение воинским искусствам было необходимым элементом становления мужчины.

Таким образом, личность принца вбирала не только духовную культуру, но и силу воина.

То, что случилось с Сиддхартхой в 29 лет при встрече с болезнью, старостью и смертью, на современном языке можно обозначить как психодуховный кризис. Он пережил мощное и жестокое уничтожение всех возможных ценностей привычной жизни.

Мы все переживаем инициацию и в болезнь, и в старость, и в смерть постепенно, в течение всей жизни, начиная с детства. В конце концов, не смотря на весь их ужас, они становятся привычными спутниками нашего бытия в мире.

Все базовые смыслы, составляющие сущность личности Сиддхартхи и мотивационное ядро его активности, были уничтожены вроде бы простыми бытийными феноменами.

Это произошло по простой причине: то, что было привычным для обыденных людей, оказалось чрезвычайно необычным и сокрушительным для принца.

Может быть, Шуддходане не стоило оберегать своего сына от привычных феноменов простой жизни. Если бы Сиддхартха с малолетства привыкал к присутствию в жизни болезни, старости и смерти, то, вероятно, и не было бы этого удара и потери смысла обыденного существования.

Очи болезни, старости и смерти, которые приобрел принц, были очами смерти ценностей привычной для людей жизни.

Была, конечно, и другая причина: принц не был озабочен привычными тяготами земного существования. Ему не нужно было думать о пропитании, одежде, наслаждениях жизни, безопасности, конкуренции за власть, признании. Он пребывал в безоблачном счастье жизни в каменных дворцах с их прекрасными парками и прудами, в окружении танцовщиц и музыкантов, в любой момент готовых его развлечь. Он одевался в дорогие одежды, кушал изысканные яства и общался с мудрыми браминами.

Жизнь давала ему все. Если бы в привычной жизни Сиддхартхи были заботы, неудовлетворенность, неполноценность, то знакомство с болезнью, старостью и смертью не оказалось бы для него так всеобъемлюще ужасно, не так безусловно проглотило бы его осознание и личность.

Встреча с шраманой (монахом-аскетом) в состоянии медитации стала вектором возможного разрешения психодуховного кризиса. Это была надежда. Призрачная, невероятная, бледная, но одновременно последняя, похожая на рассвет в кошмарную ночь, надежда.

Переживая самую темную ночь своей жизни, он не мог пойти никуда, кроме как в сторону рассвета – в жизнь монаха-отшельника.

Но как пока