12 страница. Рицка, ментальный щит – начинаешь ты, подбираясь, но я перебиваю

- Ешь уже!

- Рицка, ментальный щит… – начинаешь ты, подбираясь, но я перебиваю:

- Молча!

- Ментальный щит Боец может поставить себе и Жертве только при предельной связи. Без… ушек, - заканчиваешь ты шепотом.

Если ты думал, что я подавлюсь, то фиг тебе. Я продолжаю сосредоточенно есть. Ты некоторое время смотришь на меня, потом киваешь сам себе, словно и не ждал ответа, и наконец приступаешь к своему стейку.

Из кафе мы выходим молча.

Насчет времени заката ты был прав: сейчас без двадцати шесть, и минут через десять солнце совсем скроется за краем горизонта. Станет темно. Я не уточняю, куда мы направляемся: ты явно продумал маршрут заранее.

Мы спускаемся вниз по пологой улице: наверное, для Наха она многолюдна, а мне кажется, что прохожих совсем немного. Переходим дорогу, минуем еще один переулок – и оказываемся на набережной. Хотя нет, пожалуй, набережная – громко сказано. Просто пляжная зона и вдающийся глубоко в воду асфальтовый язык пирса. Ты бросаешь на меня взгляд: я чувствую, но не реагирую.

- Нам на пирс, – у тебя невеселый голос. А кто, спрашивается, виноват? Я, что ли?

Я хмыкаю вместо ответа и иду, куда ты показываешь. До пирса еще добраться надо, а здесь песок, он хоть и мокрый от вечных волн, но сцепление с кроссовками у него всё равно скверное. Разогнаться не удаётся.

Когда мы поднимаемся по нескольким ступенькам на асфальт, я первым делом выбиваю из ребристых подошв мелкие камешки. Ты ждёшь, больше не нарушая тишину, и как только я выпрямляюсь – уходишь вперёд.

Солнце садится.

Темнота падает даже быстрее, чем дома, всё-таки Окинава – это совсем тропики. Океан светится собственным фосфоресцирующим светом, а на чёрном глубоком небе высыпают крупные звёзды. Я почему-то вдруг вспоминаю, что знаю созвездия по очертаниям, но совершенно не представляю названий. Ты уже стоишь на краю пирса, а я отстал. Прибавляю шагу, глядя тебе в спину, дохожу и останавливаюсь рядом.

Ты расфокусированно глядишь вдаль и произносишь, будто обращаясь к самому себе:

- Солёный ветер и бесконечный простор. Смотри, звёзды отражаются в воде, и линия горизонта стирается.

Я киваю и поглубже прячу руки в карманы ветровки: воздух заметно свежеет. Наверное, из-за высокой влажности температура так резко меняется. Ты поэтому настоял, чтоб я прихватил жилетку?

Слова срываются сами, раньше, чем я прикину возможные последствия:

- Соби, а предельная связь получается, только когда оба друг с другом ушек лишаются? Или нам моих хватит?

Ты не вздрагиваешь.

- Мы стихийная пара. Мы выбрали друг друга сами. Думаю… думаю, что хватит. – У тебя вибрирующие интонации, а на твоё спокойствие я давно не ведусь. К тому же твоё сердцебиение теперь как собственное слышу, главное, в один ритм дыхания попасть.

- Ну, значит, как только… Так сразу и поставишь.

Ты скрестил на груди руки, и я даже в глубоком сумраке замечаю, как у тебя белеют костяшки пальцев:

- Меньше всего я хотел намекнуть, что преследую какую-то выгоду, Рицка. Надеюсь, ты не подумал, что я тебя тороплю.

Вот это логика. Хоть аплодируй.

- Не подумал, – отвечаю я сквозь зубы. Если тут кто кого и торопит, то точно не ты. – А теперь объясни, зачем мы сюда явились.

- Я хотел показать тебе закат и южную ночь, – ты указываешь подбородком вперёд. – Вынь фотоаппарат, пожалуйста.

- Зачем?

- Чтобы сфотографировать. Конечно, цифромыльница не даст достойного отображения, но представление у нас останется.

- Погоди, – я тру щепотью висок. – А в Одайбе увидеть океан было не проще?

- Нет, – ты качаешь головой. – В Одайбе невозможно вообразить всю водную ширь, Токио постоянно присутствует в кадре. Даже если встать к его огням спиной, они отразятся в воде. Мне хотелось показать тебе именно океан. Здесь нет искусственной подсветки, которая рассредоточивает внимание. Рицка… подумай как следует.

- О чем?

- Позови меня, пожалуйста.

В первый момент я не понимаю, о чем ты, настолько внезапен переход. Потом встряхиваюсь:

«Зову».

«Если мы уедем во Францию, то можем никогда не вернуться. Ни в Токио, ни вообще в Японию. В Париже не будет Тихого океана. Там даже моря поблизости нет. Рицка, вдумайся: ничего из того, что ты видишь вокруг, чем ты дышишь, не будет в другой стране».

«Зато там мы будем», – я тоже складываю на груди руки. То ли от ветра, то ли от твоих слов меня уже мелко знобит.

Ты молчишь и неподвижно смотришь в никуда.

«Главное, чтобы тебе не пришлось пожалеть».

«Я вроде не жалею о своих решениях!»

«Да, но у меня ощущение, что к принятию этого конкретного я тебя подталкиваю».

- Иди ты со своими ощущениями! – я сердито разворачиваюсь и хватаю тебя за локти. Ты послушно наклоняешь голову, глядя мне в глаза:

- Нет?

- И фотографировать я не стану! – продолжаю я, удерживая твой взгляд. – Чёрт, знал бы, лететь бы отказался!

Ты огорчённо хмуришься:

- Почему?

- Потому что… – дыхание рвется толчками, будто я только что отжался без передышки раз двадцать, - если б мы сюда как в Диснейленд отправились, чтоб ты мне своё любимое место показал, это было бы одно! А так!

- А это и есть мое любимое место на Окинаве, – ты вдруг размыкаешь сведённые руки и обнимаешь меня. – Самое любимое. Сюда я приезжал вечером, выполнив рицкин приказ и сфотографировав для него на Ириомотэ дикого кота.

Я демонстративно закрываю рот – и прислоняюсь к тебе.

- Я стоял, смотрел на небо, опрокинутое в воду, и думал о Рицке, – продолжаешь ты, зарываясь пятерней в волосы у меня на затылке. – Надеялся, что он по мне скучает.

- Хм.

- Кто мог знать, что именно в тот день к тебе явятся Недышащие? Я вспоминал тебя и думал, что не заслуживаю новой жизни. Ты был таким… маленьким и беззащитным. Ох, Рицка, - ты со смехом отскакиваешь от меня, кажется, заранее готовый к моей реакции, – не бей меня за правду!

Я ловлю тебя за руку и еще раз стукаю кулаком в плечо:

- А ты сопротивляйся!

- М-м. Это приказ?

Я тяжело вздыхаю:

- Нет.

Ты притягиваешь меня назад:

- Иногда я шучу.

- Знаю. Но не смешно.

- Учту… Так вот. Мне хотелось, чтобы ты обрадовался, глядя на снимки. И я уже тогда надеялся однажды привести тебя сюда, поделиться всем этим. Тебе нравится?

Я обхватываю тебя за талию:

- Очень. Но снимать всё равно не буду.

К тому же ты прав: ничего толком не выйдет. Здесь профессиональный фотоаппарат нужен.

- Хорошо, я не настаиваю, – ты ненадолго умолкаешь, а затем чуть слышно фыркаешь. То есть резче обычного выдыхаешь через нос. Я трусь щекой о твой благоразумно надетый еще в кафе джемпер.

- Ты первый, кому интересно смотреть на те же вещи и явления, что и мне, - объясняешь ты, поняв моё движение. – Я не перестаю этому удивляться.

Я куда ни кинь, везде первым получаюсь. Особенно если вспомнить…

Я поспешно гоню эту мысль, но ты и правда выучился в последние месяцы меня считывать, особенно при касании:

- Да, я и об этом.

Я обнимаю тебя крепче.

- Кстати, в Одайбу тоже непременно съездим, - заговариваешь ты спустя минуту. Плеск волн действует завораживающе, кажется, здесь всю ночь можно простоять и не заметить. На гребнях возникают и пропадают пенные барашки, пирс едва ощутимо покачивается под ногами.

- Когда?

Ты отстраняешься и деловито проверяешь ладонью мое горло:

- У тебя в сумке жилетка. Надень, пожалуйста. Ты весь холодный.

- Да ведь не меньше пятнадцати градусов! – но я покорно лезу в сумку. Может, ты и прав, простыть мало радости.

- С первых чисел декабря и до самого твоего дня рождения Радужный мост будет в праздничной подсветке, - ты удовлетворенно киваешь, пока я свожу на жилетке молнию и вновь запахиваю ветровку. – Это красивое зрелище.

- Не ты пять минут назад ругал вечную иллюминацию?

- Я не ругал, – ты вынимаешь сигареты. – Просто сегодня перед нами стояла иная цель. Мост – часть Токио, он сам по себе притягивает взгляд. А я хотел показать тебе воду. Рицка, одна сигарета – и пойдём в город. Или можем перенестись домой прямо отсюда.

- Почему? – я сел на корточки, и теперь гляжу на тебя снизу вверх. – Ты же сам сказал, что вернёмся ночью!

- Гм, – ты затягиваешься, глядя в ясное, до черноты синее небо. Ощущение, что весь мир загружен в Систему, только в ней звёзд не бывает. – Тогда можем побродить по Наха. Но отсюда уйдём.

- Почему? – повторяю я. Кое-что я от тебя усвоил. Запас терпения, по крайней мере, точно увеличился.

- Через несколько минут поднимется луна.

- А.

Больше объяснять не надо. Я сразу сопоставляю, отчего колебания пирса стали заметней: вот-вот начнётся прилив.

Мне долго казалось, что мои кошмары кончатся. Ушла же бессонница, значит, и они однажды иссякнут. Но тут даже ты помочь не можешь: на то, чтоб ты меня каждый вечер усыплял, я не соглашаюсь, а другого способа от страшных снов избавиться, по-моему, нет.

Когда мне в первый раз «Мохава» приснилась, я проснулся с криком, вцепившись тебе в плечи, и долго не мог протолкнуть ком в горле. Ты обнимал меня, шептал что-то утешающее, гладил – по голове, по спине, а я тщетно старался успокоиться. Стояла безоблачная летняя ночь, было полнолуние, и глаза не закрывались ни в какую.

Назавтра мы отправились в магазин и купили две широкие рулонные шторы: одну на то окно, которое у нас считается кухонным, другую в комнату, чтоб она и балконную дверь прикрывала тоже.

Луны я никогда не боялся и ассоциаций не проводил. Не знаю, отчего в первый раз кошмар с эффектом проживания именно в светлую ночь приснился: когда я от второго вскочил месяц спустя, за окном мокли предрассветные сумерки, и от штор было совсем темно. Ты спросил, что приснилось, и я честно ответил: как мы в Гору ездили. К Ритцу. Лучше б отмолчался…

- Думаешь, я её из-за Лун не люблю? – Получается глухо, и пауза была длинной, но ты понимаешь, о чем я:

- Не знаю. Может быть, тебе просто не нравится эта освещённость.

Или во мне поселилось недоверие к луне после того сна. Ты однажды уточнил, когда я собрался с мужеством и пересказал врезавшийся навсегда кошмар целиком: «Рицка, выходит, что в пограничном состоянии ты находился больше суток. Пожалуйста, постарайся вспомнить: в твоей комнате не пахло чем-нибудь… необычным?». Шутишь, сказал я мрачно. Естественно, не помню! Ты нахмурился, походил туда-сюда и добавил, что описанные мной симптомы изрядно похожи на воздействие от курильницы с опиумом. А еще – они подтверждают, что сон был наведённый, и у тебя есть лишь одно предположение, кто мог подобное осуществить.

У меня оно тоже одно. Причём не предположение, а уверенность.

«Я никогда не исполню приказа против тебя, - сказал ты тогда, остановившись на полушаге. Подошёл, прижал меня к себе так, что я сдавленно пискнул, и добавил: – И вообще ничьего приказа, кроме твоего».

В том сне луна обращалась ко мне, превратившись в какую-то компьютерную женщину. И голос у нее был похож на нагисин. А исходивший от нее свет и правда был белый, ледяной. Не такой, как от нашего Имени или от иероглифов и молний в Системе.

По воде медленно разливается бледное мерцание. Теперь оно уже не исходит из глубины, а будто лакирует воду: волны делаются тёмными и сразу кажутся холоднее.

Ты прав, Соби. Смотреть на это мне нравится меньше. Я встаю и отворачиваюсь, знобко поёжившись:

- Точно, полное впечатление было, что у нас под ногами тоже небо. Чувство верха и низа теряется, как в космосе. Спасибо, что меня сюда привёз.

Ты киваешь, гасишь окурок и, поколебавшись, всё-таки выкидываешь его: урн вокруг не наблюдается.

Обнимаешь меня за плечи:

- Гулять или домой?

…Когда мне снится Гора, ты всегда пугаешься. Не знаю, чего. Может, считаешь, что я к Ритцу ревновать должен. Только если это чувство ревностью называется, то страшнее него придумать трудно. Я о твоем сэнсее стараюсь просто не вспоминать, не представлять, что он мог стать твоей Жертвой. Нет – что ты хотел быть его Бойцом. Иначе хоть на стену с кулаками кидайся раз за разом.

Запрокидываю голову, заглядываю тебе в лицо – оно совсем белое в лунном свете, только взгляд живой и внимательный.

За мной сегодня Миоки шла до самых ворот, и ты всю дорогу до аэропорта упорно делал вид, что тебя это совершенно не занимает…

- Рицка? – спрашиваешь ты негромко, проводя кончиками пальцев по моей шее. Я поднимаю руку и на ощупь останавливаю твою ладонь:

- Домой.

*

В прихожей темно и по контрасту с ветреной свежестью – очень тихо и душно. Твои пальцы вздрагивают под моей ладонью, автоматически находят, где на горле бьется жилка, и замирают.

- Рицка.

Я так и смотрю снизу вверх тебе в глаза:

- Спасибо за Окинаву.

Ты киваешь, будто услышав нечто важное, и наклоняешься ко мне. Находишь губами губы, уверенно распахиваешь полы ветровки, раздёргиваешь молнию на жилетке – и прижимаешь меня к себе.

- Рицка, – выдыхаешь, чуть отстранившись, – обувь.

Я еле разбираю слова, кажется, в голове всё еще шум от прибоя. Вышагиваю из неплотно зашнурованных кроссовок, наступая носками на пятки, ты тоже, не наклоняясь, скидываешь свои ботинки – и сбрасываешь с плеч ветровку.

- Пусти, – говоришь у самого моего уха, – Рицка, рукава, слышишь?

Надо перестать тебя обнимать. Сейчас, сейчас… Я вжимаюсь крепче. Ты отвечаешь судорожным вздохом, забираешь в ладони мою голову, целуешь снова – будто неделю этого не делал, остановиться невозможно… Так, ветровка… ветровка.

Неимоверным усилием разнимаю руки и лихорадочно стаскиваю её. Вязаные манжеты слишком узкие, рукава выворачиваются, к чёрту!

Отбрасываю ветровку в сторону, в кармане что-то стукает – мобильный, наверное. Ты коротко встряхиваешь головой, не разрывая поцелуя, одной рукой обхватываешь меня за плечи, а другую вроде бы выставляешь вперед. Чтоб проверить, сколько идти, угадываю будто со стороны. Шаг назад, второй, ты следуешь за мной – и впечатываешь меня в стену, накрываешь собой, плотно, не отодвинуться… Не смей…

Я торопливо забираюсь большими пальцами под край твоего джемпера, выдергиваю из джинсов футболку – и прижимаю ладони к твоей спине. Ты отрываешься, задохнувшись, смотришь на меня в темноте, а я медленно веду руками вверх – по сетке рубцов, по линии позвоночника, к лопаткам…

Твое колено аккуратно разводит мне ноги, черт, Соби, где у тебя совесть… Не справляясь, хватаюсь за тебя, ощущая, как ты ответно вздрагиваешь, мне же даже… Даже об тебя не потереться, слишком поза неудобная… Обвиваю хвостом твое бедро, раз за разом провожу тебе по спине, колени дрожат, как… Как мы в комнату доберемся?

- Рицка, - жарко вздыхаешь ты, прихватывая губами моё кошачье ухо, - что ты делаешь!

- А что?

Ты откидываешь голову и зажмуриваешься. Льнёшь к моим ладоням, я чувствую, как ловишь каждое прикосновение:

- Слишком хорошо…

Эта фраза возвращает к действительности, как ковш ледяной воды. Я знаю, помню, что может быть дальше… Нет уж! Обнимаю тебя крепче:

- Соби! Соби, Соби!

Ты вздрагиваешь, коротко, резко, и сжимаешь меня, чуть не переламывая пополам:

- Я здесь. С тобой.

- Со мной, - у меня немеют губы. Внутри будто костер развели, а лица совсем не чувствую. – Не бойся!

Вытаскиваю одну руку, распускаю узел на твоем шейном платке, сдёргиваю его, открывая горло. Ты часто дышишь, изо всех сил держась за меня, ничего не говоришь… Я поднимаюсь на цыпочки и прижимаюсь к шрамам губами.

У тебя вырывается вздох, и ты притискиваешь ладонью мою голову.

«Не бойся», - мысли путаются, не знаю, что сказать еще, неважно, я проще сделаю… Сосредоточиваюсь – и активирую Имя, без касания это труднее, но я сейчас, кажется, даже канал открыть смог бы…

Твой внутренний стон я слышу всем телом – и отзываюсь вслух, не нарочно, просто не промолчать.

- Держи меня, - просишь ты обрывающимся шепотом. – Только не отпускай.

- Не отпущу, - я отчаянно борюсь с твоей жёсткой молнией, а ты вдруг выпрямляешься. Открываешь глаза и смотришь на меня – совершенно ясным взглядом:

- Я тебя тоже. Не страшно?

Я наматываю на пальцы прядь твоих волос, пригибаю тебя обратно и чуть не кусаю, так, что ты почти вскрикиваешь и смеешься:

- Понял.

Послушно поднимаешь руки, пока я стаскиваю твой джемпер вместе с футболкой, отбрасываешь за спину наэлектризовавшиеся волосы:

- Почему с твоей рубашкой нельзя разобраться так же быстро?

- Потому что у меня есть намек на школьную форму, - мои пальцы не поспевают за твоими, ты расстегиваешь пуговицы, словно они сами из петель выскакивают, - это ты ходишь, в чем захочется, а у нас, знаешь ли, правила!

- Угу, - соглашаешься ты, спуская рубашку мне с плеч. Проводишь растопыренными пальцами по моей груди, по животу – и без предупреждения разводишь… ох… молнию на джинсах… Ремня у меня нет, а пуговица? Была же, ты ее что, к рубашечным присчитал?

- С-соби, - я торопливо глотаю ртом воздух, в голове ни одного слова, только твое имя, - Соби!

- Рицка, - отвечаешь ты, будто отзыв на пароль даёшь, и проскальзываешь пальцами под плавки, - я… я тебя слушаю.

- Точно? – всё, с твоей пуговицей я тоже справился. Наконец-то… Запускаю руку внутрь – и ты с неконтролируемой дрожью подаёшься мне навстречу:

- Точно.

- М-м… Тогда… Соби, погоди, я не могу так думать!

Ты сбивчиво смеешься, ни секунды не останавливаясь:

- Не думай. Не тот момент.

Ах так?.. Я сдвигаю в сторону твои плавки, они мягкие, не врезаются – и присоединяю вторую руку к первой. Ты часто дышишь и чуть слышно просишь:

- Рицка…

- М?

- Нет… - ты силишься перевести дыхание, - нет… продолжай.

- Обувь отпни, - вспоминаю, что хотел сказать. Падать будем, так чтоб хоть на пустой пол, а то кроссовок мне однажды под ребра уже попал, больно было.

Ты автоматически киваешь и сорванно спрашиваешь:

- Зачем?

Вталкиваешься мне в ладонь, ох, я, кажется, сейчас вообще… Соби, мне не выдержать… Имя такое яркое, что отсветы даже на лица падают, мы… всё вместе чувствуем, не-мо-гу…

Твои пальцы аккуратно пережимают меня у основания, мягко – и всё равно мучительно… Я вздрагиваю всем телом, а ты замираешь тоже – весь дрожа, но всё равно… И мягко отводишь мои ладони. Я автоматически ловлю тебя за талию:

- Соби?!

- Сейчас, - не успеваю испугаться, и мы оказываемся у кровати. Ты легко толкаешь меня на нее – и падаешь сверху.

Я тут же обхватываю тебя руками и ногами, мгновенный страх уходит колючими мурашками:

- Не делай так больше! Не делай!

Ты подсовываешь ладони мне под спину, прижимаешься всем телом, у нас сейчас не только дыхание – весь пульс совпадает… везде…

- Ну что ты, Рицка. Разве я тебя оттолкну?

- Не делай так! – у меня заклинило. Пытаюсь отдышаться, а ты целуешь меня в края губ, упорно закрывая рот.

- Дошли бы! Слышишь?!

- Слышу. В следующий раз отнесу, - обещаешь ты и приподнимаешься, ложась сбоку. Пользуешься, что мне сейчас не до споров!

Оставляешь левую руку у меня под поясницей, правую возвращаешь туда, откуда при падении отдернул… Ну нет…

Я выгибаюсь тебе навстречу – и нашариваю край твоих джинсов. Да-да-да, ещё, только не прерывайся… И джинсы сними… И с меня…

- Соби, помоги мне!

Ты приподнимаешься – и я стаскиваю их вниз, и плавки туда же… О-ох… Стискиваю твои бёдра, поднимаюсь ладонями по бокам, к ребрам, под мышки…

- Сейчас, - у тебя хриплый тихий голос, он… он как твои руки чувствуется. Спинываешь штанины, чтоб движения не спутывали, и поднимаешься на четвереньки. Способность соображать то меркнет, то вспыхивает, будто в голове включили стробоскоп, что ты делаешь?

Ты улыбаешься, глядя на меня, с тобой сейчас… С какой стати мне днем показалось, что с тобой холодно?

Вытягиваю руку, вздрагивающими пальцами снимаю с тебя очки – и ты трогаешь губами мое запястье:

- Кинь на пол.

- Чтоб разбились?

- У меня пластиковые линзы, - ты наклоняешься, одним движением избавляешь меня от трусов и джинсов, жарко дышишь в живот, трогаешь языком ямку пупка… Выбрал время объяснять!.. Ох… Не могу я твою оправу кинуть, сейчас в кулаке сомну…

- С-соби!

- На пол, - повторяешь ты решительно. Исследуешь губами линию, вмявшуюся от резинки плавок, спускаешься к паху, целуешь – невесомо, почти щекотно…

- Соби, - я приподнимаюсь, сейчас словами просить начну, не могу уже, - к черту… к черту ушки, а? Тебе моего возраста согласия мало?

Ты коротко вздыхаешь – и вместо ответа вбираешь меня в рот. Я давлюсь возгласом и в последний момент всё-таки откидываю к стене твои очки. Надеюсь, мы про них не забудем…

Бёдра дёргаются вверх сами, против воли, а когда ты присоединяешь к губам еще и ладонь… и вторую руку… И мягким движением заводишь пальцы туда, где у меня, кажется, с чувствительностью совсем перебор…

- Внутрь! – вскрикиваю, не слыша себя, голос срывается, неважно, ты поймешь… - Внутрь, слышишь!

Ты отзываешься почти беззвучным стоном – и послушно надавливаешь на мускульное кольцо. Только нажимаешь, не пытаешься протолкнуть пальцы, но уже неважно… Мы однажды до конца дойдём, тогда ты не упрёшься!

Все мышцы сводит неудержимой судорогой, не остановиться, не вытерпеть… Всё-всё-всё-ещё… Да-а…

Ты не отпускаешь меня, пока я не обмякаю на кровати, потом распрямляешься и ложишься рядом, опираясь на локоть. Чуть не звенишь от напряжения, но улыбаешься:

- Ты сейчас поразительно красивый.

Я смотрю на тебя из-под ресниц: комментировать твое заявление нет сил, шевельнуться невмоготу, а ты, похоже, от этого зрелища удовольствие получаешь. Неимоверным усилием поворачиваюсь набок, утыкаюсь лбом тебе в шею – и опускаю руку тебе на бедро. Ты автоматически накрываешь её своей:

- Отдышись. Я не уйду.

- Не уйдёшь, - соглашаюсь я, аккуратно ведя ладонью ниже. Смыкаю в кольцо пальцы, осторожно нажимаю подушечкой каждого – и ты с отрывистым вздохом прижимаешься ко мне:

- Просто… пожалуйста, просто еще раз представь то, что… представил в последний момент сам.

- А ты что – видел?! – я так резко вскидываю голову, что стукаюсь затылком в твой подбородок. Ты отвечаешь на мой взгляд:

- Нет. Но сила твоего желания… она…

Зажмуриваешься, направляешь мою ладонь своей, помогаешь моим движениям…

- Рицка, прошу… Тебе… хорошо? – спрашиваешь без голоса, мученически хмурясь. Я киваю:

- Очень.

Ты мгновенно поднимаешь ресницы:

- Не могу остановиться… Просто не могу…

- Продолжай, - проваливаюсь в твои огромные зрачки, в ритм замедляющихся движений, облизываю пересохшие губы… - Продолжай!

Тебе почти хватило, когда я представил, как ты со мной будешь? Ну ладно, Соби.

Меньше месяца до пятнадцатого дня рождения осталось, а потом я знаю, как поступлю с ушками… Ты сам сказал, что когда мне «хотя бы пятнадцать исполнится». В Горе как раз в это время большинство их скидывает, чертовы установки твоей школы…

- Будешь со мной, всегда, правда, Соби, честно!..

Ты кусаешь губы, отчаянно пытаясь устоять на краю, я приподнимаюсь, подставляю тебе свои – и твой стон отдаётся у меня в горле.

- Рицка, - выдыхаешь ты, содрогаясь, - Рицка, е-щё!

…Я расслабляю пальцы, но не убираю руку, пока ты не перестаешь вздрагивать и не затихаешь, переводя дыхание. Медленно отнимаю от тебя горячую пятерню – и не могу удержаться, тело не спрашивает… Сейчас, мне… мне совсем мало нужно, просто твоя открытость – она… я с ума схожу, когда ты просишь, ох, как хорошо…

Ты открываешь глаза – у меня, наверное, сейчас лицо бессмысленное, нет, не смотри, я…

- Я тебя люблю, - ты перехватываешь мое запястье, у тебя пальцы длиннее, и… и просто твои, совсем иначе сразу… - Люблю, слышишь?

- Да, - я со стоном вбиваюсь в твой сжатый кулак, - да!..

…Ловлю губами слишком тёплый воздух, а ты укладываешься так, чтоб устроить мою голову к себе на плечо:

- А я опасался, что тебе надоест.

- Что конкретно? – я пытаюсь прочистить горло, но голос всё равно сипит.

- Гм, - ты медленно водишь указательным пальцем по моей ключице, - сложно сформулировать словами. Возможно, частота, возможно, моя настойчивость.

Я хмыкаю:

- Значит, как ушки снимать, так я подросток. А как о близости речь, так… - не могу подобрать определения, но ты понимаешь и пожимаешь плечами – осторожно, чтобы я не скатился:

- Когда ты указываешь на нестыковки, я тоже начинаю их замечать. Рицка, - спрашиваешь с внезапным любопытством, - могу я узнать, о чем ты всё-таки думал?

Я улыбаюсь. Ты, кажется, ощущаешь эту улыбку:

- А точнее?

Поднимаю левую руку – она дрожит до самого плеча – и демонстрирую тебе всё ещё бледно серебрящиеся кандзи:

- Что у нас Имя пополам. Ну и…

- М?

Я прикидываю, есть ли смысл отпираться. Пожалуй, нет. Всё равно с твоим упрямством можно только упрямством справиться. Повторю еще раз.

Пару раз дёргаю кошачьими ушами:

- Представил, как без них останусь.

Ты почему-то вздыхаешь – я не слышу, но чувствую, как приподнимается и опускается твоя грудь – и не отвечаешь.

- Соби, - зову я шепотом, глядя на светлеющий в темноте потолок.

- Да?

Я мотаю головой, поворачиваюсь набок и обнимаю тебя. Ты тут же устраиваешь ладонь у меня на пояснице – и подтягиваешь за моей спиной покрывало, чтоб укрыть нас. У стены тонко звякает что-то металлическое.

- Там очки твои, - вот теперь у меня и правда нет сил пошевелиться.

Ты целуешь меня в лоб:

- Спасибо.

Я от души зеваю и слабыми пальцами прочерчиваю рубцы на твоей спине – докуда дотягиваюсь. Ты с согласным звуком прижимаешься ближе, чтобы мне было удобней.

- Я иногда удивляюсь. Почему ты принял меня, как есть? – заговариваешь пару минут спустя. – Ты ругался, обзывал меня, но никогда не отшатывался. Я с самого начала не был тебе противен.

- Можно подумать, теперь я не ругаюсь, - вот бы на этом и закончить. Захоти спать, Соби.

Ты фыркаешь:

- Если и ругаешься, то я привык. Мне даже нравится. И всё же?

Легче всего сказать «отстань», но тогда ты обидишься. Решишь, что отвечать не хочу, и каких-нибудь очередных выводов наделаешь. Я стоически вздыхаю:

- А почему мне могло быть противно?

Ты какое-то время молчишь, словно и правда задремал. Только дыхание у тебя совсем не сонное.

- Чужое Имя, - произносишь наконец. – Следы от… - не продолжаешь, но выразительно двигаешь лопатками.

И в самом деле.

Я машинально трусь об тебя головой, собираясь с мыслями. Мое кошачье ухо тебе щеку щекочет, наверное. Ты целуешь меня в макушку и терпеливо ждешь.

- Ты же меня принял, - отвечаю, пытаясь объяснить понятно. – Какая разница, что было раньше?

- Даже если ты не знаешь, как именно… оно было?

- Даже если, - всё, сон пропадает. – Я тебе нужен. Это важнее.

- Нужен, - эхом откликаешься ты. – Слишком нужен, Рицка.

- Слишком не бывает. Бывает мало и нормально.

Ты смеёшься и потягиваешься, не отодвигаясь ни на сантиметр:

- У тебя прекрасное представление о норме.

Это не норма. Это…

От нас обоих, наверное, мускусом пахнет постоянно. Смывай, не смывай, этот запах самый стойкий. Только мне всё равно мало, Соби. Мало, понимаешь? Неотвязно кажется, что когда черту перешагнём, еще ближе станем. Хотя вроде ближе некуда. Девственность – понятие техническое, а взрослым я с тобой стал быстро… и всё равно.

И тебе ведь тоже важно, я знаю. Ты переводишь разговоры, перебиваешь меня поцелуями, поставил зачем-то конкретный срок… Зачем? Будто опасаешься чего-то, именно с этим моментом связанного. И не допытаться о причине. Ладно, ближе к делу разберёмся.

Я проглаживаю указательным пальцем твёрдую верёвку самого глубокого рубца. Он гладкий на ощупь, совсем не выпуклый, но место, где срастались ткани, по-прежнему нащупывается. Насколько же глубокое было рассечение…

- Знаешь, если ты считаешь, что мне вот от этого могло быть противно, мне бы обидеться надо, - замечаю вслух. Ты отзываешься вздохом – то ли вины, то ли удовольствия:

- Это конспект моей программы обучения. А его результаты тебя не радуют до сих пор.

- Это справка о том, что Ритцу псих, - я нахожу точку пересечения с другим шрамом, почти вертикальным. – Подпись, печать.

Ты невольно улыбаешься – слабо, почти незаметно. Не можешь сейчас замкнуться, я знаю. И еще я с тобой силой делюсь потихоньку. Обнимай дальше.

- А на моей шее…

- Верительная грамота от моего брата, - соглашаюсь я. – И тоже, кстати, собственноручная.

- Мне хотелось твоего Имени, - произносишь ты вдруг. Тихо и абсолютно непререкаемо. – Хотелось стереть с себя знаки прошлого и носить твои. Рицка, твоё Имя я готов был выбить татуировкой, только бы оно появилось. До тебя я не чувствовал, что чужие росписи имеют значение. Они не жгли меня, не тревожили память. Но теперь…