Вилор Чекмак, 1941 год

Окончен восьмой класс. Сегодня в школе праздничный вечер.

Рядом с Чекмаком и Леной Онишко – «мушкетёры».

– Пошли в зал, – потянула Лена Вилора за рукав.

Вилор вздохнул.

– Пошли, ребята...

В открытые окна школы доносятся с моря отрывистые звуки боцманских дудок в воздухе, пахнет ни с чем не сравнимым запахом морских водорослей.

– От имени дирекции и преподавательского состава слово имеет учитель географии Владимир Иосифович Преображенский.

Владимир Иосифович приподнялся. Глаза его увлажнились:

– Собственно говоря, всё, что надо было сказать, – он посмотрел на учителей, – мы вам сказали за годы учёбы. Я хочу сознаться в острой зависти к вам. Да, да, не улыбайтесь. Ох, сколько вам понадобится ботинок, чтоб истоптать их по бесчисленным до­рогам жизни! Жить – это так интересно. Жить и знать: всё, что ты задумал, –исполнится!

На рейде корабельные склянки отбили четыре двойных удара – двадцать четыре ноль-ноль.

Друзья стояли на крыльце школы. Из актового зала слышалась музыка.

Тёплая южная ночь. Высокие крупные звёзды подмигивали с неприступной высоты.

– А знаете, сегодня по астрономическому календарю самая короткая ночь в году! – сообщил Юрьян.

Вилор взглянул на бухту. Тревожно перемигивались корабли. И вдруг зазвучали приглушенные расстоянием колокола громкого боя. Освещая корабли, взвилась над Константиновской батареей сигнальная ракета. Одна, вторая... С берега ударила пушка, и эхо выстрела, отпрянув от стен домов, растворилось в ночном пространстве.

– Странно, учения на флоте закончились...

Через аллею Краснофлотского бульвара друзья спустились к бухте. Гудки прекратились, но город погрузился в сплошную темень. Погасли даже фонари под номерными знаками домов, обычно горевшие всю ночь.

– Смотрите, – сказал Виля, – а на «Молотове» не спят!

Едва различимая в кромешной тьме, крутилась на крейсере антенна радиолокационной установки.

Ребята миновали Биологическую станцию. В воздухе послышался гул. Что-то было в этом монотонном звуке пугающее, настораживающее.

И тотчас ожили корабли на рейде. Десятки прожекторных лучей, скользнув по поверхности бухты, устремились в небо. Проснулась Константиновская батарея, заговорили крупнокалиберные пулемёты.

– Никогда не видела таких учений, – сказала Лена.

С грохотом взметнулся водяной столб у памятника затопленным кораблям. Прожекторы выхватили в небе серебристый самолёт и, не отрываясь, повели его. Невидимая рука изменила направление огня, и десятки трасс скрестились в одной точке. Самолёт вспыхнул, пошёл на снижение и врезался в солёную пучину.

Раздался взрыв.

– На Греческой?!

– Кажется. Смотри, парашютисты!

В свете разрывов виднелись белые купола, они опускались прямо в море.

– Утонут!

– Не утонут. Наверное, так задумано. Бежим на Греческую!..

На углу Греческой и Подгорной, где находилась школа №4, творилось невообразимое. Крышу разворотило взрывом, огонь лизал переплёты окон. Школа оцеплена. Сунувшихся было туда ребят отогнали.

Ревели сирены пожарных и санитарных машин. Мимо пронесли носилки.

Из школьной библиотеки повалил чёрный дым. Книги выбрасывали из окон прямо на улицу.

Потом, когда сбили огонь, друзья, сгрудившись, стояли у горы искорёженных, обугленных книг: Пушкин, Гейне, Дюма...

– Ребята, идёмте в райком!

Они вышли на проспект Фрунзе и столкнулись с военруком Загорецким. Ранние лучи солнца осветили его утомлённое лицо, запавшие глаза.

– Вы куда, Антон Иванович?

– Я?.. Я в военкомат, ребята. Война.

Наступало утро нового дня, первое военное утро – 22 июня 1941 года.

Клятва

12 июля Крымский областной комитет партии принял решение о создании партизанских отрядов на случай фашистской оккупации. Весь полуостров разбили на пять зон. Пятая – Севастопольская зона – распо­лагалась на площади треугольника Бахчисарай – Байдары – Севастополь.

В Севастополе приступили к формированию партизанского отряда. Тамаре Алёшиной горком поручил отобрать лучших из комсомольцев.

Вилор пришёл к Алёшиной. Дождался, когда в кабинете не осталось посетителей.

– Запишите меня.

Тамара сразу поняла: притворяться, что не понимает, о чём речь, бессмысленно.

– Вот что, Вилор, давай начистоту. Есть строгое предписание: в отряд зачислять только совершеннолетних. А тебе еще далеко до...

Вилор не выдержал.

– Причём тут паспорт! Я десятки километров без отдыха могу прошагать! Я до Константиновской батареи и обратно могу плыть без отдыха! Я...

– Хватит! Расхвастался.

– Всё равно уйду в партизаны.

– Виля, воевать – это не читать о войне. А если тебя поймают, если будут пытать! Не всякий взрослый выдержит.

– Мой отец был партизаном.

Тамара вздохнула.

– Он был намного старше тебя. И это была другая война.

На том и закончился первый разговор. Но Вилор не сдавался. Он предстал перед секретарём райкома партии... И когда доводы истощились, Чекмак выдвинул последний:

– Я окончил осоавиахимовскую школу проводников. У меня обученная овчарка, она незаменима в лесу!

Секретарь развёл руками, улыбнулся.

– Убедил, брат! Овчарка – это, конечно, довод. Зачисляй, Тамара, товарища Чекмака в Севастопольский партизанский отряд.

Любовь Георгиевна сердцем почувствовала: Виля что-то задумал. Она попыталась исподволь выведать у сына его планы, но тот всякий раз уходил от разговора.

И Любовь Георгиевна не выдержала – пошла к Алёшиной.

– Я – мать Вилора Чекмака. Я прошу у вас помощи. Вы тоже скоро станете матерью. Поймите меня...

Тамара впервые видела Любовь Георгиевну. С не­вольным интересом она рассматривала тонкое смуглое лицо, изящно уложенные волосы... Длинные нервные пальцы, сцепившись на коленях, пытались скрыть дрожь.

– Виличка совсем ещё ребёнок. Ну, какой из него партизан?!

Алёшина подошла к двери.

– Чекмака срочно ко мне!

Вилор вошёл, по-солдатски чеканя шаг. Увидел мать. Помрачнел.

– Виля, – негромко сказала Алёшина, – я ещё не внесла тебя в окончательные списки...

Голубые глаза мальчишки вспыхнули, щёки побелели.

– Мама, мамочка! Да как же я смогу жить после войны?! Как буду смотреть в глаза ребятам? Что обо мне подумает дедушка Юра? А Юрий Константино­вич? Как я встречусь с отцом?

Вилор говорил совсем тихо, но матери казалось, что голос его заполняет комнату. «Как же похож на отца, – подумала Любовь Георгиевна, – с этой винтовкой, перепоясанный флотским ремнём». Вот таким же в девятнадцатом году она впервые увидела Петра Чекмака.

Любовь Георгиевна подняла голову, встретилась с сыном глазами.

– Ты никогда не будешь краснеть ни перед своими товарищами, ни перед Юрием Юрьевичем, ни перед Зиновьевым. Сражайся с врагом, как твой отец!

Далеко отсюда, под Москвой, воевал сейчас Пётр Андреевич Чекмак.

Тамара Алёшина встала. Вынула из кобуры маленький револьвер, положила на ладонь.

Вилор всё понял. Это было окончательное решение. Каждый из комсомольцев, уходивших в отряд, давал здесь суровую клятву. Он положил руку на револьвер.

– Поклянись, что не струсишь в бою, что до последнего дыхания будешь сражаться с фашистской нечистью...

– Клянусь!

– Если ты попадёшь в лапы гитлеровцев, ни под какими пытками не выдашь товарищей по оружию, не откроешь тайн партизанского отряда...

– Клянусь!