Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Раздел 14



Мемориальное собрание состоялось в конце первого дня нового учебного года, и если возможно оценить успех по количеству мокрых носовых платочков, то организованное мной вместе с Сэйди шоу стало сенсационным блокбастером. Я уверен, что для детей это был катарсис, и думаю, он понравился бы и самой Мими. «Саркастические люди под панцирем обычно скрывают зефир, — как-то сказала она мне. — И я такая же».

Учителя держались почти в течение всего оказания почестей. Это Майк начал пронимать их своей спокойной, чистосердечной декламацией 31 раздела Притчей. А уже когда пошло слайд-шоу под аккомпанемент того смальца из «Вест-Сайдской истории», поплыли уже и педагоги. Порадовал меня, в частности, тренер Борман. Слезами, которые плыли по его красным щекам, и мощными всхлипами, которые с кряхтеньем выныривали из его массивной груди, футбольный гуру Денхолма напоминал мне того, кто всегда занимает второе место в списке любимцев всех ребятишек — утенок Бэйби Хьюи[402].

Этим своим наблюдением я шепотом поделился с Сэйди, вместе с которой мы стояли возле большого экрана, на котором один за одним изменялись образы Мими. Сэйди тоже плакала, но вынуждена была исчезнуть со сцены, спрятаться за кулисами, когда смех начал сначала подавлять ей слезы, а потом и совсем победил их. Оттуда, из полутьмы, она смотрела на меня укоризненно... а потом показала мне палец. Я решил, что заслужил этого. И удивился, Мими и сейчас так же считала бы, что мы с Сэйди прекрасно поладим.

А потом подумал, что, наверное, да.

Пьесу в ту осень я выбрал «Двенадцать сердитых мужчин», якобы ненароком забыв проинформировать компанию «Сэмюел Френч»[403]о том, что нашу версию я собираюсь переименовать в «Жюри», чтобы ввести таким образом в действие нескольких девушек. Кастинг я проведу в конце октября, а репетиции начнутся 13-го ноября, после последней календарной игры «Львов» в уходящем сезоне. Я положил глаз на Винса Нолза в роли присяжного №8 — уклоняющегося, которого в кино играл Генри Фонда, — а Майк Косло чтобы сыграл наилучшую, по моему мнению, роль в этой пьесе: упрямого, жесткого присяжного №3.

Но заодно я начал концентрироваться на более важном шоу, на том, по-сравнению с которым дело Фрэнка Даннинга будет выглядеть потешно мизерным водевилем. Назовем его «Джейк и Ли в Далласе». Если все будет идти хорошо, произойдет одноактная трагедия. Когда поступит время, мне нужно быть готовым лично выйти на сцену, а это означает, что начинать надо заранее.

Шестого октября Денхолмские «Львы» выиграли пятый матч на своем пути к завершению победного сезона, который будет посвящен Винсу Нолзу, мальчику, который играл Джорджа в «Мышах и людях» и которому не выпадет шанса сыграть в «Двенадцати сердитых мужчинах» в постановке режиссера Джорджа Эмберсона — а впрочем, детальнее об этом когда-то со временем. А пока что начался трехдневный уик-энд, так как на следующий понедельник приходился День Колумба[404].

В Даллас я поехал в праздничный день. Большинство заведений были открыты, и первую остановку я сделал возле одного из ломбардов на Гринвил-авеню. Человечку за прилавком я сказал, что хочу приобрести наиболее дешевое из всех, которые он только имеет, обручальное кольцо. Вышел я оттуда с восьмидолларовым золотым колечком (по крайней мере, оно выглядело золотым) на безымянном пальце левой руки. Оттуда я поехал в центр Далласа, в одно заведение на Нижней Главной улице, адрес которого я вытянул из местных «Желтых страниц», называлось это заведение «Космическая электроника Тихого Мича»). Там меня приветствовал опрятный невысокий мужчина в очках из роговой оправы и удивительно футуристическим значком-пуговицей на жилете. НЕ ДОВЕРЯЙ НИКОМУ было написано на том значке.

— Вы Тихий Мич? — спросил я.

— Бля-буду.

— Вы и в самом деле тихий?

Он улыбнулся:

— Зависит от того, кто слушает.

— Предположим, что кроме нас никто, — сказал я и рассказал, что мне нужно. Оказалось, что я мог бы сэкономить себе восемь баксов, так как его абсолютно не заинтересовала история о моей якобы неверной жене. Владельца «Космической электроники» интересовало оборудование, которое я хотел приобрести. Эта тема делала его Говорливым Мичем.

— Мистер, такая аппаратура, может, и есть на какой-то другой планете, откуда вы, несомненно, сюда появились, но у нас такой точно нет.

В памяти у меня шевельнулось воспоминание о том, как мисс Мими сравнила меня с пришельцем из фильма «День, когда земля остановилась».

— Не понимаю, что вы имеете ввиду.

— Вы нуждаетесь в маленьком беспроводном подслушивающем устройстве? Чудесно. Вон там у меня их куча лежит, в той стеклянной витрине по левую сторону от вас. Они называются транзисторными радиоприемниками. Есть и «Моторола», и «Дженерал Электрик», но самые лучшие из них уже делают японцы[405]. — Он оттопырил нижнюю губу, сдув себе со лба кудряшку волос. — Разве это не пинок нам в зад? Мы их побили пятнадцать лет тому назад, разбомбив два их города в радиоактивную пыль, и разве они погибли? Нет! Они прятались в своих норах, пока не улеглась пыль, а потом вновь выползли, вооруженные вместо пулеметов «Намбу»[406]паяльниками и монтажными платами. До 1985 года они уже завладеют миром. По крайней мере, той его частью, где живу я.

— Так вы можете мне помочь?

— Вы’чо, насмехаетесь? Конечно, могу. Тихий Мич Мак-Ичерн всегда рад удовлетворить электронные потребности клиента. Но это будет стоить некоторых денег.

— Я готов хорошо заплатить. Это мне сэкономит большие затраты, когда я притяну в суд мою неверную суку.

— Угу-угу. Подождите здесь минутку, пока я принесу кое-что со склада. И поверните ту табличку на двери на ЗАКРЫТО, хорошо? Хочу показать вам кое-что такое, что, вероятно, пока что…ну, возможно, оно и легальное, тем не менее, неизвестное. Разве Тихий Мич Мак-Ичерн прокурор?

— Думаю, нет.

Мой проводник по миру электроники эпохи шестидесятых возвратился с каким-то призрачного вида прибором в одной руке и маленькой картонной коробочкой во второй. Надписи на коробочке были японскими. Прибор имел вид установленного на черном пластмассовом диске дилдо для крохотных фей. Из диска, в три дюйма толщиной и был приблизительно вчетверо более шире в диаметре, торчал клубок проводов. Мич поставил его на прилавок.

— Это «Эхо». Штука создана здесь, в нашем городе, сынок. Если хоть кто-то способен побить сынов Японии в их собственной игре, то это именно мы. В семидесятых в Далласе электроника придет на смену банкингу. Попомните мои слова. — Он перекрестился, указав пальцем в небо, и прибавил: — Боже, благослови Техас.

Я взял в руки прибор.

— И что же это за «Эхо» такое, у которого из жопы целый куст длиною с фут торчит?

— Судя по вашему описанию, это именно та вещь, в которой вы нуждаетесь. Маленькая, так как совсем не имеет никаких радиоламп, и плюс ей не нужны батарейки. Питается от обычной домашней электросети.

— Ее надо включать в розетку?

— Конечно, а что не так? Ваша жена с ее бой-френдом увидят эту штуку и скажут: «Как хорошо, пока нас не было, кто-то оснастил квартиру подслушивающим устройством, давай-ка сначала погарцуем хорошенько, чтобы эхо шло, а потом уже любезненько поговорим обо всех наших делах».

Хорошо, пусть призрачный и чудаковатый этот парень. Тем не менее, терпение является большой добродетелью. А я нуждаюсь в том, в чем нуждаюсь.

— И что в таком случае с этим делать?

Он похлопал по диску:

— Эта штука встраивается в основание лампы. Только не в торшер, если вас не интересуют записи топота мышей под досками пола, вам это понятно? Встраивается в настольную лампу, которая будет стоять достаточно высоко, чтобы ловить человеческую речь. — Он погладил пальцами провода. — Красный и желтый подсоединяются к шнуру лампы, шнур лампы втыкается в розетку. Жучок спит, пока кто-то не включит лампу. Но как только ее включили, тут вам и бинго, развлекайтесь на полную.

— А эта штука, это микрофон?

— Бля-буду, как для американского изделия, это хороший мик. Вот видите еще эти два провода? Синий и зеленый?

— Ага.

Он открыл картонную коробочку с напечатанными на ней японскими буквами и извлек оттуда катушечный магнитофон. Тот был больше, чем пачка любимого «Уинстона» Сэйди, тем не менее, не намного.

— Эти провода подключаете сюда. Базовый прибор в лампе, магнитофон кладете в какой-нибудь ящичек, можно под трусики вашей жены. Или просверливаете дырочку в стене и прячете его в шкаф.

— Магнитофон также питается через шнур лампы?

— Естественно.

— Могу я получить пару таких «Эхо»?

— Я могу организовать вам и четыре штуки, если пожелаете. Хотя это может занять с неделю времени.

— Двух хватит. Сколько?

— Аппараты этого пошиба не дешевы. Пара будет стоить сто сорок. Дешевле не могу. И только налом. — Он говорил с сожалением, которое намекало на то, что вот только мы с ним вместе наслаждались такими приятными техно-мечтами, а теперь наше общее сновидение уже закончилось.

— А сколько мне будет стоить, если вы лично займетесь монтажом? — Я заметил на нем тень тревоги и поспешил ее развеять. — Я не имею в виду нелегальное вторжение в дом, нет, ничего и рядом с таким. Просто установить жучки в пару ламп и подключить магнитофоны — можете вы это сделать?

— Конечно, я могу, мистер…

— Скажем, мистер Доу. Джон Доу[407].

Глаза его вспыхнули, как, могу себе вообразить, они вспыхнули бы у Э. Говарда Ганта, едва лишь тот узрел те перспективы, которые крылись в отеле «Уотергейт»[408].

— Хорошее имя.

— Благодарю. И желательно было бы иметь пару вариантов шнуров. Короткий, если мне удастся спрятать магнитофон рядом, и длиннее, если мне придется прятать его в шкафу или по другую сторону стены.

— Это я могу, но не следует делать их длиннее десяти футов, так как звук тогда будет совсем грязный. Ну и, чем длиннее шнур, тем более шансов, что кто-то его заметит.

Даже преподаватель английского способен был это понять.

— Сколько за все?

— Ммм…сто восемьдесят?

Он явно был готов торговаться, но я не имел на это ни времени, ни желания. Поэтому, выложив на прилавок пять двадцаток, я сказал:

— Остальное вы получите, когда я буду забирать аппаратуру. Но сначала мы ее проверим, чтобы убедиться, что все работает, согласны?

— Да, чудесно.

— А, вот что еще. Достаньте подержанные лампы. Чтобы были такие, ветхие.

— Ветхие?

— Такие, словно их надыбали где-то на надворной распродаже или на блошином рынке по четвертаку за штуку. — Когда имеешь у себя за плечами несколько спектаклей (включая те, что я когда-то ставил в ЛСШ, «О мышах и людях» был у меня пятым), ты хоть немного, но знаешь толк в декорациях. Меньше всего мне хотелось, чтобы из какой-то полумеблированной квартиры кто-то стибрил лампу, начиненную прослушкой.

На какое-то мгновение он удивленно замер, а потом его лицо расцвело сообщнической улыбкой:

Догнал. Реализм.

— Где-то так, как говорила госпожа. — Я уже было отправился к двери, но вдруг возвратился назад, оперся ладонями на витрину с транзисторными радиоприемниками и заглянул ему в глаза. Не могу присягнуться, что он узнал во мне человека, который убил Фрэнка Даннинга, но также не могу сказать наверняка, что он его не узнал. — Вы же не собираетесь об этом болтать, не так ли?

— Нет! Конечно же, нет! — он будто зиппер застегнул у себя на губах движением пары пальцев.

— Вот и чудненько, — сказал я. — Когда?

— Дайте мне несколько дней.

— Я возвращусь в следующий понедельник. В котором часу вы закрываетесь?

— В пять.

Я прикинул расстояние от Джоди до Далласа и сказал:

— Еще двадцатка сверху, если подождете до семи. Это самое раньшее, когда я смогу успеть. Вам подойдет?

— Да.

— Хорошо. Чтобы все было готово.

— Будет. Что-то еще?

— Да. Какого хрена вас зовут Тихим Мичем?

Я думал, что он ответит «так как я умею хранить рот на замке о чужих тайнах», но услышал другое.

— Когда я был еще совсем маленьким, я считал, что та Рождественская песня обо мне. Так оно ко мне и пристало.

Я не переспрашивал, но смысл его объяснения дошел до меня уже на полдороги к машине, и я захохотал.

Тихий Мич, Святой Мич.

Иногда мир, в котором мы живем, на самом деле, бывает местом, где случаются странные чудеса.

Вернувшись в Соединенные Штаты, Ли с Мариной жили во многих дешевых арендованных квартирах, включая ту, в Новом Орлеане, которую я уже успел посетить, но, основываясь на заметках Эла, я думал, что мне следует сконцентрироваться только на двух из них. Одна находилась под номером 214 на Западной Нили-стрит в Далласе. Друга была в Форт-Уорте, и именно туда я отправился после моего визита к Тихому Мичу.

У меня была карта города, но все равно пришлось трижды спрашивать дорогу у людей. Последней была пожилая черная женщина, продавец в лавке «Мама & Папа»[409], которая и показала мне правильное направление. Увидев наконец-то, что искал, я не удивился, что это место было так тяжело найти. Эта супержопа Мерседес-стрит была немощеной, сбитой до бетонной твердости дорогой, вдоль которой тянулись облупленные дома, разве что чуточку лучшие, чем лачуги фермерских наемников. Улица выливалась в большую, почти полностью пустую автостоянку, где сквозь потресканный асфальт проросли сорняки. За этим паркингом торчала задняя стена складского здания. На ее шлакоблочной поверхности большими, футов в десять высотой, белыми буквами было написано: СОБСТВЕННОСТЬ МОНТГОМЕРИ УОРД[410]. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ПРЕСЛЕДОВАТЬСЯ и ПОД КОНТРОЛЕМ ПОЛИЦИИ.

С направления Одесса-Мидленд[411]тянуло запахом крекингового бензина, а где-то совсем рядом в воздухе воняло неочищенными сточными водами. Через приоткрытые окна лились звуки рок-н-ролла. Я успел услышать «Доуэллс», Джонни Бернета, Чаби Чекера[412]… и это только на протяжении первых сорока ярдов, или около того. Женщины развешивали стирку на ржавых вертушках. Все в рабочих халатах, приобретенных, вероятно, в «Зейре» или в «Маммот-марте»[413], и почти все на вид беременные. На потресканной глиняной тропе грязный маленький мальчик вместе с не менее грязной девочкой стояли и смотрели на мою машину. Они держались за руки и были очень похожими, чтобы не узнать в них близнецов. Голый, если не считать единственного носка, мальчик держал в свободной руке игрушечный пистонный пистолет. У девочки из-под майки «Клуб Микки Мауса» свисал подгузник. Она сжимала в руках пластиковую куклу, такую же грязную, как и ее хозяйка. Двое голых по пояс мужчин, оставаясь каждый на своем дворе, перебрасывались футбольным мячом, у обоих в уголке губ свисало по папиросе. За ними петух и две худющие курицы рылись в пыли рядом с костлявым псом, который то ли спал, то ли просто лежал мертвый.

Я остановился перед домом №2703, в который Ли привезет жену и дочь, когда уже не сможет выдерживать душевно-убийственной материнской любви Маргариты Освальд. Две бетонные колеи вели к лысому куску закапанной машинным маслом земли, где, если бы это было в более престижном районе города, должен был бы стоять гараж. На заброшенном, поросшем сорняками участке, который должен был бы считаться тут за лужайку, валялись брошенные дешевые пластмассовые игрушки. Там же, девочка в заношенных розовых шортах без устали била в деревянную обшивку дома европейским футбольным мячом. После каждого удара мяча об стену она выкрикивала: «Чамба!»

Женщина в больших синих бигуди на голове и сигаретой во рту высунула голову из окна и закричала:

— Бей-бей, Розетта, а я вот выйду да и набью тебе сраку! — и тут она заметила меня. — Шо вам над’а? Если это какой-нибудь счет, ничем не мо' помочь. Всем этим занимается мой муж. Сео'оня он получил работу.

— Речь не идет о каком-либо счете, — ответил я. Розетта с ненавистной миной ударила мячом в мою сторону, но лицо ее скривилось в вынужденной улыбке, когда я принял мяч шведой и аккуратно отбил ей назад. — Я хотел бы на секундочку переговорить с вами.

— Вам над’а подождать тогда. Я еще не в поряа'ке.

Ее голова исчезла. Я ждал. На этот раз от удара Розетты мяч полетел по высокой, широкой дуге («Чамба!»), но раньше, чем он ударился в стену дома, я принял его на ладонь.

— Не моо’но лапать руками, ты, старый, похабный сучара, — взвыла она. — Это пенальти.

— Розетта, а я тебе говорила о твоем чертовом рте? — появилась на крыльце мать уже с прикрытыми полупрозрачным желтым шарфом бигуди. Теперь они были похожи на коконы насекомых какого-то такого типа, который, вылупившись, вероятно окажется ядовитым.

— Старый, похабный, ёбаный сучара! — заверещала Розетта и драпанула прочь вдоль Мерседес-стрит в направлении «Обезьяньего Уорда», толкая впереди себя мяч и маниакально хохоча.

— Че’о вам наад’о? — матери было от двадцати двух до пятидесяти. Во рту не хватало нескольких зубов, а под глазом отцветал синяк.

— Хочу задать вам несколько вопросов, — сказал я.

— Что вам за деела до моих деел?

Я извлек кошелек и показал ей пятидолларовую банкноту:

— Не спрашивайте у меня ничего, и я не буду вам врать.

— А вы не отсуу’а бу’ете. Акцент как у янки.

— Вы желаете получить эти деньги, миссис?

— Зависит от того, что будете спрашивать. Я не собираюсь вам говорить размер своего лифона.

— Для начала я хотел бы узнать, сколько вы здесь уже живете?

— В этом доме? Шесть недель, я думаю. Гарри думал, что сможет на что-нибудь сгодиться в «Обезьяньем Уорде», но они сейча’ не нанимают. Тогда он обратился в «Трудовые ресурсы»[414]. Знаете, что это такое?

— Поденная работа?

— Да, и еще работает он сеча’ со стаей негров, — только у нее это прозвучало: «нигеров». — За каких-то девять долларов в день работает со стаей проклятых нигеров путейцем. Говорит, что будто вновь оказался в Западнотехасской исправительной...

— Какую вы платите арендную плату?

— Пяде’сят в месяц.

— Меблированная?

— Полу. Ну, мо’но так сказать. Есть сраная кровать и засранная газовая печка, которая нас почти наверняка убьет. Всере'ину я вас не прошу, не обижайтесь. Я же вас не знаю со времен проклятого Адама.

— Квартира сдавалась с лампами и всяким таким?

— Да вы взбесились, мистер.

— А все же, да?

— Да, пара есть. Одна работает, вторая нет. Я бы здесь ни за что, к черту, не оста’ась, если бы была такая возможность. Он говорит, что ему совсем не хочется вновь жить с моей ма в Мозелле[415], но «сплошная писька говорила киска». Я здесь не останусь. Вы чувствуете смрад?

— Да, мэм.

— А это же ничто иное, как сплошное дерьмо, сыночек-джим. И не кошачье дерьмо, не собачье дерьмо, а именно человеческое дерьмо. Работать с нигерами это одна вещь, но жить, как они? НЕТ-сэр. Вы удовлетворены?

Нет, я не был удовлетворен, хотя хотелось, чтобы было наоборот. Мне неприятная была она, и неприятен был я сам за то, что имею наглость ее упрекать. Она ограничена в своем времени, в своем выборе, в обстоятельствах этой улицы. Но я не мог оторвать глаз от ее бигуди под желтым шарфом. Жирные синие насекомые, которые ждут своего вылупления.

— Никто здесь надолго не остается, я полагаю?

— О, на ’седес-стрит? — она махнула сигаретой в сторону сбитой дороги, которая вела к автостоянке и огромному складу, заполненному хорошими вещами, которых она никогда не будет иметь. Махнула на тесно составленные лачуги с покрошенными шлакоблочными ступеньками крылец и разбитыми, заслоненными кусками картона окнами. На обоссанных детей. На старые, изъеденные ржавчиной «Форды», «Хадсоны» и «Студебеккеры-жаворонки»[416]. На безжалостное техасское небо. И тогда выдала скрипучий смех, преисполненный удивления и отчаяния.

— Мистер, это просто автобусная остановка по дороге в никуда. Мы с Задирой Су[417]отплываем в Мозелл. Если Гарри не захочет с нами, поплывем и без него.

Из заднего кармана я извлек карту, оторвал от нее полоску и нацарапал на ней номер своего телефона в Джоди. Потом прибавил еще одну пятидолларовую банкноту. Протянул ей деньги. Она на них посмотрела, но не взяла.

— Нашо мне ваш номер телефона? Никакого телефона у меня, к черту, нет. Тем более это номер не городской сети ДФВ. Это же, к черту, надо звонить далеко.

— Позвоните по телефону мне, когда соберетесь выезжать отсюда. Это все, чего я прошу. Позвоните мне и скажете: «Мистер, это мама Розетты, мы переезжаем». Вот и все.

Я видел, как она колеблется. Это не отняло много времени. Десять долларов были большей суммой, чем ее муж получал за целый день работы под жгучим техасским солнцем. Так как «Трудовые ресурсы» ничего не хотели знать о полутора ставках за работу в праздничные дни. И он про эти десять долларов ничего не будет знать.

— Дайте мне еще семьдесят пять центов, — произнесла она, — на междугородний звонок.

— Вот, возьмите бак. Погуляйте немного. Но не забудьте.

— Не забуду.

— Конечно, не следует. Так как если забудете, может так случиться, что я разыщу вашего мужа и расскажу ему. Это важное дело, миссис. Для меня важное. Как вас, кстати, зовут?

— Айви Темплтон.

Я так и застыл там, среди пыли и сорняков, среди смрада дерьма, полупереваренной нефти и пышного пердячего аромата природного газа.

— Мистер? Шо с вами? У вас такой забавный вид вдруг стал.

— Ничего, — ответил я. А может, и действительно в этом нет ничего. Темплтон не такая уж и редкая фамилия. Конечно, человек способен убедить себя в чем-угодно, если хорошо постарается. Я сам ходячее этому доказательство.

— А вас как звать?

— Меня звать Разорвать, — ответил я. — А фамилия Лопнуть.

На эту шутку уровня начальной школы ее лицо наконец-то расплылось в улыбке.

— Позвоните мне по телефону миссис.

— Да, о'кей. Вы уже едете. Как увидите на обратной дороге эту мою маленькую чертову сучку, то, мо', сделаете мне одолжение.

Вернувшись в Джоди, я увидел у себя на двери приколотую кнопкой записку:

Джордж...

Не позвоните ли мне? Нужна помощь.

Сэйди (которая снова в переплете!!!)

Что это могло означать? Я вошел в дом, позвонил по телефону и узнал.

Сломала себе бедро мать тренера Бормана, которая жила в санатории для пожилых людей в Эбелине[418], а на следующую субботу в ДКСШ запланирована танцевальная Вечеринка Сэйди Хоукинс[419].

— Тренер уговорил меня дежурить с ним на танцах! Сказал, я цитирую: «Как вы можете отпираться, когда это праздник практически в вашу честь?» Вот только это было на прошлой неделе. И я согласилась, вот и дурочка. А теперь он едет в Эбелин, а я с чем остаюсь? Как мне самой присматривать за двумя сотнями сексуально озабоченных шестнадцатилетних подростков, которые будут изгибаться в твисте и филле[420]? Не воображаю! А если кто-то из ребят принесет с собой пиво?

Я подумал, что удивительно было бы, если бы кто-то его не принес, но решил, что лучше этого не говорить.

— А если драка вдруг случится на автостоянке? Элли Докерти говорила, что однажды, в прошлом году, на танцы приперлась стая ребят из Хендерсона и в результате двое их и двое наших попали в больницу! Джордж, вы можете мне помочь? Пожалуйста!

— Не пригласила ли меня только что Сэйди Данхилл на Вечеринку Сэйди Хоукинс? — произнес я, улыбаясь. Мысль о том, чтобы пойти с ней на танцы, вовсе не могла заставить меня помрачнеть.

— Не насмехайтесь! Это не шутки!

— Сэйди, я охотно с вами туда пойду. Вы подарите мне букетик, чтобы я смог приколотить его к пиджаку?

— Я подарю вам бутылку шампанского, если на то пошло. — Она подумала. — Да нет, не с моей зарплатой. А вот на бутылку «Холодной утки»[421]хватит.

— Начало в семь тридцать? — На самом деле я знал. Объявления висели по всей школе.

— Да.

— И это будут танцы только под пластинки? Никакого бэнда? Уже хорошо.

— Почему?

— Музыканты живых групп умеют создавать проблемы. Как-то я дежурил на школьной вечеринке, где барабанщик продавал домашнее пиво в перерывах. Опыт довольно «приятный».

— Там были драки? — в голосе ее послышался страх. А также заинтригованность.

— Вовсе нет, но нарыгались вволю, все кому было не лень. Пиво оказалось пьянючее.

— Это во Флориде было?

Это было в Лисбон-Фолсе, в 2009, поэтому я ответил ей — да, во Флориде. А также вновь подтвердил, что радушно подежурю вместе с ней на танцульках.

— Очень вам признательна, Джордж.

— Со всем моим удовольствием, мэм.

И это было истинной правдой.

Организацией Вечеринки Сэйди Хоукинс занимался Пеп-клуб, и поработали они суперово: с потолка над залом свисало множество лент (серебристых и золотых, конечно), полно было замешанного на имбирном эле пунша, хрустящего лимонного печенья и тортиков «Красный бархат»[422], предоставленных «Будущими домохозяйками Америки»[423]. Наш факультет искусств — маленький, тем не менее хваткий — создал картонную фреску, на которой была изображена бессмертная мисс Хоукинс, которая гоняется за пригодными холостяками Собачьей Течки[424]. Большую часть этой работы выполнили Метти Шо и подружка Майка, Бобби Джилл, и обе девушки заслуженно гордились результатом. Я задумался, так же гордились бы они, если бы это происходило лет на семь-восемь позже, когда девушки из первой волны борьбы за раскрепощение женского общества начали жечь свои лифчики на демонстрациях за полные репродуктивные права. Не говоря уже о надписях на их майках, типа: Я НЕ СОБСТВЕННОСТЬ и МУЖЧИНА НУЖЕН ЖЕНЩИНЕ, КАК РЫБЕ ВЕЛОСИПЕД.

Ди-джеем и мастером церемоний на вечеринке выступал Доналд Белингем, десятиклассник. Он прибыл с абсолютно невероятной коллекцией грампластинок, которая занимала не один, а целых два чемодана «Самсонит»[425]. С моего разрешения (Сэйди просто стояла и недоуменно смотрела) он подключил два проигрывателя «Вебкор»[426]и предусилитель своего отца к школьной звуковой системе. Спортзал был достаточно большим, чтобы обеспечивать естественную реверберацию, и после пары фоновых завываний Доналд добился ошеломительно мощного саунда. Хоть и родившийся в Джоди, Доналд был постоянным жителем Роквилла в штате Деди Кул[427]. Носил очки с толстыми стеклами в розовой оправе, слаксы с высоким поясом и двухцветные туфли такого гротескно-консервативного фасона, что с ума сойти можно, я вам это говорю. Взрывные россыпи прыщей на его лице венчала набриолиненная прическа «утиная гузочка», как у Бобби Риделла[428]. Было похоже на то, что первый поцелуй от настоящей, живой девушки он получит где-то в сорокадвухлетнем возрасте, но с микрофоном он управлялся быстро и весело, а его коллекция дисков (которую он называл «кучей пластмассы» или «саунд-мавзолеем Донни Б.») была, как уже отмечалось, невероятно богатой.

— Ударим по стартеру, начнем вечеринку с дыхания прошлого, с рок-н-рольного реликта с кладо-драйвища крутизны, с золотого стандарта, с пласта, который много значит, шевелите ногами под бешеные гаммы «Денни…и его ДЖУНИОРОВ»!

Зал взорвался звуками «Вскачь»[429]. Танцы начались, как и большинство их начинались в ранних шестидесятых, с того, что девушки задергались с девушками. В воздух взлетали ступни в плоских туфельках. Вихрились нижние юбочки. Постепенно на танцполе начали формироваться пары «парень-девушка»… по крайней мере, в быстрых танцах, под более свежие песни, на подобие «Отправляйся в дорогу, Джек» и «Без четверти три»[430].

Мало кто из этих детей имел бы шансы победить в «Танцах со звездами», но они были юны, преисполнены искреннего энтузиазма и веселились во всю прыть. И мне было радостно на них смотреть. Позже, если этот Донни Б. не приглушит немного свет, я сделаю это сам. Сэйди сначала немного нервничала, готовая к неприятностям, но эти дети пришли сюда просто чтобы поразвлекаться. Никакие чужеродные орды из Хендерсона или из какой-то другой школы сюда не рвались. Она поняла это и начала понемногу расслабляться.

Через минут сорок беспрерывной музыки (и после четырех тортиков «Красный бархат») я наклонился к Сэйди и сказал:

— Дежурному Эмберсону время сделать первый обход территории и посмотреть, не занимается ли кто-то чем-то неприемлемым на вверенном нам объекте.

— Хотите, я пойду с вами?

— Я хочу, чтобы вы надзирали за вазой с пуншем. Если кто-то из юношей приблизится к ней с любой бутылкой, хоть от сиропа от кашля, я хочу, чтобы вы пригрозили ему электрическим стулом или кастрацией, чем угодно, что считаете более эффективным.

Она откинулась спиной на стену и хохотала, пока слезы не начали блестеть у нее в уголках глаз.

— Убирайтесь отсюда, Джордж, вы ужасны!

Я пошел. Рад, что заставил ее засмеяться, тем не менее даже за три года тяжело было привыкнуть к тому, что сексуально окрашенные шутки действуют с намного более яркой эффективностью в Стране Было.

В восточном крыле спортзала, в одном из темных его уголков я натолкнулся на поглощенную заботами парочку — он исследовал приколы под ее джемпером, а она, похоже было, старалась отсосать ему губы. Как только я похлопал юного исследователя по плечу, они сразу отшатнулась один от другого.

— Побереги ее бюстгальтер до кустов после вечеринки, — произнес я. — А лучше возвращайтесь в зал. Идите медленно. Успокойтесь. Выпейте пунша.

Они ушли: она, застегивая на себе джемпер, он немного враскарячку, той, хорошо известной мужчинам подростковой походкой, известной как «подъем посиневших яиц».

Из-за металлообрабатывающей мастерской помигивала пара дюжин светлячков. Я помахал рукой, и пара детей на площадке для курения помахали мне взаимно. Я высунул голову из-за восточного угла деревообрабатывающей мастерской и увидел кое-что такое, что мне не понравилось. Там тесной кучкой стояли Майк Косло, Джим Ла-Дью и Винс Нолз, передавая что-то один другому из рук у руки. Раньше, чем они успели меня увидеть, я выхватил у них ту вещь и закинул за сетчатый забор.

У Джима на лице промелькнул мгновенный испуг, но тут же он наградил меня своей ленивой улыбкой футбольного героя: «И вам привет, мистер Э.».

— Не старайся, Джим. Я не девочка, которую ты стараешься приворожить до снятия трусов, а тем паче я не твой тренер.

Он казался шокированным и немного испуганным, но я не увидел на его лице выражения незаслуженно оскорбленной звезды. Подумалось, если бы это происходило в какой-то из школ в Далласе, все могло быть иначе. Он отступил на шаг. Майк остался на месте, хотя и неловко смотрел себе под ноги. Нет, это выглядело чем-то большим, чем неловкость. Это был откровенный стыд.

— Бутылка на танцах под граммофонные пластинки, — произнес я. — Не то, чтобы я ожидал от вас абсолютной покорности всем правилам, но почему вы такие тупые, когда дело доходит до их нарушения? Джимми, если тебя поймают за пьянкой, ты моментально вылетишь из команды, что тогда произойдет с твоей стипендией в Баме?

— Может, стану красным свитером[431], — пробурчал он. — Это и все, как я думаю.

— Правильно, и напрасно отсидишь год. Когда фактически мог бы продвигаться вперед. То же самое и с тобой, Майк. Кроме того, тебя выгонят из театрального клуба. Тебе этого хочется?

— Нет-сэр, — едва слышным шепотом.

— А тебе, Винс?

— Нет, вовсе нет, мистер Э. Абсолютно наоборот. А мы все-таки будем делать первого присяжного? Так как если мы...

— У тебя что, не хватает ума помолчать, когда тебе учитель выносит выговор?

— Извиняюсь, мистер Э.

— Ребята, я не попущу вам в следующий раз, но сейчас для вас счастливый вечер. Сейчас вы получите всего лишь добрый совет: Не проебывайте собственного будущего. Не делайте этого ради какой-то пинты «Пятизвездочного»[432]на школьной вечеринке, о которой вы даже не вспомните через год. Вам понятно?

— Да-сэр, — сказал Майк. — Я извиняюсь.

— Я тоже, — сказал Винс. — Абсолютно. — И, перекрестился. Кое-кто из них просто такими рождается. А может, мир нуждается в таких хитромудрых кадрах для подкормки себя? Неизвестно.

— Джим?

— Да-сэр, — произнес он. — Прошу, не рассказывайте моему отцу.

— Нет, все останется между нами, — я окинул их взглядом. — Мальчики, у вас будет полно мест, где выпить, на следующий год, когда будете учиться в колледже. Но не в нашей школе. Вы меня слышите?

На этот раз они хором ответили «Да-сэр».

— А теперь возвращаете в зал. Выпейте пунша, смойте запах виски из дыхания.

Они пошли. Я подарил им немного форы, и тогда отправился следом, на расстоянии, со склоненной головой, руки в карманах, глубоко задумавшись. «Не в нашей школе», — сказал я им. Нашей.

«Приходите и учите, — сказала Мими. — Это то, для чего вы созданы».

2011 год никогда еще не казался таким далеким, как тогда. Черт побери, Джейк Эппинг никогда не казался таким далеким. В полуосвещенном зале в самом сердце Техаса выдувал рулады рычащий тенор-сакс. Ласковый ветерок нес его голос сквозь ночь. Барабанщик коварным шарканьем поддрачивал: «подрывайтесь на ноги».

Думаю, именно тогда я решил, что никогда не вернусь назад.

Рычащий сакс и хучи-кучи[433]барабанщик своей игрой подпирали группу, которая носила название «Бриллианты». Звучала песня «Стролл»[434]. Но дети танцевали другой танец. Не совсем стролл.

Прогулочный шаг стролл был первым, который мы выучили с Кристи, когда вечером каждый четверг начали посещать уроки танцев. Это парный танец, что-то такое наподобие ледокола, когда пара за парой протанцовывают по проходу между парнями и девушками, которые хлопают им в ладоши. Возвратившись в зал, я увидел кое-что другое. Тут парни и девушки сходились один другому в объятия, словно в вальсе, и тогда вновь расходились в противоположные от своих предыдущих позиций стороны. Отдалившись, они покачивались на пятках, виляя бедрами вперед, движение волшебное и вместе с тем эротическое.

Стоя за столом с продуктами, я увидел, как к линии ребят присоединились Майк, Джим и Винс. С Винса мало было толка сказать, что он танцевал, как белый парень, было бы обидным для всех белых ребят мира однако Джим и Майк двигались, как и подобало атлетам с тренированными телами, иначе говоря с интуитивной грацией. Очень скоро большинство девушек из противоположного ряда уже смотрели только на них.

— Я уже начала было за вас волноваться! — сказала Сэйди, перекрикивая музыку. — Там все в порядке?

— В полном! — сказал я ей в ответ. — Что это за танец?

— Это мэдисон! На «Бэндстенде»[435]его танцуют уже целый месяц! Хотите, я вас научу?

— Леди, — произнес я, беря ее за руку, — лучше я вас буду учить.

Дети увидели, что мы подходим, и расступились, захлопали в ладоши, послышались восклицания: «Место мистеру Э!» и «Покажите ему, как вы умеете, мисс Данхилл!» Сэйди, смеясь, подтянула эластичный венчик, закрепляя хвост волос у себя на затылке. Раскрашенные ярким цветом щеки сделали ее больше чем просто хорошенькой. Она отклонилась назад на пятках, хлопая в ладоши, встряхивая плечами вместе с другими девушками, а потом двинулась вперед, к моим рукам, смотря вверх, мне в глаза. Я радовался, что достаточно высокий для того, чтобы она имела такую возможность. Мы обернулись, словно те заводные фигурки молодой и молодого на свадебном пироге, и разошлись. Я глубоко поклонился и крутнулся на кончиках пальцев с протянутыми руками, как у Эла Джолсона в песне «Мамми»[436]. Это добавило аплодисментов, а девушки даже издали немного предшествующего битломании визга. Я не выкаблучивался (ну хорошо, разве что чуть-чуть); мне на самом деле радостно танцевалось. Я уже так давно не танцевал.

Песня закончилась, рычащий сакс, затихая, отходил в ту рок-н-рольную вечность, которую нашему юному ди-джею нравилось называть кладо-драйвищем, и мы тоже ушли с танцпола.

— Боже, как это было чудесно, — сказала она. Потом взяла мою руку и сжала. — Вы замечательный.

Прежде чем я успел что-то ответить, в колонках загремел голос Дональда:

— В честь наших двух наставников, которые, как оказалось, умеют по-настоящему танцевать — это впервые в истории нашей школы — новое дыхание прошлого, вещь, которая давно выпала из популярных списков, но не из наших сердец, душ и мозгов, пласт, который имеет значение, прямо из коллекции дисков моего собственного папаши, о котором он понятия не имеет, что я его сюда сегодня прихватил, а если кто-то из вас, стильных котиков и кисок, ему об этом доложит, я вляпаюсь в переплет. Хавайте тему, все вы, крутые рокеры, вот так делали это, когда наши мистер Э. и мисс Д. еще учились в школе!

Все присутствующие обернулись, глядя на нас и... ну...

Знаете, как бывает, когда вы ночью где-то во дворе и видите вдруг, как краешек тучи загорается ясным золотом, и вы понимаете, что через секунду или две выглянет луна? Вот такое чувство меня и пробило тогда, когда я стоял среди легкого колыхания серпантиновых лент в спортивном зале Денхолмской консолидированной средней школы. Я знал, что именно заиграет сейчас ди-джей, я знал, что мы под это будем танцевать, и я знал, как именно мы будем танцевать. И тогда оно началось...

Фа-ба-да... фа-ба-да-да-дам...

Глен Миллер «В расположении духа».

Сэйди дотронулась рукой до затылка и сбросила эластичный венчик, освободив волосы. Она так и не переставала смеяться, а теперь начала покачивать бедрами, пока что немного. Волосы плавно скользили с одного ее плеча на другое.

— Вы умеете свинговать? — усиливая голос, чтобы она услышала меня через музыку. Зная уже, что она умеет. Зная, что она будет.

— Вы имеете ввиду настоящий хоп? — переспросила она.

— Именно это я и имею ввиду.

— Ну…

— Давайте, мисс Данхилл, — воскликнула какая-то девушка. — Мы хотим это увидеть. — А парочка ее подружек подтолкнули Сэйди ко мне.

Она поколебалась. Я вновь сделал пируэт и протянул к ней руки. Мы отправились на танцпол, и дети поддержали нас восклицаниями. Освободили для нас место. Я прижал ее к себе, и после короткого мгновения нерешительности она крутнулась сначала влево, потом вправо, ширина пол ее сарафана предоставляла как раз достаточно простора для перекрещивания ног в движении. Это был тот вариант линди, в котором как-то осенью 1958 года практиковались Ричи-из-канавы и Беви-из-плотины. Это были «адские выбрыки». Конечно так. Так как прошлое стремится к гармонии.

Наши руки оставались сцепленными, я прижал ее к себе, потом разрешил отступить назад. Мы разошлись. И тогда, словно те, кто месяцами упражнялись в этих движениях (допустим, под музыку с замедленной пластинки на безлюдной лужайке для пикников), мы наклонились и дернулись, сначала налево, а потом направо. Дети смеялись и восторженно что-то выкрикивали. Мы танцевали посреди полированного танцпола, а они, сплотившись вокруг нас, хлопали в ладоши.

Мы сошлись, и она крутнулась разбуженной балериной под нашими сцепленными руками.

«А теперь ты подашь мне знак пожатием - влево или вправо».

Легкое пожатие, словно ответ на услышанную мысль, попало мне в правую ладонь, и Сэйди пропеллером раскрутилась назад, ее волосы порхали крыльями, которые блеснули в свете прожекторов сначала красным, а потом голубым цветами. Я расслышал «ах», это перехватило дыхание у нескольких девушек. Я подхватил ее и присел на одной ноге, с наклоненной через мою руку Сэйди, дико надеясь, что следующее мгновение не вывихну себе колено. Не вывихнул.

Я вскочил. Она вместе со мной. Отлетела прочь, потом вновь возвратилась мне в руки. Мы танцевали в сиянии прожекторов[437].

Танцы - это жизнь.

Танцы закончились в одиннадцать, но я привел свой «Санлайнер» под дом Сэйди не раньше четверти пополуночи. Одна из тех вещей, которых вам никто расскажет о гламурной работе надзирателей на подростковых танц-вечеринках заключается в том, что они должны, после того как вся музыка закончилась, проверить, все ли собрано и убрано под замок на надлежащее ему место.

Ни я, ни Сэйди не сказали друг другу ни слова, возвращаясь оттуда. Хотя Доналд и ставил еще несколько искусительных биг-бэндовых мелодий, и дети подбивали нас вновь станцевать свинг, мы отказывались. Один раз на некоторое время западает в память; дважды — уже из нее не вытравить. Что, наверное, было бы не очень удобно в маленьком городке. Для меня и этот один раз уже стал незабываемым. Я не мог прекратить думать о своих чувствах, когда она оказывалась в моих руках, о ее быстром дыхании на моем лице.

Я заглушил двигатель и повернулся к ней.

«Вот сейчас она скажет: „Спасибо, что выручили меня“ или „Спасибо за приятный вечер“, а там и все».

Но она не произнесла ничего подобного. Она вообще ничего не произнесла. Просто смотрела на меня. Рассыпанные по плечам волосы. Два верхних пуговицы оксфордской рубашки, одетой на ней под сарафаном, расстегнуты. Мерцают сережки. И вдруг мы соединяемся, Сначала неуклюжее щупанье, потом крепкие объятия. И поцелуй, а впрочем, это было нечто большее, чем поцелуй. Это было как голодному пища, как жаждущему вода. Я слышал запах ее парфюма и ее чистого пота под парфюмом; и вкус табака у нее на губах и языке, не сильный, но все еще горьковатый. Ее пальцы скользнули сквозь мои волосы (мизинчик щекотнул ухо, послав меня в моментальную дрожь) и сомкнулись у меня на затылке. Двигались, двигались ее большие пальцы. Гладили голую кожу там, где когда-то, в другой жизни, у меня висели волосы. Я скользнул рукой сначала под, а потом вокруг полноты ее груди, и она пробормотала:

— О, благодарю тебя, я боялась, что вот-вот упаду.

— Как тебе будет угодно, — произнес я, нежно ее сжимая.

Мы целовались, ласкали один другого, вероятно, минут пять, ласки становились все более смелыми, дыхание тяжелело. Запотело лобовое стекло моего «Форда». А потом она оттолкнула меня, и я увидел, что щеки у нее влажные. О боже, когда же это она начала плакать?

— Джордж, мне очень жаль, — начала она. — Я не могу. Мне очень страшно.

Задранное на бедра платье открывало ее подвязки, край комбинации, кружевную пену трусиков. Она натянула платье себе на колени.

Я догадывался, что это из-за ее замужества, и пусть тот брак уже распался, он все равно что-то еще значил — это же середина двадцатого столетия, а не начало двадцать первого. А может, из-за соседей. Дома стояли темными, там якобы все крепко спали, но кто мог это знать наверняка, и вдобавок, в маленьких городках новые проповедники и новые учителя всегда интересная тема для сплетен. Как оказалось, я ошибался в обоих предположениях, но откуда тогда мне было об этом знать.

— Сэйди, тебе не нужно делать ничего такого, чего не хочешь делать. Я не...

— Ты не понимаешь. Не в том дело, что я не хочу. Не по этому мне страшно. Мне страшно потому, что я никогда этого не делала.

Раньше, чем я успел что-то произнести, она выскочила из машины и уже бежала к своему дому, разыскивая в сумочке ключ. Она не оглянулась.

У себя я оказался без двадцати минут час, где теперь уже мне самому пришлось преодолевать путь от гаража до дома походкой «подъема посиневших яиц». Я успел лишь щелкнуть включателем в кухне, как начал звонить телефон. 1961-й лежал в сорока годах до появления технологии идентификации входного звонка, но только один человек мог мне звонить по телефону в такую пору, после такого вечера.

— Джордж? Это я, — тоном уравновешенным, но в голосе слышалась хрипота. Она перед этим плакала. И сильно, судя по всему.

— Привет, Сэйди. Ты так и не подарила мне возможности поблагодарить тебя за замечательно проведенное время. На танцах и после них.

— Мне тоже было хорошо. Я уже так давно не танцевала. Мне почти страшно говорить тебе, с кем я когда-то научилась танцевать линди.

— Ну, — произнес я. — Сам я учился со своей бывшей женой. Догадываюсь, что ты тоже могла учиться со своим теперь уже отчужденным мужем.

Хотя с моей стороны это была совсем не догадка; так должно было быть. Меня такие совпадения больше не удивляли, но если я скажу вам, что привык к этим сверхъестественным звонкам гармонии, я солгу.

— Да, — бесцветным тоном. — С ним. С Джоном Клейтоном из Саваннских Клейтонов. И «отчужденный» как раз правильное слово, так как он очень чужой мне человек.

— Сколько вы прожили в браке?

— Вечность и один день. Если тебе хочется называть мои отношения с ним браком, называй, — она рассмеялась. Этот ее смех прозвучал как тот, который я услышал от Айви Темплтон, преисполненный юмора напополам с отчаянием. — В моем случае вечность и один день это немного более четырех лет. После окончания занятий, в июне, я собираюсь втайне поехать в Рино[438]. Найду там себе работу на лето, официанткой или еще кем-то. У них там единственное требование, чтобы срок постоянного проживания был не меньше шести недель. Итак, в конце июля или в начале августа я смогу закончить этот... этот анекдот, в который я когда-то втянула себя... словно лошадь со сломанной ногой.

— Я готов подождать, — сказал я, и не успели эти слова вылететь у меня изо рта, как я усомнился в их правдивости. Так как актеры уже собирались за кулисами, и спектакль должен был вот-вот начаться. В июне 1962 года Ли Освальд возвратится в США, Сначала он поживет у Роберта, потом у своей матери. В августе он уже должен жить на Мерседес-стрит в Форт-Уорте и будет работать неподалеку, в «Сварочной компании Лесли», будет собирать алюминиевые окна и качественные входные двери с вырезанными на них монограммами.

Я не уверена, что готова, — произнесла она голосом таким тихим, что я расслышал его только напрягая слух. — Я выходила замуж еще девственницей в двадцать три, а теперь я двадцативосьмилетняя соломенная вдова-девственница. Слишком долго фрукт на дереве провисел, как это говорят там, откуда я родом, тем паче, когда люди — моя собственный мать, например — уверена, что ты начала приобретать практический опыт на тему, откуда пчелки-птички берутся еще четыре года назад. Я никогда никому об этом не говорила, и если ты кому-то расскажешь, думаю, я тогда просто умру.

— Это между нами, Сэйди. И всегда будет. Он импотент?

— Не совсем так…— она оборвала себя. Молчание длилось какое-то мгновение, а когда она заговорила вновь, в голосе ее звенел ужас. — Джордж…это спаренная линия?

— Нет. За дополнительные три пятьдесят эта игрушка безраздельно принадлежит только мне.

— Слава Богу. Но все равно об этом не следует говорить по телефону. И, конечно же, не в харчевне Эла, закусывая «Вилорогом». Ты можешь прийти на ужин? Мы можем сделать небольшой пикник у меня на заднем дворе? Скажем, где-то около пяти?

— Чудесно. Я привезу большой кекс или еще чего-нибудь.

— Это не то, что бы мне хотелось, что бы ты привез.

— А что тогда?

— Я не могу назвать это по телефону, даже если здесь не спаренная линия. То, что ты можешь купить в аптеке. Только не в местной аптеке, не в Джоди.

— Сэйди…

— Ничего не говори, прошу. Я сейчас вешаю трубку, должна сполоснуть себе лицо холодной водой. Оно у меня уже огнем горит.

В ухе у меня щелкнуло. Сэйди исчезла. Я разделся и пошел в кровать, где еще долго лежал без сна, думая тягостные мысли. О времени, о любви, о смерти.





Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 238 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.046 с)...