Христианство, священнослужители

Взаимоотношения христианской церкви и астрологии с самого начала были сложными и неоднозначными. Языческие культы, имеющие элементы астрологической символики, а также астрология как вид гадания осуждались уже в самом тексте Библии и осуждаются духовенством вплоть до нашего времени. Вместе с тем, отношение к пророчеству в христианстве гораздо более уважительное (а вопрос о том, насколько совместимы астрология и пророчество в христианском смысле, разные теологи решали по-разному). Кроме того, сама Библия проникнута астрологической символикой, и без учёта этого невозможно проникнуть в глубинный смысл многих библейских преданий. Особенно насыщен астрологическими элементами Ветхий Завет, да и Новый Завет открывается описанием типичной астрологической ситуации, когда три волхва-астролога ищут младенца, родившегося в определенном месте под определенным сочетанием звёзд на небосводе.

В Византии практически патриарх Константинополя назначался василевсом – иногда император сам предлагал церкви своего кандидата, иногда выбирал угодного из предложенных собранием митрополитов. Изредка дело решалось «божьим соизволением»: на алтарь св. Софии клали записки с именами нескольких (чаще трех) претендентов, а утром после молитв доверенный человек брал одну из записок, вскрывал ее и прочитывал имя нового патриарха[125].

Причины конфликтов между императорами и патриархами были вполне земными. Но взаимное недовольство обосновывалось, как правило, доводами, не имевшими ничего общего с существом конфликта. Однако по сравнению с IX-X вв. столкновения между патриархами и василевсами в Византии XI-XII вв. происходили значительно реже, а концу века патриархи окончательно перестали перечить императорам[126].

Несмотря на размолвки, о которых сказано выше, василевс и патриарх постоянно находились в тесном личном общении, и в главном – в стремлении сохранить существующий порядок вещей – церковь и государство были всегда едины. Но в этом деле роль церкви была тоньше и сложнее: церковь не могла позволить себе достижении цели любой ценой, как сплошь и рядом поступал светский глава государства. Оберегая свой авторитет, церковь в то же время оберегала и авторитет василевса[127].

В целом, как уже не раз повторялось, церковью отвергалось и запрещалось все то, что связано с дерзкой попыткой вмешаться в «волю Бога», т.е. гадания, предсказания, астрология – прежде всего. Церковное осуждение, эпитимья, отлучение были могучим средством унижения человека и организации травли со стороны общества. В подобных случаях церковь выступала как сплоченная корпорация.

Однако среди самих служителей религии можно наблюдать поведение, вызывающее споры. Это предположение касается случаев, где церковнослужители сами выступают в роли предсказателя тех или иных событий.

Так, во времена правления Мануила Коминиа, встречаем у Никиты Хониата описание истории про некоего евнуха по имени Никита, что архиерействовал в городе Хонах. Украшенный всеми добродетелями, он, по словам автора, в такой мере обладал даром пророчества и прозрения в будущее, что его причисляли к величайшим прозорливцам, и все, знавшие этого человека, дивились, «каким образом наш нечестивый и развращенный век сподобился иметь такое благо». Этот Божий человек, обращаясь к сомневающейся молве, сказал: "Поверьте, этот юноша (Мануил-Е.С.) и царством управит, и брат ему покорится, потому что так определено и предустановлено Богом. А чтобы вы знали и то, о чем вовсе меня не спрашивали, я скажу, что он проживет несколько больше, чем его дед, разумею его прародителя, римского императора Алексея, но при конце своей жизни впадет в безумие". Это предсказание было известно как многим другим, так и лично нашему историку, потому что предсказатель был его «восприемником от божественного крещения» (Хониат, «Царствование Мануила Комнина», Кн.7, гл.7)[128]. А какое будет безумие, и в чем будет состоять, этого никто, из знавших пророчество, не мог точно отгадать: одни относили предсказание к помешательству на деньгах, а другие привязывали к какой-либо другой телесной слабости. «Когда же царь сначала безрассудно настаивать на том, чтобы был признан истинным Богом магометов бог-ологфирос, и нерожденный и не родивший, все начали говорить, что предсказание исполнилось, потому что это мнение, как совершенно противоположное истине, бесспорно есть настоящее и самое худшее безумие».

Другой пример. «Один священник, захваченный в добычу и уводимый пленником в Эм, просил Асана отпустить его, умоляя оказать ему эту милость ради одноязычия, так как он знал валашский язык. Но Асан отказал ему, сказавши, что дал слово никогда не отпускать римлян, а отправлять их на тот свет, потому что так Богу угодно. Глубоко вздохнув и омочив глаза слезами, священник, говорят, ответил на это, что как Асан не хотел сделать милость бедному человеку, близкому к Богу по священству, так Бог не окажет милости ему самому, что ему близко предстоит конец жизни и конец этот наступит не естественною смертью, как в тихом сне, но – как обыкновенно большею частью умирают люди, извлекающие меч на погибель других. Предсказание служителя Божия исполнилось в точности: действительно, спустя немного времени по возвращении в Мизию Асан был убит одним из своих соплеменников» (Хониат, «Царствование Алексея Ангела», Кн.1)[129]. Несмотря на то, что данный пример в меньшей мере сошел бы за «предсказание» (все-таки для военного человека и без того логичен и ожидаем был такой исход), мы учитываем и его, делая скидку на то, что для человека средневекового мировосприятия, пронизанного символизмом, и такая история могла бы лишний раз заставить поверить в справедливость Божьего суда.

У Никифора Григоры встречаем следующее. «Афанасий, бывший патриархом пред Иоанном и отказавшийся от патриаршества, говорят, тайно сообщил царю, что он предвидит гнев Божий на римлян и потому советует ему день и ночь молиться Богу до третьего дня. Когда же на другой день случилось землетрясение, то в нем царь увидел предсказанный Афанасием гнев Божий; и после стал утверждать, что нет никого, кто бы больше его был достоин патриаршеского престола, так как нельзя видеть будущего без божественного озарения; кроме того был убежден, что, как скоро он взойдет на патриаршеский престол, враги далеко удалятся от пределов римского государства, вместо зимы настанет весна, вместо волнения затишье, и границы римского государства легко расширятся (Григора, Кн.7, гл.1)[130]. Но, как сообщает хронист, «это говорили только люди, которые смотрят лишь на настоящее и не могут прозревать ничего в будущем. Без всякого сомнения, самим Богом было предопределено, чтобы дела римлян дошли до последней крайности. Потому-то по неисповедимым судьбам Промысла, вместо ожидаемых блестящих успехов, постигло римлян множество неудач. Впрочем, этот поход легко завершили к концу весны» (Григора, Кн.7, гл.3)[131].

Все в той же седьмой книге «Истории» Никифора Григоры обнаруживаем еще более красочные примеры. Пастыри и учителя Церкви, постановили каноническое правило, чтобы ни один верующий не дерзал совершать праздника воскресения прежде весеннего равноденствия, но чтобы совершал его в воскресный день, следующий за иудейскою Пасхою, т. е. за полнолунием, которое бывает после равноденствия. Таким образом,каждый верующий тщательно должен наблюдать полнолуние, которое бывает за равноденствием, если не хочет нарушать уставов Церкви. «Незнание дня полнолуния влечет за собой незнание и того, который должен быть днем праздничным; мы в таком случае точно плаваем в неизвестном море на сбившемся с пути корабле, который среди ночного мрака и бурь, лишившись якоря, далеко носится от спокойной пристани» (Григора, Кн.7, гл.14)[132]. В другом эпизоде: «Когда по древнему обычаю царем, патриархом и архиереями принесены были святые иконы к порфировой колонне, на которой водружен был святой крест и когда совершалось священное песнопение, вдруг откуда-то ворвалась в самую средину поющих, свинья, вся в грязи, и долго металась то туда, то сюда, пока наконец не ушла. Это, по мнению людей рассудительных, предзнаменовало некоторое смятение в церкви Божией». И дальше снова про знамения: «Чрез шесть месяцев снова произошло помрачение лунного света; начавшись с южных частей луны, оно закрыло ее на десять пальцев. Это означало, что угрожающая беда вскоре начнется с южной стороны римской империи. Спустя немного явилось на небе и еще знамение. Когда солнце достигло до самой высшей своей точки в полдень, в западной стороне на большом пространстве неба, явилось облако в виде креста, составленное из белого и черного цвета» (Григора, Кн.7, гл.15)[133].