Глава десятая. Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людиш­ки

Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людиш­ки, ертоульцы, а иной раз и сами ратники, устраивая на скорую руку тарасы и тыны, чтобы защититься от огне­стрельной пальбы и луков, да от возможной вылазки, но стены молчали, ворота не отворялись. Будто у казанцев огнезапаса нет никакого ни для пушек затинных, ни для рушниц, словно не наготовлены у них стрелы и не доста­нет смелости скрестить мечи.

Не могли же они не видеть, что сам царь российский с ближними воеводами объезжает город вокруг стены, не могли и не понимать, что определяют они места для ту­ров¹⁶⁰ и осадных башен. Самое бы время кинуться на вы­лазку, ан нет. Тихо и смирно за стенами, да и на самих стенах пустынно. Лишь иногда промелькнет в бойнице насто­роженное лицо. Тем не менее, на всякий случай, между Иваном Васильевичем и его воеводами и стеной плотно двигались щитоносцы из царева полка, сам полк тоже дер­жал коней оседланными, да и остальная рать не снимала доспехов. Бог его знает, какую каверзу уготовят казанцы.

— Мы вот тут места турам и башням определяем, а за стенами, быть может, послание мое обсуждают, к миру склоняются, — высказал свое предположение царь Иван Васильевич, который, несмотря на грубость ответа на первое послание, вновь отписал и хану Едыгару¹⁶¹, и сеи­ду Кул-Шерифу.

Судя по тому, с каким остервенением бились казанцы, во главе с самим Едыгаром, на волжском берегу, пытаясь помешать переправе русской рати, вряд ли сбудутся по­добные надежды. Тогда пришлось срочно слать помощь Передовому полку и Ертоулу, иначе татары, хотя и чис­ленностью они уступали намного, добились бы своего, оп­рокинули бы полки наши обратно в реку. Только когда подоспели касимовские татары и нагорная черемиса, уда­лось казанцев втиснуть в крепость, и теперь, как считал князь Михаил Воротынский, они не от испуга притихли, а по хитрому умыслу. Только вот какому? Узнать бы.

И в самом деле поразмыслить если: какой резон казан­цам выносить ключи от ворот? Город — крепкий орех. Башковитый воевода закладывал его. Только от Арского поля, почитай, можно вести на него крупные силы, но здесь стена высокая и широкая, двойная. Дальше она взбирается на скалистые бугры, где стенобитные орудия не поставить, башни и туры к стенам не придвинуть, а без них попробуй осиль стену — зальют нападающих смолой и кипятком, стрелами засыпят. И там, где спус­кается стена в волжскую пойму, не развернешься вольно ратью: топкая низина, с озерами и болотинами, а перед стеной вольная вода Казанки и Булака — даже тарасы не сделаешь, только тыном и возможно отгородиться.

Воды в городе много. Только по Рыбнорядному оврагу несколько озер: Белое, Черное, Банное, Поганая лужа.

Припасов, как утверждают Шах-Аци и оставшиеся с на­местником казанские вельможи, на все десять лет хва­тит. Так что ни голод городу не страшен, ни жажда. Да и воинов достаточно — тридцать тысяч. Впятеро, конечно, меньше русской рати, но они же — за стенами. Отбивать­ся легче, чем осаждать.

И еще одно важное обстоятельство: ни разу русское воинство не брало приступом Казани, хотя не единожды подступало под стены города. Бывало, случалось, она от­воряла ворота, но тогда речь шла лишь о смене хана и о договоре жить в соседской дружбе и согласии. А что дого­вор? О нем всегда можно забыть. Сейчас же все иначе — никакого ханства, только царский наместник, а это зна­чит полное подчинение России. Более того, вся земля Ка­занского ханства становится вотчиной русского царя, а народ весь — его подданными. Для татар, кому многие годы Русь платила дань и была, по сути дела, землей, ко­торую можно безнаказанно грабить и за счет ее жителей пополнять число рабов, подобное очень унизительно.

А татары, чего греха таить, ратники добрые. Если да­же стену осилишь, в самом городе легче не станет. Не­сколько холмов, рассеченных оврагами, превратятся в крепкие очаги сопротивления. Особенно трудно придет­ся у ханского дворца, который построен на высоком хол­ме с обрывистыми склонами, а в пологом месте — креп­кий оплот.

Крепостью станет и каждая мечеть. Особенно собор­ная, что рядом с дворцом князя Ширин Hyp-Али. Там се­ид Кул-Шериф непременно соберет фанатиков, которые предпочтут смерть позорному плену.

Выходило, надежды на мирное разрешение векового спора никакой нет, и поэтому нужно думать и думать, как раскусить этот крепкий орех. По старинке если набросить­ся, вряд ли чего добьешься, а нового пока ничего не приду­мывается. Если только добрую половину из ста пятидеся­ти пушек собрать в кулак у Ханских и Арских ворот, да ров пошире и поглубже к ним прорыть, чтобы без жертв к ним катить ядра и порох подносить в любое время.

«Дело, — похвалил сам себя Михаил Воротынский. — Туры тоже можно рвами соединить. Пушкарям сподруч­но, да и ратников там можно держать без урону».

Объехав стену, остановил царь своего коня поодаль от Арских ворот, чтобы совет держать, и князь Михаил, не став дожидаться царевых вопросов, осмелился загово­рить первым:

— Дозволь, государь, поделиться задумкой своей?

— Что ж, говори.

— Основные силы собрать здесь, у Ханских и Арских ворот. Здесь ломать стену и ворота. Повели боярину Мо­розову половину тяжелых и средних стенобитных орудий сюда отрядить. Ертоул и посоха ров отроют, чтобы по не­му, укрываясь от стрел и ядер, подносить зелье и ядра ка­тить. Остальные средние и крупные пушки тоже не в ни­зины пусть ставит. От Казанки же и Булака — пищали на колесах. Там им самый раз. Рать защищать от вылазки, не выпускать никого из крепости. Туры, как посоха за­кончит их рубить, Большим полком покачу. После этого между турами ходы ладить, а уж затем — до рва закопы.

— Ишь ты, мудро, — одобрил мысль Иван Василье­вич, а вот насчет главного участка для удара усомнился, ибо стены от Арского поля толстые и высокие, да и ждут казанцы врага именно здесь. Спросил боярина Шереме­тева:

— Как ты мыслишь?

— Князь Воротынский дело говорит. А ждать? Пусть себе их ждут. Ворота побьем, стены толстые тоже не усто­ят от ядер в сотни пудов.

— Твое слово, князь Владимир?

— От Арского.

— Хорошо. Так и порешим.

День-другой миновал, и туры готовы. Время катить их к намеченным местам. Собрал Михаил Воротынский воевод младших и повелевает:

— Кольчуг и шеломов не снимать. Мечи и щиты — с собой. Не так ловко будет с турами управляться, но эта беда не беда. Предвижу вылазку.

Не с восторгом принят приказ главного воеводы, тем более что татары смирней мыши себя ведут, но перечить никто не стал. А князь Воротынский еще и коннице во главе с князем Иваном Мстиславским велел идти с пол­ком, к тому же у царя попросил из его полка отряд детей боярских.

Даже братец Михаила пошутил, отбирая ему самых ловких из ловких:

— Иль на молоке обжегся, коль на воду дуешь?

— Не зубоскаль, брат. Как дело обернется, Богу толь­ко ведомо, а нам, воеводам, так нужно поступать, чтоб без изъяну дело делалось да ратники не гибли бездельно.

Ой как пришлись к месту все предосторожности, пред­принятые главным воеводой. Татары ждали именно этого момента, когда покатят ратники к стенам крепости туры, поснимав, как принято, доспехи. Приготовились к удару и отряды Япанчи, Шипака и Эйюба. Острог они уже сруби­ли, отгородив его крепким тыном, ждали сигнала к нале­ту и получили его. Условились так: Япанчи с Шипаком ударят от леса по русскому стану, как только втянутся ратники российские в сечу у Арских и Ханских ворот и в тот самый момент, когда откроются Крымские и Аталыко-вы ворота, чтобы ударить с боков по сражавшимся с глав­ными силами вылазки у Арских и Ханских ворот. Оказав­шись в клещах, русские не станут долго сопротивляться. А чтобы лишить их возможности бежать за Волгу, Эйюба налетит на корабли, побьет охрану и подпалит их.

Началось все, как татары и задумали. Большой полк, медленно двигая туры, приближался к стенам крепости, и вот, когда уже казалось, что все обойдется без боя, ибо даже пушки не стреляли и пушкарей не было видно на стенах, вдруг те безмолвные стены в один миг ожили, пушки, загодя заряженные, грохнули неожиданным громом, выплевывая из своих жерл ядра, зачастили пи­щали. Почти одновременно отворились Ханские и Ар-скяе ворота для резвой конницы, и дикое «Ур-ра-а-агш!» волной ударило в опешивших на мгновение ратников Большого полка, вселяя в их души трепет, и понеслось дальше через Арское поле в гористые чащобы, опоясыва­ющие многоверстную цветастую луговую ровность.

Князь Михаил, послав гонца с повелением к князю Мстиславскому до времени не бросаться в сечу, первым выхватил меч. Полк ощетинился копьями навстречу пластающим коням. Сеча завязалась.

У конников есть преимущество перед пешцами: кру­тятся волчками, нанося удары своими кривыми саблями направо и налево, но и пешцы не бездельничают. У них свой резон имеется. Щит — добрая для пешца защита, а если мечом всадника трудно достать, коню бабки¹⁶² под­сечь — дело плевое. А рухнул конь, тут и всаднику ко­нец. Не успеет он из стремени ноги выпростать.

Валом, однако, валят казанцы. Пятиться начал уже Большой полк, но князь Михаил Воротынский, который рубился в окружении своей малой дружины у крайнего тура, не забывал, что он — воевода главный. С коня ему все хорошо видно. Пора, казалось бы, звать князя Мсти­славского с казаками и детьми боярскими царева полка, но медлит Михаил, не время еще, считает. И тут крик стремянного:

— Справа и слева в тыл заходят!

— Подай знак Мстиславскому.

Сошлась лавина с лавиной. Сеча жаркая. Пока никто никого не одолевает, но хорошо, что не удалось казанцам взять в кольцо Большой полк. А у князя Владимира Во­ротынского и боярина Ивана Шереметева руки чешутся. Просят они царя:

— Дозволь, государь, полком твоим ударим. Враз со­мнем. А то и ворота не дозволим затворить. Прорвемся в город. Остальные полки тоже в прорыв бросишь.

— Нет.

— Касимовских татар тогда пошли.

— Нет!

Что? Недопонимание открывшейся возможности или чрезмерная осторожность? Трудно ответить, ибо Иван Васильевич не собирался отчитываться за свои решения перед воеводами, хотя и самыми ближними. Но миновало совсем немного времени, и оказалось, что царев запрет не зряшен: из леса с воплем вылетели конники и понес­лись к главному русскому стану.

Спасло стан то, что не рядом с лесом он расположен, а в доброй от опушки версте.

— Вот теперь ваш черед настал, — сказал царь Влади­миру Воротынскому и Ивану Шереметеву. — Стеной встаньте, а стан удержите.

Не бросили воеводы свою конницу навстречу вражес­кой. Пешими воинами загородились, велев исподволь пятиться к Ертоулу и затем — к обозу, отводя тем самым конников дальше от леса, а уж после того, как пешцы сдержали стремительный порыв многотысячного отряда татар и черемисы, завязали с ними упорную сечу, вот тут ударили с боков в нападавших казаки, дети боярские и касимовские татары во главе с Шахом-Али. Мало бы ко­му удалось вырваться из жестких русских клещей, да не простаками выказали себя Япанча с Шипаком, подали они знак своим ратникам, и те стремглав унеслись в лес.

Преследовать их не стали. Чего лезть в воду, не сведав броду. Разведать прежде нужно, есть ли нужда распы­лять силы? Не лучше ли отгородиться от леса добрым ты­ном и держать на всякий случай наблюдателей?

У Ханских и Арских ворот тоже наступил перелом: увидели со стены, что Япанча и Шипак ускакали обратно в лес, крикнули о том своим уланам и ратникам, упрям­ство коих тут же надорвалось, чем и воспользовались ру­сичи, — вдохновились, усилили нажим.

Вскоре поступило еще одно известие: нападение на корабли тоже отбито с большим уроном для нападав­ших, это еще более прибавило сил русским ратникам — татары не выдержали и попятились к воротам. Воро­тынский решил воспользоваться этим и ударить по кре­пости, намереваясь ворваться в город на плечах вылаз­ки, послал гонца к царю с просьбой о помощи, но тот не только не отправил к Арским воротам полки, но и за­претил намеченный Воротынским удар, дабы зря не гу­бить ратников.

И то верно, уже били по русским ратникам пушки и пищали, полетели стрелы и камни, полились кипяток и смола.

Отступил Передовой полк со стрельцами и казаками за ров, князь Воротынский вернул детей боярских в стан, попросив поторопиться с посошными людишками, по­ставил казаков и стрельцов перед рвом, чтобы те разили стрелявших со стен, особенно прислугу пушек и тех, у кого рушницы, остальной же рати повелел засыпать зем­лей туры, не ожидая прихода посошников.

К утру с устройством туров было закончено, пушкари с помощью пешцев и посохи принялись затаскивать на них стенобитные орудия, и уже к обеду первые ядра, в добрые сотни пудов, начали долбить казанскую стену, разносить в щепки ворота.

Увы, прошел день, миновал и второй, третий, а боль­шой пользы от собранных в кулак и почти беспрерывно стрелявших тяжелых орудий не получалось. Двойные многосаженные стены оказались не по зубам даже таким гигантским чудо-пушкам, как Медведь, Троил, Лев, Ас­пид, Скоропея, ядра которых доходили аж до пояса пуш­карям. Стена содрогалась. Выламывались из нее бревна, но она продолжала стоять, а вместо раздробленных в щепки ворот выросли высокие тарасы.

Все говорило о том, что пушками пролома в стене не сделаешь, да и ущерба от стрельбы город, почитай, ника­кой не имеет. Нужно что-то придумать более верное либо отказаться от приступа.

Мысль эта все более крепла среди воевод, и тут, словно ей в угоду, налетел ураган, сметая шатры, переворачивая брички, сбивая с ног коней и людей, стаскивая с туров легкие пушки, а когда в помощь ветру подоспел туго-струйный ливень, то и тыны, устроенные в топких мес­тах, полегли на землю. Продукты, зелье для пушек и рушниц промокло, но самый страшный урон ураган нанес кораблям, где тоже хранилось много припасов и зелья для огнестрельных орудий. Мачты ломались словно соло­минки, сами корабли, наползая друг на друга, проламывали борта, канаты от закрепленных на берегу якорей рвались, как гнилые бечевки, корабли метало по кипя­щей воде, доламывало и уносило вниз по течению. Лишь малую часть флота ураган оставил на берегу, но и остав­шиеся корабли не избежали значительных поломок.

Испортил вихрь с ливнем все мосты и гати, лишив тем самым русскую рать быстроты передвижения.

Совет воевод настаивал на скорейшем снятии осады, и только единицы противились этому. Расстроившись до­нельзя, царь вновь позвал ближних своих советчиков и вопросил:

— Что делать? Я не имею никакого желания уходить, не взявши Казани. Уйди я еще раз, басурмане изведут вотчину мою вконец. Хочу слышать еще и ваше слово.

— Для чего ты, государь, Свияжск основал и в Алаты­ре склад оружейный устроил? — вопросом на вопрос от­ветил князь Михаил Воротынский. — Вели корабли чи­нить и отправляй в Свияжск и Васильсурск за огнезапасом. Повели новые корабли ладить, а те, что у них есть, сюда слать.

— Еще мыслю в Москву проводить гонца, чтобы посо­хи еще собрали, полушубки, тулупы да валенки бы под­везли. Чтобы, если не осилим до снега, не мерзнуть бы. Год. Два. Три... Сколько нужно, столько и станем стоять, а похороним змея-горыныча ненасытного.

— Пока харч из Свияжска и Васильсурска прибудет, можно продовольствоваться, направив отряды по селам горской стороны. Добром, за серебро, не дадут скот и хлеб - силой брать. Бог простит, — посоветовал боярин Шереметев, и царь даже обрадовался этому совету.

Долго обсуждали они, как победить уныние в рати. Кро­ме всего прочего посоветовали государю, чтобы повелел он черноризцам доставить сюда святые иконы Живоначаль-ной Троицы, Пресвятой Богоматери и Преподобного Сер­гия, благословлявшего в лихую годину русское воинство на Мамая¹⁶³, дабы иконы эти силою Божьего победили кол­довство басурманское, наславшее разрушительную бурю и вселившее в души православных воинов робость.

— Верные слова. Святые иконы и хоругвь мою с крес­том животворящим, бывшую на Дону с великим князем Дмитрием Иоанновичем¹⁶⁴, обнесем крестным ходом во­круг Казани с молитвами Господу Богу нашему, чтобы не отступился бы он от нас, грешных, и даровал бы победу над нехристями, над утеснителями православия.

Не ведали совещавшиеся, как и вся остальная рать, что в это самое время улетела за стену казанскую стрела с отпиской, в которой изменник дал знать хану Едыгару, что рать русская в унынии и готова отступить от Казани, и когда царь с ближними слугами своими вышел из шат­ра, услышали они, зело удивившись, восторженные кри­ки в осажденном городе, пальбу из рушниц в воздух.

Позже и царь, и вся рать русская узнает имя изменни­ка, чья отписка еще более распалила казанцев, добавила им безрассудного упрямства, в результате чего зря про­лито было много крови русских воинов, но особенно ка­занцев. Царь велит казнить изменника Юрия Булгакова, а Россия проклянет его на веки вечные.

Пока же Казань ликовала, в стане русском наступило еще большее уныние, ибо посланные по селам Горной земли продовольственные отряды воротились без пожи­вы и с большими потерями, попав в засады, поставлен­ные Япанчей и Шипаком на всех дорогах.

Да, почешешь затылок, прежде чем найдешь выход. Одно остается: огореть полуголодом несколько дней, по­ка не начнут поступать из-за Волги запасы. Но Бог сми­лостивился над россиянами: ночью, во время вылазки от Аталыковых ворот, один из казанских смельчаков в са­мом начале схватки притворился мертвым, а когда резня утихла и татары, нанеся урон своему противнику, скры­лись за ворота, притворщик тот, назвавшись мурзой, по­просил доставить его к самому царю.

Чего ж не доставить, коль скоро просится басурма­нин. Глядишь, польза какая выйдет из этого.

И в самом деле, польза от перебежчика мурзы Камая оказалась великой. Перво-наперво поведал он, что у во­рот Hyp-Ал и есть тайный ход, оттого ворота те зовутся еще и Тайницкимй, по ходу тому посылают гонцов к ополченной черемисе и получают от них вести. Это кроме того, что со стен и из лесов передают особые знаки друг другу. Одно в том известии было неладно: мурза не могуказать, где тот тайный ход. Не знал.

Сообщил мурза еще одно, не менее важное: прошлой ночью ушло через тайный ход посольство к ногаям, что­бы звать их на помощь.

Рассказал мурза и об остроге, построенном в пятнад­цати верстах от Казани в лесу, на крутом холме. Туда уш­ли князья Япанча и Шипак, да еще примкнул к ним со своей дружиной арский князь Эйюба. Это они налетели на стан и корабли во время вылазки. Теперь ждут удоб­ного момента, чтобы повторить все, но с большим успе­хом. Но главное, отряды их непременно ударят с тыла, когда русские полки пойдут на крепость. Это их важней­шая задача. До этого будут лишь тревожить русскую рать, надеясь на счастливый случай, который вдруг по­может захватить стан. Мурза обещал сам показать путь к острогу.

Посоветовал он еще и Арск осадить, если не удастся его взять.

Сказал он и о стреле, посланной через стену с отпис­кой, отчего в восторг пришла Казань, ликует. Сеид Кул-Шериф, князья Аталык, Ислам, Аликей, Кебек, Дер-биш, но особенно Чапкун, гоголем ходят, народ вдохнов­ляют, лишь хан Едыгар хмур и тревожен: немило ему праздновать, он хотел бы отворить ворота, но Чапкун и его сторонники не позволяют этого сделать.

Сведения важные. Очень важные. Царь тут же собрал ближайших бояр и воевод, чтобы сразу определить, как поступать дальше. И решили, не мешкая, послать на ос­трог в лесу арском князей Александра Горбатого-Шуй­ского¹⁶⁵ и Андрея Курбского¹⁶⁶ с тридцатью тысячами конных и пятнадцатью тысячами пешцев. Дать им с со­бой несколько пищалей, что на колесах, подчеркнув, чтоэто станет добрым боевым испытанием детищу русского литейного мастера.

Покончив с острогом, захватить Арск, а уж после того оставить на всех дорогах, что идут от Ногайской Орды, крупные заслоны с тынами крепкими на тот случай, если ногаи пошлют Казани помощь.

И еще повелел царь Иван Васильевич тайный ход раз­ведать, втиснуть в него мешки с порохом и взорвать. Ис­полнить это предстояло Ертоулу и пушкарям во главе с боярином Морозовым.

— А Казань, что ж, пусть Казань ликует, коль скоро бес ее попутал, — окончил совет царь Иван Васильевич. — Из­менника бы узнать! — посуровел лицом, глаза гневно гля­дят. Еще не пересилив себя, приказал: — Все. Исполняйте всяк свой наряд.

— Дозволь, государь? — поспешил боярин Морозов. — Сдается мне, Казань утихомирить есть резон.

— Каким образом, — сурово спросил царь, недоволь­ный тем, что боярин идет поперек его слова. Раз велел он, государь, идти, стало быть — покидай шатер.

А Морозов вроде бы не заметил, что к прежнему царе­ву гневу добавился новый, отвечал спокойно:

— Тур выше стены срубить на пару дюжин пушек и в город ядра кидать.

Мгновенно изменилось настроение царя. Воскликнул тот восторженно:

— Умница ты разумница! Бери посоху, сколько по­требно, и руби свой тур! Меж Арских и Ханских ворот по­ставишь. Пищальников и самострелыциков из Большого
полка на туре посадить можно. Вот потеха будет. Всем потехам потеха.

С раннего утра повеления Ивана Васильевича начали спешно воплощаться в жизнь: ратники, коим был опреде­лен поход, готовились к нелегкому пути; лазутчики, чьим проводником вызвался быть сам мурза Камай, по­спешили разведать место острога; казаки и ратники Сто­рожевого полка принялись искать тайный ход; посоха — рубить туры. Но если без потерь и происшествий верну­лись лазутчики, и воеводы, наметив пути и порядок сечи, Двинули своих ратников на острог; если посошники застучали привычно топорами, наращивая венец за венцом, и хотя тур был необычен как по величине, так и высоте, дело у плотников спорилось; то тайный ход у ворот Нур-Али найти никак не удавалось, и вечером, когда отчаяв­шиеся ратники и казаки стали уже сомневаться, а суще­ствует ли он вообще, кто-то из них предложил подкопать­ся под стену, затем пойти подкопом вправо и влево — ес­ли есть тайный ход, какой-либо из усов на него выведет.

Царь одобрил идею, велел Ертоулу и посохе рыть под­коп, начав его за Даировой баней, чтобы со стены не уг­лядели бы работ. Грунт оказался податливым, без боль­шого труда докопались проходчики до стены, и только прорыли саженей пять вправо, как услышали голоса — кто-то уходил из крепости.

Заманчиво было докопаться до тайного хода, но воево­да Ертоула князь Дмитрий Микулинский рассудил ина­че: затащить в подкоп пороху несколько мешков и взо­рвать его. От взрыва напрочь завалится тайный ход, и не придется в нем мечи скрещивать, кровь лить.

Так и поступили. Только не рассчитали немножко: не только тайный ход взрывом разрушило, но и в городской стене образовался пролом. Казаки, недолго размышляя, кинулись в пролом, их поддержали пешцы Сторожевого полка, а также бывшие при полку черкесы и стрельцы, и поначалу им сопутствовал успех, они захватили несколь­ко улиц, но казанцы вскоре пришли в себя и стали тес­нить смельчаков. Тогда нападающие послали к царю за спешной подмогой, чтобы развить успех, но царь и на сей раз повелел отступить. Он не хотел рисковать, ибо неуда­ча здесь может иметь самые пагубные последствия. К то­му же, он не имел еще сведений от воевод Горбатого-Шуйского и Курбского.

А что, если поход их окажется не совсем удачным?

Знай бы Иван Васильевич, чем дело кончилось под лесным острогом, не стал бы, возможно, он так осторож­ничать. Казань бы могла пасть в тот день, ибо в пятнад­цати верстах северо-восточней столицы ханства русские ратники праздновали полную победу.

Воеводы, пустив пешцев по лесной дороге к острогу, конницей пробились к нему лесом и затаились в чащобе справа и слева. Едва лишь первые сотни пешцев вытекли из леса и принялись ровнять строй для сечи, едва лишь шестерки цугом выволокли на вольную вольность пища­ли, как из ворот острога вылетела, подбадривая себя кри­ками, татарская конница — постромки отстегнуты от пу­шек моментально, десятки рук ухватились за станины и колеса, успели развернуть стволы и пустить дроб в мча­щуюся сломя голову массу, сбив тем самым стройность атаки; и все же удар оказался сильным, передовые сотни вскоре полегли на лугу, хотя и бились отчаянно, а из ле­са спешили новые и новые сотни, сеча становилась тягу­чей, и все же не одолеть бы пешцам татарскую конницу, пришлось бы смазывать пятки, оставиз в руках ворогов чудо-пушки, пехота уже пятилась к лесу медленно, упор­но рубясь с ворогами, но все же — пятилась. И вот когда татарам уже виделась победа, из леса с двух сторон выле­тели русские конники. Часть из них сразу же ворвалась в острог, остальные навалились на конницу татар и чере­мисов.

.Вскоре все было кончено. Боголепный луг устлан кон­скими и людскими трупами, несколько сотен магометан побросали оружие и склонили головы перед победителями.

Все съестное, что находилось в остроге, навьючили на татарских боевых коней, сбили в стада коров, коз, овец и вместе с пленными отправили в стан к царю Ивану Васи­льевичу.

Доволен царь. Послал с гонцом свое ласковое слово во­еводам и ратникам, призвал их потрудиться не хуже под Арском, покорить его непременно. Тогда, как считал царь, можно будет, благословясь, и Казань брать. Тылы обеспечены. Одно оставалось тревожным — ногаи. Царь, правда, посылал еще прежде к хану ногайскому посоль­ство, и тот дал слово не вмешиваться в распрю. Но мож­но ли доверять безоглядно басурманскому слову? Вот и отправил Иван Васильевич, не ожидая возвращения Гор­батого-Шуйского и Курбского из Арска, на Ногайский тракт Сторожевой полк и добрую половину касимовских татар во главе с Шахом-Али.

Хорошую зуботычину схлопотали в это же время рус­ские ратники у Арских ворот, их неудача тоже повлияла на решение царя повременить с ударом по Казани.

Получилось это так: тур, предложенный боярином Мо­розовым, ертоульцы и посошники срубили и почти без по­мех собрали его. Затащили на сработанных для этой цели полозьях десяток тяжелых орудий да полусотню средних; на тех же полозьях, устроив гнезда, наладили подъем ядер. Нелегкая работа, ибо вес ядер для тяжелых пушек более сотни пудов. Дали первый залп из всех пушек, и ра­достью великою наполнились сердца пушкарей: дома ру­шатся, погребая заживо хозяев, а кто живым выбирается из развалин, тут же их достают болты самострелов или дроб рушниц. Одно спасение — скорей под стену.

Второй залп еще больше паники поднял в городе. Сто­ны и крики наполнили его.

— Башка! Боярин Морозов, воевода наш! — восторга­лись пушкари. — Попляшите теперича у нас. Ой, попля­шите!

Постреляв, насколько хватило сил, решили пушкари передохнуть и потрапезовать, чем Бог послал. Ратники тоже за еду принялись. С малой дружиной отъехал в свой шатер, чтобы тоже отпраздновать великое дело, Михаил Воротынский, и не предупредил он младших воевод да сотников своего полка, чтобы держали несколько сотен наготове, не благодушествовали бы. Увы, коль скоро сам главный воевода беспечен, рать его вряд ли станет бдеть. Даже наблюдателя на высоком туре не поставили.

Чуть было не потеряли все, а жизней потеряли не од­ну сотню.

Нежданно-негаданно множество веревок, мелькнув в воздухе, толстыми змеями повисли со стены, и вот уже по ним заскользила вниз стремительно вылазка. Двину­лись муравьями казанцы через тарасы, что прикрывали Арские и Ханские ворота, одновременно открылись Крымские и Аталыковы ворота, из которых понеслись на беспечных ратников Большого полка (многие даже до­спехи поснимали) и пушкарей.

Так спешно и так тихо воеводы казанские подготови­ли вылазку, что диву давались россияне. Татарам было чего ради и спешить, и налетать так стремительно, ибо высокий тур с множеством пушек и со стрельцами угро­жал им страшной угрозой. Им важно было во что бы то ни стало захватить тур, разметать его, втоптать в ров пушки, а если Аллах соблаговолит, то часть их уволочь в крепость. Казанцы в малое время окружили тур, влезли на него и бьются уже со стрельцами и пушкарями, кото­рых у орудий — кот наплакал. Новые и новые волны на­катываются на растерявшийся полк, чтобы он не смог прийти в себя. Необходимо было ему дать хоть немного времени, и князь Михаил Воротынский, еще не успев­ший снять доспехи перед трапезой, вскочил на коня и на­метом понесся со своей малой дружиной наперерез ка­занским конникам, чтобы задержать их и дать полку со­браться с силами.

Поспешили за Воротынским воевода Петр Морозов, князь Юрий Кашин и иные все воеводы, кто интереса ра­ди, верно ли поступили, построив высокий тур, прибыли сюда посмотреть на действие орудий. По сравнению с та­тарской конницей их была горстка, но дерзость князей-воевод внесла перелом в сечу — увидев главного воеводу с рассеченной щекой, ратники его полка кинулись к не­му на выручку, образовав плотное ядро, которое множи­лось быстро, и вот уже начало хоть и медленно, но упря­мо протискиваться к туру. Придавали твердую направ­ленность этому движению Морозов, Кашин и Воротын­ский, доспехи которых были уже изрядно посечены, а у князя Воротынского зияла косая рана через все лицо. Но разве воеводам было до ран, когда видели они, что казан­цы, одержав верх над защитниками тура, сбрасывают с него пушки, скатывают ядра, рассыпают порох и ломают вороты.

Во что бы то ни стало тур нужно отбить. И это — глав­ное. А раны заживут.

Увы, сполз с коня Морозов (его подхватили стремян­ные и вынесли из сечи), изрядно поранен Кашин (его то­же вынесли), неведомо, какие силы держат в седле глав­ного воеводу, продолжавшего к тому же рубить саблей направо и налево, хотя удары его все более и более слабе­ют — оттеснить казанцев от тура никак не удается, и чем закончится бой, пока не ясно, хотя верится князю Миха­илу Воротынскому, что царь видит, что происходит у Ар-ских ворот и обязательно пришлет подмогу.

Верно, Иван Васильевич видел все и хорошо понимал, какое пагубное следствие может иметь этот проигрыш, хотя и малый: казанцы вдохновятся, русские ратники вновь впадут в уныние. Жаль и пушек, особенно тяже­лых, с такими лишениями доставленных сюда. Недолго раздумывая, царь послал помощь. Она уже спешила. Дружины муромские, у кого особенно лютая ненависть к казанцам за их постоянные кровавые набеги на их землю многострадальную. У многих дружинников в полоне род­ные и любимые, у многих не единожды сжигали усадьбы и грабили трудом нажитое добро. Муромцы ударили дружно, казанцы не выдержали, побежали к Крымским и Аталыковым воротам, да так спешно, что их конники в панике топтали свою же пехоту.

Русские конники и пешцы кинулись было сечь убега­ющих, но князь Воротынский протрубил сбор. Не стоило подвергать еще одной опасности полк: увлекутся ратни­ки погоней и попадут под губительный огонь пушек и рушниц со стен. И без того много русских полегло. Нуж­ны ли еще жертвы?

Всю ночь и добрую половину следующего дня приводи­ли в порядок тур, поднимали сброшенные пушки, и вот — громыхнул тур многоствольем, руша за казанской стеной дома и мечети, наводя ужас на жителей. Радостью ото­звался в сердцах ратников тот пушечный залп, крики вос­торга прокатились по всем полкам, окружавшим город.

В те дни случилось еще два радостных события. Одно — такое же видимое всем, у всех на слуху: Арск пал, татар­ские отряды, выделенные городом для возмущения луговой черемисы, полностью разбиты, сами черемисы, похо­же, вздохнули свободней, не принуждаемые теперь никем противостоять русским. Когда же у них скот и зерно не стали отбирать, а заплатили за припасы серебром, череми­сы и вовсе успокоились. Опасность от земли Луговой для русского воинства отведена, все, кто из знатных, поддер­живал татар, посечены или пленены. Более семисот плен­ников привели в стан.

Иван Васильевич поначалу хотел часть пленников казнить, а часть отпустить с миром, но потом передумал. Повелел до срока держать их под стражей. Ждал царь, как ответят ногайские ханы на просьбу правителей ка­занских о помощи. Еще больше засад разослал по доро­гам, когда рать воротилась от Арска.

И вот наконец послы казанские перехвачены. Отпис­ка ногайцев прочитана. Для всей рати это событие оста­лось почти неизвестным, а для царя и воевод — радость неописуемая: ногаи не захотели ссоры с Россией, не по­слали к Казани тумены,.даже добровольцев не пустили. Что ж, руки развязаны. Еще раз предложить казанцам государя, если не внемлют разумному слову — пусть на себя пеняют.

Юный царь поступал как муж многоопытный не толь­ко в деле ратном, но и в дипломатии. Не велев чинить по­слам казанским худа, отпустил их в город с ногайской от­пиской. Пусть узнают ответ. Возможно, задумаются.

Верно, в ханском дворце не только думу думали, полу­чив неутешительную весть, но и схлестнулись в споре. Едыгар настаивал на том, чтобы покориться царю Ивану, князь же Чепкун Отучев, сеид Кул-Шериф и их сторон­ники (а их было много) стояли за оборону столицы ханст­ва. Упорствовали неимоверно. А когда им донесли, что многие казанцы намерены покинуть город, иные уже бе­гут, Чепкун повелел стражникам никого за ворота не вы­пускать, а к неслухам применять силу, сечь саблями без­жалостно. Как отступников от веры.

Чуть более трехсот мурз, огланов с семьями и просто­людинов успели выскользнуть из города. С повинной пришли они к царю Ивану Васильевичу и поведали о том споре, какой идет в ханском дворце.

И тогда Иван Васильевич, для того чтобы поддержать дух сторонников сдачи города, велел вывести знатных пленников из черемисы, привязать их к столбам, а самых злых противников посадить на колы, чтобы видели со стен, что ждет непокорных, а мурзе Камаю и нескольким огла-нам, выскользнувшим из Казани, молвить царское слово, дабы образумить упрямцев. Для мурзы даже написали по-татарски обращение царя к казанцам, где он клялся нико­го пальцем не тронуть, если они прекратят сопротивление, а если не желает кто подданства российского, вольны идти, куда пожелают. С имуществом и богатством своим. Без всякого препятствия со стороны воинства русского, воин­ства христианского. Если же и дальше станут упорствовать в безумстве своем, не спасут их ни высокие стены, ни отча­янная храбрость, ни бог их магометанский. Мурза, однако, сказал не только это. Он и всегда был истинным сторонни­ком России, а теперь и вовсе не представлял иного пути, кроме признания ее могущества. Именно это он и добавил. Под стенания мучившихся на кольях и проклинающих та­тар, которые подвигли их выступать против русского царя, а теперь не хотят протянуть руку помощи, под одобрение привязанной к столбам черемисской знати.

Несмотря на свое ужасное положение, им было любо слышать из уст татарского мурзы признание, что земли волжские — не исконно татарские, а завоеванные огнем и саблей сарайца Булата-Темира всего каких-то двести лет назад. Не обосновались бы здесь золотоордынцы, рас­творились бы они среди каринских булгар, угро-фин­ских народов, хозяев земли здешней, если бы не Улу-Му-хаммед. Воцарившись в Казани, он силой подчинил себе и Луговую, и Нагорную земли, а после того, изменив клятве жить в мире с великим князем московским, со­вершал набег за набегом на русские города и села.

— Разве Всевышний лишил нас памяти и мы забыли, как покарал он Улу-Мухаммеда за алчность и кровожад­ность его, — увещевал стоявших на стене казанцев мурза

Камай. — Заживо сгнил клятвоотступник. Назидание Всемилостивейшего не стало для нас уроком мудрости: новые ханы, садясь на трон, клялись на Коране послам русского царя, что станут добрыми соседями, но проходи­ли год или два — и снова огланы брали верх, тумены ка­занские неслись на земли русские. Рукой Аллаха отступ­ники смирялись, но все повторялось. Для нас не было ни­чего святого: даже купцов русских мы грабили и убивали, святотатствуя безудержно. И Аллах воздает нам по досто­инству нашему. Вспомните, правоверные, слова Суюн-Бе-ким, когда СафаТирей пировал, вернувшись из Балахны, которую разграбил и сжег: «Не радуйся, хан, ибо недолго продлятся у нас эта радость и веселье, но после твоей смерти обернутся они для оставшихся плачем и несконча­емой скорбью, поедят тела их псы безродные, отрадней тогда будет неродившимся и умершим, не будет уже по­сле тебя царя в Казани, ибо искоренится вера наша в этом городе, и станет Казанью владеть русский правитель. Единственное спасение от этого — протянуть руку друж­бы русскому царю...» Не послушал свою старшую жену, которая говорила устами Всемилостивейшего, разгневал­ся на нее, и вот — русская рать, в пять раз больше нашей, под стенами города. Русь не та, что была в годы правле­ния Булата-Темира и даже в ханство Улу-Мухаммеда. Не­ужели мы не можем этого понять?

Стрела, черная, впилась в землю у ног мурзы. У ног посла, державшего над головой белый стяг. Это произош­ло, когда на стену поднялся Чепкун. Он повелел:

— Смерть предавшим нас угодникам князя Ивана! — и еще добавил: — Смерть и тем, кто струсил в бою и сдал­ся в плен! Пусть умрут от рук правоверных, чем от рук гяуров!

Вознес хвалу Аллаху и сеид Кул-Шериф, вставший справа от Чепкуна Очуева. Это стало знаком, после кото­рого стрелы роем полетели со стен.

Русские ратники прикрыли щитами мурзу Камая и сопровождавших его, оставив на заклание более семи со­тен привязанных к столбам и корчившихся на кольях.

Первые проклинали казанцев, вторые видели в смерти избавление от мук.

Совершенно не понимающий поведения осажденных и оттого гневающийся царь Иван Васильевич, в какой уже раз собрал совет бояр и воевод.

— Совесть моя чиста. Семь раз я унизительно молил басурман опамятоваться, увы, все тщетно! — сердито за­говорил царь. — Теперь твердое мое решение: приступ!

Решение стоит похвалы, только не зря же сказывают: близок локоток, да не укусишь. Без проломов в стене мыслимо ли взять город, вот в чем вопрос? Ну, хорошо, башен можно с десяток срубить да подкатить их к сте­нам, завалив овраг, но башни хороши, когда в крепости мало защитников, а в городе только воинов добрых три­дцать тысяч. С башен валом не повалишь, а ручейки, хо­тя и бесстрашные, казанцы перепрудят, не позволят пе­рехлестнуться через стены.

Воеводы и бояре каждый свой совет подает, все вроде бы хороши, но сопряжены с великими жертвами. Не лю­бо то царю Ивану Васильевичу. Ой не любо.

И вот свое слово сказал главный воевода князь Миха­ил Воротынский:

— Дозволь, государь? Свербит мыслишка в грешной моей голове: а не повторить ли подкоп, какой мы делали от Данровой башни? Возможно, даже — пару подкопов. И — на воздух стены.

— Откуда зелья столько возьмем? — возразил глав­ный пушкарский воевода. — Пушкам, пищалям да рушницам едва хватает...

— Помолчи, боярин, — одернул Морозова царь. — Князь Михаил дело предлагает. А зелье? В Алатырь слать нужно за ним спешно, да из пушек перестать па­лить без нужды. Для острастки лишь.

Первый воевода Ертоула сроку для подкопа испросил две недели. Из оврага, что к турам ведет, — под Арские ворота, из рва, который меж туров, — под Ханские. Не только ночью можно копать, но и днем, вынося землю не­заметно.

На том вроде бы и порешили, только тут весть с тура поступила: в городе неспокойно. Женщины и старики все на улицы высыпали, несмотря на ядра, дроб и стре­лы, даже на стены лезут, особенно женщины. Одежды свои разрывая, умоляют ратников вложить сабли в нож­ны, пожалеть их, отцов и жен.

Иван Васильевич перво-наперво повелел прекратить всякую стрельбу по городу, а уж после того продолжил слушать гонца.

— Только не внимают ратники стенаниям жен и мате­рей своих. Они служителям магометанского бога больше верят, а тех тоже на улицах множество. Муллы кричат, что смерть в борьбе с неверными — святая смерть. Кто верх возьмет, сказать трудно.

Отпустив гонца, Иван Васильевич спросил бояр и вое­вод:

— Не обождать ли с подкопами?

— Нет, — не раздумывая, возразил Михаил Воротын­ский. — Упустим срок, дожди осенние зачастят. Если же не станет нужды в подкопах, завалить их — плевое дело. Лестницы тоже ладить нужно, не мешкая. Башни с сего же дня рубить.

Поддержали Воротынского Шереметев, князья Сереб­ряный и Курбский. Царь отступил. Отслужив службу в государевой тафтяной¹⁶⁷ церкви, принялись каждый за свое дело.

Действие верное, ибо вскоре стало понятно, что побе­дили неприятели подданства московского, но к тому вре­мени подкопы были, почитай, завершены, прорыты за-копы от туров до края оврага, наготовлено бревен и ве­ток, чтобы завалить овраг накануне удара по крепости. Лестниц тоже изготовлено в достатке. Еще два-три дня и можно идти на приступ, взорвав стены.

День решительного удара еще не определен. Но если бы сам царь да и каждый из воевод заговорили откровен­но о своих потаенных мыслях, открылось бы удивитель­ное: все с нетерпением ждали окончания работы над под­копами и в то же время надеялись, что не так скоро наступит этот решающий момент. Ждали удара, готови­лись к нему и одновременно боялись, не самого его боя­лись, а возможной неудачи. Ее никому не хотелось. Осо­бенно царю Ивану Васильевичу.

Никак не желал он позорного отступления. Его устра­ивала только победа. Оттого столь придирчиво все сам ос­матривал, хотя воеводы, особенно главный, князь Миха­ил Воротынский, его увещевали более молить Господа Бога о благодати, чем младших воевод заменять.

День штурма определился не решением царя, а десни­цей Божьей. Царю донесли, что подкопы окончены, порох уложен, к взрыву все готово, но Иван Васильевич медлил сказать свое последнее слово. И тут начали свершаться чу­деса. То одному ратнику явятся во сне все двенадцать апо­столов с угодником Николаем, которые утверждали, что благословил Господь христианам очистить опоганенную неверными благодатную землю; то сразу многим бойцам привидится во сне преподобный Сергий, подметающий улицы Казани, а на вопрос, отчего сам метет, отвечает, что ради гостей христианских, которые войдут в город. А по­том и вовсе вещий сон привиделся младшему воеводе ца­рева полка: вошел к нему в шатер святитель Николай Мирликийский, повелел встать, пойти к царю и передать, чтобы в Покров Пресвятой Богородицы шел бы он без страха, не ленясь, на штурм, оставив всякие сомнения, ибо Бог предаст ему сарацинский город.

Воевода тот младший остерегся поведать сей пророчес­кий сон, тогда на следующую ночь вновь появился в его шатре святитель Николай, но уже с упреком: «Не думай, человек, что видение это — обман. Истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде».

Не мог христолюбивый царь всей Руси не выполнить пророчества святителя Николая. Едва лишь заря возвес­тила начало великого дня Покрова Пресвятой Богороди­цы, Иван Васильевич, уже помолившись, сел в седло и направил коня в сторону Арских ворот, туда, где развер­нутся главные события штурма. Он уже проехал добрых полверсты, как ему навстречу подскакало несколько воевод во главе с князем Михаилом Воротынским, тот по­просил настойчиво:

— Воротись, государь. Молись за успех дела нашего. Позовем, когда пир кровавый окончим.

— Эка, указчики! Ну-ка, расступитесь!

Никто не сдвинулся с места. Стояли друг против дру­га как неприятели. Царь гневом кипел, князья-воеводы упрямством отчаянным полнились. А время шло. Тогда Воротынский спрыгнул с коня, взял под уздцы коня цар­ского и, силком развернув его, повел к стану.

— Ладно уж, пусти, — смилостивился царь. — Послу­шаюсь я. Езжайте к своим полкам.

Иван Васильевич и в самом деле вернулся в тафтяную церковь, где правилась уже новая служба, прошел ближе к иконостасу и, вознесясь помыслом своим к Господу Бо­гу, принялся отбивать поклоны.

Дьякон зычным басом певуче возгласил: «Отверзи очи свои, Боже, и увидь злобу поганых варваров, и спаси от заклания рабов своих, и учини над окаянными суд горь­кий, какой и они чинили над православными русскими людьми, и покори под нози государя нашего его врага и супостата...» — и тут вздрогнула земля, заколыхались пологи шатровые от гулкого взрыва, докатившегося от Арских ворот.

Служба не прервалась. Дьякон даже не сделал паузы: «И будь едино стадо и един пастырь...» Грохнул второй, еще более сильный взрыв, царь истово перекрестился, и зашептали его губы призывную молитву, а сердце напол­нилось надеждой и тревогой.

Бил поклоны Иван Васильевич до тех пор, пока не прислал главный воевода Михаил Воротынский добрую весть: полки в Казани, татары рубятся лихо, но их уже оттеснили на Ханский бугор. У соборной мечети, где осо­бенно рьяно сопротивлялись сарацины, все утихло. Сеид Кул-Шериф повержен, аки свинья, шестопером, побиты и все остальные, кто с ним бок о бок бился.

Велит обрадованный царь коня подавать, но и на сей раз взяли под уздцы аргамака и из стана не выпустили.

— Твое, государь, время наступит. Сеча еще не окон­чена. Как дело повернется, неизвестно.

И верно. Русские ратники, празднуя уже победу, прежде времени ослабили напор, замешкались у Ханско­го бугра, намереваясь дать себе передышку (куда теперь татары денутся), но этим поспешила воспользоваться рать казанская, ринулась неудержимо на нападающих. И так это было неожиданно, что попятились русские, и казанцы принялись отбивать у них одну за другой ули­цы. Воеводы вдохновляли ратников, сами кидаясь в гру­ду сечи, увлекая за собой своей храбростью оробевших, гибли посеченные, но остановить казанцев не удавалось. Воротынский сам поскакал к царю за подмогой.

Снимать заслоны с Ногайского тракта долго, может прибыть поддержка к шапочному разбору, но и свой полк Иван Васильевич опасался пускать в дело, медля оттого с решением. Пришлось князю Воротынскому упорствовать:

— Иль хочешь, государь, чтоб из города рать твою вы­теснили?! Оставь половину детей боярских, остальных — в крепость. Не расходуй зря, государь, время. Не на пользу это. Два приступа не поддержал ты, я понимал те­бя, теперь же — не понимаю и не одобряю.

Видел Михаил Воротынский, как насупился Иван Васи­льевич, но не отступал. И добился своего. Царь решился:

— Вели брату своему вести половину моего полка. С остальными сам поскачу к Арским воротам. Встану у во­рот с хоругвией своей.

Это было явно лишним, ибо не бежали еще ратники из города и останавливать их таким способом нужды пока не было, но князь Воротынский не стал отговаривать ца­ря, а, передав повеление государево брату, поскакал в крепость. В гущу сечи.

Десять тысяч спешившихся детей боярских¹⁶⁸ сразу же внесли в сражение перелом. Казанцы не выдержали напора свежей силы и попятились к Ханскому дворцу. На сей раз нападавшие не стали прохлаждаться, к тому же им в помощь подкатили пушки. Те, что на колесах.

Первые же их выстрелы образумили сопротивляющих­ся. Они выбросили белый стяг и запросили переговоров.

Воевода князь Дмитрий Полецкий, ближе всех нахо­дившийся к тому месту, где поднялся белый стяг, остано­вил сечу.

Не вдруг можно было оценить, какое коварство заду­мали огланы. Не погнушались ради этого даже жестоко­стью. Они предложили выдать хана Едыгара живым и невредимым, а тех, кто возмутил Казань на клятвопрес­тупление, посечь саблями. За это просили выпустить ос­тавшуюся рать и всех желающих из города. Они ссыла­лись на прежнее обещание царя русского.

Куда как ладно было бы согласиться с татарскими ратниками, только одно смущает: их еще более десяти тысяч, самых храбрых и умелых, самых непримиримых грабителей России. Оказавшись на воле, не станут они мирными хлебопашцами, ремесленниками да купцами, сабель из рук не выпустят, и сколько прольется еще кро­ви христианской, кто может ответить? Да, погибнет в бою много русских ратников, но победа стоит того.

Поразмыслив над всем этим немного, князь Полецкий ответил:

— Едыгара приму. Кого из своих вам сечь, кого мило­вать, вашего ума дело. Жизни никого не лишу, если ше­ломы скинете да сабли пошвыряете в кучу. В доспехах и с оружием не выпущу. Не согласны, судья меж нами — Господь Бог.

Нет, ратники казанские оружие сдавать не пожелали, в плен идти посчитали позорным для себя, а Господь Бог рассудил так: пробились неистовые, оставив добрую по­ловину своих рядов побитыми, к воротам Нура-Али, кто через них, а кто и через стену (тайный ход-то взорван) вырвались на простор и бросились было на русский стан, но путь им успели заступить не меньшие храбрецы — юные князья Андрей и Роман Курбские с богатырскими дружинами своими.

Полегли почти все дружинники князей, но жизнями своими спасли неисчислимо жизней, ибо стан русского воинства был почти без ратников, посыпались бы головы посошников, аки трава под взмахами косца. Татары же, понявшие, что на смену одним дружинникам подоспеют другие, изменили свой первоначальный план и устреми­лись к густому лесу за Казанкой.

Коннице несподручно идти вдогон, болотистое место, но и отпускать пять тысяч храбрецов резону нет, вот Иван Васильевич и послал конный отряд во главе с кня­зьями Симеоном Микулинским и Михаилом Глинским в объезд Казанки. Настигли воеводы беглецов, предложи­ли сдаться, но те предпочли смерть в жаркой сече посты­лой жизни в рабстве.

Никто не сдался живым.

В городе к тому времени были тоже посечены последние сопротивлявшиеся, но русские ратники не вложили мечи в ножны, не прекратили буйства, секли всех, кто попадал под руку, поджигали дома, в которых хозяева надеялись укрыться и перегодить лихо. Стон и крики убиваемых не­слись отовсюду, и это радовало сердце царя Ивана Василь­евича, который победителем въезжал в город Казань через ворота Hyp-Али и правил к Ханскому дворцу. Хоругвь свою, образ Спаса и родившей его Пречистой Богородицы с животворящим крестом, сам держал высоко над головой.

На подъезде к Ханскому дворцу царя встретили глав­ный воевода князь Воротынский и князь Полецкий. Ми­хаил Воротынский поклонился поясно:

— Ликуй, государь! Твоим мужеством и счастием свершилась победа. Казань, государь, твоя. Что пове­лишь?

— Славить Всевышнего, — ответил Иван Васильевич, слез с копя и, водрузив животворящий крест на землю, продолжил вдохновенно: — Где царствовало зловерие, упивавшееся кровью христиан, станет царствовать бла­ гочестие и милосердие. Стоять на сем месте храму собор­ному Благовещения Пресвятой Богородицы!

Истово перекрестился царь и в низком поклоне воз­благодарил Господа Бога, что призрел его, не дал востор­жествовать жестокосердным.

Это произошло первого октября 7601 года от сотворе­ния мира, 1552 года от Рождества Христова в день памя­ти святых великомучеников Киприяна и Устины, а если считать по магометанскому календарю, то сей несчаст­ный для правоверных мусульман день — 13 шевваля 959 года.

Мечом и кровью зачиналось Казанское ханство, ме­чом и кровью оно закончилось...