Есенберлин 14 страница. - Вера в счастье - это челн, который проносит джигита через бурные и широкие жизненные реки

- Говори, батыр!

- Вера в счастье - это челн, который проносит джигита через бурные и широкие жизненные реки. Когда сильна она, то и в сердце у джигита горит огонь храбрости, и конь джигита не спотыкается. А счастье мое целиком в ваших руках, мой повелитель-хан...

- Говори до конца батыр!

- Если вы снизошли до того, чтобы выслушивать сына рабыни, то я выскажусь до конца. Довольны ли вы моей службой в вашем войске? Равны ли мои дела ратным делам других воинов, какого бы высокого происхождения ни были они?!

- Клянусь Богом, вы с покойным братом всех превзошли в минувшей войне! - вскричал нетерпеливо хан Есим. - Только говори поскорее, батыр!

- Я услышал святые слова из ваших уст, мой хан. Вот моя рука и мое сердце. Отдайте мне в жены вашу невестку Акторгын!..

Молодой хан вздрогнул и покраснел, словно кто-то дал ему пощечину. Он даже отшатнулся от неожиданности:

- Эй... что ты там мелешь?!

- Вы Богом поклялись, что я не хуже других, мой хан!..

Смуглое лицо молодого хана стало чернее ночи. Он мотнул головой, словно дикий жеребец, на которого нежданно-негаданно набросили аркан. Разумеется, нет такого закона в степи, по которому вдова уходит в могилу вслед за умершим. И не останется навеки вдовой жена хана Тауекеля. Но она ведь ханская невеста. Можно ли допустить, чтобы она вышла замуж за сына рабыни. Весь мир станет говорить о таком несмываемом позоре!

- Акторгын, твоя невестка, мой хан, тоже умоляет тебя об этом! - сказал Туяк-батыр.

- Значит... значит, вы стакнулись еще до смерти моего высокого брата! - Есим-хан говорил теперь холодно, и глаза его смотрели куда-то вдаль. - Тогда вы будете наказаны в тройне!

- Это не так, мой хан!

- Молчи, раб!

Нет, не таким уж плохим и жестоким человеком был молодой хан Есим. Но неслыханной наглостью показалась ему просьба какого-то безродного батыра о том, чтобы породниться, хотя бы косвенно, с ним, потомственным тюре... И еще одно обстоятельство примешалось к его гневу. Дело в том, что молодой хан сам исподтишка посматривал на красавицу вдову, предвкушая разделить с ней ложе. Она была красавицей, его невестка, и он решил про себя взять ее по закону себе в жены, несмотря на разницу в возрасте. На десяток лет старше хана была Акторгын, но рядом с ней тусклыми пятнами казались все другие красавицы...

Бешено забился, зазвонил серебряный колокольчик в ханской руке. Вбежала стража.

- В зиндан его... Под землю!

Весть о том, что прославленного батыра и военачальника бросили в смрадный зиндан на черной площади позади ханского дворца, мигом облетела весь Туркестан. К вечеру об этом знали уже во всех прилегающих аулах, а через три дня про это говорила вся Казахская степь.

Акторгын заплетала свои чудные косы, когда вбежавший мальчик-слуга сообщил ей о том, что батыра Туяка повели в цепях на черную площадь. Она побледнела, схватившись за сердце, но тут же взяла себя в руки:

- Призовите батыра Жолымбета!

Он приходился ей дядей, батыр Жолымбет, командовавший лучшим отрядом батыров из Младшего жуза. Акторгын поняла, что просить у хана прощения она не станет. Да и ни к чему хорошему это не приведет. По неписаным древним законам она до конца своих дней должна принадлежать этому мальчишке-хану. На его стороне право и суд аксакалов. Другое дело, что более умный и опытный хан ни за что не пошел бы на разрыв с народными батырами, на прямой разрыв с ней, а следовательно, со всем Младшим жузом ради своей прихоти. Что, кроме мимолетной страсти, может внушить она, которой уже за тридцать, этому юному хану... Кроме того... кроме того, сдержанный, полный скрытой мужской силы взгляд батыра Туяка достиг ее сердца. И когда, подставляя большую руку, он помогал ей сходить с коня, ей никак не хотелось отрывать колено от этой руки!...

- Нечего ждать милости от этого хана... - сказала она вошедшему батыру Жолымбету. - Я сейчас же должна уехать на родину. Нужно скрыться, пока твои джигиты стоят еще в городе. А ты, кажется, приходишься другом батыру Туяку. Кроме того, ты - мой дядя. Вырви его из зиндана, пока будут гнаться за мной. Пусть нашу судьбу с ним решат бии страны Ногайлы!

Батыр Жолымбет и не мог поступить иначе. Акторгын после смерти Хакназара была отдана в жены Тауекель-хану как залог верности всего Младшего жуза Белой Орде. Теперь в ее лице был оскорблен весь Младший жуз. Как могли воины этого жуза пройти мимо такого оскорбления! Что же касается Туяк-батыра, то, снимая голову, по волосам не плачут. Освободив его из зиндана, Жолымбет-батыр получал поддержку всех неродовитых батыров орды, всего простонародья. А это в той смутной обстановке, которая создавалась в степи, огромная сила. Так или иначе, а именно "черная кость" сорвала поход хана Тауекеля на Бухару...

А главный виновник скандала - батыр Туяк сидел в это время в темной каменной яме с узким отверстием в потолке и лишь время от времени позвякивал тяжелыми цепями... началось все с того самого момента, когда Акторгын решительно надела кольчугу покойного мужа, села на его коня и бросилась в бой. Тогда впервые он и помог ей сесть в седло, подставив под колено свою ладонь. Он сразу почувствовал вдруг теплоту этого округлого колена и поднял глаза. Женщина смотрела на него откуда-то с неба, и глаза ее были ярче звезд... Потом он десятками отбрасывал пики, нацеленные в ее грудь, одним взмахом своей страшной сабли отметал замахнувшихся на нее врагов. После боя он опять помог ей сойти с коня...

По приезде в Туркестан во все сорок дней тризны он не видел ее ни разу. Зато на сорок первый день к нему подошел мальчик и сказал, чтобы батыр следовал за ним. Туяк-батыр пошел, ни о чем не спрашивая. И не удивился, когда увидел себя в комнате Акторгын.

- Сможешь ли ты за один день объездить для меня коня? - спросила его Акторгын, и он как во сне кивнул головой, еще не веря своему счастью. В древнем сказании говорилось о том, что царица, прежде чем отдать свое сердце простому безродному джигиту, испытывала его таким образом. Это был открытый знак благоволения женщины к мужчине, и требовалось немало мужества, чтобы решиться на такое. Впрочем, мужества Акторгын было не занимать...

Конь был громадный красавец семилетка, но совершенно дикий, присланный ей в подарок от башкирской родни. На рассвете Туяк-батыр вскочил на него, обхватив своими могучими коленями, и конь с бешеным ржанием вынес его степь. К вечеру батыр возвратился верхом на тихом послушном коне. Когда подошедшая Акторгын при помощи Туяк-батыра вставила ногу в стремя - конь не шевельнулся.

- Благодарю тебя, мой батыр! - сказала она.

Поздним вечером мальчик пришел за батыром и повел его темными переходами в малый ханский дворец. Там его встретила женщина-мамка, приехавшая с ханшей из страны Ногайлы. Она провела его к маленькой двери и осталась снаружи. В полутьме батыр увидел протянувшиеся к нему белые руки:

- Подойди, мой батыр!

Он подошел не дыша, и она прикоснулась к нему тонкими пальцами.

- Чего ты просишь, батыр, за то, что усмирил моего коня?

Он продолжал молчать, не в силах выговорить ни слова.

- Ладно, дай я поцелую тебя за это!...

Она приподнялась на носках, но достала лишь до груди батыра. Как в чудном сне послышался ее серебристый смех:

- Что же ты не подставляешь руку, мой храбрый батыр?

Тогда он подставил большую ладонь, как делал это, когда ей надо было садиться в седло. Она встала на его ладонь горячим обнаженным коленом и дотянулась до его губ. Все пошатнулось и закружилось вокруг, комната, дворец, степь, вся его жизнь. И до самого утра не отпускала его она...

Акторгын забеременела, но просторная шелковая одежда, принятая при ханском дворе, и недосягаемость знатных женщин для нескромных взглядов помогли ей скрывать это несколько месяцев до повторной, главной тризны по Тауекель-хану. Теперь же все раскрылось, и только бегство могло спасти ее от позора...

- Или смерть, или Туяк-батыр! - сказала она своему дяде Жолымбет-батыру при прощании.

Глухой ночью небольшой конный отряд джигитов Младшего жуза подъезжал к западным воротам Туркестана.

- Кто такие и по чьему повелению? - спросил начальник стражи.

По моему приказу! - сказал, выехав на свет, Жолымбет-батыр, и начальник стражи почтительно отступил к воротам. Отряд с подсменными конями в поводу поскакал в ночь. Посредине его мчалась на белом коне закутанная в чапан Акторгын...

Разъяренный хан Есим утром снарядил погоню. Но он и сам понимал, что это бесполезное дело. Зато хан приказал получше стеречь в зиндане Туяк-батыра. Ему доложили, что ночью его пытались освободить. Не удалось это лишь потому, что узника с вечера перевели в другую яму, под самой стеной дворца...

Вместо Туяк-батыра на помощь хану Абдрахману в Восточный Туркестан хан в этот день направил батыра Жолымбета...

Не прошло и полугода, как батыр Жолымбет вернулся с победой. Но сражаться ему пришлось не с кашгарскими братьями хана Абрахмана, а с более серьезным противником. Подталкиваемые китайскими советниками, джунгарские отряды как раз совершили кровавый набег на семиреченских казахов и киргизов. Отягощенные добычей, они возвращались через границу, когда на них неожиданно обрушился пятитысячный отряд Жолымбет-батыра, рассеял воинов, освободил пленных и захватил много добра. Шесть месяцев его джигиты не получали никакой платы за службу, и батыр самолично распорядился разделить между ними и ханскую военную долю. Об этом не преминули донести Есим-хану, вдесятеро преувеличив при этом сведения о количестве захваченной добычи. Хан разгневался на батыра. Но самое главное случилось в день возвращения отряда. Именно в этот день оказалось пустой каменная яма, в которой сидел Туяк-батыр. Стража показала, что это воины Жолыбет-батыра ночью выкрали арестанта...

В тот же день - день возвращения из тяжелого похода - батыр Жолымбет был закован в цепи и брошен в ту же яму, где сидел перед этим Туяк-батыр. По всей степи прокатилась весть о том, что славному батыру готовятся снести голову...

На этот раз Жиенбет-жырау сам пришел в ханский дворец. Так было принято в степи, что признанный певец имел право прийти к хану в любое время. Тем более это было дозволено Жиенбету - вещему певцу покойного хана Тауекеля. Ждать уже не приходилось, потому что на главной площади Туркестана, напротив ханского дворца, все было готово для казни батыра Жолымбета. Понимая, что могут произойти волнения, хан Есим приказал своим телохранителям оцепить площадь...

- Добро пожаловать, великий певец! - сказал с нескрываемой насмешкой молодой хан, сразу понявший, зачем приехал жырау. - По всему видно, что ты очень спешил. Все ли во здравии на твоей родине?..

Ни слова не ответил гордый жырау хану, лишь взял домбру и запел:

Там, где власть порождает одну лишь жестокость,

В страхе прячется мудрость, мой хан...

Нет, не к добру приносишь ты своим чувствам

В жертву батыра...

Вспомни, что ты - хан,

А тигроподобный Жолымбет не одинок на свете.

Род Бай-улы с двенадцатью ветвями за его спиной,

И каждая ветвь затоскует по убитому тобой батыру!..

Если же плачешь ты по своей части добычи,

То мы возместим тебе втройне твою часть.

В остальном мы надеемся только на Бога!..

Даже молодой и горячий Есим-хан понял, какая угроза таится в словах жырау.

- Ты хорошо поешь, мой жырау, но надо бы раньше поздороваться! - сказал он.

Жиенбет преклонил колено, как воин:

- Здоровья и благополучия тебе и нашему большому ханству, мой повелитель!

Глаза Есим-хана сверкнули:

- Ладно, мой жырау... Дарю тебе жизнь батыра Жолымбета!

- Славлю твою ханскую мудрость, мой повелитель! - сказал с облегчением жырау. - Сейчас ты показал всей степи, что недаром подняли тебя на белой кошме. "Есим" назвали тебя при рождении, что означает "мудрость". Значит, родители твои не ошиблись в выборе имени. Самая высокая ханская смелость и заключается в том, чтобы не бояться быть мудрым!

Да, именно таким был этот "Большой Есим", как называли его в народе, - достаточно умным, вспыльчивым, но отходчивым. Таким он и остался в песнях жырау.

- Зачем ты рассказал об этом, жырау? - спросил Аблай, когда вещий певец закончил свой рассказ о Есим-хане.

- Может быть, завтра поймешь ты это! - загадочно ответил Бухар-жырау.

- Но завтра праздник в честь моего сына.

- Тот, кому дана власть, и в праздники должен оставаться мудрым!

И вот наступило утро...

Аблай продумал каждый поворот предстоящего праздника, каждый свой жест и слово, которое он скажет на нем. В просторном черном плюшевом кафтане, наброшенном на плечи, в собольей шапке, он вышел из своей личной юрты и без прищура посмотрел на чистое солнце. Погода благоприятствовала празднику. Окинув взглядом живописные окрестности, Аблай уже сделал шаг к почтительно застывшему юноше с медным кумганом в руке и расшитым полотенцем на плече, но вдруг насторожился и застыл, как коршун, увидевший добычу.

Два всадника на взмыленных конях вылетели из оврага за горой и полетели наискосок, словно кобчики, едва касаясь верхушки трав. Потом они круто повернули к белым юртам, и донеслось извечное степное: "Тревога!.. Враг идет!"

На подходе они разделились. Один из всадников, с простой белой повязкой на голове, поскакал к туленгутам, а другой, в белом верблюжьем чекмене и капюшоне, осадил коня у самых ног Аблая. Соскочив с коня, он откинул капюшон и встал на одно колено. Это был совсем молодой джигит с красивыми густыми усиками над ярко очерченным ртом.

- Пять тысяч аргынских всадников уже в переходе отсюда! - закричал дозорный-ертоул.

- Слышал ли ты их разговоры? - спросил Аблай, даже не шевельнув бровью.

- Да, мой султан... Они злы, как одичавшие собаки. Говорят: "Едем, чтобы отсечь голову Аблая за смерть Ботахана!"

- Кто их ведет?

- Бекболат-бий - старший сын Каздаусты-Казыбека.

- А где сам великий бий?

- Они говорили между собой, что он болеет с самой весны. Чем болеет, я из камышей не расслышал. Они лишь сказали, что сделался он "весом с копыто тулпара". Зато Бекболат полон гнева и торопит их!..

- Если ускорят они свое движение, то когда их можно ожидать здесь?

- К полудню! С ними еще этот...

Ертоул потупился, не решаясь говорить.

- Кто!.. Говори, ертоул!

- Батыр Олжабай со своим приемышем Котешем-жырау...

Султан Аблай невольно повернул голову. О, это уж серьезно, если правдолюбец Олжабай с ними!.. Батыр Олжабай из рода каржас прославился тем, что, дожив до сорока, так и не мог окончательно решить: кем ему стать - батыром или жырау. Собственно говоря, он уже добрых двадцать лет был одним из самых храбрых батыров Среднего жуза, и не было ни одной серьезной битвы с джунгарами, в которой бы он не участвовал. Но, кроме того, Олжабай знал наизусть все степные сказания от времени легендарного Коркута до наших дней. Полстепи мог проскакать он на своем пегом иноходце, если узанавал, что в каком-то ауле появился новый интересный сказитель-жырау. Речь его была пересыпана примерами из древних былин и сказаний, а каждое слово - свое, казахское, или арабское, персидское, русское - он проверял на слух, многократно повторяя и находя древние, общие для всех народов звучания. Больше всех других подтверждал он принятое в степи мнение, что аргынов издревле тянет к науке и искусству.

Но так уж сложилась жизнь Олжабай-батыра, что лишь только брал он в руки домбру, чтобы сложить что-нибудь самому, как прилетал на взмыленном коне какой-нибудь джигит иуведомлял что джунгары опять набежали на соседнее кочевье и родственники просят его помощи. Отказать в таких случаях батыр не мог. А каждое лето он с другими воинами вливался в постоянный отряд Аблая, с которым совершал длительные походы против джунгар. Когда молодой Аблай попал в плен, Олжабай отбился от насевших на него трех джунгар и ускакал в степь.

Однако, несмотря на возраст, батыр Олжабай всем и каждому говорил, что скоро забросит свой меч-алдаспан и станет ездить по степи как простой жырау. А пока что он свою любовь к искусству выражал тем, что покровительствовал и помогал всем большим и малым жырау на две тысячи верст вокруг. При нем всегда проживал какой-нибудь способный подросток, который вскоре обязательно становился известным жырау. Вот и теперь с ним живет сирота-приемыш Котеш, который своим звучным пением и хорошей памятью затмевает уже многих видных сказителей.

Возможно, за свои чудачества или за великую любовь к правде и справедливости в любом казахском ауле этот высокий, стройный батыр с опущенным до плеч черным айдаром и всегда задумчивым лицом вызывал к себе невольно почтение. Верным помощником был он всегда султану Аблаю в битвах с джунгарми, и слово его вдохновляло людей. И вот теперь Олжабай-батыр идет сюда с теми, кто хочет крови Аблая!

Это, наверно, и привело Аблая к необычному решению.

Аблай кивнул головой, подошел к прислужнику и подставил руки под чистую сверкающую струю подогретой воды. Помывшись, он обтер полотенцем руки, шею, лицо, бросил использованное полотенце на дощатый помост и круто повернулся к своему слуге, ожидавшему приказаний:

- Бей в дабыл! Все, кто называет себя мужчиной, пусть через время, равное дойке кобылы, будут здесь!

В тот же миг два здоровенных полуголых джигита ухватились за деревянные колотушки на длинных ручках и принялись равномерно ударять ими то в громадный, до отказа надутый воздухом бычий желудок, висящий на шесте, то в два небольших барабана-даулпаза. Время было военное, и боевые кони у джигитов были всегда привязаны к главному поясу юрты или, стреноженные, паслись неподалеку. Надеть оружие и вскочить на них было делом нескольких минут. Послышался молодецкий посвист, заклубилась пыль со всех сторон, женские встревоженные голоса отозвались из-за юрт.

Эта была не случайная тревога. Как и бывает чаще всего среди кочевников, распря произошла тоже во время праздника. Люди племени каракесек справляли богатую тризну по одному из своих вождей. Как повелось издавна, на тризну съехались многие знаменитые люди всех трех жузов. Среди них был, конечно, и Аблай со своими лихими туленгутами.

Все было как водится: конная байга, борьба палванов "казакша -курес", стрельба из лука по мешочку с золотом, а в самый разгар пиршества возле Аблая оказалась толпа остроязычных народных шутов-скоморохов, без которых не обходился ни один праздник в степи.

- А что сделал бы султан, если бы сбили с него шапку? - весело закричал один из них.

- Не успела бы она долететь до земли, как слетела бы и голова того, кто решился бы на это! - ответил другой.

- А я решусь!

И с этими словами скоморох-шаншар взмахнул плетью и как бы невзначай сбил с Аблая шапку. Султан и ухом не повел.

- Правду говорят, что в большом пиру большое опьянение! - сказал он, так и не подняв шапки.

Зато когда в следующем году царский генерал Киндерман устроил первую ярмарку в только что отстроенном городе при урочище Кзыл-жар, названном вскоре Петропавловском, и на нее прибыла большая группа людей из племени каракесек, султан Аблай, которому принадлежали здешние места, велел задержать двух единоплеменников оскорбивших его некогда скоморохов, а именно Жаная и Ботахана. Люди вспомнили, что эти двое смеялись особенно громко над униженным султаном.

- Но ведь эта была обычная шутка - пробовали урезонить султана приближенные и друзья. - Покажи широту характера и понимание смешного, наш султан!

- Горе султану, который понимает шутки! - ответил очень серьезно Аблай и велел бросить одного из задержанных, Ботахана, в вырытую специально для этого могилу.

Несколько дней пролежал в могиле, откуда нельзя было вылезти, Ботахан, а когда Аблай пришел и сказал, что тот может "вылезти из могилы", оскорбленный и униженный Ботахан ответил: "Человек, однажды попавший в могилу, никогда не выходит оттуда". И с этими словами он вспорол себе ножом живот.

И вот теперь все мужчины племени бесмейрам сели на коней, чтобы отомстить за своего земляка. Ертоул Аблая не успел увидеть всего. По дороге к бесмейрамцам примкнуло еще несколько групп обиженных в разное время Аблаем простых людей из других племен, и приближающийся отряд насчитывал не менее пяти тысяч всадников. Все они горели жаждой мести.

Триста джигитов выстроились на майдане перед султанской юртой. Это и было войско Аблая. Правда, все джигиты были закаленными воинами, потому что не проходило года для них без войны. Но разве совладать небольшому отряду с целым войском? И тогда Аблай сказал:

- Мы уходим...

Сразу зашумели старики, женщины, дети:

- А что же будет с нами? Куда мы денемся от гнева Бекболата и его людей? Горе нам!..

- А вы угощайте гостей бесбармаком и кумысом, - Аблай указал на дымящиеся в стороне котлы. - Вон сколько наварено всего. Как-никак, а все мы - родичи. Нехорошо встречать родственников без угощения!..

О, это был ход, достойный Аблая! Нет, он и не думал позорно бежать. Все оставлено было на своем месте. Так же величественно, как и прежде, стояли белоснежные юрты. Постельные принадлежности и домашняя утварь были опрятно убраны, как перед гостями. В огромных котлах варилось жирное мясо. Весь скот находился при ауле, а не на пастбище. А в ауле ожидали врагов лишь дряхлые старики, женщины и дети...

Знал людей султан Аблай! Разъяренная толпа, которую представляло из себя подошедшее войско, при виде мирного аула сразу же умерила свой пыл. Как и везде, нашлись мудрые люди, которые объяснили происходящее как добровольное признание своей вины султаном Аблаем. Усталые, проголодавшиеся джигиты обрадовались гостеприимству и быстро подружились с варящими мясо жителями аула. У кого же поднимется рука на тех, кто встречает тебя вкусной едой и улыбкой!

А когда джигиты утолили первый голод, на окраине аула слез с коня султан Аблай. С ним был только его соратник из племени балта-керей батыр Турсунбай. Один из врагов-гостей, двоюродный брат погибшего Ботахана знаменитый стрелок Капан-мерген, установил свой шити-мултук, то есть "мушкет с сошками", и начал прицеливаться. Но тут прогремел голос Бекболата:

- Дело об убийстве свободного казаха решается обществом!.. И Капан-мерген нехотя встал с колена.

А султан Аблай медленно шел через толпу, приветствуя, как положено, всех знакомых. Если учесть, что в степи люди на тысячу верст вокруг знают друг друга в лицо, то незнакомых ему людей здесь не было...

И вдруг из толпы выскочил парень с украшенной перьями филина домброй и громко запел:

О Ботахан, безвинная жертва, спроси у убийцы,

За что на тебя обрушил он свой неправедный гнев?

Мой султан, поскандаливший со своими подданными,

Мы пришли, чтобы кровью твоей омыть наше горе!

И вот догорает построенный тобой дом, Аблай...

Но, прежде чем заплатишь за все, отвечай:

В чем провинилось перед тобой племя мейрам?...

Что убил одного, а другой у тебя в неволе?..

На суд приведи ты оставленного тобой в живых Жаная.

Или дети твои останутся сиротами, а жены - вдовами!..

Это пел Котеш-акын из племени суюндик, и песня его сохранилась в веках. Семнадцать лет всего исполнилось ему, и большой честью для него было выступить от имени народа с обвинением старого султана Аблая.

Здесь же, на майдане, в окружении многотысячной толпы, начались речи биев, представляющих стороны. Аблай без препирательств признал свою вину и, как простой смертный, заплатил за смерть Ботахана как за смерть трех взрослых мужчин - три раза подевять голов разнородного скота, коров, коней и овец, трех белых верблюдов и боевого аргамака под седлом с расшитым серебром кафтаном для наследника убитого. Поспорившим между собой - убивать ли сразу или не убивать Аблая - батыру Бекболату и стрелку Капан-мергену султан подарил по аргамаку из своего личного табуна и по собольей шубе с собственного плеча. После этого старшины всех присутствующих родов и племен сели за один дастархан, и началось празднество в честь обряда, совершаемого в этот день над семилетним сыном Аблая. От такого приглашения никто по закону не может отказаться...

Говорят, что Аблай впоследствии не раз утверждал, что народ, как и льва, следует держать в железной клетке. Пусть рычит, мечется, прыгает на прутья, у него все равно не хватит ума просунуть лапу и открыть клетку с внешней стороны, ибо ум и находчивость властителя и есть эти железные прутья.

И еще говорил султан Аблай, что когда народ ранен обидой, то, как на дороге раненого льва, нельзя становиться на его дороге. Нужно успокоить его, покормить и... загнать в клетку. Ибо страшнее всех внешних врагов взволнованный народ.

После необходимых в таких случаях байги, кокпара, стрельбы и айтыса, во время которых совсем позабылись причины прихода сюда такого количества людей, "черная кость" разошлась по своим аулам, делясь по дороге впечатлениями о большом султанском празднике, где они побывали. Послушать их, то получалось, что всех их пригласили на этот праздник радушные хозяева.

Зато все вожди и батыры аргынских племен остались на большой совет. Это и были подлинные гости султана Аблая. Помимо тех, кто уже находился на месте, Аблай пригласил многих других людей из всех близлежащих кочевий Кокчетау, Кара-Откеля, Атбасара и Кзыл-жара. День и ночь прибывали все новые всадники в аул Аблая. Когда родовитые и знатные люди увидели среди них многих неродовитых батыров и просто лихих джигитов из бродячих отрядов, то они поняли, что дело здесь не просто в празднике обрезания.

На второй день праздника султан Аблай позвал всех в свою знаменитую двенадцатикрылую юрту.

- Галден-Церен, мой высокородный тесть, собрал двадцать пять тысяч всадников по ту сторону Иртыша! - сказал он спокойно, тихим голосом, как будто говорил о том, что предстоит еще один пир.

Между тем у сидящих похолодели сердца. Разных возрастов и званий были здесь люди, но у всех было такое ощущение, словно змея поползла по голому телу. Живы еще были страшные воспоминания о "годах великого бедствия". Но если в то время здесь происходили только джунгарские набеги, а основные тумены контайчи пошли к югу, на Туркестан, то теперь ставка контайчи Галден-Церена уже несколько лет находилась как раз напротив основных кочевий Среднего жуза.

Да, уже много лет занимавший трон Срединной империи богдыхан Цзянь-Лун упорно продолжал политику своих предшественников. Кочевье за кочевьем отнимались у разнородных джунгарских племен, а малейшее сопротивление подавлялось в двадцать раз превосходящими джунгар силами регулярной китайской армии, которая хоть и была отсталой для того времени, но тем не менее превосходила в военной технике и стратегии кочевое войско контайчи.

Когда же контайчи предпринимал очередную кампанию против страны казахов, воинственные джунгарские нойоны немедленно получали необходимую поддержку из Китая боеприпасами и продовольствием, прежде всего рисом. Широко практиковался и прямой подкуп золотом наиболее влиятельных нойонов, от которых зависело, в какую сторону направить джунгарские тумены.

Совсем недавно побывал у Аблая Баян-батыр из рода уак-керей, чьи кочевья расположены на самой границе с Джунгарией. Он лишь подтвердил то, что уже знал сам Аблай от своих ертоулов, находящихся в землях контайчи. Галден-Церен ждет удобного момента, чтобы обрушиться на казахов, и надеется на то, что, увидев бесполезность сопротивления, Аблай поддержит его. А Аблай сейчас в Среднем жузе имеет большее влияние, чем сам хан Абильмамбет... Переход Аблая к джунгарам особенно нужен Цзянь-Луну. Если нейтрализуется казахский Средний жуз, то обнажатся русские города. Это необходимо китайским политикам. Рано или поздно должны же встретиться орел и дракон лицом к лицу...

Что думал сам султан Аблай, никто не знал. Сейчас, воспользовавшись праздником по случаю исполнения обряда над сыном, он пригласил на совет всех своих друзей и сторонников, а с враждебно настроенными людьми пришли сюда и принимали участие в совете и его противники. Случилось то, что было необходимо: все наиболее влиятельные люди близких к джунгарам казахских кочевий собрались вместе, чтобы обсудить положение...

- Где же Бухар-жырау?

- Великий провидец давно уже здесь!

Султан Аблай, знающий обычаи и понимавший, что в такие моменты только великий жырау - певец и провидец - может убедить и объединить народ, привстал с подушек на ноги, а когда в проеме юрты показалась рослая, внушительная фигура вещего певца, пошел к нему навстречу и, поддерживая под руку, усадил на подушки рядом с собой.

Ему было шестьдесят лет, знаменитому Бухару-жырау, и происходил он из древнего рода каржас в Баянауле. Вся Казахская степь знала его острый язык и неуравновешенный нрав. Он никого не боялся, вмешивался во все дела и мог бросить обличительные слова в лицо самому хану. Знатные люди побаивались его за это, зато в народе любили и повторяли его острые, соленые шутки. Не в пример многим другим вещим жырау, он держал себя равно со всеми, вне зависимости от происхождения, и это еще больше укрепляло его авторитет.

Бухар-жырау оглядел присутствующих быстрым оценивающим взглядом и сразу заметил, что тут собрались люди, которых уже больше полувека не видели вместе за одним дастарханом. Глаза его сразу повеселели:

- Здравствуйте, светочи мои!