ВВЕДЕНИЕ 4 страница. Правильно поставленный вопрос в науке — почти половина дела

Известно, что, помимо уже упомянутой модели на -jan в древ­не- и средневерхненемецких диалектах были весьма популярны этнонимы с суффиксом -ari (в именит, падеже множ. числа — &га). В средневековой письменности, когда понятие литератур­ной нормы еще только формировалось, сплошь и рядом один и тот же этноним выступал как в той, так и в другой формах: Boemani — «чехи» «Раффелынтеттенского таможенного устава» отражают модель на -(j)an, тогда как, скажем, в «Баварском географе» встре­чается вариант Becheimare — с формантом -ari. Ввиду этого, а так­же в связи с отмеченной нами активностью русско-южнонемец­ких контактов, возникает естественный вопрос: а нет ли в источ­никах и варианта имени Русь, оформленного по модели на -ari?

Правильно поставленный вопрос в науке — почти половина дела. Мало того, что искомый вариант действительно обнаружи- куда важнее, что тем самым обнаруживаются и новые упо­минания о Руси, ранее как таковые попросту не распознанные. А ведь среди них есть и относящиеся к IX в.!

Известие торгового устава австрийского герцога Леопольда V (1192 г.) о Ruzarii — регенсбургских купцах, торгующих с Ру­сью и на Руси (подробнее об этом источнике см.: гл. 6.1), не но­вость для историков, но слово Ruzarii неизменно воспринималось ими как своеобразный terminus technicus — название одной из корпораций регенсбургского купечества. В результате по страни­цам отечественной историографии уже долго странствуют мифи­ческие «русарии» и даже «рузарии». На самом деле перед нами всего лишь латинизированная разновидность имени русский в средневерхненемецком языке. И это естественно: употребление этнонимов для обозначения купцов, ведущих торговлю с соответ­ствующими странами,— практика, довольно широко распростра­ненная.

В дарственной грамоте восточнофранкского короля Людо­вика II Немецкого (840—876 гг.) Алътайхскомумонастырю (А1- taich или Niederaltaich — на востоке Баварии, на Дунае, несколь­ко выше города Пассау) на земли в Баварской восточной мар­ке среди топографических ориентиров названо и местечко Вторая часть этого названия, часто

встречается в немецкой топонимии и обозначает «марку» — на­селенный пункт как центр мелкого территориального подразде­ления графского округа, что-то вроде более поздней сельской об­щины. Но доставило этимологам много хлопот: в совре­менных справочниках по исторической топонимии Германии и Ав- стрии его толкования явно неудовлетворительны. Взглянуть на Rыzвra- как на этноним не догадывались, ибо о существова­нии такового не подозревали. Между тем перед нами именно «Рус­ская марка» — одно из чрезвычайно многочисленных отэтно- нимических местных названий, вроде Walhen-, Sachsen-, Juden- и т.п. + -dorf, -mark, т.е. «Итальянской», «Саксонской», «Ев­рейской деревни» или «марки». В этой связи любопытно само месторасположение — на торной торговой доро­

ге вдоль южного берега Дуная (под названием «strata lйgit­ima» — «законная», т. е. находящаяся под защитой государст­венной власти, «дорога», она упоминается и в тенском уставе»: Tel. Raff. Cap.V. Р.63), там, где начинается уча­сток реки, опасный для судоходства, так называемая Грайнская быстрина. Вероятно, здесь купцы, приплывавшие по Дунаю с востока в Баварскую марку, вынуждены были перегружать свои товары с кораблей на возы. Коль скоро возникшее на этом ме­сте поселение получило название именно «Русская марка», можно сделать вывод, что среди упомянутых купцов прибывавшие из Руси были либо наиболее многочисленны, либо примеча­тельнее других. Заметим, что грамота Людовика II сохранилась в оригинале и датируется 863 г., хотя ясно, что «Русская мар­ка» не возникла в 863 г. — фиксация в тексте подытоживает известный период ее существования.

Сказанное подводит нас к осознанию принципиально важно­го общего положения: историческая топонимия может стать весьма ценным источником особенно при изучении древнейше­го периода межэтнических контактов. Источник этот тем более перспективен, что практически не изучен. Не изучен же он не в последнюю очередь потому, что в полной мере подобное изу­чение под силу только лингвисту. Но причина не только в этом: чаще всего топонимия выпадает из поля зрения историка, так как просто не входит в круг привычных для него традиционных источников. Из-за этого остаются втуне даже такие данные, для использования которых вовсе не требуется особой языковед­ческой квалификации. Приведем только один пример.

Мы помним, что «Раффельштеттенский таможенный устав» давал основание думать, что русские купцы приходили в Бавар­скую восточную марку через Прагу или во всяком случае — че­рез Чехию. Но каким именно путем? Это можно было сделать в об­ход Чешского леса (Шумавы), отделяющего Чехию от долины Ду­ная (либо с запада, через или Пассау, либо с восто ка, через Моравию), а можно было двинуться напрямик с севе­ра на юг через Шумаву (см. илл. 10).

О том, что русские купцы одно время приходили в Баварскую марку с востока по Дунаю, позволительно догадываться, исходя из локализации «Русской марки» в грамоте 863 г.: если бы они являлись с севера, то для торговли им незачем было бы переби­раться на противоположный южный берег. Но с возникновени­ем в конце IX в. венгерской опасности на Среднем Дунае этот путь, очевидно, должен был замереть, уступив место более северным мар­шрутам. Путь с запада маловероятен, так как непонятно, что мог­ло заставить русских купцов, коль скоро они уже попали в ба­варскую столицу (Регенсбург), отправляться отсюда со своими то­варами на восточную окраину Баварии. Следовательно, остается единственная логическая возможность — прямой путь из Праги вверх по Влтаве и далее через перевалы Чешского леса. Такие пу­ти в самом деле засвидетельствованы источниками вв., но в данном случае для нас важнее, что русское присутствие на них отложилось в местной топонимии. Актовыми источниками (наиболее ранний из них — 30-х годов XII в.) удостоверяется су­ществование здесь пограничной речки, носившей два конкуриро­вавших названия — НйгЬвсНе или ВдНт1$сНе Мыеке1 (современ­ная форма — МйЫ), т.е. «Русская» или «Чешская Мюль». Пе­ред нами красноречивая топонимическая иллюстрация к «славя­нам от ругов или богемов» устава».

ГЛАВА 2. РУСЬ и ГЕРМАНИЯ НАКАНУНЕ КРЕЩЕНИЯ РУСИ

Древнерусская летопись в редакциях начала XII в. («По­весть временных лет») рисует крещение Руси как результат со­знательного выбора веры киевским князем Владимиром Свято­славичем Святым (978—1015 гг.) и его женитьбы на византий­ской принцессе Анне, сестре правившего тогда императора Ва­силия II (976—1025 гг.). Как убедительно показал А.А.Шахма­тов, летописное повествование имеет сложный характер, конта- минируя по меньшей мере два взаимоисключающих предания: о крещении Владимира в Киеве после проповеди греческого миссионера и о крещении при женитьбе на Анне после взятия византийского города Херсонеса (по-древнерусски — Корсуня) в Крыму. Эта текстологически уже достаточно сложная карти- па фактически оказывается еще сложнее. Крещение Руси, как выясняется на основе западноевропейских и византийских источ­ников, имело довольно длительную и политически непростую пред­ысторию, о которой летописец, вероятно, кое-что знал, но пред­почел ограничиться глухим намеком (см.: Введение, 1).

2.1. «АДАЛЬБЕРТ, ЕПИСКОП РНСИ»: ЗАПАД И ЗАПАДНАЯ ЦЕРКОВЬ В ПОЛИТИКЕ КИЕВСКОЙ княгини Ольги

Крещению Владимира и всей Руси предшествовало обраще­ние бабки Владимира — княгини Ольги, которая, по словам ле­тописца, «первой вниде в цесарство небесное от Руси». Несмот­ря на то, что о крещении Ольги сообщают не только древнерус­ские, но и византийские (хроника Скилицы) и немецкие («Про­должение хроники Регинона») источники, вокруг его обстоятельств не затихает дискуссия. Хотя все источники единогласно ут­верждают, что киевская княгиня приняла крещение в Констан­тинополе, ряд исследователей до сих пор вслед за Г. А. Острогор­ским склонны думать, что это произошло в Киеве. Нет единст­ва и относительно даты поездки Ольги в Константинополь (здесь мнения разделились между 946 и 957 гг.; ясно лишь, что кня­гиня отправилась в столицу Византийской империи после смер­ти своего мужа киевского князя Игоря), и даже об их числе (од­на или две поездки). Сохранилось подробное протокольное опи­сание двух приемов Ольги императорским семейством Констан­тина VII Багрянородного (см.: часть II, гл. 4.2), но из этого описания одни заключают, что княгиня была к тому времени уже христианкой, а другие, совершенно напротив — что она остава­лась еще язычницей. Добавляют проблем сообщения современ­ных событиям немецких источников о том, что в 959 г. киевская правительница отправила посольство к германскому королю От- тону I (936-973 гг., император с 962 г.) с просьбой прислать на Русь епископа и священников.

В «Продолжении хроники Регинона Прюмского», написан­ном, как обычно считают, между 962 и 967 гг., но, вероятнее все­го, все-таки после 973 г. (см.: Введение, 2.3), читаем:

«В лето от Воплощения Господня 959-е.... Послы Елены^[5], королевы ругов (Rugi), крестившейся в Константинополе при императоре констан- тинопольском Романе⁸, явившись к королю, притворно, как выяснилось впос­ледствии, просили назначить их народу епископа и священников.... 960. Король отпраздновал Рождество Господне⁹ во Франкфурте, где Либуций (Ldbu- tius) из обители святого Альбана (в Майнце. — Авт.) посвящается в епи­скопы для народа ругов достопочтенным архиепископом Адальдагом (гам- бургско-бременским. — Авт.).... 961. Король отпраздновал Рождество Господне в Регенсбурге... Либуций, отправлению которого в прошлом го­ду помешали какие-то задержки, умер 15 февраля сего года. На должнос­ти его сменил, по совету и ходатайству архиепископа Вильгельма (майнцско- го. — Авт.) Адальберт из обители святого Максимина (в Трире. — Авт.), [который,] хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправиться на чужбину. С почестями на­значив его [епископом] для народа ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуж­дался.... 962.... В этом же году Адальберт, назначенный епископом к ру­гам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, ради чего он был по­слан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некото­рые из его [спутников] были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся» (Cont. Reg. P. 170-172).

Известие о русском посольстве и миссии епископа Адальбер­та находим под 960 г. и в ряде анналов так называемой херсфельдской традиции (см.: Введение, 2.3) — например, в «Хильдесхайм- ских анналах»:

«К королю Оттону явились послы от народа Руси (Ruscia) с мольбою, чтобы он послал кого-либо из своих епископов, который открыл бы им путь истины; они уверяли, что хотят отказаться от языческих обычаев и при­нять христианскую веру. И он согласился на их просьбу и послал к ним епископа Адальберта правой веры. Они же, как показал впоследствии ис­ход дела, во всем солгали» (Ann. Hild., a. 960. Р. 21-22).

Это свидетельство не оставляет никаких сомнений в том, что под «ругами» в «Продолжении Регинона» имелась в виду имен­но Русь.

Говоря о миссии Адальберта на Русь, историки нередко ссы­лаются и на некоторые другие немецкие источники; все они так или иначе связаны с магдебургской архиепископской кафедрой (Адальберт в 968 г. стал первым архиепископом магдебург- ским). Но такая множественность обманчива: источники, упоми­ная о посвящении Адальберта в епископы для Руси, либо ниче­го не сообщают о русском посольстве [Титмар Мерзебургский (Thi- <пtm. II, 22. Р. 64), грамота папы Иоанна XIII Адальберту при его

[оставлении на Магдебургскую архиепископию ХШ), «Деяния магдебурских архиепископов» XII в. (Gesta Magdeb. Cap. 9. P. 381) и др.], либо заимствуют свои сведения из «Продолжения Регинона» [«Саксонский анналист» (Ann. Saxo. P. 615; подробнее об этом источнике см.: гл. 4.2), «Магдебург- ские анналы» (Ann. Magdeb., a. 959. Р. 147; ср. гл. 7)], либо во­обще являются поздними учеными подделками — например, так называемые «Анналы Корвеи Саксонской» («Annales Corbeiae Sax- oniae»)^[6], которые в отечественной историографии, вслед за А.-Л.Шлёцером, часто принимают всерьез.

С источниковедческой точки зрения сведения о посольстве Оль­ги к Оттону I уже проанализированы нами выше (см.: Введение, 2.3), где мы пришли к заключению, что информация анналов херс- фельдского корня не зависит от «Продолжения Регинона», и по- не раз высказывавшиеся по тем или иным причинам сомне­ния в церковно-политических целях посольства несостоятельны. Это наблюдение вносит принципиальные коррективы в несколь­ко «спрямленную» картину крещения Руси, предлагаемую лето­писью. Выясняется, что в середине X в., накануне официальной христианизации, Русь вела политику активного лавирования между Западной и Восточной церквями — точно так же, как сто­летием раньше в аналогичной ситуации вели себя Моравия и Болгария. Такая политика вполне понятна. Ведь принятие хри­стианства на государственном уровне отнюдь не исчерпывалось крещением княжеского семейства и его окружения. Главным бы­ло создание в стране церковной организации, а это, в свою оче- редь, было невозможно без включения в уже существующие церковно-юридические структуры, т.е. без подчинения тому или иному церковно-юридическому центру. В расчет могли прини­маться только Рим или Константинополь. Таким образом, хри­стианизация на своем первом этапе была задачей по преимуще­ству внешнеполитической. Но именно эта сторона дела меньше всего отразилась в древнерусской традиции.

Понятно, что и западные источники не дают ответов на все вопросы — например, на естественный вопрос, не раз возникав­ший у историков: насколько серьезны были намерения Ольги в от­ношении немецкого епископа? Не было ли посольство в Герма­нию только средством оказать политическое давление на Визан­тию? Может быть, в этом и заключалось «притворство» русских послов, на которое глухо намекает Адальберт (который, как можно считать установленным, и был автором «Продолжения хро­ники Регинона») как на причину своей неудачи? Возможно. Но не исключено также, что прибывший с опозданием на пол­тора года немецкий епископ просто застал в Киеве радикально изменившуюся внутриполитическую ситуацию: бразды правле­ния перешли в руки возмужавшего Святослава Игоревича, ко­торый не проявлял интереса к крещению (по крайней мере, та­ким его рисует «Повесть временных лет»).

Все это — не более чем предположения, но безусловно ясно од­но: в связи с планами крещения Русь стала участницей сложной общеевропейской политики. Киевская княгиня, недовольная ре­зультатами своего визита в Царьград [на просьбу византийского императора дать ему «воев в помощь», она, согласно летописи, сар­кастически отвечает: «Аще (если. — Авт.) ты... тако же посто- иши у мене в Почаине^[7], яко же аз в Суду^[8], то тогда ти дам» (ПВЛ. С. 30)], направляет посольство к германскому королю. Тот при­казывает рукоположить епископа для Руси, но не спешит от­правлять «го, вместо этого пытаясь вступить в переговоры с Ви­зантией. Оттон I готовится к походу в Рим для императорской ко­ронации (она состоялась в феврале 962 г.), и потому для него край­не важна лояльность византийского императора в столь принци­пиальном и щекотливом вопросе. Он понимает, что Константино­поль рассматривает Киев как сферу своего влияния, и готов пожертвовать русской епархией в обмен на подобную лояльность. По новый византийский император Роман II (959—963 гг.) узна- гт о назначении немецкого епископа для Руси до прибытия послов < Итона, и его реакция оказывается решительной: в отношениях <■ Германией уже к лету 960 г. наступает внезапный и резкий раз­рыв. В итоге Адальберт в 961 г. все-таки отправляется на Русь, но прибывает слишком поздно: отношения Киева (еще Ольги или уже Святослава) с новым императором улажены; во всяком слу­чае, русский корпус, в котором было отказано Константину VII, участвует в первой же крупной военной акции его сына и преем­ника — отвоевании Крита у арабов в августе 960—марте 961 гг.

Очевидно, так или примерно так разворачивались события. I 'оман II сохранил и союз с Русью, заключенный еще в 944 г. при князе Игоре, и не пошел на уступки Оттону I в вопросе об им- титуле, признание которого Византией Германии при­шлось вырывать путем войны против греческих владений на юге Италии (в Апулии и Калабрии) в 968—971 гг.

Судя по всему, имя Романа II не раз звучало в Киеве во время пребы­вания там Адальберта; оно настолько прочно соединилось в памяти немец­кого епископа с «русским эпизодом» его биографии, что, описывая спус­тя более двенадцати лет эти события, он и крещение Ольги в столице Ви­зантийской империи датировал правлением «константинопольского импе­ратора Романа». Воспринятые буквально, эти данные послужили для не­которых исследователей основанием полагать, будто Ольга и в самом деле крестилась при императоре Романе II во время предполагаемого ими вто­рого посещения Константинополя в 960 г. (т.е. после 959, но до 961 г., ког­да прибывший в Киев Адальберт должен был узнать об этом как о свер­шившемся факте). Вообще говоря, такая гипотеза имеет право на сущест­вование. Ведь в древнерусской летописи имя императора, принимавшего княгиню, в разных рукописях разное: то правильное «Константин», то за­ведомо ошибочное (в 969 г. Ольга уже умерла) «Иоанн Цимисхий» (969—976 гг.). Следовательно, в первоначальном виде предания о крещении Ольги в Царьграде имени императора скорее всего не было, и ничто не ме­шает допустить, что, побывав в гостях у Константина VII Багрянородно­го, деятельная княгиня могла посетить и Романа И. И все же признать эту мысль удачной трудно. Во-первых, описание приема Ольги императором Кон­стантином, как заметил еще Г.А.Острогорский, предполагает, что она уже была крещена (впрочем, и у этой точки зрения есть противники). Во-вто­рых же (что нам представляется важнее), научная гипотеза должна быть максимально экономной: зачем без нужды «раздваивать» сведения о поезд­ке княгини Ольги в Царьград или настаивать (вопреки всем источникам!), будто она крестилась в Киеве, до этой поездки? Не логичнее ли думать, что прибыла в Константинополь она еще язычницей, но на прием к импера­тору попала уже крещеной? Это было бы так естественно. Да и сам рассказ «Продолжения Регинона» представляет «Елену, королеву ругов», отправи­тельницу посольства, уже христианкой. Приходится выбирать между дву­мя анахронизмами: либо Адальберт напутал с хронологией правления Ро- мана II, либо, сообщая о крещении Ольги-Елены, без видимой причины опе­редил события. Первое предпочтительнее.

Адальберт молчит как об обстоятельствах своего пребывания в Киеве, так и пути туда и обратно. Единственное светлое пят­нышко во мраке неизвестности — обмолвка в «Житии св. Адаль- берта-Войтеха», написанном в начале XI в. Бруно Кверфуртским (о котором у нас еще будет речь: гл. 3.1), что по пути на Русь Адальберт крестил Войтеха (Brun. vita s. Adalb. Cap. 4. P. 5). Ли- бице, стольный город чешского князя Славника, отца Войтеха, находился несколько восточнее Праги. Значит, Адальберт дви­гался по уже известному нам торговому пути Регенсбург — Пра­га — Краков — Киев. Поэтому, быть может, не случайно о его поставлении и отправлении в «Продолжении Регинона» говорит­ся именно в связи с пребыванием короля в Регенсбурге.

2.2. внУчка ОТТОНА ВЕЛИКОГО "жена КИЕВСКОГО КНЯЗЯ?

рУсско-немецкий СОЮЗ ПРИ ярополке СВЯТОСЛАВИЧЕ

В «Анналах» Ламперта Херсфельдского, автора 70-х годов XI в., читаем, что на Пасху 973 г. (23 марта) на немецком имперском съезде в Кведлинбурге среди прочих иностранных посольств при­сутствовало и русское (Ann. Lamp., a. 973. Р. 32; о Ламперте см. подробнее в гл. 5.1). Поскольку херсфельдский протограф, лег­ший в основу памятников херсфельдской традиции (см. стемму на илл. 8), как мы помним, доходил до 973 г. включительно, а све­дений о русском посольстве в других анналах херсфельдского кор­ня нет, ряд исследователей склонны усомниться в свидетельст­ве Ламперта. Они полагают, что писавший через столетие автор просто домыслил посольство из Руси. Исключить такую возмож­ность, вообще говоря, нельзя, но чисто текстологически пробле­ма не решается, так как текстологические аргументы есть и в поль­зу достоверности данных Ламперта. Поэтому решающее значение приобретает наличие или отсутствие других сведений о сношени­ях Руси и Германии в краткое княжение Ярополка Святослави­ча (970/972-978 гг.)¹³. К счастью, такие сведения есть.

Генеалогическое предание рода Вельфов, знаменитых сопер­ников в XII—начале XIII в. династии Штауфенов, раньше дру­гих было зафиксировано письменно: первая родословная роспись, «Генеалогия Велъфов» («Genealogia Welforum»), относится еще к 1125/26 г.; чуть позже, в 60-х годах того же века, на ее осно- <«■ возникла так называемая «Вайнгартенскаяистория Вельфов» («Historia Welforum Weingartensis») (Weingarten — родовой монастырь Вельфов на их родине, в Швабии, в верховьях Дуная). В обоих названных памятниках при сообщении о женитьбе од­ного из представителей рода, графа Рудольфа, на Ите «из Энин- гена» (Ohningen — местечко и монастырь в Швабии, в верховь- чх Рейна, на западном берегу Боденского озера), дочери «знаме­нитейшего графа Куно», приводится экскурс о семействе само­го этого графа «Куно из Энингена». Одной из причин его вклю­чения в родословие стало, без сомнения, желание придать послед­нему больше блеска, ибо женой графа Куно была якобы не кто иная, как «дочь Оттона Великого» («по имени Рих-

линт», — добавляет «Вайнгартенская история»), т.е. уже хоро­ню известного нам Оттона I. У графа Куно упомянуты четверо сыновей и четверо дочерей, одна из которых была выдана «за короля Руси» (rйgi Rugorum) (Gen. Weif. Cap. 4. P. 76; Hist. Weif. Cap. 6. P. 12).

Историографическая судьба этого экскурса о графе Куно, его высокородной супруге и их потомстве поистине увлекатель­на. В русской науке он жил своей особой жизнью, никак не свя­занной с той его оценкой, которая сложилась в западноевропей­ском источниковедении. После того как известный русский ге­неалог Н.А.Баумгартен без особой аргументации отождествил «ко­роля Руси» из родословия Вельфов с киевским князем Владими­ром Святославичем, его точка зрения прочно закрепилась в тру­дах отечественных историков. По их мнению, мы имеем дело со вторым христианским браком крестителя Руси, заключенным по­сле смерти в 1111/12 г. его первой жены, гречанки Анны, сес­тры византийского императора Василия II Болгаробойцы (976-1025 гг.). Таким образом, дочь графа «Куно из Энингена» и дочери Оттона I и была, по мнению Баумгартена и его после­дователей, той «мачехой» (noverca) Ярослава Владимировича, ко­торая, согласно Титмару Мерзебургскому, попала в плен к польскому князю Болеславу I, когда последний в 1018 г. захватил Ки­ев (см.: гл. 3.3).

Выдвигая свою догадку, Баумгартен никак не учитывал (или не знал) того факта, что весь экскурс о графе Куно в родословии Вельфов в то время признавался генеалогической фикцией, при­меры которых не так уж редки в средневековье. Дочь импера­тора Оттона I по имени Рихлинт (как, кстати говоря, и сам граф Куно) по другим источникам неизвестна, да и вообще у ис­ториков не было «свободной» дочери Оттона для безвестного швабского графа. Обнаруживались также другие несообразнос­ти, которые и побуждали вынести столь суровый приговор. А за­тем, шаг за шагом, началась характерная история постепенной реабилитации источника от обвинений в сознательной фальси­фикации. Сначала выяснилось, что автор «Генеалогии Вель- фов» не выдумывал, а черпал свои сведения о семействе графа Куно из родословных разысканий, предпринятых в связи с под­тверждением в 1125 г. (вспомним дату создания «Генеалогии») германским императором Генрихом V (1106—1125 гг.) имущест­венных прав группы совладельцев одного из имений близ Энин- гена; все совладельцы оказались так или иначе потомками по­именованных в экскурсе лиц. Кроме того, в «Книге побратимов» монастыря в Райхенау (с которой мы уже имели дело, говоря о «Ба­варском географе» — см.: гл. 1.3) обнаружилась запись X в. (!) с именами графа Куно и большей части его семейства (Lib. confr. Aug. Tab. 135), что, заметим, естественно, поскольку Энинген находился по соседству с Райхенау. Довершением ста­ло открытие немецкого историка А.Вольфа, доказавшего в 1980 г., что загадочный граф «Куно из Энингена» — это хо­рошо известный швабский герцог Конрад (983-997 гг.) (Ку- но — сокращенная форма имени Конрад). Пытаясь идентифици­ровать «короля Руси», Вольф не нашел ничего лучшего, как про­сто сослаться на работы Баумгартена, «открытые» им для немец­кой науки.

Однако предположение Баумгартена сталкивается с непреодо­лимыми хронологическими затруднениями. Дело в том, что по внутренней хронологии источника «русский» брак внучки Отто­на I должен был приходиться на 70-80-е годы X в., а никак не на период, почти на полвека более поздний (между 1112 и 1115 гг.). Да и сам Куно в экскурсе (как и в записи из Райхе- нау) титулуется графом, а не герцогом, которым он стал только в 983 г. Вельфовский генеалог-панегирист, разумеется, не пре- минул бы назвать Куно-Конрада именно герцогом, если бы знал, что тот таковым был. Остается думать, что он этого не знал, а про­сто сделал выписку из документа, составленного до 983 г. (та­ким документом, например, могла быть брачная грамота упомя­нутого графа Рудольфа и Иты, дочери графа Куно, всплывшая и ходе упомянутого разбирательства 1125 г.). А такая датиров­ка приводит нас к важному выводу: под «королем Руси» «Гене­алогии Вельфов» следует подразумевать не Владимира, а его стар­шего брата Ярополка Святославича.

Данные родословия Вельфов о «короле Руси» Ярополке Свя­тославиче проливают свет и на сведения некоторых других за- наднбевропейских источников о Руси, давно замеченные истори­ками, но сами по себе недостаточно определенные, чтобы делать на их основе какие-либо твердые выводы. Мы имеем в виду агиографические памятники первой трети XI в., посвященные миссионерской деятельности в Восточной Европе миссийного архиепископа (т.е. архиепйскойа, действующего в земле языч­ников и не имеющего определённого диоцеза) Бруно Кверфурт- (■кого (см. о нем в гл. 3.1). Легендарные образы двух прославлен­ных миссионеров конца XI в. Адальберта-Войтеха 1 [ражского и Бруно-Бонифация Кверфуртского (оба погибли во премя проповеди среди пруссов: первый — в 997 г., второй — в 1009 г.) не только часто контаминировались между собой, но в силу своей популярности быстро стали центрами притяже­ния и концентрации агиографических преданий разного проис­хождения, в том числе и не имевших изначально никакого от­ношения к заглавным персонажам. В «Житии блаж. Ромуаль- да» («Vita beati Romualdi»)¹⁴, написанном ок. 1033 г. известным церковным деятелем Петром Дамиани¹⁵,довольно много внима­ния уделено и миссионерским трудам Бруно Кверфуртского, одного из наиболее известных учеников и последователей Рому- альда. Находим здесь и достаточно пространный рассказ о пре­бывании Бруно (у Петра он фигурирует под своим монашеским именем Бонифаций) на Руси.

Бонифаций отправляется для проповеди к «королю Руси» (rex Russorum); тот отвечает миссионеру, что уверует не прежде, чем Бонифаций, пройдя сквозь пламя, останется невре­дим. Святой совершает это чудо, и король и народ принимают крещение. «Брат же короля, живший рядом с ним, не хотел уве­ровать, а потому в отсутствие Бонифация был королем убит. Дру­гой брат, который жил уже отдельно от короля, с самого на­чала, как только явился к нему блаженный муж, не пожелал слушать его увещаний, но гневаясь на него за обращение бра­та, держал его все время под стражей». Затем Бонифаций убит этим другим братом короля, после чего убийцу охватывает оцепенение, исчезающее лишь после того, как по настоянию ко­роля он также принимает крещение (Vita b. Rom. Cap. 27. P. 57-60).

Общий легендарный характер рассказа не подлежит сомне­нию, но на него вряд ли можно «списать» и мотив трех брать­ев, правящих на Руси. Уж слишком живо житийная картина на­поминает известную по летописи ситуацию при Ярополке Свя­тославиче. Ярополк княжит в Киеве, его брат Олег — «рядом с ним» в Овруче, городе восточнославянского племени древлян, другой брат, Владимир, — «отдельно от короля» Ярополка — на севере Руси, в Новгороде; затем Олег погибает от руки «короля» Ярополка; в борьбе с Ярополком подчеркивает свое язы­

чество, но вскоре крестится. Источниковедческий анализ расска­за о кончине св. Бруно-Бонифация в составе «Жития блаж. Ро- муальда» показывает, что она приурочена к Руси недаром. Ко­нечно, Бруно Кверфуртский действительно побывал на Руси в 1008 г. (см.: гл. 3.1), но положение дел там в то время — рас­цвет единодержавного правления Владимира Святославича — не имело ничего общего с описанным в житии. В жизнеописание Бру­но-Бонифация оказались вплетены припоминания о безвестных немецких миссионерах на Руси 70—80-х годов X в.: на него, словно на мощный магнит, как бы «налипли» эпизоды их дея­тельности, которые иначе бесследно канули бы в Лету.

Характерно, что такая же контаминация восточноевропейской миссии Бруно и событий 970-х годов (только связанных с крещением не «короля Руси», а венгерского князя Гезы) свойственна и другому раннему памят­нику о Бруно Кверфуртском — экскурсу в составе 3-й редакции (создан­ной также ок. 1030 г.) «Хроники» ангулемского клирика Адемара Ша- баннского (Ademari Cabannensis chronicon) (Ангулем — город и епископ­ство на юго-западе Франции, в исторической области Лимузен), хотя там миссионер гибнет от рук печенегов (в печенежской степи Бруно, как мы еще увидим, также бывал). Так как обращение Гезы и, вероятнее всего, про­изошедшее одновременно крещение его сына Иштвана (Стефана), будуще­го короля Иштвана I Святого (997—1038 тт.), было делом рук миссионеров из Пассауской епархии^[9], то логично думать, что и немецкие миссионеры на Руси, память о которых сохранило «Житие блаж. Ромуальда» и кото­рые оглашали Ярополка в связи с его предстоявшим браком на немецкой принцессе, также были из Пассау.