Глава 1 3 страница

Похоже описывал Горький и свою избранницу, порицая ее за «снисходительное отношение к лю­дям»: «Ей жизнь казалась чем-то вроде паноптикума». Горький и Шаляпин мучились и ревностью, и «ком­плексом неравенства», и невозможностью самим «вписаться» в среду, к которой принадлежали обе Ольги. К тому же ни Горький, ни Шаляпин в ту пору не могли обеспечить своим возлюбленным более или менее достойную жизнь; все это влияло на отноше­ния и неизбежно вело к разрыву.

Описывая спустя годы в «Страницах из жизни» свой неудачный роман, Шаляпин не задумывался о том, что Ольга может их прочесть. Однако именно так и произошло... Ольга Петровна Михеева прожи­вала всю жизнь в Тифлисе, оставаясь учительницей музыки. Эта женщина — первая любовь артиста — пережила его на пять лет...

...И все же главным для Шаляпина стали в ту пору уроки Усатова. Дмитрий Андреевич был стро­гим наставником. Когда он не замечал со стороны своего ученика должного усердия, то не стеснялся в средствах «педагогического воздействия». Федор

иногда ленился учить партии наизусть, он ставил на пюпитр рояля раскрытые ноты, а сам, отойдя в сто­рону, скашивал глаза и читал с листа. Усатов заме­тил это и однажды ловко встал между нотами и пев­цом. Федор замолчал. Тогда разгневанный наставник схватил трость и стал колотить нерадивого ученика:

- Лодырь, лодырь, ничего не делаешь!

Уроки Усатова приучили Федора к самодисцип­лине, пробудили в молодом певце «первые серьез­ные мысли о театре». Благодаря Усатову Федор на­чал понимать музыку, чувствовать стиль, характер произведения. Дмитрий Андреевич, как писал Ша­ляпин, «наглядно обучил музыкальному восприятию и музыкальному выражению исполняемых пьес» — тому, что певец всю жизнь считал «самым драгоцен­ным».

Усатов открыл Шаляпину и музыку Мусоргско­го, с творческим наследием которого певец в даль­нейшем связал свою артистическую судьбу. В «Сцене в корчме» из «Бориса Годунова», поставленной лю­бителями, Федор исполнял партию пристава. «И вот, когда Варлаам начал петь свою тягостную, внешне нелепую песню, в то время как на фоне ак­кордов оркестра Самозванец ведет разговор с шин­каркой, я вдруг почувствовал, что со мною случи­лось что-то необыкновенное. Я вдруг почувствовал в этой странной музыке нечто удивительное, родное, знакомое мне. Мне показалось, что вся моя запутан­ная, нелегкая жизнь шла именно под эту музыку. Она всегда сопровождала меня, живет во мне, в душе моей и более того — она всюду в мире, знако­мом мне. Это я теперь так говорю, — писал Шаляпин годы спустя, — а тогда я просто почувствовал какое-то благоговейное слияние тоски и радости. Мне хо­телось плакать и смеяться. Первый раз я ощутил тогда, что музыка — это голос души мира, ее безгла­гольная песнь».

На фотографиях, снятых в Тифлисе, Шаляпин мало похож на артиста. «Это был длинноногий па­рень, худой, нескладный. На нем были косоворотка и какие-то немыслимые брюки (которые он имено­вал «пьедесталами»). На голове почему-то соломен­ная шляпа-канотье с черной ленточкой. Дно шляпы было оторвано, держалось сзади на одной ниточке, при ходьбе от ветра поднималось вверх. Немало мы смеялись по поводу этой необыкновенной шля­пы», — рассказывала М. Г. Измирова. Однако, слушая Шаляпина на концертах, друзья забывали о неуклюжести артиста - так приковывал внимание его неповторимый голос, высокий бас редкого «бархатно­го» тембра, basso cantante. Усатов сумел точно опре­делить диапазон этого голоса и научить Шаляпина пользоваться редким богатством обнаружившихся в нем вокальных красок.

В Тифлисском музыкальном кружке — его еще называли кружком Арцруни - Шаляпин получил концертный дебют и вскоре стал участвовать не только в музыкальных, но и в драматических вече­рах: играл Разлюляева в комедии А. Н. Островского «Бедность не порок», Несчастливцева в «Лесе». Имя Шаляпина попадает в газетные отзывы и рецензии. В статье Василия Давидовича Корганова, известного в Грузии пианиста и педагога, напечатанной в газете «Кавказ», Шаляпин сравнивался со знаменитым ба­сом Мариинского театра Осипом Петровым.

Тифлис 1890-х годов по праву считался музы­кальным и театральным городом. Здесь выступали известные певцы Л. Г. Яковлев (с ним Федор вскоре встретится на сцене Мариинского театра), В. М. Зарудная-Иванова, А. М. Давыдов. В городе существовало много любительских оперных кружков, неплохой симфонический оркестр. Музыкальным училищем в ту пору руководил композитор Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов, нередко он дирижировал в оперном театре.

...Прошел год учебы. Для бенефисного концерта в сентябре 1893 года Усатов подготовил с Федором большую программу — партию Мельника из «Русал­ки», первый акт «Фауста», в котором Шаляпин пел Мефистофеля, несколько русских романсов. «Тиф­лисский листок» 10 сентября писал: «Голос бенефицианта... звучал превосходно, производя на зрителей приятное впечатление своей свежестью и мягкостью тонов при значительной силе и хорошей фразиров­ке. Играет молодой артист неуверенно, порывисто, нервно, но держит себя на сцене достаточно свобод­но. Видевшие и слышавшие г. Шаляпина зимой были приятно поражены теми успехами, которые сделал он за это короткое время. Нет сомнения, что при дальнейшей его работе над своим голосом из г. Ша­ляпина выработается очень и очень недурной испол­нитель оперных ролей; для этого он обладает всеми данными: звучным, сильным голосом, музыкальным ухом, хорошими задатками драматического таланта, и что всего важнее, молодостью».

Самыми одаренными учениками Усатова были Федор Шаляпин и Павел Агнивцев. Последний ради сцены оставил военную службу в Мингрельском полку. «Я очень увлекался его чудесным голосом, и мне нравилась его солидная манера держаться», писал об Агнивцеве Шаляпин.

Когда в конце лета 1893 года помещение казен­ного театра арендовала оперная антреприза Люби­мова и Форкатти, Шаляпин спросил Усатова, не пойти ли ему туда.

- Отчего же нет? — поддержал педагог. -- По­пробуем! Будете петь и учиться у меня. Надо выучить несколько опер. «Русалка» и «Фауст» — это ваши кормильцы, так и знайте. Надо еще выучить «Жизнь за царя».

Однажды на репетиции Шаляпин услышал, как дирижер, итальянец Иосиф Труффи, говорил кому-то:

— Какой хороши колос у этот молодой мальчик!

Радости Федора не было границ.

Дебют на сцене Тифлисского казенного театра друзья получили одновременно. Их первое выступле­ние отметила пресса: «Совершенно неожиданно весьма сносными исполнителями оказались новички оперной сцены г. Агнивцев (Амонасро) и г. Шаляпин (Рамфис), ученики г. Усатова, известные нам уже по концертам. Оба они пели и держались на сцене весь­ма прилично, хотя, конечно, нельзя и требовать от них полного знакомства со сценой — спокойного владения своими голосовыми средствами и игрой... Театр был переполнен», - отмечал 30 сентября «Тифлисский листок».

В репертуар театра Федор Шаляпин вошел уве­ренно и быстро, преодолев робость и застенчивость. В сезоне 1893/94 года артист выходил на сцену бо­лее шестидесяти раз, исполнял ведущие басовые партии в четырнадцати операх. В бенефисном спек­такле 4 февраля 1894 года Шаляпин пел Тонио из «Паяцев» и Мефистофеля из «Фауста». «Г-н Шаля­пин и на этот раз доказал свою музыкальность, мощь голоса и умение владеть им. Игра его, как все­гда, была безукоризненной. Артист был в голосе, и многие выдающиеся арии по требованию публики были повторены», — писал рецензент «Тифлисского листка».

Сезон в Тифлисе завершился на высокой ноте успеха. Чтобы закрепиться на его вершине, Усатов благословляет своих лучших учеников — Павла Агнивцева и Федора Шаляпина — в путь, в Москву, в Большой театр. С ворохом рецензий и пачкой реко­мендательных писем друзья отправляются завоевы­вать столицу.

Последнее впечатление Федора о Тифлисе: «Пришла на станцию Ольга с матерью. Я начал уго­варивать ее ехать со мною. Она отказалась... Когда ло­шади потащили нас вдоль Ольгиной улицы на Воен­но-Грузинскую дорогу, сердце мое мучительно сжа­лось...»

«МЫ НАЙДЕМ ВАМ ТЕАТР!»

Федору двадцать один год. Несмотря на пережи­тые мытарства и скитания, он сохраняет наивность и неискушенность молодости. Вместе с Пашей Агнивцевым Шаляпин едет поездом в Москву. По до­роге дали концерт в Ставрополе; в кармане гонорар 250 рублей — огромная сумма!

Мысли о Москве, о Большом театре будоражат воображение молодого певца. Чтобы скоротать доро­гу, Федор садится играть в «три туза» со случайны­ми попутчиками и очень скоро становится жертвой ловких поездных шулеров. Приподнятого настроения как не бывало, в душе горечь, тревога и злость на самого себя. Даже Паше Агнивцеву стыдно признать­ся в происшедшем. Радость от встречи с Москвой омрачена. Город только ошеломил провинциалов своей пестротой, суетой и криком.

Оставив свой нехитрый багаж в номерах, Шаля­пин направился на Театральную площадь. Большой театр с величественной колоннадой, увенчанной квадригой Аполлона, поразил его. Храм искусства показался строгим и неприступным, не верилось, что его двери могут гостеприимно распахнуться пе­ред ничтожным провинциалом, каким чувствовал себя Федор в эти минуты. Рядом с площадью — Охотный ряд, лавки, полные мясных туш, овощей, фруктов. Снуют разносчики всяческой снеди, лоточ­ники, пестрят вывески трактиров, чайных, кофеен... но в кармане пусто. Пришлось возвратиться в номе­ра.

Наутро Федор отправился в Дирекцию импера­торских театров на Большую Дмитровку. Сторож куда-то унес рекомендательное письмо Усатова, по­тянулись часы томительного ожидания. Наконец вы­яснилось: управляющий конторой П. М. Пчельников его не примет, а императорские театры закрыты до осени, прослушать певца некому. Оставалась хрупкая надежда: на даче под Москвой, в Пушкине, жили дирижеры Большого театра И. К.Альтани и У. И. Авранек - может быть, Шаляпину помогут письма их тифлисских коллег, антрепренера В. Л. Фор-катти и дирижера И. А. Труффи. Но и здесь певец не встретил сочувствия — никто не захотел прослушать его, дать совет, где устроиться, как продержаться до начала театрального сезона. Видимо, от соседей по номерам узнали Шаляпин и Агнивцев о Театраль­ном агентстве E. H. Рассохиной. И вот они перед до­мом Сушкина в Георгиевском переулке, на углу Тверской. На втором этаже помещались залы «Пер­вого театрального агентства для России и заграни­цы».

Умная и бывалая дама Елизавета Николаевна Рассохина заботилась в первую очередь о коммерчес­ком успехе своего предприятия. Она помогала антрепренерам набрать труппу подешевле и сама полу­чала за это хороший процент. Рассохина знала: в большинстве случаев к ней обращаются люди, поте­рявшие надежду устроиться где-либо самостоятель­но, и потому никаких прав за ними не признавала. Неутомимая, шумливая Рассохина шариком ката­лась по залам своего агентства, расхваливала товар покупателю с исключительным искусством пройдо­хи-агента, якобы знающего весь артистический мир. Заключались сделки по договорам, где опять-таки все было на стороне антрепренера и мадам». Так за­помнилось посещение бюро Рассохиной известному провинциальному актеру и режиссеру Н. И. Собольщикову-Самарину.

Федор принес Рассохиной фотографии в ролях, вырезки из тифлисских газет. Но не он один искал здесь хоть какой-нибудь сносный ангажемент. У дверей кабинета Рассохиной толпились актеры. Антреп­ренеры, высокомерно тесня их, солидно проходили в кабинет «к самой». В ожидании приема Шаляпин и Агнивцев слушали витиеватые актерские байки - то-то хвастался успехами в провинции, щедрыми подарками благодарной публики, демонстрировал

золоченые портсигары, перстни, брелоки, часы. Жаловались и на «хозяйку», на кабальные контракты и оборы.

Наконец Шаляпина приглашают в кабинет. Ели­завета Николаевна желает услышать его пение. Федор волнуется: решается дальнейшая судьба. Но голос звучит хорошо, «хозяйка» довольна: «Отлично! Мы найдем вам театр!»

Ждать пришлось почти месяц. Бездеятельное прозябание в дешевых номерах угнетало — грязь, скан­далы, крикливые соседи. В воспоминаниях Шаляпин назовет свое пристанище конурой. Паша Агнивцев приглашает товарища прогуляться по Москве. Федор мрачно отказывается: стыдно рассказывать о проиг­рыше. Но с голодом не поспоришь, Федор призна­ется Павлу — денег нет! Друг благородно предлагает свои, они обедают в трактире Рогова, помещавшем­ся непосредственно под Театральным агентством. В залах с низкими потолками, в клубах сизого дыма, охотнорядские мясники, рыбники, возчики, грузчи­ки, разносчики подводят итоги дневной торговли, выясняют отношения; там же актерская братия про­пивает и проедает жалкие свои авансы, гонорары, золоченые портсигары и прочие подношения при­знательной публики.

Паша отзывчив и добр, но при этом отличается необыкновенной скрупулезностью: долги Шаляпина он заносит в записную книжку. Если он расходовал семь копеек, то записывал за Федором три с поло­виной. Это, конечно, правильно, однако и скучно же, думал Шаляпин и просил:

- Да запиши ты за мной четыре копейки!

- Зачем же? Половина семи — три с половиной, пяти — две с половиной...

После таких обедов хотелось побыть одному. Фе­дор уходил на Воробьевы горы и оттуда любовался Москвой, золочеными куполами и маковками цер­квей. Город притягивал к себе, с высоты казался красивее и лучше. Но здесь, на Воробьевых горах, одолевали Шаляпина и грустные мысли о собствен­ной бездомности, неустроенности, которым, каза­лось, нет конца, о несостоявшейся любви (письма от Ольги Михеевой приходили, но все реже и ста­новились все короче)...

Наконец приходит вызов от Рассохиной. Захватив ноты, Федор мчится в Георгиевский переулок — его ждут! Рядом с «хозяйкой», вальяжно развалясь, расположился плечистый кудрявый человек в поддевке, впечатляющий своим внушительным видом. «Вот это настоящий московский антрепренер!» - подумал Федор. И не ошибся. Перед ним — сам Михаил Ва­лентинович Лентовский, известный «маг и чаро­дей», в прошлом актер Малого театра, славившийся постановками грандиозных феерий и зрелищ в теат­ре «Эрмитаж».

— Пойте, — предложила Рассохина.

Федор решил исполнить арию из «Дон Карлоса», кивнул аккомпаниатору, но едва успел начать, как Лентовский оборвал его:

- Довольно. Ну, что вы знаете и что можете? «Сказки Гофмана» пели?

- Нет.

- Вы будете играть Миракля. Возьмите клавир и учите. Вот вам сто рублей, а затем вы поедете в Пе­тербург петь в «Аркадии»...

Все поразило Шаляпина — и важный тон Лентовского, исключающий вопросы и сомнения, и 100 рублей, казавшиеся нежданным-негаданным богат­ством, и магические слова «Аркадия», «Петербург»... Федору и в голову не пришло прочитать вниматель­но договор, он все подмахнул не глядя. Заодно Рас­сохина подсунула певцу еще один контракт на зим­ний сезон в Казань и вексель, по которому Шаля­пин в случае отказа от обязательств должен был зап­латить неустойку. Лентовский и Рассохина казались ему благодетелями — он снова полон надежд, верит в грядущий успех!

А между тем Михаил Валентинович Лентовский сам находился в положении банкрота. Только этим можно объяснить его «предпринимательский союз» с арендатором буфета и театрального зала, неким Христофором Петросьяном. Вместе они надеялись

завлечь в сад «Аркадия», что в пригороде Петербур­га, в Новой Деревне, гуляющую публику. О гряду­щих представлениях «знаменитого Михаила Лентовского» гласили афиши на круглых тумбах, об этом сообщали газеты.

Судьба Павла Агнивцева еще не решена, но Фе­дор не может скрыть своей радости, он спешит про­ститься с грязными номерами. Друзья встретятся те­перь в апреле — мае 1899 года: Шаляпин приедет на две недели в Казань, его партнером будет Павел Агнивцев.

Итак— снова в путь! Федор на Каланчевской площади, у перрона Николаевского вокзала, дымит паровоз, начальник станции в последний раз триж­ды ударяет в станционный колокол, гудок! Шаляпин едет в Петербург.

...Белые ночи кончались, но вечерами по-пре­жнему было светло. Императорские театры уже дав­но закрыли сезон, артисты пребывали на гастролях в провинции, столичные театралы отдыхали на при­городных дачах — теперь это стало модным. Теат­ральная жизнь из центра Петербурга перемещалась в частные и летние театры.

Впрочем, в дачных театрах можно было встре­титься с высоким искусством. В Озерках зрители, как сообщалось в газетной хронике, благодарно аплоди­ровали талантливой инженю госпоже Комиссаржевской, которая впервые выступила перед петербургс­кой публикой.

В эту же пору, в последние июньские дни 1894 года, в Петербурге объявился и певец Федор Шаляпин. Его пылкому воображению российская столица рисовалась каким-то праздничным городом, вознесенным на гору и утопающим в зелени. Из окна вагона увидел он поначалу бесконечные рабочие слободы, закопченные трубы фабрик, кирпичные корпуса заводов. И Петербург показался Федору дымным, хмурым, непохожим на тот, который он себе представлял.

Чего ждал Шаляпин от Петербурга? Далеко иду­щих планов у него не было. Именно поэтому певец легко примирился с тем, что «Аркадия» оказалась не роскошным столичным театром, а непритязатель­ным увеселительным заведением, какие он видел в садах Казани, Уфы, Астрахани, Баку, Тифлиса. И театр в «Аркадии» тоже был деревянный, распола­гался в саду, недалеко от открытой летней эстрады и ресторана.

Летом в «Аркадию» на Новодеревенскую набе­режную съезжалось много веселящейся публики. На извозчиках, на небольших пароходиках, курсировавших по Большой Невке, прибывали офицеры с на­рядными дамами, модные адвокаты, биржевые мак­леры, чиновники, купцы, содержатели торговых до­мов и магазинов. Бывал здесь народ и попроще. Зре­лищ предлагалось много, на разные вкусы и по раз­ным ценам. Нынешний сезон открылся, как обычно, весной, в мае. Зрителям была обещана заманчивая программа: театральные спектакли, феерические представления, «кафе-шантаны с балетно-шансонетною программою» и прочие увеселения. Артисты выступали в закрытом помещении и в саду, на от­крытой эстраде.

Федор снял комнату в небольшом деревянном доме в Новой Деревне, неподалеку от «Аркадии», и, пока Лентовский не приехал, днем гулял по Петер­бургу, а вечерами в «Аркадии» аплодировал озорной шансонетной певице Паоле Кортез. В целом же дела «Аркадии» шли неважно, и потому на грядущие представления Лентовского — «мага и волшебника»,

как рекламировали его в газетах, — возлагались большие надежды.

12 июля труппа Лентовского наконец начала га­строли. Давали феерию в пяти картинах «Козрак, или Брака-та-куа». Пресса сочла либретто скучным, грубым, бессмысленным и несценичным.

Зрители быстро охладели к спектаклю. Не пробу­дили стойкого интереса и «Сказки Гофмана», в ко­торых 24 июля выступил Шаляпин. Дирижировал оперой Иосиф Антонович Труффи, старый знако­мец по Тифлисскому оперному театру.

И все же первое выступление Шаляпина в Пе­тербурге было замечено. Журнал «Артист» отмечал, что оркестр играет с увлечением; солисты заслуживают похвалы; недурен также мужской хор. Публике в числе прочих понравился и «Шляпин (красивый basso cantante)». Первое упоминание в петербургской прессе не обошлось без опечатки.

«Магу и волшебнику» явно не везло. Моросили дожди, погода не располагала к прогулкам. Интерес публики к представлениям в «Аркадии» быстро уга­сал, Лентовский поставил новый спектакль — фарс «Орловский тигр, или Необыкновенные приключе­ния», но положение не изменилось. «Маг» мрачен, ругается и даже дерется с Христофором Петросьяном, официальным держателем антрепризы и арен­датором театра. Труппа бедствует, Лентовский отде­лывался полтинниками, лишь иногда Федору удает­ся выклянчить у раздраженного «волшебника» треш­ку или пятерку...

Поняв, что фортуна отвернулась от обитателей «Аркадии», Лентовский как мог рассчитался с дол­гами и отбыл в Москву. Шаляпину тоже пора было уезжать в родную Казань: в кармане у него лежал подписанный у Рассохиной контракт с оперной антрепризой Н. В. Унковского. Но как не хотелось ему теперь покидать Петербург! Федору нравились широ­кие, ровные, прямые многолюдные улицы, просто­ры проспектов и набережных, полноводная темная Нева, украшенные скульптурами аллеи Летнего сада.

В государственных театрах открывался сезон. Ша­ляпин дал объявление в газете: «Оперный артист (бас), свободный на зимний сезон, ищет ангаже­мента». Но предложений не последовало. Молодой певец покинул Новую Деревню и переселился на Охту, пристанище петербургской ремесленной бед­ноты, район жалких лачуг, чахлых деревьев: здесь жизнь дешевле. Столица в эту пору сильно менялась, утрачивала свой «строгий, стройный вид». Огромные доходные дома неожиданно возникали даже в цент­ре города, они скрыли Адмиралтейство, ранее выхо­дившее на Неву, и Петербург лишился едва ли не лучшего из своих архитектурных ансамблей. Одним из самых уродливых зданий был Панаевский театр, названный так по фамилии своего владельца. Летом 1894 года его арендовало Оперное товарищество зна­комого Федору по Тифлису дирижера И. А. Труффи. Неудивительно, что здесь вскоре оказался и Шаля­пин.

Труппа была набрана в основном из провинци­альных певцов. Они с энтузиазмом взялись за новое дело. «Сегодня товарищи имели первое заседание, на котором были вполне определены как состав, так и месячный бюджет товарищества. С завтрашнего дня начнутся репетиции», — сообщала газета «Новости» 29 августа. Репертуар составили из популярных ходо­вых названий, хорошо знакомых Шаляпину по Тиф­лису: «Трубадур», «Аида», «Травиата» Дж. Верди, «Жизнь за царя» М. Глинки, «Африканка» Дж. Мейербера, «Кармен» Ж. Визе, «Фауст» Ш. Гуно, «Пая­цы» Р. Леонкавалло.

Неуютный зал не понравился Федору, но встре­тили его хорошо и в первом же спектакле — «Фаус­те», состоявшемся 18 сентября 1894 года, — он пел Мефистофеля. Газета «Новое время» писала: «При­ятный бас у г. Шаляпина (Мефистофель), силы этого певца, кажется, невелики, под конец спек­такля его голос звучал утомленно в сцене в церкви и в серенаде, которую его, однако, заставили по­вторить». «Голос его хорош», — отметила и «Петер­бургская газета»; указав на малую опытность артис­та, на плохой грим и ряд вокальных промахов, ре­портер тем не менее оценил общее впечатление в пользу певца.

Спустя месяц — премьера оперы Дж. Мейербера «Роберт-Дьявол». Шаляпин пел Бертрама. Рецензент «Нового времени» выделил его из прочих исполни­телей, назвал его пение «сравнительно недурным», «Петербургская газета» оказалась более сдержанна, а в газете «Русь» начинающий музыкальный обозрева­тель, в будущем известный композитор Николай Черепнин, разнес спектакль в пух и прах...

УРОКИ РУССКОГО КИНА

20 октября 1894 года умер император Алек­сандр III. В знак траура все театры были закрыты по­чти на полтора месяца, но Панаевской труппе пос­ле долгих хлопот разрешили играть оперы. Спектак­ли пошли удачно. Шаляпину удалось быстро обратить на себя внимание публики; его имя одобрительно упоминалось в рецензиях; им начали интересовать­ся знатоки театра, за кулисы к нему приходили известные в петербургском художественном мире люди.

Одним из таких авторитетных людей был Васи­лий Васильевич Андреев, балалаечник-виртуоз, организатор и руководитель русского народного ор­кестра. Он сразу оценил талант Шаляпина, пригла­сил к себе. В его квартире в богатом доме, выходя­щем углом на Невский проспект и Пушкинскую улицу, собирались музыканты, артисты, художники. Молодой певец открывал для себя новый мир. «Душа моя насыщалась в нем красотой, я смотрел, слушал, учился», — писал впоследствии Шаляпин.

В. В. Андреев в ту пору еще не имел той блиста­тельной славы, которая пришла к нему позже, но все же был достаточно известен. В 1889 и 1892 годах прошли успешные гастроли его оркестра в Париже, он часто выступал с концертами в Петербурге, Москве. Андреев возрождал и совершенствовал ста­ринные народные инструменты. По выражению од­ного из современников, он ухитрился соединить «фрак и балалайку», сделав свой оркестр великолеп­ным музыкальным коллективом, который пользо­вался успехом у самых разных слоев российской и европейской публики.

Андреев привлекал к себе людей — простотой, открытым дружелюбием, приветливостью. При этом Василий Васильевич сохранял какую-то особую «пе­тербургскую» элегантность, изысканность и почи­тался в художественных кругах «законодателем мод». Наблюдая за поведением молодого Шаляпина, Ан­дреев советовал ему, как следует одеваться, как ве­сти себя в обществе:

- Чай пить во фраке не ходят... Фрак требует ла­ковых ботинок, — иногда осторожно замечал Васи­лий Васильевич.

Федор не обижался, он и сам тяготился своей провинциальной неуклюжестью: «В. В. Андреев усердно и очень умело старался перевоспитать меня. Уговорил остричь длинные «певческие» волосы, научил прилично одеваться и всячески заботился обо мне», — с благодарностью вспоминал Шаля­пин.

Андреевские «пятницы» для Шаляпина — уроки серьезного понимания искусства. Молодой артист подкупал всех своей необыкновенной восприимчи­востью, как губка впитывал новые впечатления, жадно слушал собеседников. Василий Васильевич целенаправленно расширял круг его знакомых и на­конец свел с дирижером Мариинского театра Эду­ардом Францевичем Направником.

В дом известного любителя искусства Тертия Ивановича Филиппова Федора привели В. В. Андре­ев и молодые друзья певца братья Стюарты. Т. И. Филиппов — фигура колоритная. Член Комите­та министров, Государственный контролер, убеж­денный славянофил, он дружил с А. Н. Островским, Ал. А. Григорьевым, М. А. Балакиревым, М. П. Мусор­гским, Н. А. Римским-Корсаковым, В. В. Андреевым, покровительствовал замечательному исполнителю былин Трофиму Рябинину, известной сказительнице-вопленнице Орине Федосовой. Федор стал бывать у него на музыкальных вечерах, сам участвовал в концертах, пел соло и в хоре.

В начале января 1895 года Филиппов собрал у себя многих знаменитостей: играл на рояле приехав­ший из Москвы вундеркинд Иосиф Гофман, выпе­вала рекрутские причитания Орина Федосова. Федор проникновенно исполнил арию Сусанина, чем рас­трогал сестру Глинки Людмилу Ивановну Шестакову. Тогда же Шаляпин познакомился с Иваном Федоровичем Горбуновым, актером Малого и затем.Александрийского театра.

Горбунов прекрасно играл характерные роли в пьесах А. Н. Островского, но особенно прославился как непревзойденный рассказчик и исполнитель драматических импровизаций и собственных жанро­вых зарисовок. В написанных им «Сценах из народ­ного быта» изображались крестьяне, купцы, масте­ровые, приказчики, генералы, городские обыватели. Шаляпин не успел близко сойтись с Горбуновым: очень скоро, в конце декабря 1895 года, его не ста­ло. Но певец всегда тепло вспоминал о Горбунове, говорил, что многому научился у него, тоже старал­ся в жизни и на сцене быть свободным и пластич­ным.

Федору повезло: на него смотрели не только как на забавного провинциала или диковинного само­родка. В. В. Андреев и Т. И. Филиппов разглядели в нем талант артиста, ум, душу: по мере сил они стре­мились помочь ему, щедро делились своим опы­том — житейским и художественным.

Вечера у Андреева нередко продолжались в рес­торане Лейнера. На втором этаже огромного здания, фасады которого выходили на Невский, набереж­ную Мойки и Большую Морскую, разместился своеобразный артистический клуб. Публика собира­лась яркая, талантливая, шумная. Завсегдатаем был Мамонт Дальский, в ту пору премьер Александрий­ского театра, фигура в Петербурге весьма популяр­ная. С мощным трагическим темпераментом он играл Гамлета, Чацкого в «Горе от ума», Незнамова в «Без вины виноватых», Рогожина в «Идиоте» и самую любимую свою роль — актера Кина в пьесе А. Дю­ма-отца «Кин, или Гений и беспутство». Известен был Дальский и своими бурными богемными авантюрами. «Игра — моя жизнь», — говаривал он часто; дерзкая бравада, картежные баталии, кутежи с цы­ганами принесли ему репутацию «беспутного Кина» — как часто называли его поклонники.

Шаляпин знал Дальского по спектаклям Алек­сандрийского театра. Драма с юных лет влекла Фе­дора, потому едва ли не самыми захватывающими стали первые петербургские театральные впечатле­ния. Императорские театры традиционно открыва­лись в России 30 августа, попасть туда бедному про­винциалу было трудно: слишком дороги билеты. Но Федор старался не пропускать спектаклей дачных антреприз, в которых играли знаменитости, и раз­личные благотворительные представления с их уча­стием.

Как-то он оказался в летнем театре в Петергофе на спектакле с премьерами Александринки — М. Г. Савиной, К. А. Варламовым, В. Н. Давыдовым, П. Д. Ленским и молодым тогда Юрием Юрьевым. На следующий день, когда Юрьев зашел по каким-то мелким делам в Контору императорских театров, он обратил внимание в толпе чиновников и артистов на обрамленное длинными волосами лицо блондина — то ли семинариста-бурсака, то ли церковного певче­го. Молодой человек привлекал к себе внимание удивительно выразительной мимикой, отражавшей увлеченность беседой. Белокурый юноша тоже заме­тил взгляд Юрьева и, когда тот собрался уходить, с досадой и при этом добродушно воскликнул, обра­тившись к окружающим:

— Да познакомьте же нас, черт возьми!.. Я все ждал, что вы догадаетесь это сделать, и вот теперь самому приходится быть навязчивым.

Их представили друг другу, и Шаляпин тут же стал восторгаться виденным накануне спектаклем:

- Вчера я был в Петергофском театре... Смотрел вас и сразу узнал... Какой чудесный спектакль!.. Особенно мне понравилась тургеневская вещица... Тургенев! Вот, шут его побери, так писатель!.. Понимаешь, мил человек, — Италия, Сорренто, вдали Ве­ли, луна, гитара, серенада, и на фоне всего тут тебе влюбленная парочка... Дьявольски красиво!.. Так потянуло меня в этот благословенный край!.. А глав-. у этого шельмы Ивана Сергеева все в точку!., Можно было и засахарить. Ничего подобного! Ника­кой тебе конфеты!..

Юрьеву, в общем-то привыкшему к назойливости (откровениям поклонников), такой экспромт показался любопытным: странного вида собеседник говорил о спектакле вычурно, да еще с характерным волжским оканьем, но с пониманием, непосредственно и свежо. Подумалось откуда у него, казалось бы мало тронутого культурой, зна­ние эпохи, чувство характера и стиля тургеневского письма? Юрьев с интересом поддержал разговор и немало подивился поведанной ему истории появления Федора в столице и его страстной люб­ви к театру.