ГЛАВА 1. Утром матушка Ефросинья накормила Иннокентия и Арона завтраком

Утром матушка Ефросинья накормила Иннокентия и Арона завтраком. Пришедший немного в себя Иннокентий выпил легкий куриный бульон с сухариками. Арон после вчерашнего голодания с удовольствием съел целую тарелку очень вкусной тушеной рыбы с отварным картофелем.

Через окно он видел, как Григорий чистил щеткой спину и бока своих коней. Отца Александра нигде не было видно.

День выдался светлый, солнечный, ничто не напоминало о вчерашнем ненастье. Ярко блестели золотые купола храма и кресты, густо облепленные воронами.

В комнату вошел дьякон, поклонился матушке и Арону и густым басом сообщил, что он будет сопровождать больного до Полтавы.

– Отец Александр сказал, что если у вас нет надобности ехать в Полтаву, он даст вам лошадь и сопровождающего до станции Вольное, там вы сядете на любой поезд.

– Хорошо, – обрадовался Арон. – Передайте батюшке мою благодарность.

Он еще с утра вытащил из своей холщовой сумки две сотни и стал их совать в руки матушке и дьякону. Матушка рассердилась и вышла из комнаты. Дьякон отвел его руку и сказал в назидание, что обидел самого Бога, предлагая им за благое дело деньги. Арон смутился: никогда еще он не попадал в такое щекотливое положение.

Вошла матушка, принесла другую одежду для Иннокентия. Вместе с дьяконом они одели его и, не обращая внимания на Арона, повели его к выходу.

Арон с грустью посмотрел на икону Божьей Матери, которая при дневном освещении еще больше напомнила ему Лизу, особенно ее большие глаза с каким-то удивительно спокойным и сияющим взглядом, постоял несколько минут и пошел в сени одеваться. Вместо своей шинели он нашел поношенный крестьянский тулуп.

Из храма вышел батюшка, молча кивнул головой Арону и стал давать наставления Григорию и дьякону. Арон в последний момент вспомнил о письме Даниленко.

– Передайте это письмо доктору Сергею Петровичу Бокову, – сказал он дьякону, – там все сказано.

Григорий легко влез на козлы, взмахнул вожжами. Отдохнувшие, сытые лошади со всей прытью рванули вперед.

– Э-э-э, Григорий, – закричал ему вдогонку отец Александр, – не забывай, что у тебя в экипаже больной.

– Не сомневайтесь, батюшка, довезем до места в полном здравии.

Откуда-то сбоку выехали сани с молодым, бойким парнем, который весело посматривал на батюшку и Арона.

– А эти сани для вас, – сказал отец Александр. – Погода-то нынче – благодать, как по заказу. Антон вас быстро довезет до Вольного.

Он посмотрел на Арона долгим, испытующим взглядом.

– Не хочу, сын мой, влезать в ваши дела, но бросьте свое занятие, до хорошего оно вас не доведет.

Он перекрестил Арона и еще раз назидательно сказал:

– Остановитесь!

Арон вспыхнул, но сдержался и как можно мягче сказал:

– Спасибо вам и матушке за все.

Антон привез Арона в Вольное прямо к поезду. К вечеру тот был уже в Хотине, где на конспиративной квартире встретился со связным Борисова. Тот не на шутку начал нервничать из-за его долгого отсутствия. Получив от связного паспорт на имя купца Семена Аркадиевича Гиндина, Арон купил билет на Берлин и спокойно пересек границу.

Также, без приключений, Григорий доставил Иннокентия в Полтавскую больницу. Дьякон разыскал доктора Бокова, вручил ему письмо от Володи. Просьба Володи озадачила Сергея Петровича: мало того, что опасно было принимать человека с огнестрельным ранением, в больницу неделю назад из тюрьмы привезли с язвой желудка большевика Ляховича, осужденного к ссылке на поселение. Его положили в общую палату и круглосуточно по сменам охраняли два младших надзирателя из тюрьмы. Еще два жандарма сидели у входа в коридор.

Сергей Петрович вызвал двух медсестер, которым полностью доверял, приказав отвезти больного в операционную. Там он внимательно осмотрел Иннокентия. В легких у него, действительно, прослушивались сильные хрипы, но, судя по их характеру, это был плеврит. Боков приказал поставить Иннокентию банки и долго раздумывал, куда его положить, наконец, сам отвез его на коляске в инфекционный блок.

* * *

Вскоре после того, как Николай и Лиза помирились, они отправились в Полтаву. Доктор Боков устроил им в отдельной комнате встречу с Иннокентием. Он был очень слаб, целыми днями лежал в постели, плохо ел. Сергей Петрович объяснил это сильным психологическим стрессом.

Лиза заставила брата под диктовку написать письмо родителям, что он с друзьями задерживается в Швейцарии и вскоре выезжает в Киев. Буквы на бумаге прыгали и корячились в разные стороны.

Кеша все время молчал и только один раз спросил Лизу, сообщили ли родителям Славы Шелеста о его гибели. Лиза кивнула головой. Кеша закрыл глаза, по его щекам потекли слезы. Лиза погладила его по голове, поцеловала в лоб. Ей было жаль брата, который так сильно изменился.

Боков опасался у него душевного расстройства, однако молодой организм брал свое. Через две недели Иннокентий стал вставать с постели, у него появился аппетит, улучшилось настроение. Видя, что дело идет на поправку, Сергей Петрович просил как можно скорей забрать его из больницы. Лиза и Николай обещали устроить это в ближайшее воскресенье и стали подыскивать для Кеши квартиру недалеко от своего дома. Но случилось непредвиденное: в четверг из больницы сбежал Ляхович. Подозревали, что в этом участвовали приходившие к нему днем молодой человек и две дамы, одна из которых была старшая дочь писателя Короленко, Софья. У Короленко Ляхович жил до ареста, скрываясь от полиции.

В больницу съехалось все полтавское начальство. Начальник Полтавского жандармского управления полковник Зейдлиц сам ходил с главным врачом по палатам, интересуясь, кто, с чем лежит. Зашли в инфекционный блок, куда главный врач никогда не заглядывал, со всеми поговорили и подошли к Иннокентию. Тот охотно назвал свое имя и фамилию лечащего врача, оказавшегося почему-то хирургом. Вызвали Бокова.

Зейдлицу показалось подозрительным, что хирург курирует инфекционного больного, приказал Иннокентию раздеться. Тот испугался и бросился к окну. Его поймали, сняли халат, изумленная комиссия увидела на его груди свежий шрам от пулевого ранения.

Боков был готов к такому повороту событий, начал уверенно излагать придуманную им еще в первый день историю с этим больным, делая основной упор на его психическое состояние. Полковник терпеливо его выслушал, не поверил ни одному слову, приказал составить протокол и обоих отправить в тюрьму.

Первым об аресте узнал Володя. На следующий день его приехал предупредить один из близких друзей Бокова фельдшер Беляев, бывший в курсе всей этой истории. Володя не сомневался: теперь их всех троих – его, Николая и Лизу – не сегодня-завтра арестуют. Было 6 часов вечера, и, проводив Беляева на вокзал, он отправился к Николаю. Оба, на его счастье, оказались дома.

Лиза, услышав новость, испугалась, что полиция начнет «трясти» тетю Лию и дядю Семена. Все эти дни, пока Иннокентий находился в больнице, она передавала им от него записки сначала из Женевы, потом – из Киева, и те недоумевали, почему сын им сам ничего не пишет.

Николай сказал, что надо немедленно поставить обо всем в известность Григория Ароновича и вместе решать, что делать дальше, так как теперь это стала общая для всех них проблема.

Лиза ушла. Николай обещал прийти позже. Оставшись одни, братья долго молчали. Николай лихорадочно прокручивал в голове всю цепочку связей Бокова и Иннокентия. Кроме медперсонала, в нее попадали священник и дьякон из Степелевки, кучер Григорий, Володя, они с Лизой. Могилевского он в расчет не брал – тот исчез в неизвестном направлении. Слишком много людей. И если Иннокентий расскажет о том, где получил свое ранение, что не исключено при его неустойчивой психике, то ниточка потянется к убийству Дуплянского, и тогда им всем светит в лучшем случае тюрьма, в худшем – каторга.

– Николай, – громко сказал Володя, – ты меня слышишь? Я тебя второй раз спрашиваю, ты хорошо знаешь Иннокентия?

– Помнишь, два года назад меня избили «союзники» в Потемкинском саду? Это он и его брат Эрик спасли меня, застрелив этих бандитов. Сейчас он еще болен, и физически, и душевно, но Лиза в нем уверена, – прибавил Николай, чтобы успокоить Володю, в первую очередь переживавшего за Бокова.

– Если Иннокентий в депрессии, надо добиться, чтобы его отправили на экспертизу, признав душевнобольным. В крайнем случае, из лазарета всегда можно сбежать.

– Родители на это не пойдут.

– Пойдут, если сыну будет грозить виселица.

– Я скажу об этом Григорию Ароновичу...

– А Боков... кто им займется?

– Надо сегодня же известить комитет. Ты сможешь зайти к Ковчану?

– Нет уж, уволь. Дмитрий после того, как я отошел от всех ваших дел, перестал со мной здороваться.

– Он на всех зол. Работать некому, половина в ссылках, другие боятся полиции и «союзников». Последние совсем озверели, не дают людям житья. Караваева опять начали травить… Хорошо, я сам зайду к Диме. – Он помолчал. – А каковы Короленко! Не сомневаюсь, что побег прошел не без участия Владимира Галактионовича. Вот старик, вот молодец! Я однажды, будучи в Полтаве, заходил в городскую библиотеку, и он там, в подвале, торговал запрещенной литературой. Мы с ним долго беседовали на политические темы. Я ему говорю: «Владимир Галактионович, вы меня не знаете, а так откровенно обо всем говорите». Он мне: «Молодой человек, я прожил на свете 50 с лишним лет, мне нечего бояться».

– Все наши писатели: он, Толстой, Вересаев, Лесков, Пришвин так хорошо понимают русский народ и его душу. Я недавно прочитал рассказы Лескова. Потрясён его умением заглянуть в душу человека. Ведь я тоже так чувствую, но не умею это выразить.

– Володька, ты стал сентиментален, не потому ли, что влюблен?

– Скажешь тоже. Откуда во мне сентиментальность? Я умею только резать и зашивать.

– Что же у тебя все-таки с Лялей?

– Ляля мне нравится. Только тут такое дело… Бехтерев теперь в каждом письме настоятельно предлагает мне переехать в Петербург и стать заместителем начальника отделения в его клинике. Я дал согласие, обещав приехать в марте.

– Здорово! Вот родители обрадуются. Кстати, мама прислала Лизе хорошее, теплое письмо, приглашает нас приехать на Рождество. Может быть, поедем туда все вместе, хоть на пару дней.

– Посмотрим, как будут складываться дела с Боковым и Иннокентием.

* * *

Лиза не сразу пошла к своим, а сделала большой круг по центру. Ей нужно было обдумать, что рассказать отцу об Иннокентии, особенно не вдаваясь в подробности. Кроме того, выполняя просьбу Борисова, она почти каждый день дефилировала мимо дома, где раньше жил Наум Марголин. Прошел месяц со дня его гибели, но ничего подозрительного около дома Лиза не замечала.

Неожиданно Лиза услышала за собой шаги. Она остановилась и стала рыться в муфте. Кто-то налетел на нее сзади, сжав в своих объятьях.

– Хана? – удивилась Лиза. – Ты что здесь делаешь?

– Иду за тобой от самого твоего дома.

– Хорошо, что мы встретились. Мне нужен Борисов. Он сейчас в России?

– В России. Я как раз с заданием от него.

– У нас большая неприятность. В больнице арестованы Кеша и врач, который ему помогал. Я за Кешу боюсь: он очень слаб, только начал выходить из депрессии.

– Я сегодня вернусь в Одессу, передам Сергею. А задание такое, – Хана незаметно оглянулась по сторонам, – ему нужно в конце января провести в Екатеринославе встречу. К Завьяловой он не хочет обращаться, просит, чтобы ты подыскала помещение человек на двенадцать.

– Может быть, у Пизовых или в квартире Марголина?

Хана покачала головой.

– Сергей считает, что с этой квартирой надо распрощаться, так что можешь сюда больше не ходить. И у Пизовых не хочет. Об этом совещании должен знать узкий круг людей. Время еще достаточно, можно подумать.

– Есть прекрасный вариант – у моей подруги по гимназии Лены Зильберштейн. Ей 27 января исполняется 18 лет, родители затевают большое торжество и попросили меня устроить концерт. Народ будет знатный. Ее отец – крупный промышленник. Можно пройти в дом под видом гостей и, пока я буду петь, где-нибудь уединиться.

– Это же рискованно!

– Наоборот, учитывая, что будет много народу, можно легко раствориться среди гостей. Дом огромный. Я там все знаю. Лучше всего подойдет Лялина спальня. Я в ней буду готовиться к выступлению и заранее возьму ключ.

– Хорошо. Я передам Сергею. Через три недели снова свяжемся. И еще. – Хана оглянулась по сторонам. – Пойдем немного пройдемся.

Они дошли до конца улицы, свернули в переулок, круто сбегавший к Днепру. Отсюда открывалась чудесная панорама на реку и противоположный берег с маленькими домиками и садами. Пейзаж портило хорошо видное с этого места багровое зарево над Брянским заводом и черные клубы дыма, которые вместе с ветром медленно двигались в сторону домиков и садов.

– Лиза. Борисов поручил тебе вести денежные дела отряда...

– Все деньги. Там же огромные суммы?

– Не такие уж огромные, только на покупку взрывчатых веществ и текущие расходы. К тебе будут обращаться разные люди, ты с ними будешь встречаться в определенных местах. Сейчас я тебе назову только один адрес в Шляховке: улица Штольная, дом 11. На извозчике это не так далеко. Там ты будешь отдавать их два раза в месяц хозяину, Макару Самодурову, бородатому, заросшему мужику. Постучишь и скажешь: «Кажется, я ошиблась улицей». Он ответит: «Говорите громче, я плохо слышу». Запомнила?

– Запомнила.

– Отдашь ему 400 рублей. Остальные адреса сообщу в следующий раз. Сейчас я тебе даю пять тысяч. Найдется, где спрятать?

– У нас есть старинный сейф, со специальным шифром и вторым дном.

– Вот и отлично. – Хана сунула в Лизину сумочку конверт с деньгами. – Ну, все, я побежала. Через 40 минут мой поезд.

Тяжело вздохнув, Лиза повернула назад, еще раз прошла мимо дома Наума, села в трамвай и поехала к отцу.

* * *

Николай давно был у Фальков. До этого он успел еще зайти к Дмитрию Ковчану. Тот остался недоволен просьбой помочь анархисту, да еще совершившему преступление с ограблением и убийством.

– Боков – другое дело. Здесь святая обязанность полтавских товарищей вытащить его из тюрьмы, да и наша, раз мы втянули его в это дело, а вот как быть с твоим анархистом, ума не приложу?

– А как у анархистов деньги занимать?

– Лучше не напоминай. Они мне все мозги проели с этим долгом. – Он задумался. – Есть у меня один родственник, когда-то работал надзирателем в полтавской тюрьме, знает там все ходы и выходы, но сразу предупреждаю: жук еще тот, запросит много денег. Впрочем, родители вашего Иннокентия найдут любую сумму, чтобы организовать его побег, или пусть анархисты пошевелятся. Кто у них сейчас там главный: Рогдаев, Гроссман или сам Борисов? И на Бокова тоже дадут. Пусть Лиза так перед ними и поставит вопрос: достать деньги для ее брата и Бокова. Можем пойти к нему прямо сейчас.

Родственник, действительно, оказался тем еще жуком. Внимательно выслушал суть дела и тут же назвал сумму в 65 тысяч рублей, недвусмысленно намекнув, что придется делиться со многими людьми.

– Хорошо! – сказал Николай. – Постараюсь дать ответ как можно скорей. Как будем связываться?

– Приходите прямо сюда.

– Ты уверен, что ему можно доверять, – спросил Николай Ковчана, когда они вышли на улицу.

– Можно. До сих пор не обманывал.

Николай был доволен, что появился хоть какой-то обнадеживающий вариант. Он хотел забежать к Володе, но, увидев, что время поджимает, поспешил к Фалькам и был очень озадачен, что Лизы там нет.

Григорий Аронович еще не вернулся с работы. Удивленная его неожиданным приходом, Сарра Львовна почувствовала, что он пришел не просто так. Николай старательно занимал ее пустым разговором, боясь, что она начнет его расспрашивать.

Наконец пришла Лиза. Увидев недовольное лицо Николая, тут же постаралась сгладить ситуацию, расцеловала его и мать и пошла на кухню ставить чайник.

– Зачем же чайник, – закричала ей вслед Сарра Львовна, – папа придет, будем ужинать.

Лиза вернулась в гостиную и шепнула Николаю, что случайно встретила на улице связную Борисова, та уже сегодня ему все передаст.

– Так что, пожалуйста, на меня не дуйся.

– Я не дуюсь, а тревожусь за тебя. Мало ли что может случиться? Не исключено, что за нами ходят филеры. Я зашел к Диме и разговаривал с человеком, который может устроить побег, но нужны очень большие деньги. Дома все обсудим. Ты обязательно должна сказать Григорию Ароновичу о депрессии Иннокентия, это реальный шанс затянуть следствие и спасти его от виселицы.

– Только не сейчас, у меня не хватит духу.

– Надо сказать, на этом настаивает Володя.

В гостиную вошла Анна. Увидев Лизу, обрадовалась и потащила ее наверх, в свою комнату. Следуя по лестнице за сестрой, Лиза с удивлением заметила, что Анна за последнее время вытянулась и похорошела. Исчезли детская угловатость, полнота,

Войдя в комнату, Анна, еле сдерживаясь от мучившей ее тайны, выпалила:

– Лизка! Я ездила на несколько дней к Мстиславу в Харьков!

– Надеюсь, вы вели себя разумно?

– Что ты имеешь в виду, мы с Мстиславом, как брат и сестра.

– И даже не целовались?

– Целовались. Он меня познакомил со своими родителями. Интеллигентные люди, а его дядя играет на виолончели в оркестре харьковской филармонии, я подумала, что он мог бы тебе помочь...

– Думать за меня не надо, я сама знаю, что мне надо и что не надо, – рассердилась Лиза, но, увидев, что сестра обиделась, обняла ее и поцеловала в щеку. – Я за тебя очень рада. Как же тебя родители отпустили?

– Туда ездила с отцом моя классная подруга Света Щевелева. Мама с ним переговорила, и он согласился меня взять. Мы жили в гостинице. Отец с утра уходил по своим делам, а мы со Светой ехали к Мстиславу и втроем проводили время. А вы что пришли? – оборвала свой рассказ Анна, увидев скептическую улыбку Лизы по поводу прогулки втроем, – что-нибудь случилось?

– Да так, надо с папой поговорить.

Григорий Аронович пришел позже, чем обычно, очень удивился присутствию дочери и зятя. Лиза сказала, что ей нужно срочно с ним поговорить.

– Может быть, сначала поужинаем? – предложил он, видя, что Сарра Львовна и Зинаида накрывают на стол.

– Нет. Пойдем к тебе в кабинет.

Попросив отца не перебивать ее, она в двух словах изложила ему, что они с Кешей состоят в группе анархистов-коммунистов и брат участвовал в крупном ограблении....

– Он убит? – в ужасе вскричал Григорий Аронович.

– Нет, арестован, сейчас находится в Полтавской тюрьме.

– Бедная Лия. Она и Семен знают?

– Нет, поэтому я и пришла к тебе.

– А почему бы тебе самой не пойти к ним и все не рассказать? – рассердился Григорий Аронович. – Мужества не хватает... Ты уже замужняя женщина, чем ты занимаешься? Вы оба, ты и Иннокентий, подумали о нас, своих родителях?

– Папа, мы уже взрослые и можем заниматься тем, что считаем нужным.

– Взрослые! А что вытворяете? Попасть в тюрьму… Это же... это же, – Григорий Аронович никак не мог подобрать нужного слова, – немыслимое дело. Ладно, говорить с тобой бесполезно. Идем ужинать.

За столом все молчали. Григорий Аронович не поднимал глаз от тарелки, лицо его было мрачное, брови сдвинулись к самой переносице. Не дожидаясь чая, он поднялся из-за стола, попросив Николая пройти с ним в кабинет.

Николаю хотелось сказать Григорию Ароновичу что-то доброе, утешительное, но, видя, в каком он находится раздражении, опасался вызвать вспышку гнева.

– Хотите курить? – спросил Фальк и протянул Николаю коробку с сигарами.

Николай, редко куривший сигары, взял одну, отломил конец, чиркнул спичкой и без всякого удовольствия глубоко затянулся. Григорий Аронович долго возился с мундштуком и сигарой, наконец, отбросил все в сторону, вскочил и забегал по кабинету.

– Николай Ильич, я надеялся, что Лиза давно кончила игры с анархистами. А она продолжает общаться с этими бандитами, и там же оказался Иннокентий...

– К сожалению, это так. Только вы ошибаетесь. Уже тогда, когда к вам домой приходил Богданович, это были далеко не игры, и Лизу в это дело втянул Иннокентий. Единственный выход, который я для нее вижу, – уехать из Екатеринослава. И мы немедленно это сделаем, как только я окончу училище.

Григорий Аронович подошел к креслу, тяжело опустился в него и весь как-то обмяк.

– Вам плохо? – встревожился Николай.

– Нет-нет. Простите меня. Все произошло так неожиданно.

– Есть еще одно обстоятельство, о котором вам Лиза, наверное, не сказала, – совсем тихо произнес Николай. Фальк с испугом посмотрел на него. – Иннокентий серьезно болен, у него неустойчивое психическое состояние, которое в тюрьме может обостриться. Но это имеет и положительную сторону. Надо добиться, чтобы его направили на психиатрическую экспертизу. Если диагноз подтвердится, его могут выпустить под залог. Есть и крайний случай, побег, но для этого потребуются большие деньги.

– Побег, деньги, экспертиза! – с ужасом воскликнул Григорий Аронович, снова забегав по кабинету. На минуту он остановился перед картиной Врубеля «Демон поверженный». Сколько раз в тяжелые минуты он рассматривал эту картину, удивляясь, как точно художник отразил трагическое состояние Демона. Сейчас с тоской подумал, что Демон – это он, вот так же, как сломаны крылья Демона, теперь разбита его собственная жизнь.

– Николай Ильич! – Фальк отошел от картины и вернулся к столу. – У меня самого возникла серьезная проблема, о которой знает только Семен Борисович. Мне все время приходят письма с угрозами выдать деньги, иначе всей моей семье придется плохо.

– Вы давали?

– Да, три раза. Суммы с каждым разом увеличиваются. Вот последнее, пришло 1 декабря. Посмотрите.

Николай вынул из конверта записку, написанную крупными печатными буквами:

«1 декабря 1907 г.

Г-н Фальк!

Группа «Черная пантера» поручает своему уполномоченному получить от вас две тысячи руб. (2 тыс. руб.), которые Вы должны принести ему упакованными в газету в пятницу 7 декабря к 8 часам вечера к магазину «Мясо» на Гимнастической улице. Вы должны прийти только один. К вам подойдет человек и спросит: «Это единственный магазин в этом квартале?», вы ему отдадите пакет. В случае ареста уполномоченного, засады или отказа передать деньги Вам и всей вашей семье грозит смерть и полное разрушение вашей собственности. Группа «Черная пантера».

– Говорят, так действуют анархисты. Неужели это Лизины друзья?

– Не думаю. Какие-то вымогатели. В полицию обращались?

– Говорил Богдановичу, мы с ним в хороших отношениях. Он мне честно признался, что такими письмами завалено полгорода, они с Машевским бессильны что-либо сделать, советовал игнорировать эти требования, мол, вымогатели ничего не сделают. Если бы так! К одному моему знакомому такие угрозы приходили целый год, он покорно выполнял их просьбы. Потом все-таки сообщил в участок. Полиция, конечно, никого не нашла и развела руками, когда он спросил, как ему жить дальше. Он решил денег больше не давать, вымогатели бросили в его квартиру бомбу, убили жену и малолетнего сына. Сейчас он в Америке. Честно скажу, мне страшно: за жену, Анну, вас с Лизой.

Он снова подошел к картине Врубеля «Демон поверженный», долго на нее смотрел.

– Странное явление жизнь, – наконец, с горечью произнес он. – По сути дела Иннокентий и его сообщники занимаются тем же, чем эта «Черная пантера». Они ограбили и убили Дуплянского, могли погубить его жену с детьми, а эти грабят меня и готовы жестоко расправиться с моей семьей. Я не вижу между ними никакой разницы. Молчите, – резко прервал он Николая, пытавшегося что-то сказать, и вдруг напал на него самого. – Вы мне сейчас будете говорить о высоких целях, о борьбе с самодержавием, к которому вы так горячо призываете в своих статьях... Да, да я читал ваши статьи, мне их усердно кто-то подкидывает в мой кабинет в мастерской. Только и я – тоже часть того самодержавия, с которым боретесь вы и анархисты. Однако я никак не пойму, чем лично я – не какой-то там эфемерный капиталист и буржуа, а я, Григорий Аронович Фальк, заработавший трудом свое личное благосостояние, не угодил борцам за справедливость? Ведь вы так хорошо обличаете нас в своих статьях, а я – не другой, я такой же буржуа, как они. И что нужно было Иннокентию, когда он связался с этими бандитами, что ему не хватало: денег или славы? И Лизе? Ей-то зачем все это надо?

– Дело не в вас, Григорий Аронович, как в отдельной личности, а в устройстве общества, в законах, которые работают в интересах узкого круга людей, а другая, большая часть населения, вынуждена страдать от нищеты и бесправия…

– Да вы прирожденный оратор!

– Григорий Аронович, я хорошо понимаю ваше состояние, но сейчас не время для диспутов. Я готов вам во всем помочь: в беду попал и товарищ моего брата, доктор Боков. Боков по записке Володи устроил Иннокентия в больницу и арестован вместе с ним. Так что мы все замешаны в этой истории. Что вы намерены делать дальше?

– Сообщить Семену. Поеду к нему прямо сейчас, а завтра хорошо бы первым поездом выехать в Полтаву, поговорить со следователем. Вы сможете поехать с нами?

– Разумеется.

– И надо найти хорошего защитника, – Фальк задумался, перебирая в уме своих знакомых, – ну, это мы решим.

Николай вернулся в столовую. Сарра Львовна предложила ему чай, но он показал на часы: пора уходить. У Лизы по-прежнему был неприступный вид, из чего он понял, что она ничего не сказала матери и сестре, сгорающим от любопытства.

– Лиза, что же все-таки случилось? – сделала последнюю попытку Сарра Львовна, целуя дочь на прощанье.

– Скажу, только, пожалуйста, без слез, – неохотно буркнула Лиза, которая теперь, после разговора с отцом и в присутствии Николая, была рада переложить часть груза и на мать с сестрой. – Кешу арестовали, он – в полтавской тюрьме.

– Кешу! Арестовали! – Сарра Львовна так и села на банкетку. – То-то Лия все удивляется, что он сам не пишет, а передает через тебя записки. Что же вы с нами делаете, дети?

– Мама! Прошу тебя, успокойся и папу успокой. Пока еще нет ничего страшного, его скоро выпустят. Анна, – приказала она сестре, тоже застывшей от изумления, – уведи маму в спальню и дай ей капель.

– Николай Ильич, вы-то хоть можете сказать, что с Кешей будет? – в отчаянье воскликнула Сарра Львовна, утирая хлынувшие слезы.

– Сарра Львовна, – Николай по сыновнему обнял и поцеловал плачущую женщину. – Завтра мы с Григорием Ароновичем поедем в Полтаву, все выясним. Потерпите немного.

На улице Лиза прижала к лицу муфту, по лицу ее текли слезы. Она полезла в муфту за платком, наткнулась на конверт, переданный Ханой, и быстро отстранила руку, как будто он обжог ее.

– Что с тобой?

– Обо что-то укололась, – сказала Лиза и, взяв его под руку, крепко к нему прижалась.