Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Есенберлин 19 страница



- Аттан... Аттан!..

При этом крике живо разбегаются зеваки, собравшиеся посмотреть на казнь виновных. И дети разбегаются, прячутся по юртам, забиваются под толстые ватные одеяла, как будто там можно укрыться от врага, внезапно налетевшего на аул...

Неспешно одевшись и прицепив саблю, хан выходит на свет. Цепочка всадников скачет с южной стороны. Судя по предупредительному крику, с которым проскакал по аулу посланный вперед джигит, вести не из добрых.

Рыжебородый всадник-шабарман в сопровождении полутора десятков джигитов доскакал до ханской юрты, спрыгнул с коня, встал на колено:

- О всемогущий хан, недоброе известие!

- Говори, шабарман!

- Узнав о роспуске ополчения, хан Коканда Алим в нарушение договора с вами сел на коня. Оседлали своих коней все андижанские, наманганские и маргеланские эмиры. А в Ташкентском вилайете восстали роды шаншаклы и канглы, забывшие ваши благодеяния!..

- Что говорят они?

- Они говорят, что путь их лежит в туркестанские города!

- И сколько же их вместе?

- По общим подсчетам - шестьдесят тысяч пик!

Аблай задумался. Он ждал вспышки вражды к нему, но не так скоро. Сразу после того, как провозгласили его ханом, Аблай отбросил войска кокандских эмиров и возвратил все захваченные ими в "годы великого бедствия" территории и города. Ташкент обязался платить налог хану Аблаю. Казахские роды Большого жуза дулат, джалаир, бестанбалы и суан, Среднего жуза - конрад снова возвратились в его подданство. Однако не всем в этих родах понравилась самовластная рука Аблая, и начались волнения. Одно из таких возмущений он только что подавил.

И вот теперь молодой кокандский хан Алим решился на новую войну. Его окрылила, по-видимому, весть о том, что при ханской ставке сейчас всего лишь тысячный отряд конницы, а те вспомогательные отряды, которые состоят из джигитов Большого жуза, вряд ли будут до конца верны хану Аблаю.

Дело в том, что в походе против кокандских эмиров участвовали отборные отряды трех жузов. Когда, победив, Аблай приказал вернуться войскам Среднего и Младшего жузов к родным местам, а на месте оставил лишь ополченцев Большого жуза, то он рассуждал так: "С древних времен земли Семиречья и по среднему течению Сейхундарьи принадлежали родам Большого жуза и роду конрад. Эти роды всегда стойко защищали свои земли от внешних врагов. Особенной храбростью отличались дулаты, джалаиры, канглы, шаншаклы, албаны, бестанбалы и другие. Земля в степи всегда принадлежала тому роду, который ее защищал. И вот после того, как Семиречье и берега Сейхундарьи снова возвращены этим родам, пусть они сами станут ее хозяевами и защитниками. Это даст им возможность найти себя..." Поэтому Аблай и отвел джигитов Среднего и Младшего жузов...

И вдруг такое сообщение! Враги, словно вода, просачиваются туда, где найдут щель. Значит, кокандский эмир нашел эту щель! Где же она, эта щель!..

Если в конрадовцах и дулатовцах можно только сомневаться, то уж о чувствах казахских родов шаншаклы и канглы хан Аблай был хорошо осведомлен. Всю тяжесть его налога на Ташкент переложил хан Коканда на этих отщепенцев. Ташкентский куш-беги дерет сейчас с них по две шкуры, объясняя это претензиями Аблая. Ну, а ему все равно: шаншаклынцы и канглынцы заслужили такую участь. Она ждет всех, кто осмелится откочевать из-под его руки!..

- Где место сбора кокандцев? - спросил Аблай.

- На этом берегу Чирчика, у излучины.

- Ну, пока они доберутся до Туркестана, и мы соберемся с силами... - Аблай посмотрел на небо, перевел взгляд на гору Казыгурт, зевнул. Сначала подумал, не послать ли гонцов в ближайшие аулы Сары-Арки с призывом о помощи, а потом передумал. "Бой должны вести сами роды Большого жуза и конрадцы. Так они скорее почувствуют свою роль в казахской орде..."

Хан поднял руку:

- Ладно, пошлите гонца к сиргалинцам, к самому Елчибек-батыру, отправьте также гонцов к дулатам, джалаирам, бестанбалы, суанам и албанам. Чтобы через сутки их отряды были у Казыкурта!..

Ханский порученец сделал знак рукой, и тут же взлетели на коней два десятка джигитов - шабарманов. Они всегда были готовы в путь, и каждый знал, куда ему скакать. Через минуту столбы пыли заклубились над степью, быстро удаляясь в разные стороны.

Губы хана Аблая презрительно скривились:

- Разрежь змею на три части - все равно одолеет ящерицу. Неужто я с третью своего войска не одолею кокандского молокососа?!

Он шагнул обратно в темноту юрты, но не стал больше раздеваться. Все же шесть десятков лет - не восемнадцать, надо и поберечь себя для судьбы. Сняв шапку и расстегнув пояс, хан Аблай откинулся спиной на сложенные горкой одеяла. В темноте беззвучно всхлипывала, давясь слезами, юная конрадка, и ему было приятно...

Он задумался... Пусть что угодно говорят его завистники. Жестоким и кровавым называют многие его, но никто не скажет, что при нем проиграла в чем-либо страна казахов. По-прежнему ловко скользит он меж львом и драконом, ощериваясь всякий раз в сторону Коканда. А что многим так плохо приходится, что готовы бежать куда придется, то на то он и хан, чтобы держать их в страхе. Разве страна казахов, цельность ханства не важнее всего на свете?..

Сразу после битвы при Алтын-Эмеле послал он своего брата Жолбарса к китайскому богдыхану. Он знал, что в Китае идет междоусобная война, и трудно было найти лучшее время для договора. Титул князя получил он от императора Хун Ли, а кроме того соболью шубу, шелковые ковры невиданной раскраски и многое другое. Даже личный императорский календарь был послан ему из Пекина, чтобы казахи знали о китайской культуре и отсчитывали время по шуршутскому счету.

А через два года, в 1758 году по российскому счету, подавив кашгарцев и казахов в Синьцзяне, китайские войска опять полезли в Казахскую степь. На это раз они спустились с Тарбагатайских гор и опустошили всю степь до Голубого моря. Как в "годы великого бедствия", бежали от них все приграничные аулы. И так много было шуршутов, что не осталось ни травинки на земле. Наверно, не только лошади, но и сами шуршуты ели эту траву и глодали кору с деревьев...

Аблай выступил против них, и на Аягузе произошла большая битва. Снова, не желая перемалывать свое отборное войско, отступил он, а в прикрытие оставил батыра Малайсары. Погиб великий батыр Малайсары, как погиб Баян-батыр. И сейчас стоит там песчаная гора под названием Малайсары.

Но не добились от хана шуршуты, чтобы он порвал связи с Россией. Он стал отходить все дальше в степь, заманивая дракона туда, где словно львиные когти в мягких подушках стояли русские крепости. Однако дракон понюхал воздух и стал уползать обратно за горы...

Нет, в этой стороне нечего было делать дракону, и в том же году громадная стовосьмидесятитысячная китайская армия была собрана на синьцзянских рубежах. На этот раз шуршуты нацелились сразу на всю Среднюю Азию, благо российскому льву не было пока ни повода, ни возможности вмешаться в это дело. И сразу забыты были все неисчислимые вековые обиды. Хива, Коканд, Бухара и Афганистан при поддержке всего мусульманского мира стали готовиться к отпору. Словно горячий ветер, пронеслась весть о священной войне против шуршутов - газавате. По законам веры ни Аблай, ни хан Младшего жуза Нуралы не могли остаться в стороне от этого призыва.

Хан Нуралы сразу же сослался на прямую зависимость от России, которая не воевала с Китаем. До Младшего жуза далеко было шуршутам. Но и Аблай нашел себе оправдание, чтобы не присоединиться к газавату. Во-первых, он тоже зависим от России и не смеет без ее согласия вступать в большие войны. Во-вторых, только недавно целых тридцать аксакалов во главе с Одаршыбием от имени Аблая преподнесли в подарок китайскому императору тридцать белых аргамаков, и тот признал Аблая "главой всех казахов", и теперь неудобно выступать против богдыхана, ибо это будет нарушением данного слова. На самом же деле хан Аблай, по примеру предков, не относился серьезно к любым договорам, тем более написанным на бумаге. Его глубоко беспокоила коалиция среднеазиатских ханств во главе с афганским воителем Ахмет-ханом. Семьдесят тысяч всадников собрал Ахмет-хан между Ташкентом и Самаркандом, и кто его знает, куда может двинуться это войско, если не произойдет стычки его с шуршутами. Что могли противопоставить такой армии обескровленные за десятилетия бедствий и непрерывных войн казахские кочевья! Ничего плохого не произойдет, если шуршуты потреплют сейчас претендующих на туркестанские города кокандских и прочих эмиров. Правда, и шуршутское соседство на юге нежелательно, но опять-таки выручит двойное подданство. Коль обнаглеют шуршуты, рыкнет российский лев. Русские крепости ведь не только в Казахской степи, а и дальше на восток, вдоль всей китайской границы, до самого Великого океана.

А пока что хан Аблай отправил очередное большое посольство в Петербург к царице Екатерине Второй во главе с сыном Тугумом с просьбой об утверждении его ханом трех жузов. Хоть и поднят он был аксакалами на белой кошме, и выкупали его по всем правилам в молоке белых кобылиц, но российская царица с достойной любого тюре мудростью никак не хотела признавать его в этом значении. И дело было не только в том, что многие родовые вожди Младшего и Большого жузов противились единовластию Аблая, но прежде всего потому, что царскому правительству в преддверии дальнейших событий выгодно было иметь дело с ханами каждого жуза в отдельности. Строптивый и самовластный, Аблай, получи он полную власть в степи, явно стал бы выказывать неподчинение и ставить свои условия. Уже сейчас, хоть и не утвержден он был официально, не только все степные певцы-жырау, но и многие царские пограничные чиновники считали его главным ханом казахов.

Аблай спал крепко в эту ночь и встал рано. Все та же конрадка сидела на краю ложа у стены юрты, поджав ноги. Глаза ее стали еще больше. Распущенные волосы, длинные и густые, закрывали всю ее фигурку в белой рубахе. А лицо из-за этих волос и темных глаз казалось еще белее рубахи.

- Ты что-нибудь хочешь от меня? - спросил хан.

- У меня одна только просьба...

- Говори!

- Не убивайте моих братьев!..

- Что же, кто остался в живых, пусть живет...

- Они ошиблись, не послушались вас... Теперь они никогда больше не станут этого делать!

- Да, это так! - усмехнулся Аблай.

Откинув голову, он долго смотрел в светлеющее небо сквозь круглое отверстие в потолке... Вчера он жестоко наказал некоторых строптивых конрадовцев, пытавшихся сбежать из-под его власти. А сейчас предстоит испытание: как поведут себя остальные конрадовцы, а вместе с ними уйсуни, джалаиры, дулаты, албаны, суаны и прочие племена и роды Большого жуза. Почувствовали ли они железо его руки и согласны ли считать его главным ханом. Подавляющие большинство их сейчас в его войске, которому предстоит сразиться с вечными врагами - кокандскими эмирами, которые всячески переманивали их на свою сторону. Что преобладает в них - чувство всеказахской общности или станут они, как вода, переливаться из одного кувшина в другой...

- Птицы никогда не бьют тех, кто возвращается в стаю... - тихо сказала конрадка, словно угадав его мысли.

- Это смотря какие птицы!.. - глухо сказал Аблай. - Есть птицы - орлы, а есть вороны!

- Есть лебеди...

Аблай покосился на нее и, больше не сказав ни слова, встал и вышел из юрты. Остановившись на пороге, хан посмотрел в посветлевшее небо. "Давно что-то не видел я лебедей в степи!" - подумал он и решительным взмахом руки подозвал телохранителя.

- Есть ли новости от гонцов?

- Да, они начинают возвращаться!

Аблай посмотрел в сторону горы Каратау. Там, у подножия, видны были небольшие группы всадников, с разных сторон направляющихся к ханской ставке. На всем скаку ворвалась в аул чья-то сотня джигитов, и, когда осела пыль, Аблай радостно кивнул головой. Это были кипчакский батыр Мандай и кереец Жабай-батыр. Оказалось, что они еще не уехали на родину, а гостили у здешних родственников. Услышав "аттан", они примчались к Аблаю.

- За Бухаром-жырау послали? - спросил Аблай.

Телохранитель на миг замялся, и хан Аблай нахмурился. Все хуже и хуже становились отношения у него с некогда преданным ему душой и телом вещим жырау. Вчера в знак протеста против его расправы с конрадовцами жырау, не попрощавшись, уехал из ставки...

Опять заклубилась пыль на востоке. К ханской юрте подлетел очередной гонец, спрыгнул с коня, встал на колено:

- Мой повелитель-хан, лишь четыре или пять сотен рода джалаир готовы выступить...

- А остальные?

- Собирают свои юрты, чтобы уйти от кокандцев!

- Те же вести пришли и от других родов Большого жуза, мой хан! - сказал порученец.

- Куда же они собираются?

- В сторону Алакуля.

- Значит, под шуршутские мечи!... - в сердцах крикнул Аблай.

Однако к полудню стало ясно, что не все обстоит уж так плохо. Как ни были обижены на Аблая многие роды, кокандцы и шуршуты все равно были страшнее. Вскоре доложили, что аксакалы родов албан и суан дали обещание к полудню привести все свое ополчение под белое знамя Аблая. Потом прискакал гонец от рода дулат с известием, что пять тысяч воинов этого рода уже на марше в сторону ставки, и ведут их батыры Бокей и Садыр. В верности Елчибек-батыра хан Аблай не сомневался.

- Сколько осталось виновных из племени божбан? - спросил повеселевший хан.

- Пятерых зачинщиков ухода из-под твоей руки мы бросили меж лошадьми, мой повелитель-хан. Еще двенадцать ждут твоего решения, сидя в колодках...

- Отпусти их!

Через несколько минут отпущены джигиты божбановцы, потирая натертые колодками руки, побежали к своим юртам.

- О великодушный хан!.. О сама справедливость! - хором запели поодаль аксакалы племени божбан.

"Это они славят меня, потому что предварительно я привязал к конским хвостам пятерых, - подумал Аблай. - А если бы отпустил их всех, не пролив крови, они бы проклинали меня!"

Вдруг он услышал негромкий зов: "Джаныбек!.. Каныбек!.." Это, выйдя по ту сторону юрты, звала своих уцелевших братьев красавица конрадка. Два освобожденных джигита задержались, несмело подошли к ней, о чем-то спросили. Потом заторопились...

"Ох, кажется, напрасно отпускаю я этих..." - подумалось Аблаю, но он тут же забыл об этом. Вспомнить ему пришлось через неделю, когда он убедился, что жестокость лишь загоняет ненависть внутрь и плодит таких врагов, которые сами не рождаются...

А пока что нужно было браться за дело. Воспользовавшись тем, что Аблай не присоединился к газавату, кокандские эмиры захотели покончить с ним раз и навсегда. Право теперь было на их стороне. Никто из мусульман под угрозой вечного проклятия и смерти не вправе теперь помогать ему, хану Аблаю. Но в Казахской степи всегда были свои древние законы, которые оказывались сильнее приказов наставников веры. Вот и сейчас большинство родов Большого жуза скачет со всех сторон под его знамя, несмотря на истошные призывы со всех минаретов Коканда, Бухары и Самарканда.

- Эй, Турумтай-шабарман! - крикнул Аблай.

К нему подлетел самый расторопный его гонец со светлыми глазами и ярко-рыжими бровями:

- Слушаю, мой повелитель-хан!

- Снова скачи в аулы родов джалаир и поторопи их. Скажи, что как бы после кокандских эмиров не пришла пора биев-джалаировцев!..

- А если будут молчать?

- Вот моя плеть... Брось им ее тогда и скачи назад!

Гонец ускакал.

Все оживленней становилась степь. Отсюда, с возвышенности перед горами Казыкурт, она была видна на добрых сто верст вокруг. Уже несколько раз поворачивал хан Аблай голову к северу, явно с нетерпением ожидая кого-то. И все окружающие знали, в чем дело, Аблай ждал Бухара-жырау...

Хоть и был престарелый жырау сыном некогда прославленного батыра Калкамана, на всю его жизнь не было у него никакого добра. Ему не раз дарили богатые шубы, но старик тут же передавал их соседям, а сам упорно ходил в старом халате. Зимой это была такая же старая шуба, в какой обычно ездили самые бедные табунщики. Не имеющий ни кола ни двора, он всю жизнь проездил от кочевья к кочевью, радостно встречаемый всеми людьми от мала до велика. Уже много лет он во всем поддерживал Аблая, не стесняясь говорить ему правду при всем народе. Однако последние годы прославленный жырау все чаще и чаще говорил о жестокости и несправедливости многих ханских решений. Все реже являлся он к ханской ставке, и это заботило Аблая больше всего. Он понимал, что голос старого жырау - это голос импрама, безликой массы, которая тем не мене все хорошо понимала и высказывалась песней жырау.

Когда-то жырау корил хана за союз с Россией. Потом, поняв, что этот союз уже много лет спасает казахские кочевья от шуршутской угрозы, старый жырау еще больше привязался к Аблаю, считая его новым ханом-объединителем. Но для достижения своих целей Аблай начал лить все больше крови, и Бухар-жырау теперь чуждался хана. Вчера Аблай пошел на крайность. Пятеро джигитов, пожелавших уйти из-под ханской руки, были разорваны лошадьми на части. Бухар-жырау не мог не знать об этом. Накануне, чтобы задобрить певца, Аблай приказал отогнать к нему один косяк своих лучших белых коней. Он знал, что хорошие кони были слабостью старого жырау. И вот сейчас этот взбалмошный и непослушный старик, от одной песни которого меняется настроение у всех трех жузов, приближался к его ставке во главе небольшой группы всадников..

Еще за версту приметил Аблай, что Бухар-жырау едет на старом своем гнедом коне. Это было великое пренебрежение ханским подарком, которое говорило о многом. Обычно жырау еще издали трогал струны домбры и запевал что-нибудь задорное. Но тут он подъехал при всеобщем молчании, тяжело слез с коня, подошел и поклонился:

- Здравствуйте, хан Аблай!

- Здоров ли, мой жырау?.. Какова была твоя дорога ко мне?

- Ее мне застилали слезы, повелитель-хан!

- Тебе не нравится, что я наказал строптивых?

- Скоро вся степь покажется тебе строптивым, хан Аблай!

- Что же бы сделал ты на моем месте, мудрый старик?!

- Хотя бы расспросил людей, почему они захотели оставить родные края... Помни, Аблай, что одной кровью не склеишь ханства. Слишком недолговечен этот клей!

- Ты, кажется, учишь меня управлять людьми!

- Нет, не ради это я приехал, но помочь тебе кое в чем смогу...

- В чем же?

- Помогу удержать людей на родине. Слишком тяжелые тучи собрались сейчас над ней!

- Что же, приму и на этот раз твою помощь, мой жырау!..

К вечеру в двенадцатикрылой ханской юрте собрался военный совет. Все стало ясным к этому времени. Прискакали со своими донесениями многочисленные ертоулы, отправленные в сторону врага. Кокандские эмиры давно уже вели переговоры с китайскими военачальниками, а пока что свою основную часть общего среднеазиатского войска направили в сторону степи. Это было только на руку шуршутам, и они всячески подталкивали молодого кокандского хана в этом направлении.

Кокандское войско по численности было в несколько раз больше того, что мог сейчас выставить Аблай, но оно было разнородно и явно уступило казахской коннице в боевой подготовке. К тому же в кокандских отрядах было немало казахов, которые с явной неохотой выступали против своих братьев. Решено было, что основные силы казахского ополчения из Большого жуза во главе с батырами Бокеем, Сагиром и Джабаем завяжут бой с кокандцами на реках Арыси и Бадаме, заманивая их подальше в степь. А хан Аблай тем временем со своим войском, усиленным отрядом Елчибек-батыра, зайдет им в тыл и вступит в Ташкент. Здесь наиболее серьезное сопротивление могли оказать воинственные казахские роды шаншаклы и канглы, некогда перешедшие в Ташкентский вилайет. Чтобы не произошло этого, к ним был направлен для переговоров всеми почитаемый Бухар-жырау с группой стариков-аксакалов...

Возвратившись к себе в юрту, Аблай вдруг замер на пороге. Вчера он так и не успел, разглядеть как следует девушку-конрадку. Только теперь, при свете дня, увидел он, как она ослепительно хороша. Невозможно было оторвать глаза от сияющего красотой лица.

- Сурша-кыз... - тиха сказал Аблай. - "Смуглянка"... Ты не была с кем-нибудь помолвлена?

Она взмахнула необычно длинными ресницами:

- Нет... Но разве хан не может... не может...

- Может все, что захочет! - Аблай вытянул перед собой руку. - Станешь моей двенадцатой женой!..

Сурша-кыз остро, как красивый зверек, посмотрела на него и сразу вдруг поняла свою власть над ним. В продолговатых, как миндаль, глазах вспыхнули яркие огоньки.

- Рабыней я буду вашей, мой хан!..

В голосе ее прозвучало торжество, и где-то в ночи навсегда затерялась испуганная, дрожащая от боли девочка. Эта была уже будущая токал - самая младшая и любимая жена, с которой опасно ссориться кому бы то ни было. Теперь-то она отомстит остальному миру за эту страшную ночь боли и поругания. Многоопытный, никому не веривший в жизни хан Аблай смотрел на нее с обожанием, как слепой на солнце...

Она вышла вслед за ним и сделала то, что позволялось только жене: помогла сесть на знаменитого ханского коня Жалын-куйрыка. Все изумились этому, но промолчали. И лишь один не слишком умный нукер охраны, проводив глазами поскакавшего хана, сказал ей не очень ласковым голосом:

- Эй, забирай свои вещи отсюда, раз хан уехал!

Сурша-кыз даже не посмотрела в его сторону, а только сделала знак начальнику стражи:

- Этому дать сто палок и держать в колодках до приезда хана, который прикажет вырвать ему язык!..

Начальник ханской стражи Жамантай-батыр тут же приказал забить нукера в колодки. А Сурша-кыз уже вызвала главу ханских телохранителей.

- Приготовьте мне белого иноходца, и чтобы все на нем было украшено серебром. На нем я буду встречать хана Аблая!..

Через три дня восточнее города Туркестана завязалось сражение между ополчением Большого жуза и основным кокандским войском. Горячий и нетерпеливый, Алим-хан легко попался на удочку опытных казахских батыров. Следуя древней тактике кочевников, они все дальше и дальше увлекли в степь кокандское войско. Зная, что казахское ополчение уступает в численности, Алим-хан стремился догнать всякий раз ускользавшие от него отряды степной конницы. И хоть отговаривал его от дальнейшего наступленияболее опытный эмир Ерден, кокандский хан устремился к Туркестану...

А в это самое время четыре тысячи отборнейших воинов под руководством самого Аблая уже появились в виду Ташкента. Испуганные горожане и небольшой гарнизон не могли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления грозной казахской коннице.

Основное кокандское войско, большая часть которого была призвана по закону газавата и состояла из людей, никогда не державших в руках оружие, застряло под стенами Туркестана. Предпринят был штурм, но, в несколько раз превосходя численностью защитников Туркестана, кокандцы так и не смогли ворваться в город. Едва они сосредоточивались в одном месте для штурма, как будто возникнув из-под земли, налетали из степи казахские сотни, а навстречу им выходили из ворот города отряды латников с копьями. Зажатые с двух сторон, кокандские солдаты терялись и приходили в замешательство. Так длилось три дня. А на четвертый день утром страшная весть пронеслась среди осаждающих: "Аблай в Ташкенте!"

И тут же началась паника. Появились новые слухи о том, что вещий Бухар-жырау уговорил живущих под Ташкентом казахов их рода канглы поддержать Аблая, что из Сары-Арки движется огромное казахское войско. Примкнувшие к Алим-хану разнородные отряды мелких владетелей стали разбегаться в разные стороны. Тогда опытные кокандские везири послали своих представителей к Аблаю, и, ссылаясь на законы веры в период газавата, предложили считать начавшуюся между правоверными войну недоразумением. Аблай тут же согласился на это, выторговав для себя ряд уступок.

Что может быть радостнее возвращения войска в родную степь с победой, да еще легко одержанной, без излишних жертв! Резво рысили крепконогие казахские кони, шум и смех раздавались тут и там. Оживились даже хмурые и неразговорчивые старики. И только одно лицо словно закрыла туча. Рослый и смуглый батыр, едущий впереди отряда конрад, был темнее ночи, а налитые кровью глаза все косились на едущего под белым знаменем хана Аблая. Это был Каныбек, один из оставшихся в живых после расправы, учиненной Аблаем над родичами маленькой Сурши-кыз, "Смуглянки".

Вместе с братом своим Джаныбеком он отличился при защите Туркестана, взяв в плен одного из кокандских военачальников.. Раненный в самом начале осады, Джаныбек был в первый же день отправлен в свой аул, а Каныбек сражался до конца. Но глаза его неотступно искали на поле боя Аблая, потому что он не знал, что хан ушел к Ташкенту. В ушах у него стояли, заглушая шум и вопли сражающихся, слова маленькой Кундуз, как звали на самом деле оставленную ханом в юрте Суршу-кыз.

- Я выручила тебя, Каныбек! - сказала она, подозвав его с братом, когда им сбили с ног тюремные колодки.

- Тогда бежим вместе! - сказал он, не понимая, каким образом могла его выручить девочка, с которой они еще детьми условились быть всегда вместе.

- Нет, Каныбек, я буду ханской женой! - сказала она каким-то чужим голосом и отвернулась...

А вдобавок под Туркестаном, проходя мимо одного из костров, вокруг которого сидели конрадовцы другой ветви, он услышал свое имя. "Ну да, коль судьба батыра Каныбека зависит от сладости заветного места красавицы Кундуз..." И общий смех резанул по сердцу батыра.

"Смерть Кундуз, купившей мне такой ценой жизнь!.. Смерть мне самому, оставшемуся в живых благодаря бесчестию!.. Смерть и тебе, хан Аблай!.." Так трижды прошептал про себя Каныбек-батыр. Он уже несколько раз выезжал из общего строя войска, выбирая, откуда пустить стрелу в хана, но всякий раз кто-нибудь заслонял его цель.

Впереди показалось огромное скопище юрт и походных шатров - ханская ставка. Большой отряд всадников отделился от аула, поскакал навстречу победителям. Впереди на снежно-белом коне, вся в шелке и серебре, ехала неслыханная красавица. Вот она вырвалась вперед, подскакала к самому хану, легко спрыгнула на землю и низко склонилась перед ним, как положено жене. Протянув обе руки, она уже коснулась его золотого стремени и вдруг замерла. Постояв так, словно в забытьи, Сурша-кыз пошатнулась и упала, как скошенный белый бутон, на песок пустыни...

Аблай недоуменно наклонился. В сердце у маленькой конрадки торчала длинная бронебойная стрела.

- Кто это сделал? - тихо спросил хан Аблай, обводя взглядом ряды своего войска.

- Это твоя судьба, проклятый Аблай!

Тяжелый хивинский лук был натянут в сильных руках Каныбека. Но в тот же миг сам конрадский батыр чуть слышно охнул и начал валиться на спину. Он разжал правую руку - и вторая бронебойная стрела, предназначенная хану, улетела в синее небо. А на другом крыле ханского войска знаменитый на всю степь старый стрелок Капан спокойно забросил за спину свой простой березовый лук...

Все это случалось так быстро, что никто ничего поначалу не понял.

- Кто это? - спросил Аблай, подъехав к мертвому Каныбеку.

- Это ее родич, помилованный тобой! - ответил начальник ханской охраны.

Затем хан подъехал к стрелку Капану:

- Почему ты стрелял в него?

- Он отвернул лук в твою сторону, Аблай!

И только потом Аблай сошел с коня и подошел к лежавшей на песке Сурше-кыз. На белый бутон была по-прежнему похожа она, и лишь маленькое красное пятнышко расплывалось по шелку как раз напротив сердца.

Хан Аблай долго смотрел на нее. Потом поднял голову.

- Лишь в возрасте пророка дал мне Бог познать счастье и тут же отнял его... - тихо промолвил Аблай. - Наверно, для того, чтобы показать пустоту и ничтожество этого мира!..

Все вдруг увидели, что знаменитый хан стар и сед... Но вот глаза его сверкнули совсем по-молодому.

- Эй, вы, там! - вскричал он громко, на всю степь. - Похороните их вместе, ибо он заслужил это право!

Так их и похоронили вместе, красавицу конрадку Кундуз и убившего ее молодого батыра Каныбека. До сих пор сохранился в степи под Туркестаном холмик, где лежат они...

Большим пиром ознаменовалась победа, и все главные роды Большого жуза приняли в нем участие. Как будто ничего не произошло, передавал хан Аблай личную чашу с кумысом Джаныбек-батыру из племени божбан - родному брату батыра Каныбека и родичу тех пятерых, которых на этом самом месте каких-нибудь две недели назад привязали к конским хвостам и разорвали на части.

При этом он повернулся к не утратившему чуткости в свои девяносто с лишним лет Бухар-жырау и тихо сказал:

- Видишь, мой жырау, каковы люди... Надеяться на их любовь можно, лишь проливая их кровь и исторгая у них слезы.

- Скоро тебе станут сниться нехорошие сны, хан Аблай! - ответил жырау.

Это был старый спор между ними...

Они ехали на север, в родные степи у гор Кокчетау, - старый хан и его певец. Давно уже не ездили они вот так вместе. С каждым годом все более жестоким становился Аблай, и не хотел уже разделять с ним застолье Бухар-жырау. Было время, когда хан прислушивался к словам певца, но уже много лет он словно делал все наперекор ему. Вера жырау в доброе слово злила Аблая, и тем более жестоко поступал он с людьми.

- Да, люди таковы... - сказал Аблай, словно бы продолжая начатый разговор. - Отобрать на рубль, а потом бросить им копейку, и не будет для них добрее тебя властителя!..





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 230 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.021 с)...