Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Есенберлин 16 страница. Уверенный в том, что от одного взгляда прекрасной джунгарки сам ангел божий потеряет свою невинность



Уверенный в том, что от одного взгляда прекрасной джунгарки сам ангел божий потеряет свою невинность, батыр не стал ни о чем спрашивать. Тысячи чертей рвали и терзали его душу: горечь потери единственного брата, которого он любил больше жизни, ревность, стыд и позор перед людьми, неистовый гнев и досада. Он уже ощущал на себе соболезнующие взгляды друзей, чуял радость многочисленных врагов. Не надев даже воинских доспехов, батыр Баян снял со стены юрты березовый лук и вложил в колчан две стрелы с закаленными на огне наконечниками. Потом он застегнул свой широкий пояс, вышел из юрты и молча сел на с Тулпар-кока. Весь аул провожал его взглядами, пока не скрылся он за волнистым горизонтом...

Да, никто не задержал его, никто не крикнул ему: "Остановись, батыр!" Долго ровным стремительным галопом мчался поджарый и сильный Тулпар-кок. Мчался он одни сутки, вторые... Когда на второй день солнце начало склоняться к западу, увидел Баян-батыр впереди две черные точки. Он знал, кто это, и нисколько не увеличил бег своего коня. Как бы ни были быстроноги оба темно-рыжих скакуна, на которых уходили Ноян и Куралай, их еще не тренировали для долгого бега, а кроме того, они давно не были под седлом и нагуляли лишний жир на сочных пастбищах Убагана...

Беглецы тоже узнали догоняющего их всадника и поняли, что он в нечеловеческом гневе.

- Быстрее... Быстрее! - шептала Куралай, и они все подстегивали и подстегивали уставших коней.

Солнце еще висело над горизонтом, когда впереди показалось урочище Жолды-Озек. Это было несчастливое, обойденное Богом место, представляющее собой лишь голый бесплодный солончак, окаймленный жесткими кустами таволги, курая и баялыша. Вот почему жырау Асан-Кайгы - Асан-Горемыка назвал его не Жолды-Озек, а Канды-Озек, что означает "Кровавая лощина". Полный суеверного страха род атыгай, которому принадлежало это урочище, никогда не выезжал сюда на джайляу.

Заметив впереди Кровавую лощину, Ноян понял, что обречен на смерть. Резко дернул он поводья своего коня и повернул его к брату.

- Нет, не задерживайся! - крикнул он начавшей придерживать своего коня джунгарке. - Спасайся, а я встречу свою судьбу, как подобает батыру!..

Потом он соскочил с коня, безоружный, пошел навстречу своему брату.

- Прости меня, коке! - Он протянул вперед обе руки, и улыбка появилась на его пухлых детских губах.

Гулко, протяжно запела стрела, выпущенная из бухарского лука. Ломая ребра, вонзился каленый наконечник в горячее сердце Нояна.

- О кокежан, что вы сделали!..

С криком смертельно раненной птицы подлетела и бросилась к падающему на землю юноше Куралай. Выпрямившись на стременах, посмотрел на нее батыр кровавыми глазами и выпустил вторую стрелу. С насквозь пробитым сердцем упала девушка рядом с любимым.

И тогда, сделав полный круг на коне возле мертвых, пал на землю сам Баян-батыр. С глухим рыданием повалился он на тело своего единственного брата, и содрогался весь, и выл, как волчица, потерявшая детенышей. "О, горе мне, горе!" - ревел он, ударяя себя кулаками по голове. И вдруг застыл, потрясенный. Яркими, живыми глазами смотрела на его муки джунгарка Куралай. В грозной улыбке приоткрылся пунцовый рот, и радость удовлетворенной мести светилась на ее остывшем лице. В первый раз за всю свою жизнь в ужасе закрыл свои глаза батыр. Может быть, все это показалось ему, сломанному великой скорбью. Потому что, услышав тихий стон, батыр открыл глаза, и она улыбнулась ему печально, без всякого гнева...

- О коке, похороните нас вместе с Нояном, не кладите земли между нами!..

Сказав это, она закрыла свои прекрасные раскосые глаза, словно бы спешила опередить заходящее солнце.

Всю ночь недвижно просидел батыр Баян над двумя трупами, а как только показалось солнце, принялся рыть кинжалом горько-соленую землю Кровавой лощины. Просторной и глубокой была могила влюбленных. Он положил их вместе и ни одной горсточки земли не проронил между ними...

После смерти влюбленных Баян-батыр три дня был в Кровавой лощине. Почерневший, заросший, угрюмый, вернулся он в аул и сразу же приказал седлать боевых коней. Этим и объяснялась его задержка.

У Теликоля все обрадовались его приезду, но были удивлены его потемневшим лицом. Говорили, что он болен, но никто ничего толком так и не узнал. Баян-батыр приказал своим джигитам не упоминать о случившемся, и, глубоко уважая своего предводителя, они сдержали слово.

Лишь наедине Баян-батыр покаялся в содеянном Аблаю.

- Я не знаю, почему я так поступил... - сказал он и опустил голову. - Может быть, это была и месть отвергнутого мужчины. Так или иначе: вот моя голова, рубите ее!

- Мы бы сделали это, если бы ты поступил иначе. Твои переживания пусть остаются при тебе, но переход казахского юноши на сторону врага всегда карался у нас смертью.

И приговор в таких случаях выносили и приводили в исполнение самые близкие родственники. Если они отказывались это сделать, то сами карались смертью. Это древнее правило, и не теперь нам отказываться от него!...

Голос Аблая звучал глухо и гневно. Он смотрел куда-то вдаль, поверх головы батыра, и тому стало почему-то спокойней.

- Да, мой султан, вы говорите правду... - сказал он. - Но у меня в груди остается незаживающая рана. Вылечить ее можно только кровью: чужой или... или своей!

- Что же, тебе уже завтра представится эта возможность! - спокойно ответил Аблай.

В тот же день, посоветовавшись с прибывшим сюда ханом Абильмамбетом и не дожидаясь подхода войск Младшего жуза под начальством хана Нуралы, Аблай, получивший от ертоулов необходимые сведения о нынешнем расположении туменов Галден-Церена, двинул свою конницу на Туркестан и захваченные джунгарами присырдарьинские кочевья. Это произошло в начале второго месяца желтоксан, и войско Аблая насчитывало свыше сорока тысяч всадников. Это был первый большой наступательный поход казахского войска со "времени великого бедствия".

Казахское войско было, как диктовалось военно-кочевой тактикой того времени, разбито на три традиционные части, которые двигались в трех направлениях. Первой частью войска руководил опытнейший батыр и военачальник канжигалиец Богембай, о котором так пел знаменитый жырау Умбетай:

Ой, мои милые горы и долины:

Баянаул, Кзылтау и Абралы,

Козы-Манрак, Кой-Манрак и Чингизтау,

Сколько сновало меж вами джунгарских разбойников!..

А ты, Богембай, как достойный учитель, указал им

на прежнее место,

По ту сторону Черного Иртыша, где издавна они обитали.

Ты прогнал их обратно за реку, за Алтайские горы,

Лагерь для храбрых и верных разбил ты на Ак-Шауле.

Услышав твой клич, как птицы, слетелись туда джигиты,

И с ними вы били и били джунгарских нойонов...

О, Кабанбай и Богембай, великие батыры!..

Аргыны и найманы поют вам славу

За то, что вернули им древние земли и пастбища!..

Сейчас Богембай-батыр во главе десяти тысяч всадников стремительно двигался к Созаку, откуда контайчи Галден-Церен намеревался выступить на Улытау, древний политический центр Казахской степи. С этим войском, как и положено было издревле, ехал специальный "историк" - жырау Умбетай.

Второй частью войска командовал знаменитый Джаныбек-тархан, и двигалось оно в низовья Сейхундарьи. В отрядах, которые вел первый казахский тархан, помимо джигитов из Среднего жуза, находились многие батыры и джигиты из родов шекты, табын, тама и адай, относящихся к Младшему жузу. Они горели желанием освободить от захватчиков принадлежавшие им земли на Сейхундарье. Певцом - "историком" в этом войске был известный Татикара-жырау из племени калмак.

Третьим, главным войском руководил сам Аблай. Оно направлялось через Шиели и Жана-Курган непосредственно к Туркестану. В нем состояли в качестве военачальников знаменитые батыры того времени - Баян, Малайсары, Жапек и догнавший войско уже на марше Кабанбай-батыр. Теперь уже не жена - знаменитая воительница Гаухар сопровождала старого батыра, а всем похожая на мать его юная дочь - красавица Назым.

Бухар-жырау, которому уже перевалило за шестьдесят и у которого не было боевого коня, не смог участвовать в этом знаменитом походе и остался жить в ауле своего друга - батыра Баяна. Вместо него Аблай взял с собой в качестве "историка" семнадцатилетнего Котеш-акына, того самого, который нынешнем летом смело обвинил его в преднамеренном убийстве Ботахана.

Словно вешние потоки, ринулись по трем низинам казахские отряды, затопляя степь. Хоть и превосходили они количеством джунгарские тумены, но дисциплина, вооружение и подготовка их были намного ниже. Народное ополчение это было, где с опытным воином ехал в одном строю обычный пастух или табунщик. Поэтому Аблай с самого начала избегал общего столкновения главных сил. Джунгарских нойонов следовало распылить и уничтожить поодиночке. И казахское войско было разделено на три части тоже для того, чтобы раздробить силы джунгар...

Но хитрый контайчи, сам кочевник и всю жизнь воевавший с кочевниками-казахами, быстро разгадал замысел Аблая. Он сразу понял, что войско Богембай-батыра, идущее к Созаку, и войско Джаныбек-батыра, устремившееся в низовья Сейхундарьи, - только отвлекающие силы. Главная опасность для джунгар - это войско, которое под главенством Аблая идет к Туркестану. То же самое думали и джунгарские ертоулы, все время маячившие у горизонта при каждом казахском войске.

Церен-Доржи, ставший к этому времени правителем Джунгарии, послал в Созак и Казалинск только вспомогательные отряды, а сам с пятнадцатью тысячами отборных воинов устремился навстречу Аблаю. Подоспев раньше неторопко двигавшихся казахов, он занял урочище Жана-Курган. В центре была поставлена спешившаяся часть войска с пятнадцатью пушками и китайскими мушкетами. Легкие пушки были установлены на горбах гигантских верблюдов и в любую минуту могли быть передвинуты в нужную сторону. Несмотря на то что животные были "обстрелянными", им в уши заложили ватные пыжи. При стрельбе верблюдов укладывали на живот и, словно корабли на якорях, крепили с трех сторон веревками и колышками. На флангах, как обычно, Церен-Доржи расставил грозную джунгарскую кавалерию.

Узнав накануне, что Церен-Доржи стал джунгарским контайчи вместо Галден-Церена и что именно его войско преградило дорогу на Туркестан, Аблай рассвирепел. Именно этот нойон из джунгарского рода чорас был всегда самым ярым его врагом. Когда-то он требовал казни попавшего в плен молодого Аблая, а совсем недавно настаивал, чтобы главный удар джунгарские тумены нанесли по казахам от Иртыша, то есть прямо по владениям Аблая и всего Среднего жуза. Тот же Церен-Доржи скрывал у себя бежавшего после убийства Абулхаира султана Барака, которого по положению должен был судить совет казахских биев. А позже этот же Церен-Доржи приказал отравить Барак-султана, несмотря на то что был женат на его сестре. Правда, со смертью Барак-султана Аблай становился безраздельным хозяином Среднего жуза, но ненависть его к коварному человеку от этого не уменьшалась. Теперь этот воинственный нойон стал главным джунгарским контайчи и закрывает ему дорогу к объединению страны и к славе!

И здесь, по традиции, Аблай разместил свое войско тремя колоннами. Взятие крепости Жана-Курган он поручил батыру Кабанбаю, который имел опыт штурма городов и в отряде которого было полтысячи лучших казахских лучников. Сарымбет-батыр командовал правым крылом, Баян-батыр - левым. Впереди крыльев было выставлено по три тысячи всадников, а за ними под началом Орызымбет-батыра и Малайсары-батыра встали вспомогательные отряды с копьями, дубинами и русскими фитильными ружьями. Сам Аблай со своим семнадцатилетним сыном Жанаем занял позицию в центре, позади воинов Кабанбая. При Аблае находился тысячный отборный отряд его личных воинов-туленгутов.

Сражение началось рано утром в среду. Равнина перед урочищем вся просматривалась, во все стороны давно уже были высланы разведчики - ертоулы с обеих сторон, так что ожидать каких-либо хитростей не приходилось. Все решали отвага и мужество сражающихся. В одну и ту же минуту последовала команда обоих военачальников и ударили пушки и пищали, завизжали стрелы, застучали барабаны. Десятки тысяч всадников, выхватив острые мечи и сабли - алдаспаны, ринулись навстречу друг другу. Взрытая тысячами острых лошадиных копыт красноватая пыль пустыни тяжело поднялась к небу заволокла солнце...

Это был раскаленный, пахнущий человеческой кровью самый настоящий ад. Дикое конское ржание перемешивалось с воплями раненых и растоптанных людей, рыканьем озверевших батыров и багадуров, гиканьем джигитов, хрустом костей и железным скрежетом. Когда где-нибудь войско поддавалось и начинало отступать, военачальники с той и с другой стороны немедленно посылали туда три-четыре сотни свежих всадников. День уже подходил к концу, а смертоубийство не прекращалось ни на миг.

Аблай решился на последнее. Весь день он просидел на коне, вглядываясь в красную мглу и прислушиваясь к шуму битвы. Каждую минуту к нему подлетали гонцы и докладывали, что творится на тридцативерстном поле боя. И вот к концу дня Аблай вдруг расправил плечи, приподнялся на стременах и сделал знак рукой.

- Аттан!.. Вперед!...

Словно каменная лавина в горах, ринулся вперед тысячный отряд туленгутов. Впереди на ахалтекинских аргамаках неслись молодые батыры личной охраны султана - Сагимбай и Канай. Будто саблей, рассекли они джунгарский передний край и вынеслись прямо к холму, на котором стоял шатер с хвостатым знаменем контайчи. Но опять ударили джунгарские пушки и ружья, пробив широкую брешь в линии нападающих. Завертелись на месте кони, повалились с седел на песок люди. А задние всадники продолжали давить на передних, создавая еще большую неразбериху. Джунгарские пушкари в это время заряжали свои пушки раскаленными докрасна ядрами. Еще минута-две, и новый огненный смерч завертится среди казахской конницы. За шатром контайчи подкатывали рукава до локтей и горячили коней приготовившиеся к преследованию бегущих телохранители Церен-Доржи...

- Неужели не найдется в нашем войске батыра, который бы не испугался грома пушек! - воскликнул Аблай, привстав на стременах.

Сын его Жанай схватил вдруг султанский родовой бунчук и рванулся вперед:

- Аблай!.. Аблай!..

Но конь вынес его куда-то в сторону от холма, на котором находился контайчи со своими советниками. Помчавшаяся за ним сотня лихих молодых джигитов невольно замедлила ход в кустах джингила. Но не успел семнадцатилетний Жанай-султан выбраться оттуда, как с другой стороны на поле боя перед шатром контайчи вынеслась маленькая хрупкая девушка на громадном вороном коне без седла с одной только нагайкой в руке.

- Кабанбай!.. Кабанбай!..

И все сразу узнали ее - красавицу Назым, дочь батыра Кабанбая и знаменитой воительницы Гаухар.

- Аблай!.. Кабанбай!..

Это присоединились к ней выпутавшиеся наконец из колючего кустарника молодые джигиты во главе с Жанай-султаном. Они оказались вместе, конь к коню, перед страшными пушками на холме, - девушка и юноша. Именно эта их отчаянность так подействовала на казахское войско, что в один миг даже раненые поднялись с земли и схватились за оружие.

- Аблай!.. Кабанбай!..

- Уррах!..

В едином страшном порыве устремились вперед батыры и джигиты всех родов, племен и жузов:

- Аблай!

- Атыгай!

- Акжол!

- Каракипчак Кобланды!.. Уррах!..

- Кабанбай!.. Аблай!..

- Аблай! Аблай! Аблай!

Сам султан Аблай с отрядом закованных в латы батыров устремился в атаку, и прислужники на холме стали быстро сворачивать походный шатер контайчи. Дрогнуло и поплыло к заходящему солнцу хвостатое джунгарское знамя с черным шуршутским драконом на желтом шелке...

Больше половины джунгарского войска было уничтожено в этом кровопролитном сражении. Два месяца продолжалась эта война, и впервые со "времени великого бедствия" джунгарские тумены терпели поражение за поражением. Аблай освободил крепость и урочище Жана-Курган, являющиеся ключом к Туркестану, и медленно продвигался к древней казахской столице, сметая на пути джунгарские заслоны. Разъезды батыра Баяна появились уже на берегах Таласа, предвещая скорое освобождение от джунгарского ярма родам и племенам Большого жуза, а также киргизским кочевьям. Богембай-батыр между тем взял Созак и Сайрам. А Джаныбек-тархан гнал джунгарских завоевателей с казахских и каракалпакских земель в Приаралье, контайчи Церен-Доржи запросил мира...

И Аблай пошел на этот мир. Утомленное, потерявшее более половины своего состава, войско нуждалось в отдыхе. К тому же это было ополчение, и у каждого джигита в далекой Сары-Арке были свои хозяйственные дела. Отбросив джунгар и устранив угрозу нового нашествия, люди думали теперь о том, как прокормить себя и семью в наступающую зиму.

Целый месяц находились в ставке Аблая семь доверенных послов контайчи Церен-Доржи. После долгих переговоров они от имени контайчи согласились передать хану Среднего жуза Абильмамбету уже освобожденные казахские города Созак, Сайрам, Манкент и Чимкент, а в течение зимы обсудить вопрос о полном возвращении казахам Туркестанского вилайета с крепостью Туркестан и пригородами. Возвращались также огромные территории по рекам Сейхундарье и Таласу, а на оставшейся под управлением контайчи казахской земле значительно понижались поборы и налоги с местного населения. Еще только год назад контайчи бы зло рассмеялся, если бы казахские вожди предложили ему такие условия...

- Война в этом году закончена! - многозначительно сказал Аблай, распуская по домам ополчение.

Сам он в сопровождении доверенных людей и видных батыров направился в Созак, где находилась пока ставка хана Абильмамбета. Там в честь успешного окончания войны был устроен, как водится, грандиозный пир. Но в самый разгар его на радостного Аблая, словно гром среди ясного неба, обрушилась страшная весть. Расталкивая стражу, в зал дворца созакского хакима, где проходил пир, ворвался молодой Котеш-жырау. Сев в стороне, он заиграл на своей домбре заунывную, хватающую за сердце мелодию.

- Почему столь жалобна твоя музыка, мой жырау? - спросил Аблай, неожиданно побледнев. - Здоров ли мой сын Жанай?

Юный Котеш наклонился к домбре, словно прислушиваясь к ее голосу, и запел:

Кто обрадуется в степи закату ясного солнца?

Кто обрадуется среди людей убийству белого лебедя?..

Закатился, как ясное солнце, пал на землю, как раненый

лебедь

Твой сын Жанай, сраженный джунгарской стрелой!..

В наступившей тишине слышно было, как плачет жырау, который дружил со своим одногодком - Жанаем. За спиной его украдкой утирал слезы великий правдолюбец Олжабай-батыр, воспитавший султана Жаная...

Праздник не удался, и султан Аблай, безмерно любивший убитого из засады сына Жаная, от горя заболел. Словно обвиняя Олжабай-батыра в том, что тот не уберег сына, султан не предложил ему остаться. Из далекой Сары-Арки приехал сам Казыбек-бий, по прозвищу Гусиный Голос. Из Старшего жуза, многие роды которого были благодарны Аблаю за освобождение от джунгар, приехал Толе-бий, а из Младшего жуза - Бала-бий. Приезд трех столь значительных людей из всех жузов для передачи соболезнования обычному султану по поводу гибели сына означал негласное признание его всеобщем вождем в этой войне.

Верный себе, Аблай, при понятной горечи от потери сына-любимца, не преминул использовать и это событие в интересах своего пути к ханскому трону. Именно об этом сказал прямо в глаза ему в своей песне известивший султана о принятом решении Татикары-жырау.

Долго совещались между собой

Люди трех жузов,

Пока не пришли к согласию

О том, что быть тебе ханом!

Но слишком долга и глубока твоя грусть.

Неужто всех наших погибших сыновей

Променял ты на одного своего, мой хан?

Да отрубите тогда хвост коня, связывающий нас с ними!..

Садитесь на пятнистых коней

И дотла разорите такого хана-себялюбца!..

- Да, ты прав, мудрый жырау! - только и сказал Аблай.

А на следующее утро к нему неслышно вошел юный Котеш-жырау, присел на корточки, тронул струны домбры. И не запел, а вдруг заплакал.

- Что с тобой, мой смелый жырау?! - всполошился Аблай.

- Олжабай-батыр... умер...

И Котеш-жырау рассказал, как это произошло... Они ехали вдвоем по ночной степи и вдруг услышали песню. Хорошая эта была песня, но не казахская, а джунгарская. Тем не менее Олжабай-батыр тут же повернул коня к виднеющемуся костру.

- Это джунгары! - шепнул ему Котеш-жырау.

- Ничего, уже ведь мир... - ответил батыр. - И они поют хорошую песню!..

В тот же миг прилетевшая из тьмы стрела пробила горло Олжабай-батыра. Кони взвились на дыбы и унесли их от певших во тьме джунгар. Взявшись рукой за торчащую в горле стрелу, Олжабай-батыр хрипло сказал:

- Ничего, мой жырау, говорят, что в седьмом поколении мы повторяемся... Может быть, повторится и моя любовь к песне!...

С этими словами он вырвал из горла черную стрелу, и кровь брызнула фонтаном на коня, на землю, на кусты вокруг, с ног до головы забрызгала Котеша-жырау...

Только теперь султан Аблай посмотрел на Котеша и увидел, что юный правдолюбец-жырау весь забрызган яркой кровью.

- Да, он любил песни! - сказал Аблай.

Потом султан Аблай встал с постели и велел подать ему латы и оружие...

А через семь поколений в роде каржас родился мальчик, которому по свято хранимой традиции дали имя предка-батыра, больше всего на свете любившего песни. И мальчик этот стал поэтом...

II

В 1745 году умер контайчи Галден-Церен. Но еще за два года до его смерти правителем Джунгарии стал его средний сын Церен-Доржи. При нем усилилась та кровавая борьба за власть, которая всегда была свойственна этой стране. В конце 1753 года, убив своего брата Церен-Доржи, великим контайчи стал Лама-Доржи, которого тут же ухватил за горло его племянник Амурсана. Аблай быстро использовал ситуацию в своих интересах. То он помогал родившемуся от казашки Амурсане, то принимал сторону Лама-Доржи. В результате этих междоусобиц и казахских походов Джунгария истекала кровью. В конце концов, пользуясь поддержкой чиновников нового малолетнего маньчжуро-китайского императора, великим контайчи стал Амурсана.

Но дни Джунгарии были сочтены. В Поднебесной Срединной империи сменилась династия, но политика осталась все той же.

Только что завоевавшие Китай и утвердившие на троне свою династию Цинь маньчжурские феодалы, объединившиеся с самыми реакционными китайскими деятелями, как бы вдохнули новые силы в древнюю захватническую политику Китайской империи. На протяжении более чем века планомерно теснившая джунгарские племена и натравливавшая их на казахов китайская и затем маньчжуро-китайская правящая верхушка решила, что пришла пора действии. Казахи и джунгары, по ее представлениям, достаточно обескровили друг друга. Пришла пора убирать с арены "раненых тигров". Это следовало сделать поскорее, пока занятая своими внутренними неурядицами Россия не могла еще в полную силу вмешаться в центральноазиатские дела...

Воспользовавшись как предлогом очередным столкновением джунгарских племен с непрерывно теснившими их китайскими войсками, огромные маньчжуро-китайские армии под командованием генералов Фу Де и Чжао Хоя вторглись в Джунгарию. Это не была обычная война. За два месяца полчища захватчиков, многократно превосходящие в численности разрозненные джунгарские отряды, по существу уничтожили целый большой народ и государство. Джунгары специальным приказом были объявлены вне закона, и автоматически уничтожался всякий человек, будь то древний старик или только что родившийся младенец. Свыше миллиона человек было безжалостно истреблено в результате этого страшного похода. Остатки джунгар бежали к своим недавним врагам, в Казахскую степь...

Контайчи Амурсана бежал под защиту Аблая. Здесь его приютили родственники матери-казашки, которых лишь вчера он намеревался разорить и ограбить. Аблай выделил ему скот, поставил юрту и назначил правителем небольшого улуса, в который объединились уцелевшие от китайского разгрома джунгары-торгауты. Вскоре он умер от оспы, которая вместе с китайскими отрядами пришла в Казахскую степь.

Джунгария перестала существовать. Долгие месяцы еще кружились над бывшими кочевьями по ту сторону гор тучи черного воронья да ветер приносил с востока едкий запах мертвечины. И притихли вожди и бии казахских родов и племен, прекратили на время свои усобицы, понимая, какая беда грозит с востока. Если раньше между Китаем и казахскими ханствами находились джунгарские кочевья, то теперь жаркое дыхание кровавого дракона достигло уже казахских земель...

В третий раз беспорядочно бежали через перевал Алтын-Эмель обезумевшие солдаты знаменитого маньчжурского военачальника Фу Де. Это были пехотинцы, опытные и хорошо вооруженные. Но когда на камнях ущелья спешивалась быстрая конница Аблая и крепкие джигиты выставляли перед собой длинные закаленные пики, китайские солдаты были бессильны что-либо сделать. А пока они возились у перегородившей ущелье живой стены, пробравшиеся через головокружительные пропасти казахи-горцы, которые издавна охотились тут с учеными орлами и соколами, сбрасывали на головы шуршутов целые гранитные скалы.

Да, уже не джунгарские нойоны, а регулярные императорские войска вошли в пределы древней страны казахов. Поднебесная империя всегда считала себя центром мира, и поэтому для ее войска не существовало границ. Просто Сын Неба - император - послал своих послушных слуг на свою окраину наказать каких-то строптивых дикарей-кочевников.

Когда в третий раз побежали шуршуты, Аблай уже не очень радовался. Так было уже два раза, и оба раза новые китайские полчища однообразными серыми колоннами выплывали из ущелья, будто и не было никакого побоища. Это было похоже на муравейник в Сары-Арке: сколько ни топчи ногами, все новые и новые муравьи вылезают на поверхность. Где взять огонь и воду на бесчисленный шуршутский муравейник? А батыр Дербилай, начальник ертоулов, доложил только что: с той стороны гор приближается новая китайская армия под командованием полководца Чжао Хоя.

Ни в какое сравнение не идет шуршут-кавалерист на своей кургузой лошаденке с казахским джигитом, но когда на одного джигита приходится десять или двадцать таких вояк, то не хватит силы в руках столько раз поднимать дубину. К тому же не кавалерией опасны армии богдыхана, а пехотой - упрямой, настойчивой, не считающей потери.

Все нужно сделать для того, чтобы не дать соединиться этим двум китайским армиям, но для этого следует перелететь на ту сторону гор. И если не сделать этого, то под знаменем шуршутского дракона придет такое несчастье на казахскую землю, что раем покажутся прошедшие "времена великого бедствия". Пример джунгар перед глазами. Но что можно сделать, если сама судьба против. Белый верблюд перед этим походом лежал в каком-то сомнительном положении!..

С самого начала боя в ущелье Аблай не мог избавиться от этой навязчивой мысли. Белый верблюд появился у него после джунгарского похода, во время которого погиб его любимый сын - первенец Жанай. В то утро все еще не оправившийся от горя Аблай вышел из своей юрты и увидел стоящего на краю аула необычного белого верблюда. Он был огромен, снежно-белая грива его длинными космами свисала до самой земли. Верблюд не испугался, а лишь скосил глаз, когда султан подошел к нему. Ноздри животного были еще целы - не проткнуты погонщиками, а на горбу не было следов хома - особой пристройки для вьюков. По всему угадывалось, что это дикий дромадер-аруана. Когда Аблай поднял руку, верблюд вдруг взметнулся и побежал.

А на следующее утро Ак-бура - "Белый верблюд" был на том же месте, словно ждал пробуждения безутешного Аблая. И Аблай, как всякий кочевник, не мог не связать это событие с гибелью сына. Всю следующую зиму появлялся при султанском ауле этот верблюд, и в эту зиму ни одного козленка не задрали волки в султанских стадах. Год выдался на редкость удачным, и это тоже связывали с Ак-бурой...

А уж весной белый верблюд показал всю свою силу... Султан Аблай решил снова выступить против джунгар. Но созванный им совет биев и вождей родов и племен так и не мог прийти к единому мнению: против кого направить боевую конницу - против прииртышских джунгар-торгаутов или против приилийских ойротов. И вот тут пришел черед белого верблюда. Так, во всяком случае, рассказывает предание. Выйдя утром из юрты, Аблай увидел, что белый верблюд лежит головой не на запад, как обычно, а на восток: "Что бы это значило?" - подумал султан и вспомнил о том, что с верблюдом пришла к нему удача. Он выступил с войском в том направлении, куда указывала голова вещего верблюда, и поход получился на редкость удачным.

С тех пор, куда бы ни отправлялся султан Аблай, за ним всегда вели в поводу белого верблюда. Трудно сейчас сказать, искренне ли верил султан в таинственную силу Ак-буры. Но в преданиях о том времени белый верблюд султана Аблая занимает достойное место. Рассказывают, что однажды Аблай выказал строптивость перед ниспосланным ему судьбой верблюдом. "Неужто от этого животного зависит моя судьба!" - воскликнул он как-то и повел войско в противоположном указанному лежащим верблюдом направлении. Нечего и говорить, что войско попало в ловушку и еле спаслось от разгрома, да и то благодаря присутствию в нем все того же Ак-буры.





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 249 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.02 с)...