Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава шестнадцатая 6 страница



— Повелевай, князь. Исполню все. Только дозволь слово свое сказать?

— Милости прошу.

— Рискуешь, князь. У тебя более чем вдвое меньше рати, чем у Девлетки. Пустил бы от греха подальше Девлетку в свои улусы. А засеки? Исподволь станем проби­ваться с Божьей помощью, да царевой волей...

— Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России ска­жется? Хоть и говорят исстари, будто мертвые сраму не имут, только неверно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не
смогли одолеть турок под Косово253. Народ все помнит. Особенно — плохое. Доброе скорей забывается, когда мир и достаток. И все же я хочу сечи! Надеюсь победить!

— Что мне делать?

— Бежать к Девлетке. Так, мол, и так: в гуляе тысяч двадцать, не более, но весть пришла, что поспешает на выручку сам царь с великими полками. Передовые, мол, уже идут по Серпуховке. Стой на этом, ежели да­же пытать начнут, — и спросил тревожно: — Выдер­жишь?

— Не сумлевайся, князь. Поверит хан.

Все вроде бы верно сделали, даже погоню устроили, но не вдруг хан поверил перебежчику, хотя, казалось бы, говорит он правду. Что войска мало осталось, тут и га­дать нечего. Пусть не смог Теребердей-мурза посечь не­верных, но если он потерял половину из каждого тумена, то и гяуров побил достаточно. И то, что царь послал вой­ско, что ж тут удивительного, но вот, что сам ведет вой­ско — это сомнительно.

А боярин Николай Селезень смотрит в глаза преданно и убеждает:

— Разобьешь, великий хан, остатки и без того малой рати Воротынского, сядешь сам в гуляй-городе и встре­тишь царя как подобает. Когда же его пленишь, кто тебе поперек слово молвит? Престол российский твой. Кремль сам ворота отворит.

— Ты говоришь, в обозе мало войска, но почему тогда мой мурза Теребердей четырьмя туменами не смог сло­мить деревянную изгородь перед обозом?!

— Сам он виноват. В лоб пошел, а там пушки, там рушницы, туда все ратники сбежались со всех концов обоза. Да и рвом гуляй-город от покосного поля отгоро­дился. Начни бы он со всех сторон, взял бы гуляй как не­чего делать. И не стоял бы я перед тобой, великий хан. Нехочу класть голову за изверга Ивана. Был бы царь как царь, можно было бы не жалеть живота своего, а за из­верга... чести много...

Заманчиво, если не лукавит сбежавший от своего хо­зяина боярин. Хан для верности повелевает:

— Пусть повторит это под пыткой!

А Селезень, трусливо съежившись, затараторил за-хлебисто:

— Отчего не веришь верному рабу своему. Не корысти ради прибежал к тебе, а служить честью и правдой. Каз­нишь меня, кто больше к тебе побежит? В прошлом году не послушал серпуховитинов Русина и Кудеяра Тишкова, кто к тебе нынче побег? Никто. Я один осмелился.

В самом деле, не поверил в прошлом году перебежчи­кам хан, а говорили они правду: князь Иван был в Серпу­хове с малым войском. Боясь ловушки, протолкался воз­ле Тулы, упустил время, дал возможность князю Ивану сбежать. Кусал потом ногти, да толку от того никакого.

«Поверить без пытки? Заманчиво, но и очень опасно. Пусть его попугают как следует».

Истуканом сидел крымский хан, не собираясь отме­нять своего приказа, и нукеры поняли: пора вытаскивать из шатра русского боярина.

А как только выволокли Николку Селезня из шатра, Девлет-Гирей сразу же заговорил:

— Мы считаем, что боярин-гяур сказал правду. Его слова схожи со словами первого перебежчика. Согласны ли с этим вы, мои нойоны и темники? Хочу послушать вас.

Первым склонил голову в низком поклоне темник но­гайского тумена, оставшийся главным воеводой ногай­ских туменов после гибели Теребердей-мурзы.

— Русских, мой повелитель, многое множество... Но его прервал резко нойон Челимбек:

— Ты, почтенный темник, говоришь так потому, что перебежавший боярин обвинил Теребердей-мурзу в не­ умении. Гяуров не может быть много. Перебежчик, как я считаю, прав. Если мы упустим время, подоспеет к гяу­рам помощь. Не придется ли нам тогда стегать камчой
коней, чтобы спасать свои тумены?

— Ты прав, Челимбек. Вот мое слово: готовьте тумены к сражению. С рассветом окружим обоз гяуров и сразу же пойдем в бой. Как делал это Чингисхан, как делал это хан Бату. Ошеломляющий удар всегда приносит успех.

Перед рассветом, однако же, Девлет-Гирей чуть было не изменил своего решения. Едва не случилось то, чего не хотел князь Михаил Воротынский, чего очень опасался, но сам же подталкивал к этому крымского хана. Не сле­довало бы Воротынскому торопиться с захватом обоза с мурзами.

Князь Воротынский исходил из того, что налет на обоз с последующим выходом на берег Пахры к переправе ты­сячи русских ратников заставит Девлет-Гирея обезопа­сить тыл, выслав к Пахре не менее половины тумена, а то и целый, и это окажется весьма ощутимым, когда нач­нется решительное сражение. Однако...

Впрочем, все по порядку. Косьма Двужил прибыл к Федору Шереметеву первым, и они втроем (Шереметев, тысяцкий и Косьма) начали обсуждать детали предстоя­щего налета.

— Тысячи две охраняют обоз. Мурзы разбили шат­ры. Отдельно каждый для себя. У шатров по два-три ну­кера, не больше. Охранная татарва в основном засадит дорогу со стороны Москвы. Но спустя рукава засадят. Даже костры жгут, кучась подле них. Почитай, на каж­дую десятку — костер, — докладывал сотник, вой кото­рого лазутили. — От Пахры почти никого. Лошади обо­зные, кони строевые и заводные совсем близко — сразу за перелеском. Стреножены. Охраняет их всего десяток коноводов.

— Беспечно. Уверовали, должно, что вся наша рать загуляями, а хан одолеет крепость.

— Что же не верить, коль и вы перестали их трево­жить. Думают, собрались все в один кулак, вот и рады-радешеньки.

Князь Федор Шереметев осадил пустомельство:

— Не о ротозействе их речь, о наших действиях давай­те глаголить.

— Ударим со стороны Пахры, где пусто. Повяжем мурз, охрану же ихнюю, когда она кинется спасать своих вельмож, — и в мечи.

— Не слишком разумно, — оценил предложенное ты­сяцким князь Шереметев. — Все одно что столярничать тупым топором.

— Дозволь, князь, мне слово сказать? — склонив поч­тительно голову, попросил Косьма. Он не посмел без со­гласия воеводы советовать, ибо был самым младшим из всех.

— Отчего же не дозволить? Говори.

— Сотню, а то и полторы пустить надобно по Серпуховке со стороны Москвы. Подступят поближе тихо и — пошел палить да болтами сечь. У костров-то светло. Лю­бо-дорого выцеливать. Думаю, крымцы в лес не сунутся, лишь сплотятся, изготовясь к рукопашке, а тогда еще ловчее станет прореживать их. Единственное, как мне думается, крымцы станут огрызаться стрелами. И пусть их. Считаю, все остальные сбегутся на тот край, опасаясь знатного удара. Вот в это время и ударить от Пахры. Рас­корячатся татары, а нам того и нужно.

— Мудро. Хоть и молод ты, боярин, однако с умом му­жа башковитого. Поступим по твоему совету.

—Тряпицы бы белые поверх кольчуг на руки повя­зать.

— Это само собой. И на левую, и на правую.

— К коноводам бы пару десятков отрядить. Побив ко­новодов, разогнали бы коней.

— Коноводов не тронем. Пусть скачут к Девлетке с ве­стью о мурзах, арканами повязанных. Кони же и нам сго­дятся. Еще как.

Вскоре одна сотня, обойдя стороной костры татарских стражей, ужами подползла к тем кострам почти вплот­ную. Остальные ратники из тысячи полка Правой руки затаились на опушке у поляны, где стояли шатры мурз, решив не подбираться к ним поближе даже по прибреж­ному кустарнику. Зачем рисковать? Успеется-. Сотня ог­нем рушниц и болтами надолго прикует к себе внимание стражников.

Все произошло именно так, как наметили военачаль­ники тысячи на своем совете: крымцы устремились туда, откуда невидимые им гяуры стреляли из самопалов и са­мострелов. В темноту полетели ответные стрелы, но они приносили мало вреда укрывшейся в темноте сотне.

Крымцы наверняка понимали это, но не решились бро­ситься в атаку на скрытых ночным мраком врагов, лишь готовились дать отпор, если те выскочат из леса.

Под шум этого необычного боя основная часть тысячи в совершенном безмолвии налетела на шатровый лагерь. Тех, кто сопротивлялся, секли безжалостно, кто падал на землю — вязали я стаскивали как кули в одно место, что­бы их легче было охранять. Когда до стражников, гото­вых принять бой с неведомой силой, дошло, что охраняе­мые ими мурзы захвачены, они пали духом, побросали на траву луки и сабли. Русские вой, не выказывая всех сил, выходили из темени лишь малыми группами, свя­зывали потерявших волю к сопротивлению крымцев, приказывая им лежать бездвижно: иначе — смерть.

Коноводы тем временем, как и предполагалось, почти все улепетнули за Пахру и поскакали в ставку хана, вполне осознавая, что за столь неприятное известие, ка­кое они ему преподнесут, хан непременно повелит пере­ломить им хребты. И только десятник, определив себе в помощники двух нукеров, укрылся в ернике. Одному из нукеров он велел отвести верховых и заводных коней для себя глубже в лес и там охранять их, а сам, взяв с собой второго, принялся изучать, сколько русских ратников напало на стан вельмож. Десятник твердо решил скакать к хану ДевлетТирею только тогда, когда все основатель­но разведает.

Взошла луна, осветив роскошные шатры, разномаст­ные дорогие возки мурз, собравшихся властвовать в рус­ских городах; чуть поодаль от этих возков — ряды пово­зок со скарбом вельмож, и совсем в стороне — еще деся­ток телег, укрытых толстой кошмой: видимо, огнезапас.

— Дай мне, воевода, десяток ратников осмотреть еще разок шатры и обоз, не укрылся ли кто из мурз. Еще по­ищу, не остался ли княжеский боярин Селезень в жи­вых. Но перво-наперво гляну, не зелье ли под пологом?

В защищенных от дождя и солнца повозках действи­тельно оказались порох и ядра. Чугунные. Немного ог­ненного запаса (основной обоз с порохом был сожжен при ночном налете сводных сил двух полков), но все же впол­не достаточно, чтобы сделать по десятку выстрелов из всех пушек, стоявших неприкаянно на поляне близ Пах­ры. На меткость, само собой, рассчитывать не приходи­лось, ибо пушкарей среди мечебитцев не было, основа­тельно же попугать крымцев огнем и даже одним видом этих изготовившихся к стрельбе пушек, вполне можно.

Вот такая мысль родилась у Косьмы Двужила, и он, велев десятке продолжать осмотр обоза, пошагал к воево­де Федору Шереметеву.

— А что, если пушки на берег к переправе перета­щить? Пустит Девлетка на нас нукеров своих, мы их — пушками!

— Мудрый совет юного воеводы. Пушки турские и впрямь исправны. Сам этим займусь, пока ты не закон­чишь искать боярина Селезня, после чего тебе поручу пушки.

— Хорошо.

Косьма пошел к обозу, а ему навстречу уже трусил де­сятник.

— Кажется, нашли. В повозке. Кошмой накрытый. Без памяти. Истерзанный весь, но живой.

Косьма прибавил шагу.

Действительно, в повозке под жесткой пыльной кош­мой лежал связанный по рукам и ногам боярин Селезень. Без кольчуги. В одной исподней льняной сильно изо­рванной рубахе. Даже в лунном свете на оголенных час­тях тела хорошо были видны ожоги и порезы.

Косьма приложил ладонь к окровавленному лбу со­ратника, ставшего за последние месяцы даже другом, и попросил Селезня, словно он мог услышать его и понять:

— Потерпи чуток. Сейчас сбегаю за зельем и полоса­ми. Они у меня в переметной суме.

— Дозволь и мне в своей переметке поискать нужное, — попросил Косьму десятник. — Травная мазь у меня, знахар­кой сготовленная, и полосы льняные, женой сотканные.

— Беги, — разрешил Косьма, затем повелел стоявше­му рядом мечебитцу: — Пока мы ходим, освободи от пут.

Осторожно, чтоб без боли. Остальным всем продолжить осмотр обоза.

Когда раны Селезня начали обмывать травяным на­стоем и смазывать мазью, по возможности бинтуя их, он застонал, а потом и открыл глаза.

— Косьма?

— Да, друже. Да.

— Я исполнил просьбу нашего князя.

— Низкий тебе поклон от него. Побьем татар, лучшие лекари поставят тебя на ноги. Пока же потерпи. Перене­сем тебя в шатер, оставим при тебе для пригляду воя, больше ничего сделать не смогу. К утренней рати нужно готовиться.

— С Богом.

А в то самое время, когда истерзанного Селезня осто­рожно, на кошме, как на носилках, переносили в бли­жайший шатер, в ставку к Девлет-Гирею прискакали ко­новоды и пали к его ногам.

— Великий хан, гяуры напали на ваших мурз и пле­нили их.

Гневом налилось скуластое лицо крымского хана, в глазах запылала ярость.

— Переломить им хребты и бросить рядом с дорогой, по которой пойдут наши тумены на русскую крепость. Пусть все видят, как мы расправляемся с трусами!

Слуги тут же поволокли несчастных из шатра, а Дев-лет-Гирей продолжал кипеть гневом. Находился бы сей­час рядом с ним Дивей-мурза, и его не обошла бы страш­ная кара. Но сколько ни полыхай гневом, принимать ка­кое-то решение нужно. Самому. Нет Дивей-мурзы, нет Теребердей-мурзы. Они виноваты в том, что ошиблись в оценке сил гяуров, не разведали их как следует, но сей­час только они могли дать толковый совет.

Себе хан Девлет-Гирей мог в этом признаться. Он уже был недоволен и собой, тем, что не расспросил приска­кавших от Пахры, велика ли сила гяуров. Хан пытался здраво осмыслить, что же произошло в стане мурз, кото­рых охраняли кроме множества нукеров, еще и телохранители самих сановников, но у Девлет-Гирея ничего вра­зумительного так и не получалось. Отвык он думать сам, соглашаясь лишь с подсказками советников или отрицая их. То ему казалось, что на стан мурз напали полки, ко­торые, как утверждали перебежчики, ведет сам князь московский Иван, то хан предполагал, что это очередной дерзкий налет тех гяуров, которые прячутся по лесам и не дают покоя его войску, но чем дольше он думал, тем все более и более склонялся к выводу о подходе передо­вой части русских полков, которые спешат на помощь гу­ляй-городу.

Если это так, то оставалось только два выхода из ны­нешнего положения. Первый — отправить к Пахре ту-мен, а то и два, поставить их на переправе, чтобы на два или три дня задержать гяуров, остальные тумены уво­дить обратно в Крым, сохранив их для следующего, бо­лее удачного по воле Аллаха похода, а чтобы не пошли гяуры вдогон, осадить крепость одним туменом. Вто­рой — не отменять своего приказа о приступе гуляй-го­рода, отрядив лишь тумен на Пахру, и, как советовал перебежчик-боярин, захватить крепость. Укрывшись в ней, встретить полки князя московского, который большого войска собрать не может, поэтому легко бу­дет разбит.

«Тогда больше ничего не помешает мне войти в Кремль».

Но если в Кремле осталось много ратников? Тогда не­пременно — приступ. А без стенобитных орудий он не станет удачным. Впрочем, у гяуров много пушек и, бес­спорно, достаточно огнезапаса. Но если они в самый по­следний момент взорвут порох? Гяуры часто взрывали себя вместе с нападающими, чтобы погубить как можно больше своих врагов.

Все более и более Девлет-Гирей склонялся к тому, что­бы уводить тумены в Поле. Он уже готов был собрать тем­ников и нойонов, чтобы объявить им свою новую волю, но полог шатра откинулся, и верный слуга-телохрани­тель доложил с низким поклоном:

— Прискакал, мой повелитель, десятник коноводов от Пахры.

— Какую принес весть?

— Он хочет сказать свое слово только вам, великий хан.

— Впусти.

Десятник пал ниц, взмолившись:

— Изъявите милость выслушать меня, о великий из великих?

— Мы слушаем.

— Гяуров не больше тысячи. Велев своим нукерам скакать к вам, великий хан, я оставил с собой двух из них, чтобы разведать, сколько гяуров напало на шатры ваших, великий хан, мурз. Я убедился, что их мало, и ду­маю, что это те же самые, кто взорвал обоз с порохом.

— Думать будем мы! — оборвал десятника Девлет-Гирей. — Ты сказал, мы — подумаем! — Но сразу же смягчил­ся, что ни говори, радостную весть принес десятник. — Ты и те, кто оставался с тобой, достойны моей награды. Ты — сотник. Те двое — десятники.

Все встало на свои места. Немедленно нужно напра­вить к Пахре тумен, но пусть он не переправляется, оста­новится у переправы, и только если гяуры начнут пере­праву сами, должен будет отбить им охоту это делать. С рассветом же можно вести все свое войско на русскую крепость из досок.

Готовился встретить рассвет и князь Федор Шереме­тев. Его тысяче нужно было успеть установить у перепра­вы пушки, подтащить к ним зелье и ядра, отобрать доб­ровольцев на роль пушкарей. Тысяча все делала слажен­но и споро, ибо все понимали, каково будет стоять на пе­реправе, сдерживая превосходящие во много раз силы. Они не знали, что крымский тумен не станет на них напа­дать, но если бы даже знали, все равно готовились бы к обороне столь же тщательно.

Перед рассветом, как только крымский тумен подо­шел к переправе и спешился, явно показывая, что у него нет намерения переправляться через реку и он собирается лишь оборонять переправу, князь Федор Шереметев срочно послал к Михаилу Воротынскому гонца с докла­дом о таком поведении татар и со словом, что боярин Се­лезень найден, истерзанный, но живой.

К тому времени главный воевода почти полностью за­кончил перестановку имеющихся в его распоряжении сил. Как только сообщили ему, что боярин Селезень в руках у крымцев, он тут же велел полкам выходить из крепости, выделив каждому проводника, чтобы тот указал отведен­ное полку место. Никифор Двужил и сын его, Косьма, в свое время места эти определили. Они были не так далеко от гуляй-города, но в укромных овражках. Сигнал к дейст­вию для полков — дым на вышках гуляй-города, а до этого приказано даже не шевелиться, окружив себя засадами, чтоб ни туда, ни обратно даже мышь не проскользнула.

Если же хан не поведет тумены на штурм, а двинется к Оке, вестовые известят, как дальше поступать.

Главный воевода русской рати и верил в успех бояри­на Селезня и сомневался, но считал, что преследовать крымцев, если они попрут к себе, можно не только из гу­ляй-города. Конечно, потребуется время, чтобы вывести полки из чащоб, но овчинка стоит выделки, ибо главное сегодня — разбить крымцев, если они навалятся на гу­ляй-город.

Хорошо бы со всех сторон полезли. Вот тогда — успех. Селезню тогда — великая слава!

Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сугорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставляя по местам. Особенно много хлопот вышло с посохой. Мужи­ки понимали, что предстоит им не тесать топором подат­ливое дерево, не пилой вжикать, а рубить живых людей, хотя и нехристей, но для них это так непривычно, что пе­респрашивали они одно и то же по нескольку раз, словно запоминая, как должны будут действовать. Но все в кон­це концов уладилось, и воеводы сообщили Фаренсбаху, что для встречи татар все изготовлено.

После этого сообщения Фаренсбах сам поехал по всем станам крепости, чтобы подправить, если что не так. Особенно придирчиво глядел, не оставлена ли где посоха без рыцарей-наемников и порубежников, и где замечал та­кое, тут же повелевал добавить опытных ратников. Еще и к пушкарям велел прислать побольше обороняющихся — бойницы все же достаточно вольные, и если добегут до них нападающие, встречать их тут надлежит дружно.

Не успел еще Фаренсбах закончить объезд, как на­блюдатели донесли:

— Татары!

Фаренсбах, не поторопив коня, продолжал ехать ша­гом, словно ничего особенного не случилось. Он ждал, как дальше поведут себя крымцы, полезут через поле в лоб, как прежде уже поступали, или начнут окружать гу­ляй-город для осады. Каждый шаг вражеский определял и дальнейшие распоряжения Фаренсбаха. Вот подоспел и новый доклад наблюдателей:

— В осаду, похоже, намерились. Тьма-тьмущая воро­нья!

«Значит, есть время».

Окончив объезд, поднялся Фаренсбах по лестнице к наблюдателю. Отменное место: в середине гуляй-города почти на макушке кряжистого дуба спилены ветки и со­оружена круговая площадка, предусмотрительно огоро­женная по краю, — во все стороны хорошо все видно. Здесь и решил Юрген Фаренсбах остаться, чтобы наблю­дать за ходом боя. А для быстрой связи с воеводами пове­лел прислать дюжину гонцов и сигнальщиков. Не так да­леко и вышки для костров, услышат костровые приказ дать дым, если чуть погромче приказать.

Крымцы действовали, исходя из вековой татарской тактики: передовыми сотнями стремительно замкнули круг, затем уже поспешно стали подтягиваться осталь­ные силы.

Действительно, тьма-тьмущая. Выходит, все тумены послал Девлет-Гирей на гуляй-город. Это — хорошо.

«Сдюжить бы до полудня. Озвереют, забудут про спи­ны, — рассуждал Юрген Фаренсбах. — Вот тут в самый раз князю в сечу идти».

Не то чтобы до полудня, но даже до того, как подняв­шееся над горизонтом солнце разгорелось в полную силу, не выдержали осажденные. Как ни прорежали из пушек лезущих к крепости, многим все же удалось прорваться к стене. Встречали их дружно. Ертоульцы и посоха секли топорами руки тех, кто успевал схватиться за верх кита-ев, избегших такой участи, ратники разили мечами, ше­стоперами и боевыми топорами. Особенно часто мелька­ли в воздухе шестоперы — любо русским богатырям это тяжелое оружие, для них оно не утомительное. И все шло бы ладно, не пускай крымцы из-за спин нападающих ту­чи стрел. На место срезанных пушкарями лучников вста­вали новые, и создавалось такое впечатление, будто стрельба по лучникам, чьи стрелы доставали обороняю­щихся, идет без всякого толку.

Особенно быстро таяла посоха без щитов, кольчуг и шеломов. Обстановка вроде бы уже требовала подавать условленный сигнал, но Юрген Фаренсбах сдерживал се­бя, размеренно прошагивая по помосту круг за кругом.

На дуб взобрался разгоряченный боем атаман Черка-шенин, схватил за грудки Юргена Фаренсбаха.

— Иль ты ослеп?! Гляди, что творится! Казаки мои гибнут, посоха валится! Вели дать дым!

— Сеча без крови не бывает. Без крови ради общей по­беды. Спускайся вниз и не мешай мне наблюдать.

— Не дашь приказа ты, я сделаю это сам!

Юрген Фаренсбах просверлил атамана Черкашенина зловеще-спокойным взглядом и с таким же зловещим спокойствием пообещал:

— Я не допущу этого. Я убью тебя.

Черкашенин плюнул с досады и столь же решительно, как и поднимался на дуб, сбежал по лестнице, а Фарен­сбах продолжил свое хождение по кругу.

Только когда он увидел, что татары пустили в ход крюки на волосяных арканах, стараясь растащить гу­ляй, и в одном месте сделать это им удалось (рубка пере­местилась на повозки, подпиравшие стенки), он крикнул во весь голос:

— Дым!

У сигнальщиков зажженные факелы в руках, а поле­нья, изрядно пропитанные дегтем, уложены холмами, под которые подсунуты полосы бересты, — подноси фа­келы и только.

Костры занялись сразу, и тут же дым пополз в небо од­новременно с двух вышек. Поначалу тонкоструйно, но дымный ствол быстро чернел, жирел и высился — не увидеть его было просто невозможно.

Юрген Фаренсбах внимательно наблюдал за нападаю­щими, как они воспримут дым, но те даже не обратили на него внимания. Не до дыма им, чувствуют, что еще не­много усилий, и прорвутся они в гуляй-город, где их кро­вожадные души вдоволь натешатся.

Первыми навалились на бока крымцев конники Боль­шого полка, Левой руки и Правой руки. Следом подоспе­ли пешцы. Секли врагов как траву на сенокосе. Гуляй-го­род тоже ободрился, откуда только новые силы взялись у ратников. Пушки метче ударили, рушницы скороговор; ной заговорили, болты каленые из самострелов пчели­ным роем над головами лезущих на гуляй понеслись к дальним лучникам, разя и их, и коней под ними, — кар­тина боя резко изменилась. Татар обуял страх, им каза­лось, что сам лес превращался в русских ратников закли­наниями неведомой силы, и хотя во многих местах крымцы начали приходить в себя и отчаянно рубиться с наседавшими русскими мечебитцами, в целом удача по­вернулась спиной к татарским туменам. Вот уже первые десятки, а следом и сотни нукеров перемахивали через Рожаю-реку. Вот-вот начнется паническое бегство. Но на левом берегу уже встречает их конная лава Передового опричного полка. Князь Хованский уже гонит обратно через реку трусливых, Хворостинин же и Вельский, сте­гая коней, несутся со своими опричниками к назначен­ным местам, чтобы как можно скорее замкнуть кольцо вокруг татарской рати.

Дальше всех скакать Богдану Вельскому, а на его пу­ти все увеличивающийся поток бегущих с поля боя. Их секут, почти не снижая скорости, ибо татары даже не со­противляются. Большинство же поворачивает обратно за Рожаю.

Вот уже виден край полка Правой руки. Пора перема­хивать через реку. Вельский, осадив коня, круто повер­нул его и направил в воду. По предварительному прика­зу одна тысяча должна проскакать еще немного по бере­гу и уже там вступить в бой плечом к плечу с мечебитца-ми полка Правой руки, «стальные же полторы тысячи последовали за своим воеводой.

Вельский же, забыв о наказе князя Хованского, кото­рый долго беседовал с ним еще раз перед утром, рванул­ся в самую гущу татарской рати, и хорошо, что Хован­ский, как опытный воевода, определил к нему пару дю­жин ловких рукопашников, наказав им не отставать от него ни на полшага, защищая своей грудью, беречь вое­воду аки зеницу ока (он давал слово Малюте Скуратову сберечь его племянника и хорошо это помнил, зная, как может отомстить Малюта за смерть любимца), а при нужде настойчивыми советами удерживать от опромет­чивости.

Хорошо все началось. Крымцы, не ожидавшие еще и удара со спины, вовсе пали духом, однако вскоре все для русской рати начало меняться к худшему. Переменчива удача в рукопашном бою, если даже противостоят друг другу равные силы, а крымцев в два с лишним раза боль­ше, вот и начали они приходить в себя, тем более что у них не было никакого выбора, кроме как биться до смер­ти, ибо все пути для отступления оказались отрезаны.

— Остепенись, воевода. Выйди из сечи. Есть нужда ог­лядеться, — требует старший из ратников, приставлен­ных Хованским к Вельскому. — Поворачивай коня, мы прикроем тебя щитами и мечами.

Не стал пререкаться Вельский, выехал из сечи. На взгорке у берега Рожай тысяцкие о чем-то рассуждают, даже руками размахивая. К ним и направил коня Богдан Вельский.

— Про что глаголим?

— Отдушины, толкуем, главный воевода не оставил для татар. Кто бы улепетнуть собрался, где дырка? Вот татары и стоят насмерть.

— Одно место пустое. Вот там, где стяг Девлетки и он сам, — поддержал своего товарища второй тысяцкий. — Только кто осмелится, пятки смазав, бежать мимо своего хана? И еще что смущает, почему князь Воротынский ханскую ставку не трогает. Не может быть, чтобы ума не
хватило.

Весьма в угоду Богдану Вельскому подобные слова. Он уже не единожды думал, не крамольничает ли Михаил Воротынский, якобы играя в хитрость, но думки остава­лись думками, теперь к ним добавилось и суждение, вы­сказанное тысяцким. Попробует он отказаться от своих слов, когда нужными они станут, себе же хуже сделает.

— А не перестроить ли, воевода, тысячи наши в клин, проделав отдушину между нами и Правой рукой, — посо­ветовал старший из приставов Хованского, — ловко, ду­маю, будет.

Тысяцкие согласно закивали головами:

— Верное слово.

Вельский, подумав немного, велел советчику:

— Скачи к князю Одоевскому. Предложи ему, пусть и он поддержит. Воротишься с его согласием, перестроим­ся в клин.

Ратник ускакал, обходя сечу стороной, а тут произош­ло то, что заставило Вельского изменить свое мнение о Воротынском: из леса выпластала дружина князя под его стягом, хотя, как понял племянник Скуратова, вел ее Никифор Двужил, ее воевода и княжеский боярин. Дру­жина бесстрашно неслась на ханский гвардейский полк, хотя тот превосходил ее не менее, чем в четыре раза.

Не успевший построиться ханский полк выгнулся ду­гой под дерзким нажимом смелой дружины, которая, ка­залось, приложив еще немного усилий, захватит стяг Девлет-Гирея, но, увы, сопротивление ханских нукеров росло, и каждый новый шаг вперед стоил дружине неве­роятных усилий и жертв.

— Видно, затихнет удар, — молвил со вздохом тысяц­кий. — Тогда пшиком, можно сказать, окончится ны­нешняя сеча. Придется вновь укрываться за гуляями. Помочь бы дружине?

«А что? Верная мысль, — оценил слова тысяцкого Богдан Вельский. — Решиться, что ли, на самовольст­во?»

Времени на долгое размышление не было, но все рав­но не откажешься от борения мыслей. Конечно, вывести из сечи более тысячи ратников — весьма осудительное самовольство, простится оно лишь в случае успеха, но что сможет ему сделать князь Воротынский, если успеха не случится. Ничего. Мертвые сраму не имут. Да и дядя Малюта закроет своей грудью.

— Клин отменяется. Выводите по половине своих мечебитцев и — пусть догоняют меня. Впрочем, можете и в клин перестраиваться, если Правая рука согласится. Я — на помощь княжеской дружине, — с этими слова­ми Вельский развернул коня, сразу же пустив его намё­том, будто летел вдоль берега, стремясь за спину полка Правой руки. Он замечал только, что за ним следуют его стремянные и приставленные князем Хованским ратники.

На опушке Вельский придержал коня, дав время ску­читься другим опричникам, уже скакавшим за ним, и вновь, теперь в нескольких саженях от опушки, поска­кал настолько быстро, насколько позволял лес.

Вот и взгорок. На его макушке придержал коня. Нет, не тысяча с лишним за его спиной, сотни три всего, да еще сотни две, скачущих растянувшейся цепью.

«Неужели тысяцкие пожадничали?! Взыщу!»

Времени терять, однако же, не стоило даже в ожида­нии скакавших на виду по лесу.

— Кто подрубит ханский стяг, получит дворянство. Вперед!

Нукеры полка Девлет-Гирея не дрогнули, увидев но­вые силы русских. Устилали своими трупами и трупами наседавших каждый шаг своего отступления. Дрогнул сам хан. Он с испугом смотрел, как из леса выпластыва-ют все новые и новые черные всадники, словно нечистая сила (Вельский, не думая о последствиях, поступил очень верно, не став ждать всех ратников), конца кото­рым не видно и которые начинают охватывать его гвар­дейцев с боков. Когда же более ловкие и смелые очень близко пробились к его стану, хан решил спасать свою драгоценную жизнь. Стегнув коня камчой, Девлет-Гирей понесся прочь в окружении полусотни телохранителей.





Дата публикования: 2014-11-18; Прочитано: 157 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.02 с)...