Глава 2. Примеры применения магии в жизни византийцев

В первой части уже вскользь упоминалось о бытующих суевериях типичного византийского жителя: даже не будучи «профессиональными» магами и прорицателями, византийские люди были по своей природе весьма наблюдательны и склонны придавать значения тем или иным событиям, которые со временем кочевали из поколения в поколение, образуя своеобразный корпус примет.

Таков один из примеров, сообщаемых Никифором Григорой: «...Когда Михаил сделался обладателем царского престола и смирил западное и фессалийское оружие, он приказал кесарю Стратигопулу мимоходом пройти с вифинскими воинами чрез византийские предместья, чтобы несколько потревожить византийских латинян и не давать им покоя и свободы — выходить за стены по усмотрению, но держать их в постоянном страхе, как бы заключенными в темнице. Встретившись с теми людьми, — они были по происхождению римляне, а по месту жительства константинопольцы, но проживали за городом для молотьбы и уборки хлеба,— кесарь распросил их и о силе латинян, сколько ее, и какова она, и обо всем, что следовало узнать ему, как полководцу, много раз бывавшему в подобных обстоятельствах. Те же, давно тяготясь латинским ярмом и желая лучше жить с единоплеменниками, чем с иноземцами, встречу, с кесарем приняли, как самое лучшее для себя предзнаменование, обстоятельно рассказали ему обо всем, весьма легко согласились предать город и получили обещание больших наград за предложенное содействие (...)» (Григора, Кн.4, гл. 2)[80]. Другим примером из Григоры служит рассказ о загадочном ржании лошади, которая была написана на одной из дворцовых стен против молитвенного дома во имя Богородицы Никопеи 1 (Победительницы). Это ржание случилось в глухую полночь и тогда не было ни одной лошади: ни царской, ни сенаторской; ни внутри дворца, ни у ворот. Такая странность смутила души тех, что слышали ржанье, и никто не мог понять, чтобы это значило. В тот момент присутствовавший Метохит (напоминаем – он был учителем Григоры) дал неверную трактовку этому явлению-предупреждению, оценив это ржание как доброжелательный знак, означающий царственный поход василевса «против агарян, опустошающих нашу Азию». Но царь усомнился в его словах, доверясь скорее словам некого мальчика: «(...) А я тебе дам настоящее объяснение. Эта лошадь, как передали нам наши отцы, ржала также точно и прежде, когда мой отец царь задумывал отнять у Балдуина, правителя латинян, этот пышный город. В самом деле, и он однажды встревожен был этим странным звуком. Он нашел в нем себе дурное предзнаменование, а потом спустя немного и самым делом убедился, что предзнаменование было на его голову, когда увидал, что этот пышный город опустошают римляне». Кроме этого, и колонна, стоявшая в восточном акрополе, на которой, говорят, когда-то находилась статуя Византа, основателя Византии, много дней тому назад начала колебаться и много дней колебалась явно, на что все стекались смотреть. На другой день великий логофет пришел к царю, «но о чем они рассуждали наедине друг с другом, никто не мог узнать; только по некоторым признакам мы могли после заключить, что они сперва просмотрели какие-то гадательные книги, в которых неизвестные авторы, темно и загадочно говорят о будущем, а потом сделали астрономические выкладки, посредством которых люди узнают течение звезд и догадываются о своем будущем,— и из них вывели такое заключение, что надобно ожидать нашествия неприятеля, смут в государстве и опасности для царской власти» (Григора, Кн.8, гл.5)[81].

К разряду «примет» так же можно отнести историю, когда во время очередного военного выступления царя Мануила, среди восторженного состояния войск, вдруг поднялся в лагере неясный шум: это кто-то из пэонийцев, гнавши изо всех сил лошадь, упал вместе с лошадью и повергся лицом на землю. Узнавши об этом, царь и сам обрадовался и всем другим внушал бодрость, принимая этот случай за «благоприятное предзнаменование и побуждал всех радоваться, как бы о счастливом уже окончании войны» (Хониат, «Царствование Мануила Комнина», Кн.5, гл.1)[82]. Был и такой случай: некто Гавра (особенно почтенный муж между сатрапами турецкого султана), увидев, что на царе поверх панциря была одежда золотистого цвета, сказал, что этот цвет служит недобрым знаком, а «во время войны он даже много противодействует счастию». Царь же, слегка и насильно засмеявшись при этих словах, снял надпанцирную одежду, вышитую пурпуром и золотом, и отдал ее Гавре. (Хониат, «Царствование Мануила Комнина», Кн.6,гл.5)[83]. Т.е. цвет одежды также был «приметоносен» – различали счастливый и несчастный и т.д.

Касательно темы гаданий, начнем с Пахимера, где рассказан эпизод гадания-предсказания простыми жителями. Историк сообщает, что сам слышал некое предсказание от своего отца, который в свое время слышал то задолго прежде, чем дело совершилось. Они, как константинопольские граждане, вспоминая о своих домах, при ночном свете гадали, случится ли когда-нибудь взятие отечественного города (даже сообщается, что Пахимер тогда держал восковую свечу и светил им). По гаданию стало ясно, что взятие города случится; было даже видно, когда Константинополь будет взят: взятие его совершится при каком-то царе Алексее и других, о которых говорит предсказание. И в самом деле, такими лицами были — кесарь Алексей, племянник его Алексей, много способствовавший успеху, и отличнейший из охотников Кутрицакий, который прежде всех подал совет взять город. Так было исполнено древнее народное предсказание «Алексей, Алексопул и с ними Кутрицакий». (Пахимер, Кн. 2, гл. 28.)[84].

Развивая тему гаданий, важно сказать, что «гадательных» способов у византийцев была масса: гадали на лопатке ягненка, считая, что по тому, как она зажарилась, можно судить о жизни и смерти, о войне и мире. Тайну будущего пытались раскрыть и по птицам: по направлению их полета, по числу издаваемых ими криков (четное число криков считалось счастливым, нечетное – несущим неудачу), по месту, откуда слышались крики (крик спереди предвещал несчастье, крик сбоку, напротив, считался добрым предзнаменованием), или по тому, как упала жертвенная птица (если слева, то ждали беды)[85]. Однако в одном эпизоде, где наряду с однозначным пренебрежительным отношением Хониата к астрологии, налицо факт того, что в царствование Алексея Порфирородного(1180-1183),сына царя Мануила, искусство гадать и предсказывать будущее по внутренностям жертвенных животных «много лет уже назад пропало и совершенно уничтожилось, а равно и суеверие авгуров, точно так же, как толкование снов и предзнаменований давно уже отлетело от римских пределов», а остались только «обманщики, гадающие по тазам и лаханям, да люди, которые, наблюдая за положением звезд, столько же обманывают, сколько и обманываются». Это даже вынудило Андроника (имевшего претензию на престол дядю Алексея), оставить на этот раз астрологию как вещь довольно обыкновенную и которая не так ясно указывает на то, что будет, и всецело «предаться тем, которые предсказывают будущее по мутной воде, как будто бы видят в ней какие-то солнечные лучи, представляющие образы будущих вещей» (Хониат, Кн.2, «Царствование Алексея Порфирородного», гл.9)[86]. Впрочем, отмечается, что сам Адроник отказался присутствовать при этих гаданиях, опасаясь, по мнению историка, болтливой молвы, перепоручив это «грязное дело» агиохристофориту Стефану. На вопрос, кто будет царствовать по смерти Андроника или кто похитит у него власть, «злой дух отвечает, или лучше, едва заметно, как на воде, и притом мутной, начертывает не целое имя, а несколько букв, по которым можно догадываться об имени Исаака, именно: сначала показывает сигму в виде полулуны, а потом присоединяет к ней йоту, чтобы сделать чрез то прорицание неясным и только как бы очерком будущего».

Увлекалась страстью проникать в будущее посредством гаданий и супруга царя Алексея Ангела (1195-1203) Ефросиния. Хониат сообщает, что эта женщина «с умом, свойственным скорее мужчине, наделенная от природы даром говорить увлекательно, любезно, сладко, грациозно, способная предвидеть будущее и в тоже время отлично умевшая пользоваться настоящим», несмотря на все это, была также «злою заразою». Она «вдавалась в разные постыдные гаданья и прорицанья и вообще дозволяла себе множество непристойных вещей» (Хониат, Кн.1, «Царствование Алексея Ангела»). Так она отрубила нос «калидонскому вепрю», медной статуе в ипподроме, представлявшей зверя с поднятою щетиною и оскаленными клыками бросающимся на льва; жестоко высекла пo спине знаменитого «Геркулеса».[87]

Пример некого «заклинательства» описан Никитой Хониатом в эпизоде об клеветнических обвинениях в ереси патриарха Космы Аттика. Когда того неоправданно присудили к низвержению с престола, он исполнился негодованием и, обозрев собрание, произнес заклятие на утробу царицы, чтобы она не рождала детей мужеского пола, подверг отлучению некоторых из близких к царю людей и осудил собравшийся на низвержение его собор за то, что бывшие на нем лица обивают пороги царского дворца, судят лицеприятно, а не по церковным правилам, и беззаконно лишают его и престола, и паствы. Что же касается до царицы, вследствие ли этого заклятия она не была материю детей мужского пола, «потому т.е. что Богу угодно было прославить слугу своего и оставить ее во всю жизнь рождать детей женского пола», Хониат сам признает, что достоверно не знает. Но император, «человек, видимо, здравомыслящий, будучи упрекаем совестью за то, что лишил власти мужа праведного и благочестиваго, безукоризненного и не сделавшего ничего, достойного низвержения, признавал это, а не другое что-либо причиною, почему он не имел детей мужского пола» (Хониат, Кн.1, «Царствование Мануила Комнина», гл.3)[88].

Любопытно отметить значение природных явлений: небесных (пока без дальнейшего раскрытия вопроса посредством астрологических примеров) и земных (землетрясений). Византийские хроники полны рассказов об этих страшных явлениях, в частности, авторы наших источников щедры на описания таковых[89]. Эти явления часто являются некой преамбулой каких-либо важных надвигающихся событий. Некоторые авторы в силу своей учености даже точно называют дни, оперируя астрономическими терминами[90]. В этом отношении примечательно сообщение Пахимера по поводу небесных явлений, осознаваемых не только людьми учеными, но и простым населением. После рассказа о жалком и бедственном состоянии мариандинян, букелларийцев и пафлагонян, автор говорит, что в тот же период по направлению с запада к востоку, от весны до осени, появилась комета и своим огнем, смешанным с дымом, весьма пугала зрителей, как бы предвещая им какое-то несчастие. Пахимер утверждает, что в самом деле за подобными небесными знамениями едва ли не всегда следовали какие-нибудь необычайные перемены и на земле, между народами. И чем страшнее были кометы, — какова тогдашняя, тем очевиднейшее настояло бедствие. Об этом свидетельствовала и пословица: «ни одна комета не приходить без чего-нибудь». А люди знающие присоединяли к тому и стих: «она по природе зла». (Пахимер, Кн.3, гл. 23)[91]. Причем аналогичное утверждение встречаем и у Никифора Григоры: «(...) Около этого времени, луна затмила солнце, проходя четвертую часть Близнецов, часа за три до полудня, двадцать пятого мая 1267 года. Затмение простиралось пальцев на двенадцать. На высшей степени затмения была такая тьма, что показались многие звезды. Оно указывало на величайшие и тяжелейшие бедствия, которые готовились римлянам от турков. В самом деле, с того времени начались страдания народа и возрастали непрерывно, хотя и мало помалу. А что такие знаменья небесных светил предуказывают земные страдания, этого, думаю, не станет опровергать никто, разве кто любит попусту спорить» (Григора, Кн.4, гл.8)[92]. А у Никиты Хониата данная мысль достигает просто «апогея». Возгласом отчаянной мольбы он вопрошает силы природы, почему они не «предупредили» о тех беззакониях, что пришлись на время царствования Алексея Дуки Мурцуфла: «Гласы морские, затмение и помрачнение солнца, превращение луны в кровь, звезды, подвигшиеся со своих мест, как и почему не предзнаменовали вы, признаки преставления света, этих бедствий, свойственных кончине мира?» (Хониат, Кн.2, «Царств.Ал.Дуки Мурц.»)[93].

Как бы это банально ни звучало, но аналогична ситуация и с землетрясениями. У того же Пахимера мы встречаем рассказ, где описано какое страшное и плачевное бедствие постигло Диррахий, где с «наступлением месяца крония стали постоянно слышать подземный необыкновенный шум, который попросту можно было назвать воем, предвещавшим близкое несчастье». А в следующую за этими дневными тревогами ночь произошло самое страшное, какое бывало когда-нибудь, землетрясение. Это было уже не просто косвенное, как говорят, содрогание земли, а настоящее ее колебание и волнение, вырывавшее город из самых оснований и разбрасывавшее его по поверхности. (Пахимер, Кн.5, гл. 7)[94].

Продолжение традиции предсказаний по природным явлениям мы, в свое время, наблюдали и в русской культуре: много подобных примеров сообщалось в Повести временных лет. Это как еще одно косвенное подтверждение культурной преемственности Киевской Руси. По мнению М.А. Поляковской и А.А.Чекаловой, в целом древняя Русь попала в сферу влияния Византии, когда та еще была самым цивилизованным государством Европы. И это, естественно, сказалось на темпе и уровне развития русской культуры. Культурные контакты с Византией способствовали оформлению русской цивилизации (тут важно отметить, что, разумеется, наряду с положительным опытом Русь восприняла и дурные стороны византийской системы: в канцеляриях митрополитов и епископов (а потом и светского управления) восприняли византийскую бюрократическую атмосферу с ее крючкотворством, взяточничеством, подхалимством и угодничеством)[95].

Судя по всему, в византийском обществе полагали, что можно «бесконтактно» погубить врага, проткнув изображавшую его восковую фигуру, изготовленную магом. Именно такую фигуру - пронзенную гвоздем и с кандалами на ногах, - нашли спрятанной в изображении черепахи у некоего Аарона Исаака, обвиненного в «волшебстве». (Хониат, Кн.1, «Царствование Мануила Комнина», гл.7)[96]. Кроме того, он, по сообщению хрониста, был уличен в перелистывании книги Соломоновой, а «раскрытие и чтение этой книги вызывает и собирает легионы демонов, которые беспрестанно спрашивают, зачем они призваны, быстро приводят к концу данные им поручение и усердно исполняют приказания».

Отсюда, продолжая мысль, осмелимся предположить, что византийцы верили в порчу и боялись воздействия чар, колдовства. Доказательством боязни чародейства служит следующий сюжет о болезни царя Феодора: «(...) Едва схватывала царя болезнь, — страдалец начинал испытывать как бы влияние демонских чар. Больному казался подозрительным всякий, кого обвиняли в чародействе. Поэтому многие в то время, люди важные забираемы были под стражу и, кому хотелось отмстить другому за себя или за ближнего, тому стоило только обвинить его в чародействе, и он подвергался наказанию. Когда же донос поступал к царю, тотчас царь с таким беспокойством приказывал исследовать дело, как будто бы оно касалось не другого, а его самого» (Пахимер, Кн.1, гл.12)[97].

В качестве еще одного примера служит и случай, описанный Никитой Хониатом. Историк отмечает, что царь Мануил «справедливо вознегодовал на философа Сифа Склира и на Михаила Сикидита, и вследствие того приказал выколоть им глаза раскаленным железом за то, что эти два человека, под предлогом занятия астрономией, занимались на самом деле магией и другими дьявольскими обманами». Так, Склир влюбился в одну взрослую девушку и явно соблазнял ее, но, встречая с ее стороны пренебрежение и презрение, он чрез одну сводню посылает ей персик. Девица, положив персик за пазуху, начинает с ума сходить от любви, разгорается неистовым страстным пожеланием и, наконец, растлевается Склиром. А Сикидит «какими-то таинственными средствами» омрачал и зрячих людей, не давая им видеть предметов действительных, и «вводил в обман глаза зрителей, насылая целые фаланги демонов на тех, кого хотел устрашить». (Хониат, Кн.1, «Царствование Мануила Комнина», гл.7)[98] Далее Хониат приводит красочное описание двух случаев воздействия этих чар, один из которых – эпизод ссоры в бане: «Однажды Сикидит, мывшись в бане, поссорился с бывшими там вместе с ним другими людьми и вышел в предбанник. Спустя немного времени, в сильном испуге и сбивая друг друга с ног, выбежали оттуда и все прочие, и, едва переводя дух, рассказывали, что из крана, чрез который проходит горячая вода, выскочили какие-то люди чернее смолы и пинками по задним частям тела вытолкали их из бани». За эти-то и за другие «более преступные дела» оба они были лишены зрения, но сами оставались в живых. Никита Хониат даже говорит о дальнейшей их судьбе: Сиф опять обратился к прежним занятиям, а другой, постригшись в монахи, написал впоследствии сочинение о святых таинствах, в котором изливал, «как человек недостойный Божественных даров, все свои мерзости»[99].

На этом этапе, разбирая вышеприведенные примеры в другом направлении, мы вплотную подходим к теме значения астрономии и астрологии для византийцев.