Глава 1 2 страница

...По вечерам в Панаевском саду играла опе­реточная труппа. Знакомый хорист посоветовал Фе­дору:

— Семенов-Самарский набирает хор для Уфы: просись!

Семена Яковлевича Семенова, удвоившего себе ради пущей звучности фамилию дополнением «Са­марский» — чтобы не путали с другими многочис­ленными Семеновыми, - Федор видел в «Нищем студенте» К. Миллекера: как и вся публика, в осо­бенности дамская ее часть, был покорен жгучими роковыми глазами и черными нафабренными усами.

— Сколько вам лет? — спросил Самарский.

- Девятнадцать. (Молодой человек прибавил себе два года.)

— А какой голос?
-Первый бас.

- Знаете, я не могу платить вам жалованье, ко­торое получает хорист с репертуаром.

— Мне не надо... Я без жалованья... Мне нужно столько, чтобы как-нибудь прожить, не очень голодая …
Самарский ухмыльнулся и положил хористу скромное вознаграждение — 20 рублей в месяц. Это сколько же страниц нужно было бы переписать кал­лиграфическим почерком, скрючившись над столом в Духовной консистории!

Быть может, Семенов-Самарский и не вспомнил бы о своем широком жесте, да и вообще об этой встрече, но через двадцать лет имя хориста будет греметь по всему миру. И тогда «первый импреса­рио», как назовет его Шаляпин, выступит в «Петер­бургской газете» с воспоминаниями.

«В один прекрасный день утром кто-то постучал­ся в мою дверь в Волжско-Камских номерах. Вошел молодой человек, застенчивый, неуклюжий, длин­ный, очень плохо одетый — чуть ли не на босу ногу сапоги, в калошах... Хор у меня был уже сформиро­ван, для Уфы он был даже слишком велик — чело­век около восемнадцати. Но Шаляпин произвел на меня удивительное впечатление своею искреннос­тью и необыкновенным желанием, прямо горени­ем, быть на сцене. Я... дал ему тут же лежавший у меня билет на проезд на пароходе Ефимова. Когда он получил этот билет, казалось, что в ту минуту не было на свете человека, счастливее Шаляпи­на...»

Видимо, выданного аванса Федору надолго не хватило. Семенов-Самарский припомнил, что по приезде в Уфу юноша явился в гостиницу и прожил в его номере неделю, получая от своего щедрого благодетеля по пятачку в день. К завтраку Федор по­купал сайку и пил чай в обществе Самарского. По версии самого Шаляпина в Уфе он снял комнату вместе с хористом Нейбергом, знакомым еще по Казани...

Гастроли труппы Семенова-Самарского открыва­лись 26 сентября 1890 года комической оперой ита­льянского композитора Антонио Замара «Певец из Палермо». Спустя много лет Шаляпин вспоминал, с какой радостью рассматривал он свою фамилию на афише. «Я надел испанский костюм. Впервые в жиз­ни я надел трико... Я был как во сне...» Афишу пер­вого спектакля певец хранил в своем архиве, но в числе участников спектакля он не упомянут. Види­мо, фамилия Шаляпина появится в афише 9 октяб­ря, когда он исполнит маленькую партию контра­бандиста Пьеро в оперетте К. Миллекера «Гаспарон — морской разбойник».

Приходил первый опыт: «Через месяц я уже мог стоять на сцене, как хотел. Ноги не тряслись, и н душе было спокойно. Мне уже начали давать малень­кие роли в два-три слова»..

На святках было решено ставить оперу «Галька» С. Монюшко.

Обычное в театре и вместе с тем непредсказуемое актерское везение! Дирижер А. С. Апрельский выгнал с репетиции исполнителя партии Стольника — отца Гальки. Ее пел сценариус труппы, человек каприз­ный, вздорный, он знал: заменить его некем. Видимо надеясь на дополнительное вознаграждение, он объя­вил, что отказывается от роли, так как по контракту должен выступать только в опереттах, а не в операх. Спектакль оказался под угрозой. И тогда Семенов-Са­марский поручил партию Шаляпину.

Федор выучил роль за день. Он пришел в театр за три часа до начала спектакля, загримировался под старика, примерил толщинку, но объемный живот не сочетался с худыми руками и ногами... Было от чего прийти в отчаяние! И в голове завертелась мысль: а что, если сейчас вот, не говоря никому ни слова, сбежать в Казань?

Будто в ответ на эти мысли Федор услышал го­лос Семенова-Самарского:

— Бояться не надо. Веселей! Все сойдет отлично!
Длинный, нескладный парень не был похож на

вальяжного польского магната. Руки и ноги плохо слушались певца. Сосредоточенно следил он за па­лочкой дирижера и старательно выпевал:

Ах, друзья, какое счастье!

Я теряюсь, я не смею,

Выразить вам не сумею

Благодарность за участье.

Послышались аплодисменты, Федор даже не по­нял, что они адресованы ему. Очнулся он после гроз­ного шипения дирижера:

— Кланяйся, черт! Кланяйся!

И вот тут-то случилось непредвиденное! После поклонов Федор попятился, отошел в глубину сцены, чтобы сесть в кресло, но, на беду, один из хористов отодвинул его в сторону, и чинный Стольник свалился на пол под громовой хохот публики, однако сопровождаемый новыми апло­дисментами.

Уже на склоне лет Шаляпин писал: «...я до сих пор суеверно думаю: хороший признак — новичку в первом спектакле при публике сесть мимо стула...»

Вскоре примадонна театра Н. Террачиано предло­жила Федору участвовать в ее бенефисном спектак­ле «Трубадур» в партии Феррандо. Успех и здесь со­путствовал певцу, и он получил прибавку к жалова­нью.

- Пять рублей — деньги не лишние, — подкре­пил щедрый жест антрепренер.

Службу у Семенова-Самарского Шаляпин всегда вспоминал с радостью. Труппа жила дружно, репе­тировали по ночам. И артисты, и рабочие сцены от­носились к юноше с доброй симпатией. «Это был единственный сезон в моей жизни, когда я не ви­дел, не чувствовал зависти ко мне и даже не подо­зревал, что она существует».

На радостях Федор фотографируется и дарит кар­точки товарищам. Михаил Жилин, ведущий актер труппы, получает портрет Федора с. припиской «От почитателя его бывшего сослуживца в г. Уфе в сезон 1890/91 г. Федора. Ивановича Шаляпина на память. Февраль 19-го 1891 года». Через четверть века Федор Иванович придет в Петербургское убежище преста­релых артистов и найдет Жилина — глубоким стари­ком. Там же Шаляпин сфотографируется с ветерана­ми театра. Федор Иванович сидит в кресле, в цент­ре, Михаил Михайлович Жилин стоит позади, по­ложив руки на плечи Шаляпину. Снимок хранится в архиве певца, его рукой сделана надпись: «Комик Жилин служил у Сем<енова>-Сам<арского> со мной в Уфе».

Начинающий артист относится к своему ремеслу, к театру восторженно. «Я так любил театр, что работал за всех с одинаковым наслаждением: налили керосин в лампы, чистил стекла, подметал сцену, лазил на колосниках, устанавливал декорации. Семенов-Самарский тоже был доволен мною».

Однажды Семенов-Самарский сказал:

— Вы, Шаляпин, были очень полезным членом труппы, и мне хотелось бы поблагодарить вас. По­этому я хочу предложить вам бенефис.

Федор спел Неизвестного в «Аскольдовой моги­ле» А. Верстовского — в этой партии выступал обыч­но сам Семенов-Самарский. Роль начиналась моно­логом, и Неизвестный -- Шаляпин как природный волжанин сильно окал. Но когда певец запел «В ста­рину живали деды», публика простила ему «местный лиалект», раздались аплодисменты. Как и полагает­ся, бенефицианту «очистилось от сбора» 30 рублей; сверх того кто-то из публики преподнес молодому артисту еще полсотни и серебряные часы. «Я стал богатым человеком. Никогда у меня не было такой кучи денег».

В Уфе Шаляпин выступает с «устными рассказа­ми» в концерте, который устраивает в театре заез­жий фокусник. Друг певца Иван Петрович Пеняев (Бекханов) вспоминал: «На нем был мой пиджак, который я ему дал, видя, что его прорыжелый пид­жак для чтения в «концертах», хотя бы и таких, не совсем удобен. Пиджак этот был так тесен и коро­ток, что являл собою живое подобие тришкина каф­тана, и вся фигура Шаляпина производила весьма комическое впечатление. Наконец, Федор Иванович начал читать стихотворение, но на средине его он вдруг остановился, помолчал и смущенно заявил: «Забыл», и, махнув рукой на публику, медленною и тяжелою поступью удалился за кулисы. Такой коми­ческий уход вызвал бурю аплодисментов, и Федору Ивановичу пришлось бисировать. На бис он начал рассказывать известный бурлаковский (В. Н. Андре­ева-Бурлака. — Авт.) рассказ про «Ветлянскую чуму», но и тут неудача преследовала бедного чтеца. Как ни старался Шаляпин довести рассказ до кон­ца, ему это не удавалось, и он несколько раз, не зная, как кончить, начинал снова. Вторично махнул безнадежно рукой и с благодушной улыбкой удалил­ся со сцены. Снова раздались аплодисменты и крики «бис». В заключение Шаляпин довольно порядочно рассказал о том, «как генеральский петух ухаживал за капитанской курицей». Получив условленный «со­лидный куш»— 30 копеек!— Шаляпин повел при­сутствующих хористов угощать на свой первый «гас­трольный гонорар».

С Иваном Пеняевым-Бекхановым Федор дружил много лет. С фотографии, подаренной Шаляпину, смотрит плотный, круглощекий молодой человек в клетчатом пиджаке. «Начинающему от начинающего артиста Ваньки Пеняева на память Феде Шаляпину. Старый друг лучше новых двух. 9 марта 1891 г. г. Уфа», — гласит надпись на фото.

Став знаменитым, Шаляпин не забывает старых друзей. «Очень хорошо относился ко мне Пеняев, -вспоминает он в «Страницах из моей жизни». — Стояла зима, но я гулял в пиджаке, покрываясь ша­лью как пледом. Пеняев подарил мне пальто. Оно было несколько коротким, но хорошо застегива­лось — его хозяин был толще меня».

Пеняев называл Федора Геннадием Демьянови­чем — по имени персонажа пьесы А. Н. Островского «Лес», провинциального трагического актера Несчастливцева. Шаляпин гордился этим прозвищем: оно льстило его артистическому самолюбию.

Между тем дела в труппе Семенова-Самарского шли неважно. Исчерпав свой опереточный реперту­ар, артисты поставили «Ревизора», Пеняев играл Городничего, Семенов-Самарский - Хлестакова, Жилин — Осипа. Шаляпину досталась роль Держи­морды.

Вместе с новыми товарищами Федор едет в Зла­тоуст (это, между прочим, была первая поездка Ша­ляпина по железной дороге). Артисты выступали с концертом. Одним из номеров программы стала сце­на из оперетты Ж. Оффенбаха «Синяя борода». Вы­яснилось, однако, что главный отличительный ат­рибут роли, которую исполнял Семенов-Самарс­кий, — бороду — в суете оставили в Уфе. Шаляпин тут же срезал клок своих длинных волос и самолич­но выкрасил его в синий цвет. Самарский не остал­ся в долгу, дал Шаляпину для выступления в кон­церте свой фрак и посоветовал завить оставшиеся волосы. Фрак, конечно, не по фигуре, в публике с появлением Шаляпина раздался смех, но после арии Сусанина «Чуют правду» послышались одобритель­ные хлопки, а ария Руслана и романсы П. Козлова окончательно расположили публику...

Далее пути Федора и труппы Семенова-Самарс­кого расходились. Шаляпин возвращался в Уфу. «Я почувствовал себя одиноко и грустно, как на клад­бище. Театр стоял пустой. Никого из актеров не было, и весь город создавал впечатление каких-то вековых буден. Жил я на хлебах у прачки, в боль­шом доме, прилепившемся на крутом обрыве реки Белой. Деньги быстро таяли. Надо было искать рабо­ты».

Что же представляла собой Уфа той далекой поры? Сергей Яковлевич Елпатьевский, врач, лите­ратор, близко знавший Толстого, Чехова, Королен­ко, сосланный в Уфу за близость к народовольцам, вспоминал: «Из маленьких домиков плыла музыка в тихие улицы. Я дивился, когда в скромненькой квар­тире чиновника, приказчика, служащего встречал рояль или пианино, скрипку и узнавал, что дети лю­дей, живущих на 50—60 рублей в месяц, берут сис­тематические уроки музыки. Были кружки, где музы­ка являлась серьезным содержанием жизни. В один из таких кружков я попал вскоре по приезде и начал получать приглашения на квартеты — квартеты, ко­торые сделали бы честь и столице. Местный чинов­ник Савостьянов, как рассказывали мне, долго иг­рал первую скрипку в оркестре московского Большого театра и, когда уходил из него, чтобы пересе­литься в Уфу, получил от московского общества чу­десную редкостную скрипку.

Его дочь, по мужу Паршина, окончившая Петер­бургскую консерваторию по роялю и по классу пе­ния, играла на рояле...

Процветало и пение. У В. Д. Савостьяновой (В. Д. Паршиной. — Авт.) было много учеников и учениц. Нашлись прекрасные голоса, уже при мне была поставлена опера «Аскольдова могила», с хо­рошим исполнением местными силами, а после мо­его отъезда образовалось нечто вроде маленькой консерватории, и начали систематически испол­няться отрывки из опер».

Уфимские любители музыки обратили внимание на молодого Шаляпина, уговорили остаться в горо­де, обещали собрать деньги и отправить его в Моск­ву или Петербург в консерваторию. А пока Варвара Дмитриевна Паршина предложила Федору заняться постановкой голоса, поддержала намерение любите­лей финансировать обучение Шаляпина в столице. Такой прецедент в Уфе уже был — в Московской консерватории занималась одна из учениц Парши­ной Елена Яковлевна Барсова. (В 1896 году Е. Я. Бар­сова, ставшая к тому времени Цветковой, будет партнершей Шаляпина во многих спектаклях Част­ной оперы Мамонтова.)

Новые друзья и покровители Федора подыскали ему службу писцом в Уфимской губернской управе. Жалованье небольшое — 25 рублей. Еще удавалось подзаработать в хоре Ильинской церкви.

ПОБЕГ К МАЛОРОССАМ, ИЛИ ИСТОРИЯ С КОЛБАСОЙ

В конце мая в Уфе в летнем саду выступает мало­российская труппа Г. И. Деркача. Федор быстро со­шелся с артистами, они посоветовали обратиться к управляющему. Голос Федора Деркачу понравился, он предложил 40 рублей в месяц. Покинуть Уфу ме­шал стыд перед приютившими его уфимскими му­зыкантами. Федор остался, но... ненадолго.

В пьесе Островского «Лес» бродячий комик Ар-кашка Счастливцев рассказывает, как пребывание в доме богатой родни начинает угнетать его. «А не уда­виться ли мне?» — преследует его «внутренний го­лос». «И однажды ночью, как Аркашка Счастливцев в «Лесе», я тайно убежал из Уфы», — вспоминал Шаляпин.

Федор обрекает себя на рискованные странствия, а точнее — на бродяжничество. Он догоняет труппу Деркача уже в Самаре, но теперь вместо обещанных 40 рублей ему дают только 25. Делать нечего. Взяв пять рублей аванса, Федор идет на поиски родите­лей и брата: из Астрахани семья к тому времени тоже перебралась в Самару. Постаревший отец встре­тил сына усталым равнодушием.

— А мы плохо живем, плохо!.. — сказал он, гля­дя в сторону. — Службы нет...

Вошла мать, радостно поздоровалась и, засты­дившись, спрятала котомку в угол.

— Да, — сказал отец, — мать-то по миру ходит. Это была последняя встреча Федора с матерью.

Через четыре месяца она скончалась в больнице от брюшного тифа...

...С малороссийской труппой Шаляпин отправля­ется в Бузулук, потом в Оренбург и Уральск. Ехали на телегах, ночевали в степи, подкреплялись краде­ными с бахчей арбузами. В Уральске труппа участву­ет в концерте по случаю 300-летия уральского каза­чьего войска. На празднике присутствует цесаре­вич —- будущий император Николай II. Вряд ли Фе­дор мог тогда предположить, что через десять с не­большим лет он будет вести с императором беседу на великосветском приеме. Шаляпин запевает укра­инские песни «Ой, у лузи», «Куковала та сиза зозу­ля». В награду от наследника престола хор получил по два целковых на брата...

Шаляпин быстро овладел украинской «мовою», ему стали поручать небольшие роли, в «Наталке-Полтавке» он спел заметную партию Петра. Труппа двинулась дальше, на юг, нигде не задерживаясь по­долгу. Менялись пейзажи, селения: Петровск (Ма­хачкала) на Каспийском море, Темир-Хан-Шура (Буйнакск), Узуль-Ада... К осени добрались до Аш­хабада.

Спустя много лет Шаляпин вспоминал свой «ма­лороссийский период» как бесконечное мытарство, голод, унижения. Самодуром и эксплуататором выг­лядит в «Страницах из моей жизни» Г. И. Деркач. Один из эпизодов тех лет певец потом часто расска­зывал: в вагоне поезда по пути в Чарджоу Шаляпин жевал хлеб с колбасой и чесноком, запах не понра­вился Деркачу:

— Выброси в окно чертову колбасу. Она воняет! - Зачем бросать? Я лучше съем.

Деркач рассвирепел:

— Как ты смеешь при мне есть это вонючее?

«Я ответил ему что-то вроде того, что ему, человеку первого класса, нет дела до того, чем питаются в третьем. Он одичал еще более. Поезд как раз в это время подошел к станции, и Деркач вытолкнул меня из вагона. Что мне делать? Поезд свистнул и ушел, а я остался на перроне среди каких-то ино­родных людей в халатах и чалмах. Эти чернобородые люди смотрели на меня вовсе не ласково. Сгоряча я решил идти вслед за поездом. Денег у меня не было ни гроша... Я чувствовал себя нехорошо: эдаким не­счастным Робинзоном до его встречи с Пятницей. Кое-как добравшись до станции, я зайцем сел в по­езд, доехал до Чарджуя и, найдя там труппу, при­соединился к ней. Деркач сделал вид, что не заме­чает меня. Я вел себя так, как будто ничего не слу­чилось между нами».

Позже этот эпизод поразил Горького. В письме к литератору В. А. Поссе (октябрь 1901 года) он писал о Шаляпине: «...чуть его души коснется искра идеи, — он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни...»

Вряд ли Шаляпин был столь одержим идеей воз­мездия, реванша, скорее, сам Горький с его обо­стренным социальным темпераментом так остро воспринял рассказ певца. К тому же и Г. И. Деркачу не была присуща тупая свирепость, он знал толк в театре, умело вел антрепризу, ценил актеров. Газе­ты писали о прекрасном хоре малороссийской труп­пы, отлично сыгранном оркестре, сильных солистах.

В Самарканде фамилия Федора, правда с опечат­кой, попадает на страницы газеты «Окраина»: «Мо­лодой и хороший голос г-на Шаляпина заставил по­забыть его не особенное уменье держаться на сцене».

Очевидно, работа у Деркача была неплохой шко­лой для начинающего певца, хотя назвать ее легкой нельзя: едва ли не каждый день новый спектакль, времени на репетиции почти не оставалось. Прихо­дилось рассчитывать только на себя, на собственную наблюдательность, интуицию, природную смекалку и просто находчивость. Этими качествами Федор, несомненно, обладал. Деркач, увидев и оценив его природную одаренность, стал поручать ему новые партии и даже увеличил жалованье до некогда обе­щанных сорока рублей. Певица О. В. Арди-Светлова впоследствии вспоминала: «Деркач прекрасно разби­рался в своем деле и очень любил хорошие голоса в хоре... Голос Шаляпина резко выделялся своей кра­сотой и мощью. Уже скоро он начал петь ответствен­ные партии — Султана в «Запорожце за Дунаем», Петра в «Наталке-Полтавке», а в дивертисменте — арию Сусанина «Чуют правду». В то время он был простой, задушевный, и каждый помогал ему чем только мог».

Положение Федора в труппе укрепилось, Деркач «дал ему ход», стал строить репертуар с учетом уча­стия в нем Шаляпина. Однако когда в Баку Федор встретил во французской оперетте Е. Лассаля старых друзей и Семенова-Самарского, он, не долго думая, присоединился к ним. Теперь уже обиделся Деркач

и, как часто поступали провинциальные антрепре­неры, отказался выдать Федору паспорт. Но и это об­стоятельство не остановило увлекающегося юношу. Чем не поступишься ради дружеской компании! Са­марский был ему милее, Федор нуждался в добром отеческом покровительстве и, размягченный радос­тной встречей, «поступил в хор французской опе­ретки, где французов было человека три-четыре, а остальные евреи и земляки».

«Французы» ставили не только оперетки, но и оперы. Федору тут же поручили партию Жермона в «Травиате», и, как вспоминал актер М. А. Завадский, его участие было столь успешным, что повлияло на сборы.

Успех, однако, оказался кратковременным. Опе­ретка публике наскучила, труппа развалилась, акте­ры разбрелись кто куда. «Подарком судьбы» для Фе­дора стало теплое пальто, приобретенное в магази­не готового платья «по записке» управляющего труп­пой Л. Л. Пальмского. Жизнь без денег, да еще и без паспорта, стала совсем унылой. Федор пристроился на пристань крючником, иногда подрабатывал в церковном хоре. Наступали холода, а пальто уже продано... Но судьба снова улыбнулась певцу: он на­шел на улице ситцевый платок, в котором узлом были завязаны четыре двугривенных. Федор бросил­ся в татарскую лавку, досыта поел, а за оставшиеся деньги уговорил железнодорожного кондуктора до­везти до Тифлиса...

Грузинская столица гостеприимно встретила Ша­ляпина. На удивление быстро Федор разыскал Семе­нова-Самарского, тот свел его с антрепренером Р. Ключаревым. Бывший офицер пробовал себя в те­атральном деле и собирал оперную труппу. Был ве­ликий пост, петь по-русски запрещалось. Опера называлась итальянской, хотя итальянцев в труппе было лишь двое: флейтист и хорист Понтэ, добрый знакомый Федора еще по Баку.

Батум, Кутаис, Елисаветполь... Федор пел почти каждый вечер, иногда подменяя заболевшего Семе­нова-Самарского. Репертуар Шаляпина рос: Валентин в «Фаусте», Феррандо в «Трубадуре», кардинал Броньи в «Жидовке», Жорж Жермон в «Травиате», Сват в «Русалке»... Вроде бы трудности миновали, жалованье платили вполне приличное: 75 рублей. Но неисповедимы актерские судьбы! Жена Ключарева сбежала с молодым артистом, антрепренер-офицер оказался сражен женским коварством наповал -труппа вскоре распалась.

Снова голод, ночевки в заброшенных сараях, случайные выступления на садовых эстрадах, нище­та, отчаяние, мысли о самоубийстве. Федора, стояв­шего в печальном раздумье у витрины оружейного магазина, окликнул знакомый голос. Понтэ! Он на­кормил изголодавшегося артиста, приютил у себя... И все же именно Тифлис Шаляпин назовет потом городом «чудодейственным» и часто будет говорить: «Я родился дважды: для жизни в Казани, для сце­ны — в Тифлисе».

«АХ, ОЛЬГА! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ...»

В летнем театре Немецкого сада выступали люби­тели. Они приняли живое участие в судьбе артиста, устроили ему бенефис в «Наталке-Полтавке». Среди любителей много служащих Закавказской железной дороги. Чтобы поддержать Федора, новые друзья на­шли ему место конторщика в бухгалтерии. Помощ­ник начальника дороги П. В. Корш, любитель музыки, почетный старшина Тифлисского музыкального кружка, обратил внимание на одаренного молодого человека, посоветовал серьезно учиться пению.

Ситуация напоминала Уфу; писарская работа тя­готила Федора. И тут он получает приглашение в Ка­зань — Семенов-Самарский рекомендует Шаляпина в антрепризу В. А. Перовского. Дело кажется решен­ным: в «Казанских вестях» Перовский уже называет Шаляпина в числе артистов труппы, Федору обеща­но жалованье 100 рублей, 50 получены в качестве аванса. Казалось, отъезд предрешен. Но накануне Федор решил все-таки зайти к Дмитрию Андрееви­чу Усатову, преподавателю пения Тифлисского му­зыкального кружка, весьма оригинальному челове­ку, о котором он столько слышал от своих сослу­живцев.

Воспитанник Петербургской консерватории, ученик известного профессора Камилло Эверарди, Усатов был первым серьезным профессиональным педагогом, талантливым музыкантом, встретившим­ся Шаляпину. В 1880-х годах Д. А. Усатов с успехом выступал в Большом театре в Москве, был первым исполнителем партии Ленского в «Евгении Онеги­не», Андрея в «Мазепе», Вакулы в «Черевичках» П. И. Чайковского. Петр Ильич ценил талант Усато­ва, его красивый, выразительный, богатый краска­ми голос. Покинув сцену, Усатов посвятил себя во­кальной педагогике, а иногда отваживался стано­виться за дирижерский пульт в Тифлисском музы­кальном кружке. Здоровье любимой жены Усатова — Марии Петровны — не позволяло жить в Москве, они обосновались в Тифлисе. Здесь Дмитрий Андре­евич был уважаем и любим, его окружали друзья, поклонники, ученики.

Первую встречу с Усатовым Шаляпин запомнил надолго. В дверях на него с визгливым лаем наброси­лась стая мопсов. Затем появился хозяин дома, «че­ловечек низенького роста, круглый, с закрученны­ми усами опереточного разбойника и досиня бри­тым лицом».

— Вам что угодно? — не очень ласково спросил он.

Федор смущенно объяснил.

— Ну что же, давайте покричим.

Усатов сел за рояль. Федор начал с арии Вален­тина из «Фауста».

На высокой ноте Усатов прервал его, пребольно ткнув певца в бок. По всей вероятности, опытный педагог задумался о возможностях голоса молодого человека. Федору показалось, что он уронил себя в глазах маэстро и шансов на успех нет, но на всякий случай спросил:

— Что же, можно мне учиться петь?

— Должно, — был категоричный ответ.

Тогда Федор обрисовал Усатову сложившуюся житейскую ситуацию: он поедет в Казань, заработа­ет денег на учение и вернется в Тифлис.

— Бросьте все это, — отмахнулся Усатов. — Ни­чего вы не скопите! Да еще едва ли и заплатят вам. Знаю я эти дела! Оставайтесь здесь и учитесь у меня. Денег за ученье я не возьму с вас.

Усатов тут же отправил недоумевающего Федора с запиской к тифлисскому меценату и музыкально­му деятелю Константину Николаевичу Алиханову, возглавлявшему Товарищество торговли аптечных складов. Тот назначил ученику Усатова стипендию — 10 рублей в месяц. Впервые в жизни Федор мог не думать о ночлеге и хлебе насущном.

А как же Семенов-Самарский? Перовский? Ша­ляпин написал в Казань: внезапно захворал, приехать не могу. Это, конечно, было нехорошо. Но пе­вец утешал себя тем, что многие поступают гораздо хуже ради более низких целей.

В семье Усатова Федору на первых порах было тя­жело и даже мучительно: он привык к богемно-босяцкому образу жизни, не утруждал себя «манера­ми», полагая их ненужной условностью.

— Шаляпин, не надо шмыгать носом во время обеда! Если вы будете есть с ножа, то разрежете себе рот до ушей! — одергивал ученика Усатов.

Уроки хорошего тона били по самолюбию, но постепенно Федор научился вести себя «в прилич­ном обществе». В подарок от Усатова он получил нижнее белье и носки, а потом и фрак, правда слишком широкий в плечах и выглядевший корот­ким на долговязой фигуре.

Федору и самому было очевидно: он попал в со­вершенно новую для него среду образованных и культурных людей. Среди учеников Усатова были офицеры, студенты, чиновники, они относились к Шаляпину по-товарищески, на равных. Братья Кор-ши — два студента и два гимназиста, сыновья уже упоминавшегося заместителя начальника Закавказс­кой железной дороги, — ввели Федора в свой дом. Федору открылся незнакомый и непривычный мир. Новые друзья — начинающие певцы М. Г. Измиро-ва, А. Г. Рчеулов — много способствовали общему и музыкальному образованию Федора, приносили книги, ноты, приглашали в оперу, на концерты, на драматические спектакли грузинской, армянской и русской труппы.

Новые друзья следили и за манерами Федора. По обоюдному согласию он получал предупреждение: кто-нибудь многозначительно щелкал портсигаром, если у Шаляпина вырывалось слишком «смелое» выражение или вдруг «выскакивал» сомнительного вку­са анекдот. Компания, без сомнения, отучала Федо­ра и от «загулов», и от склонности к спиртному, нужно было считаться с присутствием в музыкаль­ном кружке очаровательных интеллигентных бары­шень.

Все это было непривычно для Шаляпина, притя­гивало, волновало его, он жадно впитывал новые впечатления.

К этой поре относится и первая любовь молодо­го артиста. «Ах, Ольга! Я тебя люблю», — написал он, слегка изменив слова из арии Ленского, на сво­ей фотографии, подаренной юной поклоннице.

...Итак, она звалась Ольгой. Впоследствии, когда Шаляпин подружится с Максимом Горьким, артист и писатель будут удивляться поразительному совпа­дению судеб. В жизни Горького Тифлис также сыг­рает огромную роль. Его первый рассказ появился в газете «Кавказ» в 1892 году; там же и тогда же Ша­ляпин прочел и первые отзывы критики на свои оперные дебюты на сцене городского театра. Как и Шаляпин, Горький в поисках заработка служил на Закавказской железной дороге, в слесарных мастер­ских.

«Было и еще некоторое странное совпадение. В ранней молодости, когда душа, так сказать, стре­мится к мечте, когда молодые люди влюбляются, у нас вышло почему-то так, что и мое первое увлече­ние, и его первое увлечение жили как раз в одном и том же городе, в одной и той же местности: на (горе) Вере, в Тифлисе, причем и его предмет, и мой носили одно и то же имя Ольги».

Ольга Каминская, заставившая Горького пере­жить «трагикомические волнения» первой любви, как и избранница Шаляпина Ольга Михеева, были женщинами другого круга, нежели тот, к которому принадлежали влюбленные в них молодые люди. Это обстоятельство окружало образ возлюбленной осо­бым ореолом недосягаемости. «Я хорошо понимал, что она культурно выше меня», — писал Горький об Ольге Каминской в «Рассказе о первой любви».

Ольга Михеева училась в Петербургской консер­ватории. Ее рассказы о Петербурге, его величествен­ной красоте приобщали Шаляпина к удивительному и неведомому столичному миру. Да и внешним обли­ком, манерой держаться Ольга сильно отличалась от знакомых Федору хористок, простых и не очень тре­бовательных женщин.

Незадолго до встречи с Ольгой Федор расстался со своей подругой Марией Шульц, приютившей оборванного бродягу-артиста в первые дни тифлис­ского бытия. Шаляпин остался благодарен Марии за кров, за самоотверженность: чтобы прокормиться вдвоем в трудную пору, Мария продавала свои вещи. Но когда Федор сам начал зарабатывать, семейный быт никак не налаживался. Пьяные ссоры чередова­лись с искренними примирениями, и казалось, что выйти за пределы этого однообразия уже невозмож­но...

Ольга же представлялась Федору воистину незем­ным созданием. Они познакомились на одном из концертов в музыкальном кружке. Барышня в пенс­не, в изящном воздушном платье взволнованно ис­полняла чувствительный романс «Плыви, моя гон­дола...».

На следующем вечере выступал Федор. Арию Гремина «Любви все возрасты покорны» он посвя­тил Ольге, она была тронута, наговорила певцу комплиментов. «Трагикомических волнений» в этом романе было предостаточно. Против Федора ополчилась мать Ольги, она не разделяла выбора дочери. Однажды, желая выяснить, насколько далеко заш­ли отношения влюбленных, добродетельная мамаша спряталась за шкафом, но неловким движением и шорохом обнаружила себя. Изумлению возмущенно­го Федора не было предела. Он не сомневался, что оскорбленная Ольга порвет с матерью, и предложил возлюбленной уйти к нему, жить на его скромный достаток — 35 рублей в месяц. Но мать и дочь при­мирились, а юношеский романтизм Федора «заво­локло серое облако каких-то сомнений и подозре­ний». Спустя много лет Шаляпин в «Страницах из моей жизни» обвинит Ольгу в высокомерии.