Есенберлин 17 страница. Вот и на этот раз, прежде чем выступить против идущих по течению Или китайских полчищ, Аблай в утро перед боем прежде всего посмотрел на белого верблюда

Вот и на этот раз, прежде чем выступить против идущих по течению Или китайских полчищ, Аблай в утро перед боем прежде всего посмотрел на белого верблюда. Он лежал как-то неопределенно, головой в сторону от перевала, где султан Аблай решил остановить углубившихся в казахские земли захватчиков-шуршутов. Это явно не сулило удачи, но делать было нечего. Если шуршуты перейдут через перевал, выбивать их потом придется, может быть, веками!..

И вот теперь, хоть и в третий раз откатились китайцы, султан Аблай чувствовал себя не лучшим образом. И без верблюда он знал, насколько превосходят численностью шуршуты его войска. Но он решил все же опередить китайского полководца Чжао Хоя и атаковать войско Фу Де до его подхода.

- Эй, пусть уйдет в заросли джиды отряд Баян-батыра! - приказал он. - А Сарымбет-батыр пусть укроется за вон теми холмами. Но чтобы не увидели шуршуты. В бой вступать по моему знаку!

И сразу же оставив преследование, повернули коней казахские воины, стали рассасываться по зарослям, укрываться в приречных рощах, и через несколько минут исчезли из поля зрения, словно растаяли в сыром приилийском тумане. Одни лишь оставшиеся в ущельях незримые ертоулы слышали, как китайские горны настойчиво сзывают войска для новой атаки.

Нет, не впервые столкнулись вплотную казахи с китайским императорским войском. С незапамятных времен стремились многочисленные китайские богдыханы овладеть этой землей и населявшими ее народами. По всей восточной кромке степи, особенно на землях Большого жуза, виднелись старые развалины и пожарища, оставленные здесь шуршутами. Из века в век китайские завоеватели пытались не просто покорить эти роды и племена, но превратить их в китайцев. Когда это не удавалось, с целыми народами поступали точно так, как только что с джунгарами.

Произошла джунгарская трагедия, и неистовый Бухар-жырау, до сих пор ополчавшийся в своих песнях против "гяуров-орысов", строящих укрепления в предела Казахской степи, сразу же перестроил струны своей вещей домбры и запел:

В священном писании "Инжил",

Что состоит из четырех книг,

Посланных людям Богом,

Говорится о неких шуршутах...

Бунтуют они за горами, и качаются горы...

И если придут они в мир, шуршуты,

То поедят даже трупы,

Выкопав их из могил!..

Следует сказать, что мудрый жырау прекрасно знал звериную натуру китайских императоров. Он говорил, что они более жадны, чем изголодавшиеся шакалы, и призывал казахов точить пики.

А к этому времени новая беда нависла над казахскими родами с юга. Едва пало Джунгарское государство, как только что образовавшееся Кокандские ханство, полностью унаследовав политику Бухары, захватило Ташкент, а за ним казахские города Туркестан и Арысь. Кокандские отряды продвигались вниз по течению Сейхундарьи, захватывая один город за другим.

Аблай мог бы с находящимися под его начальством войсками остановить продвижение кокандцев, но слишком большая угроза нависла с востока. Дракон-людоед переваривал Джунгарию, придерживая страшной когтистой лапой часть казахских кочевий Большого жуза, находившихся перед этим под властью контайчи. Вторая лапа дракона нацеливалась из-за Черного Иртыша на земли Среднего жуза...

Вот тогда, оставив до лучших времен расчеты с кокандскими владыками, Аблай собрал огромное ополчение. Возглавленное самыми знаменитыми батырами того времени, среди которых было немало выходцев из народа, оно двинулось от Голубого моря - Балхаша на восток. Там, едва расправившись с Джунгарией, подтягивали свежие силы и готовились к новым захватам огромные маньчжуро-китайские армии генералов Фу Де и Чжао Хоя. Аблай не тешил себя надеждой, что сумеет одолеть Китайскую империю, но сорвать их кампанию этого и следующего года было в его силах. При этом, по мысли султана Аблая, невольно объединятся все казахи, и он рано или поздно станет их ханом.

А разрозненным казахским кочевьям не осталось ничего иного, кроме объединения. Пример Джунгарии показывал, что китайские правители не станут предлагать пряник одним или другим племенам и жузам, настраивая их друг против друга. Дракон проглотит все сразу и даже костей не выплюнет. Недаром гласила древняя пословица, что "тогда придет конец света, когда двинется с места Черный Китай". Война предстояла жестокая и длительная. Все могло произойти, и тот же Бухар-жырау пел:

Коль придет шуршут, не оставайся на месте,

Перекочевывай к Сейхундарье,

Там всегда найдешь ты воду питьевую...

И кто его знает, что символизировал белый верблюд, который перед этим походом как бы снимал с себя ответственность, улегшись головой в неопределенном направлении...

- Ты видел, мой жырау, как неясно была повернута утром голова нашего Ак-буры, - спросил Аблай у стоящего рядом с ним Бухара-жырау.

Старый певец смотрел, как в четвертый раз выползал из ущелья серо-зеленый шуршутский дракон. Не выдержав его оскала, медленно прогибалась линия казахского войска. По двадцать солдат на одного казахского джигита приходилось сейчас в этой битве. Слабосильные от многовекового недоедания, насильно согнанные в эти огромные армии маньчжурскими повелителями и их великоханскими сподвижниками, несчастные крестьяне были одурманены и забиты до нечеловеческого состояния. Они знали лишь одно: отступившего с поля боя ждет смерть. И они настойчиво и покорно шли вперед, находя эту смерть под казахскими дубинами...

- Коль сам пастух не верит в сохранность стада, то волки будут сыты...- ответил Бухар-жырау. - Избавься от сомнений, султан, иначе горе тебе и всем нам!..

- Как же смогу я избавиться от сомнений?!

- Это тяжкая болезнь, которую излечивает одна лишь...

- Говори, жырау... Что же ты замолчал?!

- Лишь смерть избавляет от сомнений!

- Что же мне делать, жырау?

- Искать свою смерть!

Аблай внимательно посмотрел на жырау, покосился в обе стороны. Слишком много людей слушало их разговор. Выпрямившись в седле, султан Аблай вгляделся туда, где, теснимые врагом, побежали наконец казахские воины.

- Значит, я должен разыскать свою смерть?.. Что же, ты правильное лекарство нашел от моей болезни, жырау!..

И Аблай поднял на дыбы и с места бросил в галоп своего послушного коня.

Бухар-жырау слез с коня на землю, встал на колени с перекинутым через шею ремнем и принялся громко молиться. Любой муфтий сошел бы с ума от негодования, услышав эту молитву, ибо половину слов в ней представляли заклинания духов земли и неба, которые испокон веков произносили в этих краях язычники-баксы.

- Аблай!.. Аблай!..

С этим кличем побежавшие было джигиты повернули и опять вступили в бой. И спешившийся Аблай был среди них, в первом ряду. Чего-чего, а смелости было не занимать этому человеку. Лишь когда первый натиск китайцев стал ослабевать, вернулся он к холму, где молился Бухар-жырау. Аблай был весть забрызган кровью - своей и чужой.

- У меня больше нет сомнений, мой мудрый жырау....- крикнул он подъезжая. - Зачем они властителю!

Когда через некоторое время снова прогнулась казахская оборонительная линия, султан Аблай тронул было коня. Но на этот раз цепкий Бухар-жырау словно барс ухватился за поводья:

- О, не искушай матушки Смерти, мой султан... Чаша разбивается один лишь раз!..

- Но я лишен сомнений, мой жырау! - воскликнул Аблай.

- Неужели ты думаешь, султан, что Бог всякий раз будет исполнять все то, что я прошу в своих молитвах?! - возмутился старик, и все присутствующие рассмеялись.

У казахов, как у всех кочевых народов, певцы-прорицатели пользовались огромным авторитетом. Их устами феодально-родовые вожди отстаивали свои вольности перед властью султанов и самого хана. Но наибольший авторитет в народе имели те из них, которые раздвигали рамки своих сказаний за пределы одного племени и начинали говорить от имени всего народа. С их мнением приходилось считаться самым самовластным правителям. Таким был искренне преданный Аблаю Бухар-жырау, который тем не менее часто высказывал грозному султану то, что не решались сказать приближенные. С каменным лицом выслушивал его тогда Аблай, и ничто не говорило о его крайнем раздражении. Только что этот старик всенародно усомнился в твердости Аблая, и тому пришлось также всенародно доказывать, что он, будущий хан казахов, не ведает сомнений. Только за человеком, не ведающим сомнений, устремится импрам - толпа, как презрительно называли народ все предки Аблая, сам он и все его потомки...

А битва продолжалась, и все новые и новые отряды китайской пехоты выливались из черного зева ущелья. Устилая землю трупами, шаг за шагом продвигались они вперед, и казалось это войско бесконечным облаком саранчи, изливающейся на широкую Казахскую степь. Прилетевшая издали стрела ранила руку Бухара-жырау, и Аблай приказал сопроводить его в тыл. Вместо него на положенное для главного певца войска место встал Татикара-жырау.

Аблай посмотрел на солнце, которое склонялось к западу. По всему было видно, что сегодня еще не придется пускать в ход спрятанную в засаде конницу. Пусть за ночь побольше шуршутов накопится в ущелье, чтобы было где погулять дубинам с коваными наконечьями и закаленным в степных кузнях клинкам-клычам...

Султан вдруг быстро поднял обе руки к обнажившейся голове. Пробитая длинной тяжелой стрелой лисья шапка мягко слетала на землю. Туленгут прыгнул с коня, подхватил ее и подал султану. К стреле у самого оперения был подвязан кусочек светлой кожи. Аблай развернул письмо... "Будь осторожен, султан... Сегодня ночью один из твоих приближенных людей должен лишить тебя жизни!"

Стрела прилетела слева, из кустов джиды. "Какой меткий стрелок!" - подумалось Аблаю. По всему было видно, что это искренний доброжелатель. Если бы не так, стрелку ничего бы не стоило опустить лук на полногтя ниже. Ищи его потом в этих кустах.

- О чем написано там, на этой коже?! - спросил Бекболат-бий.

Аблай посмотрел в его внезапно побледневшее лицо и равнодушно пожал плечами:

- Так, о тяжести войны пишет.

Бекболат-бий кивнул головой, хоть явно не поверил словам Аблая.

Да, чем дальше, тем сильнее родовые вожди опасались укрепления власти Аблая. Уже несколько раз стреляли в него из засады. Бии и многочисленные его родственники-тюре опасались прихода к власти над всеми тремя жузами султана с твердым характером. Им всегда нравились слабохарактерные и слушающиеся их властители. А в том, что Аблай, придя к власти, сразу же урежет их права, они не сомневались. Именно в борьбе с ними широко использовал Аблай вещих певцов, таких, как Бухар-жырау, выражающих мнение простонародья. Именно на импрам - неродовитую толпу можно было опираться в борьбе со всесильными родовыми биями.

Вот и Бекболат-бий, один из главных недоброжелателей Аблая, не случайно спросил его о том, что сказано в принесенном стрелой письме. Этот бий, а также его всемогущий отец Казыбек - Гусиный Голос, которому уже за девяносто, не скрывали своего отрицательного отношения к возвышению над ними султана Аблая. Но когда пришла весть о шуршутах, оба они - отец и сын - поняли, что только Аблай сейчас в состоянии возглавить ополчение казахских родов. Что бы там ни было, а табуны Бекболат-бия пасутся чуть ли не по всей границе с бывшей Джунгарий. А прожорливость солдат-шуршутов издавна известна в степи...

- Если шестеро будут враждовать между собой, то обязательно станут жертвой седьмого!

Так сказал Аблаю Бекболат-бий, присоединяясь со своим отрядом к ополчению. Почему же так побледнел он при виде стрелы с письмом?.. Аблай снова оглянулся на быстро катящееся к горизонту солнце. В глубине ущелья загрохотали многочисленные китайские барабаны, извещавшие об окончании битвы.

- Что же, на этот раз и мы подчиняемся их сигналу! - весело сказал Аблай, стегнул коня и поскакал к стоящим в степи юртам.

Загремели казахские даулпазы. В ту же минуту воины опустили руки с оружием, повернулись спинами друг к другу и пошли в разные стороны. Уже при свете луны выехали на поле высокие арбы с подборщиками трупов. Им предстояла работа на всю ночь...

Ставка Аблая находилась на небольшом притоке Или - горной речушке Куркреук. Посредине высились белые юрты Аблая, а с разных сторон ставку окружали шатры многочисленных биев и батыров. У каждой юрты стоял шест с родовым или племенным знаком военачальника.

Проведя короткий военный совет, султан Аблай по давней привычке сразу же лег спать. И хоть спал он чутко, но засыпал сразу, едва коснувшись головой подушки. Как и принято в походе, он лег не раздеваясь, а лишь чуть отпустил пояс и положил рядом лук со стрелами и обнаженный клинок. Но как только утих лагерный шум, Аблай открыл глаза, легко встал на ноги. Ведь недаром предупреждал его об опасности неизвестный стрелок.

Однако Аблай не стал усиливать караул. Посидев несколько минут в раздумье, он усмехнулся и снова лег на плотную жесткую кошму, не так спасавшую от сырости, как от ядовитых пауков предгорья. "Коль суждено мне сегодня умереть, то ангел смерти отыщет меня хоть в золотом сундуке!" - подумал он и тут же уснул опять. В судьбу султан Аблай верил до последнего дня своей жизни.

Черный верблюд-дромадер величиной с гору снился ему. Он захотел заарканить его, но верблюд вдруг превратился в шуршутского дракона и раскрыл кровавую пасть...

- Абеке!.. О султан Аблай!

Аблай успел все же бросить аркан на шею дракона и открыл глаза. Рука его сжимала родовую шашку.

- Это я, мой султан... Я... Нуржан!..

Аблай выпустил серебряный эфес. Тормошил его родной брат средней жены Камшат из рода караул.

- Что случилось?

- Вы рубили шашкой воздух, Абеке!..

- Кто с тобой на посту у шатра?

- Один Малик и я!..

Сон пропал. Аблай лежал и думал о полученном предупреждении. Там ясно говорилось именно о сегодняшней ночи и о том, что покушение должен совершить кто-то из близких. На постах у дверей и вокруг шатра стоят лишь самые близкие люди из доверенных родов атыгай и караул. И еще... Малик!..

Нет, не может быть, чтобы это был Малик, хоть он из башкирского рода. Его прислал сам Карасакал. Но так ли это? Действительно ли Карасакал послал к нему этого самого меткого стрелка и лихого джигита? Надо было спросить об этом старого Кабанбай-батыра!

Карасакал был одним из родовых башкирских вождей, восставших против царицы. Оттесненный регулярными войсками, он ушел в Казахскую степь и был принят казахскими родичами. Многие ушедшие с ним башкиры из простонародья впоследствии вернулись на родину и приняли в отрядах Салавата Юлаева самое деятельное участие в пугачевском движении. А пока что Карасакал, или Кара-хан, как называли его приближенные люди, чтобы избавиться от преследования со стороны царских генералов и одновременно поднять свой авторитет в здешних краях, назвал себя Шуно-Доржи - младшим братом контайчи Сыбан Раптана. При этом он рассказывал, что якобы бежал из Джунгарии от преследований своего племянника узурпатора Галден-Церена...

Казахи так и не выдали его ни царскому правительству, знавшему его как Карасакала, ни джунгарскому контайчи, знавшему, что это самозванец. Все враги джунгар бежали в Казахскую степь и тоже поступали в отряд самозванного "великомученика Шуно-Доржи", ослабляя тем самым главного врага казахов - контайчи. Особо покровительствовал самозванцу знаменитый батыр Кабанбай. Джигиты Карасакала славились своим мужеством и не раз участвовали в битвах казахского народа с тем же самым контайчи, а затем и с китайскими регулярными войсками. После захвата Джунгарии войско Карасакала еще больше увеличилось за счет успевших избежать уничтожения джунгарских джигитов.

И вот не так давно этот Карасакал, пользовавшийся особым доверием Аблая, прислал ему одного из своих приближенных джигитов - Малика. Своим воинским умением и меткостью в стрельбе тот сразу завоевал доверие султана. В последнее время Малик стоял на часах при юрте Аблая вместе с самыми доверенными людьми.

Синяя рваная тучка нашла на луну, и Малик обнажил холодный нож. Уже рука напрягалась в предчувствии страшного прямого удара под ложечку, и родич султана Нуржан повернулся к нему нужным боком, как вдруг негромкий сдавленный крик послышался из белой юрты, которую они охраняли. Нуржан откинул полог и принялся тормошить Аблая, которому приснился кровавый дракон. Не отпуская костяной рукоятки ножа, Малик напряженно прислушивался к тому, что говорится в юрте...

Нет, не Карасакал прислал Малика к Аблаю, а совсем другие люди... Правители Кокандского ханства давно уже следили за успехами Аблая. Избавившись от джунгарской угрозы и отделенные пока что отрядами того же Аблая от смертоносного дыхания шуршутского дракона, они решили воспользоваться положением и охватить как можно большую территорию по среднему течению Сейхундарьи, а если удастся, то и по ее нижнему течению. Один лишь султан Аблай со своим войском представлял тогда на казахской земле какую-то политическую и военную силу. Со смертью его, как они надеялись, намечающееся единое ханство снова рассыплется на тысячу частей, которые можно будет заглатывать одну за другой, не встречая серьезного сопротивления. И наемный убийца Малик, хитрый и коварный, как змея, прибыл к Аблаю по их поручению. Нечислимые блага были обещаны ему по удачном завершении дела...

Время не ждет. Еще утром ему передали прямое указание из Коканда поторопиться. Оседланный конь-аргамак с обвязанными мешковиной копытами и мешком на морде ожидает в полуверсте от султанского лагеря. Да вот не вовремя проснулся Аблай!

А может быть, все это неспроста - осторожность Нуржана, с которым Малик давно уже внешне подружился, пробуждение султана. Да и сам султан выглядел сегодня настороженным. Или это только показалось?

Лишь один глухонемой джигит-коновод прибыл с Маликом в ставку султана Аблая якобы от Карасакала. Был он беглым башкирским туленгутом, и в Кокандском ханстве оставались два его сына. Глухой не знал, с каким поручением послан его хозяин Малик, но сегодня утром он видел кокандского связного, передавшего Малику лоскут с какими-то письменами. Возможно, глухой заглянул в этот лоскут бумаги, когда убирал шатер, пока Малик разговаривал с прибывшим? Нет, это невозможно: туленгут так же безграмотен, как и глух!..

Вдруг Малик вздрогнул. Из шатра вышел сам султан. В лунной полутьме казалась еще выше и мощнее его крупная фигура. Наметанным взглядом убийца определил, что при султане нет оружия. Может быть, нож в сапоге, но вряд ли успеет тот пустить его в ход.

- Я прогуляюсь на воздухе! - бросил султан на ходу, не поворачивая головы.

- Я с вами, мой султан... - сказал Малик и сделал знак Нуржану. - А ты здесь присмотри, Нуреке!..

Малик не увидел, как усмехнулся султан Аблай. Он бросил на землю свою шашку и прислонил к юрте лук, потому что, по древнему закону, нельзя было идти ночью рядом с ханом человеку с оружием. Аблай уже негласно считался ханом...

Они шли в призрачном лунном свете - впереди Аблай и чуть поотстав от него Малик. Вот он ускорил шаг, и снова напрягалась рука с холодным ножом. Но резко повернулся к нему Аблай.

- Что это там, мой Малик?..

Рука султана показывала во тьму.

- Это... это белый верблюд... - Голос телохранителя задрожал. - Ак-бура!..

- Почему же он оказался здесь?..

- Не знаю, мой султан. С вечера лежал далеко за шатрами!..

- Ну-ка, ну-ка, моя судьба!..

Султан Аблай подошел к белому верблюду. Верблюд начал медленно подниматься на ноги, и во тьме увидел Аблай, как встала дыбом длинная белая шерсть. Это было до того страшно, что даже сам Аблай сделал шаг назад. И вдруг взметнулись к небу гигантские копыта, обрушились куда-то за спину Аблая. В то же мгновение страшный крик боли и отчаяния прорезал тишину ночи. Закричали, засуетились часовые, зажглись факелы в разных концах огромного лагеря.

- Ойбаяй, вы живы, султан?!

Подбежавший первым Нуржан широко открытыми глазами смотрел, как дикий белый верблюд рвет зубами и втаптывает в землю чье-то растерзанное тело. Он было рванулся спасать несчастного, но Аблай остановил его знаком:

- Не нужно, Нуржан, все равно этот человек мертв!

Что-то сверкнуло при свете факела. Нуржан наклонился и взял из руки растоптанного Малика прямой хивинский кинжал. Верблюд, все еще рыча и всхрапывая, поднялся и пошел во тьму. Зубы мертвого Малика были оскалены в страшной улыбке.

- Он... он хотел заколоть вас, мой султан!.. - сказал Нуржан и оглянулся на уже собравшихся людей. - Ак-бура спас вашу жизнь. Это посланец божий!..

Аблай молча повернулся и пошел назад в свою юрту. Так рассказывает об этом случае легенда. Не говорится в ней лишь о том, что спасенный таким чудесным образом султан зло усмехнулся во тьме ночи. Никто не увидел этой усмешки. А султан шел и думал о подброшенном ему со стрелой письме, где в уголке крошечными арабскими буквами было приписано имя того, кто должен был сегодня ночью лишить его жизни.

А потом к мертвому телу своего одноплеменника пришел глухонемой раб и унес его останки. Он тут же похоронил их по древним законам своего народа. И никто так и не узнал в лагере Аблая, что жалкий глухонемой раб знал грамоту и хорошо умел стрелять из кривого башкирского лука.

К утру в белую юрту привели глухонемого раба погибшего Малика-убийцы и оставили наедине с Аблаем. Султан внимательно посмотрел в непроницаемое лицо раба, потом взял мелок и написал на вощеной дощечке:

"Это ты вчера прострелил мою шапку, человек?"

Глухонемой спокойно взял из руки султана мелок и написал:

"Да".

"Благодарю тебя за меткий выстрел".

"Благодари свою звезду, султан!"

"Откуда прибыли вы с хозяином?"

"Из Коканда".

"Кто посылал?"

"Бии Ерден и Нарбота..."

"По каким делам?"

"В Коканде тебя боятся, султан!"

Аблай кивнул головой, снял с верхней стойки юрты свой парадный, расшитый золотом кафтан и шапку на куньем меху, надел их на раба. А едва взошло солнце пятеро джигитов поскакали на запад. Они должны были через верных купцов в Коканде выкупить из неволи детей глухонемого.

А в народе все шире распространялись легенды о том, что сама судьба в образе белого верблюда покровительствует султану Аблаю, и это верный знак, что только ему следует стать ханом трех жузов. И до наших дней сохранились эти легенды о чудесном Ак-буре.

Еще солнце не показалось над горами, как из зева ущелья раздался глухой несмолкаемый гул. Казалось, мощная река бушует и рвется из берегов. Одновременно ертоулы донесли, что подошли передовые части другого китайского генерала - Чжао Хоя.

- В основном это конница, мой султан... - рассказывал начальник ертоулов Турсунбай-батыр. - И кони у них уже не мелкие, как прежде, а наши - степные. По всему видать, что они их награбили в Кашгарии и в кочевьях Большого жуза...

- Все же пеших у шуршутов больше!.. - задумчиво сказал Аблай. - Как ты думаешь, станут они сегодня наступать на нас?

Нет, мой султан. Те, что пришли сегодня ночью, устали. Ну, а вчерашние еще больше устали. Как-никак, а тысяч семь мертвых тел собрали ночью их повозки... А сейчас они разжигают большие костры и варят двойную порцию риса, а не проса. Значит, предстоит "Праздник прибытия". За оружие взялись лишь те, кто идет в заграждение.

- Эй, созвать всех военачальников! - коротко приказал Аблай.

Нарочные взлетели на оседланных коней и поскакали во все стороны - туда, где в степи были разбросаны шатры главных батыров. Султан Аблай сидел в одиночестве на подушках в своей главной юрте. Сегодня утром предстояло ему решить, что делать дальше. Ну, и когда он решит, то уж белый верблюд ляжет головой в нужную сторону...

А решать нужно незамедлительно. Вот уже несколько дней мелит эта проклятая мясорубка в ущелье. И пусть потери шуршутов вдесятеро больше, для них это незаметно. Еще и обрадуются их поставщики пищи, что меньше придется кормить. А вот страна казахов, не восстановившая и половины своего населения после "времен великого бедствия", дорожит пока что каждым джигитом. Это лишь вторая китайская армия подошла с той стороны, и уже не поможет никакая засада. Предположим, что даже разобьет он армии Фу Де и Чжао Хоя, но тут же появится третья армия, за ней четвертая, пятая... нет, не под силу сейчас противостоять во весь рост тысячеглавому дракону. Пусть потерпят остающиеся в его пасти казахские племена и роды. Они должны пригнуться к самой земле, забиться в щели гор и расщелины. А мы, показав дракону, что с нами шутки плохи, уведем свое войско в целости и сохранности обратно в степь. Коль решатся шуршуты за нами в погоню, то им несдобровать в степи. Тут наша конница разгуляется в полную силу, не то что в этих горах. Но, судя по всему, не решатся уже они на это, и мы разойдемся, как раньше.

А войско надо сохранить во что бы то ни стало. Ведь не случайно именно сейчас послали кокандские правители к нему Малика-убийцу. Расчет у них самый простой: в то время как шуршуты перемелют казахское войско, наемный убийца уберет его, будущего хана. Кто тогда будет в состоянии противостоять кокандским лашкарам? Словно, освежеванного вола, разделят они страну казахов. Для себя, конечно, кокандские властители уготовили самую большую часть. Недаром их отряды появились уже в виду приаральских кочевий. Они не думают о шуршутском драконе, надеясь на милость божью. А между тем только казахское ополчение стоит сейчас между этим драконом и Кокандским ханством. И хивинские прислужники Надир-шаха забывают о том же ненасытном драконе. Не проходит дня, чтобы они не тревожили казахские рубежи. Нет, не помощники это в войне с шуршутами. И даже если бы вдруг произошло чудо и примкнули бы они к его войску, все равно не остановить им огнедышащего дракона, который рано или поздно все равно полезет в степи и долины, открывшиеся его глазу. А пока...

Сегодня вечером мы собираем свои юрты! - тихо сказал Аблай когда один за другим вошли военачальники и уселись полумесяцем на бархатные подушки.

Наступила тишина. Все сидели потрясенные неожиданным решением.

- Но ведь это бегство! - вскричал старый Кабанбай-батыр.

- Нет, это отступление! - твердо ответил Аблай.

- Наши джигиты, которые дерутся вот уже столько дней с шуршутами, не захотят уступить!

- Тогда через двадцать дней останемся в живых лишь мы с вами... - тихо ответил Аблай. - Сегодня наши подборщики трупов захоронили семьсот тел. У двухсот двадцати четырех джигитов за вчерашний день отрублены руки и ноги, рассечены головы. Посчитайте, на сколько дней нас хватит!

Джаныбек-батыр бросил перед собой плеть в знак начала разговора:

- Аблай рассуждает здраво. Только в какую сторону нам двигаться?

- До Тургая - прыснул известный Канай-шутник. - Оттуда уже недалеко и до Оренбурга!

Даже теперь, когда приходится рубиться вплотную с шуршутами, многим не хватает дальновидности. Канай-шутник вслух высказал то, что на уме у многих врагов Аблая. Уже столько лет, днем и ночью, обвиняют они его в том, что пошел на сближение с Россией. Что бы там ни ждало впереди, судьба джунгар перед глазами. К сожалению, новая царица никак не может справиться с неурядицами в своей империи. А то бы и он иначе разговаривал сейчас с шуршутами...

- Дальше Голубого моря не отступим! - твердо сказал Аблай. - Оставим в качестве щита одного из батыров с отрядом и двинемся.

Присутствующие переглянулись и опустили глаза. Еще не было такого случая, чтобы столь важные решения не принимались большинством совета. Каждый бий и батыр обычно в знак своего согласия с вождем бросал перед собой плеть рукояткой от себя. Но Аблай на этот раз не стал их спрашивать. Так имел право поступать лишь избранный всеми тремя жузами хан.

- Я прикрою вас, султан и батыры!

Это в наступившей тишине сказал Баян-батыр.

Аблай встал со своей подушки:

- Что же, остается только посмотреть, каковы предзнаменования у Ак-буры!

И все присутствующие направились вслед за султаном Аблаем на край степи, где лежал белый верблюд. При виде приближающейся толпы верблюд встал на ноги. Аблай остановился в десяти шагах. Ак-бура медленно повернулся и улегся хвостом к султану Аблаю и головой в сторону Голубого моря...

Весь день продолжались стычки в ущелье, и Аблай, стоя на холме со своими батырами, спокойно наблюдал за ними. А вечером, как и в предыдущие дни, зажглись большие костры по всей степи. Но если бы кто-нибудь в полночь проехал здесь, то увидел, что в предгорьях не осталось ни одной юрты и только одинокие подростки-туленгуты подбрасывают в костры сухой бурьян...

Основное казахское войско прошло на рысях уже верст пятнадцать в сторону Балхаша. Едущие в походном строю джигиты ополчения удивленно переглядывались.

- Кажется, мы убегаем!

- Да, судя по быстроте... А говорят, за спиной у шуршутов наши восстали. Из Большого жуза...

- Как же восстали они без султанов?

- Как будто мало били мы джунгар без всяких султанов!

- Знает ли Аблай, что в Синьцзяне поднялись уйгуры и казахи?

- А откуда ты знаешь?

- Говорят...

- Ох, а что сказать своим?.. Уж лучше погибнуть в бою!

- Успеешь еще, вояка...

- Да, большого ума для такого решения не требуется. Не нужно быть султаном, чтобы дать приказ бежать!

Едущий рядом Татикара-жырау вгляделся в угрюмое лицо сказавшего последнюю фразу джигита.