Тверской государственный университет 3 страница

1 Так в тексте. Видимо, здесь опечатка и должно быть множественное число

В значительной мере это положение касается не "естественных", а йменно "культурных" предметов — предметов, в которых воплотилась общественно-историческая практика их употребления.

"Чтобы овладеть теми предметами и явлениями, которые являются продуктами исторического развития,— пишет А.Н. Леонтьев,— необхо­димо осуществить по отношению к ним такую деятельность, которая воспроизводит в себе существенные черты деятельности, воплощенной, аккумулированной в данном предмете" (1981, с. 418). Вслед за П.Я. Гальпериным (1980) можно назвать образцы действий, историче­ски "заложенные" в человеческий предмет, "логикой предмета" (П.Я. Гальперин говорил о "логике орудия") и утверждать, что деятель­ность воссоздает именно заданную логику предмета, а не данную и наличную "логику органа", в чем состоит ее универсальность и всеобщ­ность (Давыдов, 1979).

2.9. Представление о предметности и уподоблении ей как механизме усвоения подвело А.Н. Леонтьева к соответствующему пониманию зна­чения и, что для нас особенно важно, идеальной формы. В обобщающей и завершающей его теорию книге "Деятельность. Сознание. Личность" Леонтьев писал: "Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значени­ях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеаль­ная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отно­шений, раскрытых совокупной общественной практикой" (1975,с. 141).

Попытаемся извлечь из приведенной цитаты ответы на три важных для нас вопроса.

Что есть идеальная форма? Это свернутая в слове (обоб­
щенная, видимо) предметность.

Что есть ее реальная форма? Видимо, это и есть наличные
свойства, связи и отношения предметного мира.

А что же есть сам переход от второго к первому? Это и есть
преобразование и свертывание в материю языка первона­
чально развернутых во внешней деятельности (уподобле­
нии) свойств, связей и отношений предметов.

Отмечу, что ответы Л.С. Выготского были бы другими. Реальная фор­ма — это наличные и импульсивные способы реагирования на "свойства предметов", а идеальная — та идея, в которой само реагирование стано-

31

вится оформленным, а предметы с их свойствами начинают выступать как опоры плана будущего действия — смысловое поле. Для Выготского отношения реального и идеального не совпадали с отношениями "внеш­него" как объективного и "внутреннего" как субъективного (субъектив­ного образа объективного мира) или близким по смыслу отношением "материального" и "идеального", где по наиболее часто употребляющей­ся цитате из К. Маркса,"... идеальное есть не что иное как материаль­ное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней".

Переход от внешнего воздействия к внутреннему был проработан П.Я. Гальпериным в его теории планомерного формирования умствен­ных действий, согласно которой усвоение есть последовательное про­хождение нескольких этапов: от развернутого материального или мате­риализованного действия через действие в плане громкой речи к собст­венно "чистой мысли" и "психологическому явлению". Метод поэтапного формирования известен, поэтому я не буду останавливаться на много­численных его тонкостях и интересных моментах. Для заданной в самом начале главы темы соотношения реальной и идеальной форм важно отметить, что на этом пути переход от первой ко второй оказывается эволюционным. Здесь нет тех "скачков" и "переломов", на которые ука­зывал Выготский; усвоение культуры выстроено как последовательный и постепенный переход от реального действия с "предметным миром, его свойствами, отношениями и связями" к значению, в котором эти связи, свойства и Отношения "обобщенно отражены".

Но ведь вместе с таким построением (и соответствующим описанием) теряется и центр психологии Выготского — понимание того, что же такое субъектность; теряется представление о субъектности как опреде­ленном режиме жизни — переходе между реальностью и идеей, поня­тыми как натуральная спонтанность и культурная оформленность\ И вместо этого понимания не вводится никакого иного. Замечу, что введенная самим П.Я. Гальпериным категория субъекта поведения по смыслу близка теории Выготского. Субъект, по Гальперину, возникает "в точке" необходимости поведения при невозможности использования его готовых автоматизмов, т.е. в точке преобразования формы (способа существования) поведения. Однако, это понимание никак не отразилось на его же в целом эволюционистской теории усвоения.

Итак, в деятельностной концепции продолжался отчасти начатый еще Л.С. Выготским и связанный с его пониманием значения как обоб­щенного отражения "дрейф" представления о субъекте поведения. Акт развития, выражающийся в преодолении натуральных форм жизни, как

32

первое определение субъектности был "сглажен" в представлении о предметности, уподоблении, значении и переходе от действий с вещами к обобщенному отражению их сути.

2.10. Представления об усвоении как об эволюционном процессе бы­ли подвергнуты существенной ревизии в работах Д.Б. Эльконина.

В известной теории периодизации психического развития в детстве показано, что онтогенез — это вовсе не линейный процесс усвоения культурных образцов. Д.Б. Эльконин писал, что гипотеза о периодиза­ции "... дает возможность рассмотреть процесс психического развития не как линейный, а как идущий по восходящей спирали" (1989, с. 77). Существенной чертой этого процесса является ритмическая смена пред­метов освоения: в одних возрастных периодах это смыслы и задачи человеческой деятельности, в других — ее способы. Но отсюда следует, что теория освоения культуры и, шире, теория освоения идеальной фор­мы должна включать в себя в качестве своего необходимого и существен­ного момента модель перехода форм и предметов освоения.

Другим, существенным для нас следствием теории периодизации явилась новая постановка вопроса о единице развития. Полагая, что такой единицей является действие, Д.Б. Эльконин в то же время считал, что его необходимо понять как единство "операционно-технической" и "задачно-смысловой"сторон.

Критика представлений о внешнем предметном действии как уподоб­лении свойствам вещи развернута в работе Д.Б. Эльконина "Заметки о развитии предметных действий в раннем возрасте" (1978 а).

Д.Б. Эльконин исходил из простейшего и бесспорнейшего положения о том, что "... на предмете не написана ни его общественная функция, ни способ его рационального использования, принятый в данном обще­стве" (-1978 а, с. 6). Поэтому их невозможно непосредственно "считать" с предмета в процессе уподобления (Д.Б. Эльконин писал — "приспособ­ления") его свойствам. "Образец рационального способа дает ребенку взрослый,— писал Д.Б. Эльконин,— он в совместной деятельности с ребенком изменяет положение руки ребенка и ребенок приспосаблива­ется не к физическим свойствам предмета, а включает предмет в образец его правильного использования. Таким образом, кажущееся приспособ­ление движений ребенка к физическим свойствам орудия в действитель­ности является опосредованным через образец действия, в который и включается орудие". Включение операций с предметом в даваемый дру­гим человеком образец выглядит как "раздвоенное поведение" ребенка. Описывая наблюдения за тем, как ребенок осваивает предметные дейст-

751

вия, Д.Б. Эльконин констатирует: "Его поведение... производит вг чатление раздвоенного: с одной стороны он был занят предметом и деЦ ствием с ним, с другой — взрослым, ради выполнения поручения кс рого и поощрения он производил действие" (там же, с. 8).

С примерами "раздвоенного поведения" мы уже сталкивались, ког приводили выдержки из экспериментов А.В. Запорожца, посвященнь этой же теме. И в наблюдениях Д.Б. Эльконина и в эксперимента А.В. Запорожца внешнее предметное действие — реальная манипуля ция реальными вещами — никогда не выступало как самодостаточнс равное самому себе поведение. Эти манипуляции в то же самое врем} оказывались жестами, обращениями к другому человеку, который на ходился рядом и являл для ребенка "то, как надо", "то, как правильно'^ т.е. образцы верного действия — являл смысл и значение действий ре бенка, т.е. их идеальную форму.

И тут мы приходим к парадоксальному для теории деятельное? заключению о том, что реальная и идеальная формы в становлений предметного действия существуют одновременно. Действуя, челове самим этим актом обращается к другому — носителю идеи действия Представление же о специально организованном уподоблении свойст вам объекта фиксирует не начало, не переходную форму и не акт разви^ тия, а ситуацию, когда шаг развития ухе свершен; человеку уже подстав^ лен "нужный" объект, он уже поставлен в "нужные" условия и силок самих этих условий будет действовать в "нужном" направлении.) Л.С. Выготский в своей конструкции опосредствования, а также А.В. порожец и Д.Б. Эльконин в своих наблюдениях фиксировали не эту, "предшествующую" ситуацию — ситуацию самой "подстановки нужнс го". Да и А.Н. Леонтьев в своих экспериментах (а не их теоретическои осмыслении) задавал именно ее. Более того, в главе о возникновение сознания из знаменитого "Очерка развития психики" он вводил индиви­дуальное действие и его предмет через противопоставление действия| одного человека общему, коллективному (1981, с. 281-283), т.е. самым представлял действие не просто как изменение объекта, а самое это изменение представлял как отношение к иному.

Итак, представление об идеальной форме лишь как об абстракте] ("отвлеченной вещи", "обобщенном отражении") подводит к представ-1

1 На том, что обращение — начало сознания, настаивает Ф.Т. Михайлов (1990).

о реальной форме как об уже организованном или уже случив-щемся уподоблении "реальному эквиваленту" этой отвлеченной вещи (предметности), что выводит исследователя как из области феноменов развития, так и из области понимания субъектной формы этих феноме­нов.

Вместе с тем, на мой взгляд, было бы неправильно ограничиваться только критикой деятельностной концепции, недооценивая роли ее ядерной интуиции — внешнего действия — именно в той ситуации раз­вития, которую фиксировал и осмыслял Л.С. Выготский. Именно в дея-тсльностном подходе имплицитно содержится очень важное добавление к пониманию идеальной формы, позволяющее более полно представить акт развития.

Л.С. Выготский и все его последователи молчаливо допускали, что идеальная форма существует в виде образов совершенных ("правиль­ных") способов (образцов) поведения человека. Всякое осуществление этих способов в реальных ("материальных") условиях и действиях — это уже не идеальное. Однако же в виде предметных условий и средств испытуемым "подставлялись" условия и средства именно правильного ("нужного", "хорошего", "лучшего, чем было") действия. Данные усло­вия и обстоятельства характеризуют именно идеальную форму сущест­вования действия (поведения), если ее понимать не как отвлеченную, абстрагированную и головную, а как более совершенную, развитую и осмысленную. Наличную же форму характеризуют те натуральные, естественно сложившиеся стереотипы поведения, на которые указывал Л.С. Выготский как на объект преодоления и которые были оставлены "за кадром" А.Н. Леонтьевым и П.Я. Гальпериным: "не доискиваясь" до этой наличности, они строили и оставляли свои конструкции в пределах как бы уже возникшей идеальной формы.

Между тем, в приведенной выше трактовке понятие идеальной фор­мы выступает полнее и богаче, чем у Л.С. Выготского: в него входит не только сама идея, но и условия осуществления именно ее, этой идеи; идеальную форму характеризует соотношение между идеей и условия­ми ее осуществления. В этом контексте идеальная форма предстает не как отдельность -("вещь"), а как поле, "силовыми линиями" которого являются отношения между содержанием идеи и теми обстоятельства­ми, в которых она полно реализуется, т.е. отношения между идеей и ее средой", ее предметами, ее, по выражению П. Флоренского, "этостью" (1990, т. 2, с. 297). Идеальная форма, понятая таким образом, никогда не может быть данностью. По своему существу она всегда задана и

2*

проблемна. В этом смысле собственная проблема идеальной формы есть| та ее сущность, которая не существует иначе, чем как проблема.

Рассматривая по отдельности две "половинки" идеальной формы, т.е. снимая ее проблемность (присущее ей самой отно­шение), мы всегда будем получать в итоге либо невоплощенное и невоплотимое "облако смыслов", либо совокупность готовых раздражителей. Первое получается, если мы ищем смысл для уже как бы его реалии, т.е. не знаем, как сказать про то, что уже есть (но что же тогда есть?). А второе получается, если мы, наоборот, смотрим "вниз", полагая, что "саму-то" идею мы уже знаем и теперь надо увидеть ее "предметность", понять, в чем она может быть воплощена. Выбор между этими двумя позици­ями можно представить либо как подбор действия для готового слова, либо, наоборот, — как подбор слова для готового дейст­вия. Обе позиции являют собой натуралистическое отношение и к культуре, и к идее, и к действию.

Именно потому, что идеальная форма — это одновременность дву> искомых, поведение людей в момент освоения новых образцов выгляд* и является раздвоенным. Они попадают в ситуацию необходимости ocy-J ществления обращенного ("говорящего")действия, в котором опробовав ние обстоятельств завершается и разрешается не в их преобразовании^ а, например, в реплике взрослого, который является "носителем образ цов"; попытки подражания образцу завершаются и разрешаются не нем самом, а в преобразовании реальных обстоятельств. К такому вывс ду нас подводит сопоставление культурно-исторической и деятельнс ной концепций.

Чтобы в дальнейшем избежать путаницы, я несколько изменю терми-| нологию. Собственно идеальной формой буду называть отношение идеи и ее предметности, т.е. выраженную, воплощенную идею. Соотве венно, элементы идеальной формы буду называть идеей и ее реалией.

2.11. До сих пор мы двигались в содержании культурно-историче4 ской и деятельностной теорий, имея в виду в качестве фона одно, вроде бы бесспорное, но на самом деле не очевидное положение о том, что идея является необходимым условием поведения, т.е. так или иначе должна в нем присутствовать. Теперь нам предстоит понять, почему и зачем она должна присутствовать. Для этого нам придется заново проиграть ситу^ ацию опосредствования и найти в ней необходимое место идеи.

Если относительно необходимости "присутствия" идеи в действии мо-1 гут быть какие-то сомнения, то относительно необходимости образал

36

ориентирующего действие, таких сомнений ни у кого не возникает. Вне образа действие слепо. Представим себе существо, которое видит и во­обще как-либо ощущает только то пространство, которое само занима­ет — существо, у которого полностью отсутствует избыток видения. Ясно, что оно способно только на реагирование по схеме "S — R".

Этот пример приведен для иллюстрации основной функции образа — открытия пространства возможностей действия ("поля образа", по П.Я. Гальперину). Вопрос, однако же, в том, посредством чего открыва­ется пространство возможностей? Если этот вопрос не задается, то тем самым допускается, что открытие этого пространства происходит есте­ственно и непосредственно.

По Л.С. Выготскому, пространство возможностей (поле образа) зада­стся посредством знака, и этот знак (например, карта местности или указательный жест другого человека) служит своеобразным "экраном", на котором отображается ход реально выполняемого действия. Подо­бный "экран" является точкой отсчета для действия; лишь относительно него действующий может определить свое место в пространстве и, в конечном счете, определить, действует и движется ли он вообще, ре­зультативны ли его усилия, т.е. соответствует ли им некое реальное изменение ситуации. Вне подобных точек отсчета мера результативно­сти усилия неопределима (невозможно, например, отличить ходьбу от шагания на месте). Этот же "экран" является критерием и мерой един­ства действия или движения — лишь относительно него мы можем определить, продолжается ли действие, заканчивается ли оно или начи­нается другое. В этом смысле "экран" удерживает (со-держит) действие, является его формой.

Первоначально, по Л.С. Выготскому, такими "экранами" являются другие люди, затем знаки и, в конечном счете, это могут быть некие вещи или свойства самой предметной ситуации.

Итак, первый аспект ориентировки действия — это создание, образно говоря, его "зеркала", т.е. отображение (экранирование) процесса дей­ствия в особое пространство, относительно которого выступают возмож­ности и ограничения построения действия в наличной ситуации.

Условием действенности "экрана" является соотнесенность отобра­жения и отображаемого. В противном случае это вовсе не "зеркало", а лишь некий предмет, имеющий свое содержание. То, что из наличной ситуации {реалии) отображается в знаке, подчас и называется его зна­чением. И здесь мы подходим к пониманию места идеи действия.

37

То, что отображено в знаке, является результатом не договора о связи между ним и реальными вещами, а определенного действия — видения наличной ситуации с определенной позиции. Причем не просто виде­ния, а определенного способа видения. Его определенность в том, что нечто в ситуации акцентируется, а нечто, наоборот, "затушевывается", снимается. Например, топографическая или иная карта — это не просто состав и отношения особенностей местности, а результат рассматрива­ния ее с "птичьего полета", характеризующегося определенной разреша­ющей способностью, т.е. что-то фиксирующего, а чего-то не различаю­щего.

Положительное определение позиции и способа видения наличной ' ситуации действия и есть определение его идеи. Идея — это то, что \ ("какой взгляд на мир") реализуется в ориентировке действия; она всег­да и необходимо, явно или неявно присутствует в построении и выпол­нении действия. Именно идея (содержание позиции) является основа­нием "экранирования" хода действия и, следовательно, основанием со­здания образа ситуации (пространства возможностей действия). Про­странство возможностей — это всегда смысловое, а не лишь перцептив­ное поле.

На позицию (точку зрения) как существенный момент ори­ентировки действия обратил внимание П.Я. Гальперин (1966). Анализируя процесс решения задачи и указывая на необходи­мость ее перестройки в этом процессе, он писал: "Такая пере­стройка задачи достигается лишь реальным изменением пози­ции в поле задачи, физическим или идеальным перемещением в этом поле, с остановкой на этой позиции и новым обозрением поля" (1966, с. 257).

Д.Б. Элькониным и его учениками была осуществлена спе­циальная экспериментальная программа по формированию так называемой условной позиции — умения произвольно пе­рейти с фактической на условно допускаемую точку зрения (Эльконин Д., 1978 б, с. 278-282; 1989, с. 354-360; Недоспасо-ва, 1972, 1985; Филиппова, 1977, 1986; Белоус, 1978).

Д.Б. Эльконин предположил, что умение занять условную точку зрения приведет к преодолению так называемого позна­вательного эгоцентризма. В экспериментах, подтверждавших это предположение, ребенок последовательно брал на себя роль неких персонажей — участников условной ситуации. Ситуа­ция была построена так, что каждый персонаж в ней имел определенное место, задававшее его "взгляд" на вещи и других

38

участников ("брат" находился в отношениях родства, "строите­лю" принадлежали определенные строительные материалы, общие ему и другим "строителям", и т.п.). Через отношения условных персонажей моделировались определенные логиче­ские отношения, а именно те, которые лежали в основании задач Пиаже. Изменяя условную позицию, т.е. осуществляя переход от отождествления с одним персонажем к отождеств­лению с другим, ребенок фактически имел дело с отношением лиц к предметам — их точками зрения.

Формирование условной позиции проходило поэтапно. В материальном плане в качестве условных персонажей высту­пали куклы, в графическом плане куклы и их отношения фик­сировались графическими обозначениями, в вербальном — ре­бенок без внешних опор определял те или иные отношения (родства, принадлежности и др.).

Приведенный способ формирования условно-динамической позиции оказался чрезвычайно эффективным: в результате 5-6-летние дети выходили на самый высокий уровень интел­лекта (по показателям Пиаже) — уровень формальных опера­ций. Существенно, что Д.Б. Эльконин и В.А. Недоспасова кон­статировали, что формирование условной позиции не заканчи­вается на обучении переходу от одной фактической точки зре­ния к другой. Сам по себе переход от одной точки зрения к другой и фиксация в каждой точке зрения разных сторон объ­екта — это еще не условная позиция и децентрация, а всего лишь "динамическая центрация" (Эльконин Д., 1978 б, 1989; Недоспасова, 1972). Собственно позиция — это произвольное соотнесение точки зрения и объекта, при котором ребенок дей­ствует не с самими объектами, фактически находясь в опреде­ленном месте ситуации, а с отношением между видящим и видимым, т.е. точкой зрения и ее объектом. Приемом, с по­мощью которого строилось овладение таким действием, было противопоставление реально видимого и условно предполо­женного. В работе В.А. Недоспасовой это противопоставление выступило как противопоставление фактически занимаемой и иной позиций (надо было, находясь в определенной позиции, проанализировать ситуацию с другой позиции при запрете ее занять фактически); в работе Е.В. Филипповой — как проти­вопоставление видимого набора свойств вещи и отношения этих свойств. Наиболее рельефно этот прием выступил в работе В.П. Белоус, где серию предметов надо было строить не по их

фактическим величинам, а по допускаемым условиям, кото­рые радикально не соответствовали фактическим. Выполняя такую работу, надо было мысленно преобразовать видимое по­ле, противопоставив "правильное" наличному.

Итак, продуктом позиционного действия (способа рассмотрения ве­щей) является удерживание условной позиции в фактической. И имен­но в этом состоит трудности-яостроения и использования "экрана". В нашем примере с топографической картой это значит: реально находясь на местности, видеть ее как бы "с птичьего полета". Понятно, что при этом должно происходить не просто выделение чего-то нового (доселе невидимого), но и невыделение ("невидение") того, что раньше было очень отчетливо видно и даже "било в глаза". В этом смысле подлинное позиционное действие составляют два одновременных и противополож­ных акта. Лишь в этом случае сложится позиция — рассмотрение чего-то вместе с границей этого рассмотрения.

Последний аспект "работы" идеи связан с превращением, радикаль­ным изменением и даже преодолением наличных функциональных ор­ганов (в нашем случае органов видения) действующего субъекта. Лишь при наличии всех трех аспектов ориентировки действия (идеи, экрана и изменения видящего) происходит встреча реальности и идеи, т.е. стро­ится идеальная (совершенная) форма действия. И лишь в этом случае можно говорить о субъектности действующего и его развитии.

В разных экспериментальных работах школы Л.С. Выготского так или иначе выступали указанные аспекты идеального действия. В каждой из них акцент делался на каком-либо одном аспекте, но ни разу не были выделены все три (видимо, поэтому они и не были объединены в систе­му).

Так, в исследованиях П.Я. Гальперина наиболее полно представлен второй аспект — отображение действия в особой знаково-образной системе. В уже упоминавшихся исследованиях Д.Б. Эльконина пред­ставлен первый аспект — позиция. В известных исследованиях А.Н. Ле­онтьева по формированию чувствительности и звуковысотного слуха — третий аспект — построение новых функциональных органов. Особен­но ярко и явно этот третий аспект выступил в работах А.В. Запорожца по исследованию ощущения собственного действия (Запорожец, 1986, т. 2, с. 25-47; Леонтьев, Запорожец, 1945, с. 83-149).

2.12. Нам осталось сделать завершающий и самый ответственный шаг — по представленным материалам и их анализу задать полное по­нимание отношения реальной и идеальной форм.

40

Уверенно можно констатировать, что идея имеет не "вещную" (или
"квазивещную"), а действенную форму (в использованном мной
примере — взгляд с определенной позиции) и включает в себя
действующего — субъекта; способ действия (в нашем примере —
разрешающую способность "глаза" существа, летящего над мест­
ностью); продукт действия — то, что охватывается "взглядом"
субъекта.

Идеальное действие является продуктивным лишь в той степени,
в какой существует и производится не само по себе, не отдельно, а
в отношении к другому действию (в моем примере, действию того,
кто прокладывает маршрут на местности). Субъект этого реально­
го действия со своего фактического места должен удерживать и
утверждать иную точку зрения и сукцессивно ("по частям") вос­
создавать (или преобразовывать) иной "взгляд" и образ, который
теперь для него выступает как пространство возможностей дейст­
вия. Именно сопряженность двух этих действий является условием
произвольного, субъектного совершения каждого из них.

"Ареной встречи" (выражаясь словами А.Ф. Лосева) двух указан­
ных действий, "местом" их сопряжения является знак (в нашем
примере — карта местности). В знаке удерживается соотношение
этих действий, посредством знака оно может быть воссоздано.

Здесь целесообразно вернуться к приведенному ранее решению Д.Б. Элькониным загадки знака и значения (2.6.). Да, действительно, знак — это напоминание о другом человеке, но не просто о другом человеке и его действии, а о той позиции, с которой совершается его действие — о его образе моего действия.

Здесь же уместно сказать о том, что значение в школе Л.С. Выготского понималось неполно и односторонне — лишь как обобщенное отражение реалии, возникающее из действия с этой реалией, но не как отображение иной позиции. Такое значение может существовать лишь как "эмпири­ческое обобщение" (Давыдов, 1972, 1986).

.Все сказанное относится лишь к той ситуации, в которой знак и значение порождаются или воссоздаются, т.е. к культуросозидающему, а не "культуроупотребительному" действию. В нашем примере — к со­зданию карты (картографии), а не лишь к употреблению ее, уже готовой и понятой.

В готовом знаке отношение действий не удерживается и не воссозда­ется, а наоборот, снимается. В употреблении необходимы определенные автоматизмы; а не бесконечные и вечные свершения и открытия. Однако

41

же такой "привычный" знак, создающий презумпцию "уже понятности" новой ситуации и является основным "носителем" несубъектности пове­дения, провоцируя привычное функционирование в ситуации, где он уже не подходит, поскольку не подходит то снятое и забытое идеальное действие, которое определило его "разрешающую способность". Именно поэтому такой знак и такое действие не могут служить моделью акта развития, субъектности и идеальной формы. Такой моделью может быть только кулыпуросозидательное действие.

Заключая главу, попытаюсь внести большую смысловую ясность в отношении терминов идеальная форма и реальная форма. Уже было сказано, что после работ, выполненных в русле деятельностного подхо­да, и введения представления о предметности само реальное (фактиче­ское, наблюдаемое) действие нельзя противопоставить идеальному, ес­ли последнее понимать не как абстракцию, а как совершенство. Было сказано также, что идеальная форма, понятая как совершенная, есть не сама по себе идея, а отношение (согласованность) идеи и ее реалии, т.е., другими словами, выраженность идеи в совершенной реалии. В послед­них тезисах показано, в чем состоит эта согласованность и когда она разрушается (в презумпции "готовности" значения и понятности ситуа­ции). Вот эта нарушенная и разрушенная структура значения и была тем образованием, которое Выготский называл реальной формой. На мой взгляд, ее лучше назвать наличной формой поведения и противопоста­вить совершенной форме поведения, понимая под совершенством то соотношение идеи и реалии, которое было только что разобрано.