Императоры

Итак, василевс – помазанник божий – как важнейшее лицо государства обладал безграничной властью. Однако, как известно, удержаться на престоле в Византии было нелегко. Самая неограниченная монархия европейского средневековья - императорская власть в Византии, - оказывалась самой непрочной. За 1122 года существования империи в ней сменилось до 90 василевсов. Каждый правил в среднем не более 13 лет. Почти половина императоров была свергнута или уничтожена физически. Сами византийца задумывались над этим и не находили ответа. Никита Хониат с грустью замечал, что Ромейская держава подобна блуднице: «Кому ни отдавалась!» p.274. Мечтали о троне многие, разглогольствуя при этом о незыблемости прав своего государя, если он был порфирородным (или багрянородным), и, напротив, о справедливости «перста божия», если узурпатр свергал порфирородного (или тот помыкал ромеями, «как неким отцовским наследием»)[106].

Эпитет «порфирородный», т.е. рожденный в Порфире, особом здании дворца, означал, что родители василевса занимали тогда императорский трон, и, следовательно, у «порфирородного» имелись права, которые если не юридически, то в силу обычая, давали ему ряд преимуществ перед «непорфирородным». Из 35 императоров IX-XII вв. едва ли треть носила этот гордый титул. Но если в XI в. Порфирородные составляли только пятую часть василевсов, то в XII в. – около половины, а с 1261 г. И до конца империи на престол всходили лишь двое непорфирородных[107].

Каждый император стремился окружить себя преданными людьми. Смена царствования, как правило, вела к резким переменам в ближайшем окружении трона. Среди царского окружения (в зависимости от темперамента венценосца) не последнюю роль могли составлять астрологи или «зловреднейшие обманщики звездочеты» и «чревовещатели», как нередко называл таковых Никита Хониат.

Можно было из низов вознестись на высшие ступени иерархической лестницы, можно было по мановению царской руки скатиться оттуда вниз. Социальная структура византийского общества отличалась, как принято теперь говорить, значительной «вертикальной подвижностью»[108]. Примером стремительного «карьерного роста» может служить эпизод царствования Исаака Ангела (1185-1195), описанный Никитой Хониатом: некто Досийфей, проходивший в Студийской обители подвиги иноческого воздержания, сблизившись с Исааком еще до получения им верховной власти, предсказал ему царскую корону и, когда предсказание исполнилось, вошел через это в великую честь у царя, получил при нем большое значение и, по смерти занимавшего тогда иерусалимский престол Леонтия, человека добросердечного и всем известного своею добродетельною жизнью, был возведен в сан иерусалимского патриарха. «(..)В настоящее же время Досифей, подбирая из Соломоновых книг разные указания и как бы намеки на будущее, подобно демонам, насылающим сновидения, водил императора, как везде говорили, не то чтобы за нос, а за уши» (Хониат, «Царствование Исаака Ангела», Кн.1)[109].

Самым информативным источником с точки зрения отношения императоров к астрологии является «История» Никиты Хониата. В других также встречаются отдельные эпизоды, по которым можно таковое проследить, однако, в меньшей степени. Возможно это обусловлено хронологией излагаемых событий, так как в ранний период (эпоха Македонской династии и Комнин) астрология была в больше популярности, нежели в более поздние периоды.

Итак, вере в чудесную связь между звездами и судьбою человека, в пророчества и предсказания был подвластен император Мануил I Комнин. Вероятно, такое отношение царя было обусловлено его «предначертанным» обретением престола, ведь, как известно, он не был страшим в семье Иоанна Комнина (царств. 1118-1143). Имел право от отца носить порфиру и обуваться в красные сапоги старший сын по имени Алексей; а второго после него сын - Андроник, и следующего за ним Исаака, и потом четвертого - Мануила, отец лишь почтил достоинством Севастократорским. Однако Иоанну однажды приснился сон, «будто нововенчанный сын его Алексей сидит на льве и управляет им, держа его за уши, за неимением другого средства управлять этим животным. Смысл этого сновидения был тот, что Алексея будут только именовать и провозглашать царем, действительно же царской власти он не получить. Так и случилось, потому что спустя немного времени Алексей скончался» (Хониат, «Царствование Иоанна Комнина», гл.5)[110]. И далее следует логическое объяснение (речь от имени Иоанна Комнина): «А что и Бог действительно предъизбрал и предопределил его в царя, доказательство этому многие благочестивых мужей предсказания и предвещания, которые все провозглашали, что Мануил будет царем римлян. Да как иначе объяснить и то, что умерли мои сыновья, которых я прежде предназначал к верховной власти, и что теперь нет при мне Исаака, которому после них принадлежит царство по праву рождения? Не очевидно ли, что и это мы должны признать за совершенно ясные знаки воли Божий на то, чтобы не другой кто, а Мануил держал в руках скипетр римский?» (Хониат, «Царствование Иоанна Комнина», гл.12)[111]. Позднее, уже при вступлении во дворец, конь, на котором ехал царь, громко заржал и стал сильно бить копытами в помост, потом спокойно пошел вперед и, гордо описав несколько кругов, переступил наконец порог. Никита Хониат сообщает, что «болтунов, и особенно для тех, которые глазеют на небо, но едва умеют различать то, что у них под ногами, по этим движениям и многократным кружениям коня, предсказывали самодержцу продолжительную жизнь» (Хониат, «Царствование Мануила Комнина», Кн.1, гл.1)[112].

В своей «Истории» хронист пишет, что Мануил I все слова астрологов принимал за изречения оракулов[113] (хотя известно, что в конце жизни он переменил такое отношение). В послании, направленном монаху монастыря Пантократора, Мануил Комнин упрекает его в ограниченности и необразованности и воздает хвалу верующему в звезды, стараясь в то же время согласовать астрологию с христианским вероучением.

Так же примечателен в этом отношении эпизод, где жена Мануила мучится родами, а он с нетерпением ожидает, что скажут гороскопы: «(...) Тут находился и царь; беспокоясь о своей супруге, он своим присутствием облегчал ее страдания, но более всего обращал взоры на того, кто наблюдал звезды и смотрел на небо. Когда же младенец вышел из утробы, и то был мальчик, а наука объявила, что он будет счастлив, благополучен и наследует отцовскую власть, тогда принесены были Богу благодарственные молитвы, и весь народ рукоплескал и ликовал. Чтобы возвысить торжественность дня рождения и наречения младенца, Мануил, по обыкновению римских царей, позвал на пиршество почетнейших граждан с масличными ветвями и наименовал младенца Алексеем. Он избрал это имя не просто и не но желанию почтить дитя именем прадеда, но имея в виду предсказание, сделанное по поводу вопроса о том, сколько продолжится ряд царей из фамилии Алексея Комнина. Предсказание же состояло в слове αίμα, которое, когда его разделяли на части и читали по буквам, ясно обозначало буквою А - Алексея, буквою И - Иоанна, двумя же последующими - Мануила и того, кто примет власть после него» (Хониат, «Царствование Мануила Комнина», Кн.5, гл.8)[114].

Царствование Андроника Комнина (1183-1185) также характеризуется присутствием при дворе свиты «мудрецов-прозорливцев» и астрологов: «(...) Он (Андроник – Е.С.) небесную философию считал делом важным и ценил весьма высоко» (Хониат, «Царствование Андроника Комнина» Кн.2, гл.5)[115]. Упомянутые же мудрецы, по мнению хрониста, «явно не видели и того, что у них под ногами; над ними сбылось заклятие пророка: они видя, не видели, и,слыша, не слышали. Или, лучше, они ясно видели и очень хорошо понимали, что говорят гибельные речи и превращают свои зубы в оружие и стрелы, но как люди с языком продажным и с речью покупною, как льстецы, старающиеся, сколько можно больше, человекоугодничать, они намеренно споспешствовали злу и одобряли то, что нравилось государю, а не то, что угодно Царю царствующих» (Кн.1, гл.10)[116].

Сообщается и такой интересный момент. Андроник до смерти любил послание божественного проповедника Павла, «часто наслаждался источаемою ими сладостию и в свои прекрасный письма любил вставлять их неотразимо убедительные изречения». Икону этого духовного Витии Тарсийского - произведение древней руки - он украсил золотом и поставил в названном нами храме. Когда приблизилось время смерти Андроника, эта икона источала из глаз слезы. Услышав об этом, Андроник послал с точностию узнать о том. Вместе с другими был назначен для этого и Стефан агиохристофорит. Он отер чистым платком глаза Павла; но из них, подобно очищенным источникам, еще более полились слезы. Подивившись этому виденному им событию, он пошел и рассказал Андронику. Андроник сильно опечалился, покачал головою и, глубоко вздохнув, сказал, что, вероятно, о нем плачет Павел, и что это предвещает ему тяжкую беду, так как он сердечно любит Павла и высоко ценит его изречения, и, конечно, взаимно любим Павлом.

О смерти Андроника и в книгах встречаются и народом распеваются, кроме других пророческих, ямбических стихов, еще и эти: "внезапно поднимется с места, богатого напитками, муж багровый, гордый нравом, ужасный, седой, изменяющийся подобно хамелеону и, вторгшись, будет жать людей, как солому. Но наконец и сам пожат будет временем и, бедняк, жестоко заплатит за все, сделанное им в жизни, зло. Кто носит меч, тот не избежит меча" (Хониат, «Царстовавнаие Андроника Комнина», Кн.2, гл.15)[117].

С искренним негодованием рассказывая о суеверии Исаака Ангела и с полным презрением отзываясь об его предпочтениях (тот в период повторного царствования, по словам хрониста, «снова принялся за свои уродливые предположения и начал опять постоянно заниматься оракулами и предвещаниями, еще более нелепыми, чем в первое царствование»), Никита Хониат представляет далее сумасбродные распоряжения императора, к которым склонило его суеверие и астрологи. «По совету таких людей, он приказал перенести из ипподрома в Большой дворец статую калидонского вепря, который изображен был в разъяренном состоянии, с поднятою на спине щетиною. Император был в полной уверенности, что после этого он всегда будет в состоянии укротить кабанье свирепство и грубое буйство городской черни». Из самого способа речи уже видно, что писатель стоит не на стороне Исаака и не доверяет мистической силе калидонского кабана. Продолжая рассказ, он приводит и доказательство. «Спустя несколько времени, толпа пьяных гуляк набросилась на прекрасное произведение древности, статую Афины, стоявшую на площади Константина, и разбила её в мелкие кусочки. Неразумной черни пришло на мысль, будто эта статуя покровительствует западным войскам и манит их взорами и правой рукой на столицу». К слову сказать, и сам Исаак вскоре лежал при последнем издыхании - таким образом, многочисленные предсказания о его всемирном владычестве с его «смертию кончились ничем и улетели, как грезы больного» (Хониат, «Вторичное царствование Исаака Ангела вместе с сыном Алексеем», С.298-302).

Никифор Григора, говоря о личности Михаила Комин Палеолога, который «в ряду правительственных лиц стоял выше других, отличаясь приятною наружностью, ловким обращением, веселым характером и ко всему этому — щедростью», упоминает, что еще более привлекало к царю тысячников, сотников, войско, военачальников, и простой народ, и тех, которые принадлежали к сенату, что располагало явно выражать ему любовь — так это поверье о его царствовании[118]. Но только как оно возникло автору досконально неизвестно: «вследствие ли прежних рассказов о нем, или вследствие каких-либо слов и предзнаменований, коими обыкновенно руководятся в жизни весьма многие,— и руководятся не очень безрассудно, не совсем невежественно, или так, как сказали бы люди и незнакомые с опытом» (Григора, Кн.3, гл.4)[119]. Но далее автор отходит от этих пространных рассуждений и говорит, что «были и другие обстоятельства поважнее прочих, предзнаменовавшие ему издавна царскую власть, — благородство крови». Этому царю, как сообщает тот же автор, было еще одно предсказание (которое, надо сказать, сбылось), касательно места смерти – г.Фессалоника (Григора, Кн.7, гл.15)[120].

Примечательны еще две истории: про предсказание на камне о восстановлении города Тралл (и его дальнейшем взятии персами), и про ослепление ученого Пахомия - как это было связано со смертью царя[121].

Когда дела на востоке опять находились в затруднительном положении, царь счел необходимым послать на восточную сторону своего сына и товарища в управлении Андроника. Андроник восстановил тамошние дела; но, пленившись прекрасным местоположением величайшего (в древности) города Траллы, возымел намерение восстановить этот город, возвратить в него выселившихся граждан и пригласить других, сколько можно в большом количестве, а потом восстановленному таким образом городу дать свое имя, так чтобы с этого времени он назывался не Траллами, а Андроникополем или Палеологополем. И вот, поручив это дело великому доместику, приказал восстановить город как можно скорее. Когда строители приступили к работе и успели возобновить многое, их ревность еще более увеличена была найденным там предсказанием (это предсказание передает и Никифор Григора, но не вполне), начертанным на мраморе, что «восстанет такой человек, волею которого разрушенный город приведен будет в лучшее против прежнего состояние». Это предсказание о восстановителе по всем чертам так совпадало с производимыми работами, что под благодетелем города, о котором гласило пророчество, все разумели самого царя. Поэтому царь Андроник с особенною ревностью поощрял строителей к скорейшему восстановлению его, ибо предсказание назначало восстановителю и определенное время. И они, нисколько не медля, усердно трудились над возобновлением. Однако на деле эти письмена оказались насмешкою и грезами, потому что из-за них суждено было погибнуть здесь целым десяткам тысяч жителей (Пахимер, Кн.6, гл.20)[122].

Во втором эпизоде описывается, как Пахомий, живя у стратигопула Михаила в Ираклее Понтийской, по множеству дневных занятий, весьма нередко беседовал с ним по ночам. Когда донесли об этом царю,— он, первого отставив от должности военачальника, велел привести к себе и осудил, будто бы за посягательство на царский престол, а другого подверг страшному подозрению, будто он, узнавши из книг судьбу царств, говорил об этом с военачальником. Стратигопула он предположил было ослепить, но удержался от этого, вняв заступлению деспины, которая была родная его племянница, и отложил наказание. Зато на Пахомия обрушился весь его гнев, ибо и самое имя, которое наводило на царя суеверный страх и о котором он слышал, как о магическом, немало способствовало к погибели того, кто носил его; так как оно содержало в себе что-то злое, им выражалось какое-то соответственное ему прорицание. Итак, желая избежать предопределенного рока, царь отдал приказ незаслуженно ослепить того человека. Водясь слепыми надеждами, царь думал избежать определений рока, а на самом деле не избежал. Из этого же источника происходила ярость его и на монахов — не за отступление их от церкви, а за то, что они считали дни и времена его жизни, и таким образом накликали на себя бедствия (Пахимер, Кн.6, гл.24)[123] Аллага была то место, в котором царю суждено кончить жизнь. Здесь родина того самого Пахомия, который, по несправедливым подозрениям, когда-то был ослеплен, и вот теперь местечко Пахомиево напомнило державному о роковом имени слепца. В самом деле, когда он с войском стал там лагерем,— болезнь его усилилась. Тогда же текущий месяц ноябрь надписал он буквою N и, поставив над нею ударение, прибавил: вот конец ноября, давая понять, что с ноябрем окончатся все дела царя и что его душа предвидит будущее. Вскоре царь действительно испустил дух. Так отошел царь, проживший всего пятьдесят восемь лет, а царствовавший двадцать четыре года без двадцати дней, «ибо красные сандалии надел он, как сказано, первого экатомвеона, а умер одиннадцатого скиррофориона, в пятницу. И все это высказывалось его печатью. На ней изображен был символ из трех знаков, именно ΠΙ’, и показывал, как я думаю, во-первых, его прозвание — Палеолог, во-вторых, место его смерти — Пахомиево местечко, и, в-третьих, день его смерти — пятницу, в которую это случилось, то есть одиннадцатого, как сказано, скиррофориона 6791 года» (Пахимер, Кн.6, гл.35)[124]