Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Роза Кранц и Голда Стерн мертвы 2 страница



Вот так, буднично, без аффектации, тихо. Раз - и в каземат. И ахнула столица, рот раскрыла в ужасе. И завязались прения, бессмысленные, жалкие. Правда, в отличие от пресловутых тридцатых годов, волны ужаса не захлестывали город, не топили дома и обитателей, но игриво пенились, как в бассейне с подогревом, что на сардинской вилле Левкоева. Граждане возбуждались ровно настолько, чтобы не заснуть на кинофестивале, который в этом году, как на грех, выдался неудачным. Сначала возмущались, потом перестали возмущаться, и всякий спросил себя: а почем я знаю - может, их и за дело привлекли? И говорить о Розе Кранц и Голде Стерн стало скучно. Когда же знакомые Бориса Кузина спросили его прямо, а что думает он, либерал, об аресте Розы Кранц, Кузин ответил простодушно, что не знаком с упомянутой особой - а если и встречал, то настолько давно, что совершенно ничего не помнит. Кранц, говорите? Нет, не припоминаю. Суд прошел - заурядный уголовный процесс. Сутулый прокурор в очках, яростный защитник в пиджаке, осыпанном перхотью, немолодая женщина в судейском кресле.

Защитники Розы Кранц взывали:

- Вы затыкаете рот либерализму! Действуете по указке Кремля! Вам, цепным псам самодержавия, велено душить Партию прорыва!

А им отвечали удивленно:

- Какая, позвольте, Партия прорыва? Какой либерализм? Вы о чем, граждане? Арест произведен на основании запроса депутата Середавкина о культурных ценностях нашей Родины.

Защитники Голды Стерн били в набат:

- Преследуют правозащитников! Режим сбросил маску! Внимание: начались гонения на свободное слово!

А им отвечали лениво:

- При чем тут свобода слова? Идет расследование о хищениях, обыкновенная уголовщина. Вот иск Министерства культуры - полюбуйтесь. А про Чечню - пожалуйста: тома макулатуры выходят. Хотите почитать?

Ждали, что скажет философ Деррида, Организация Объединенных Наций, Страсбургский суд по правам человека, бескомпромиссный Пайпс-Чимни. Однако ожидаемых заявлений не последовало. Философ Деррида, тот вообще как-то некстати помер, Чарльз Пайпс-Чимни головы не повернул в сторону судьбоносных событий, ООН не отреагировала.

XII

- Почему твоя газета не пишет ничего про этот арест? - спросил Павел у Юлии Мерцаловой. - Стыдно, бессовестно молчать. Ни министр культуры, ни Институт современного искусства не выступили с протестом - черт с ними. Но вы - свободная пресса - почему молчите? Я напишу в вашу газету.

- Помилуй, - отвечала ему Юлия Мерцалова, - что же ты напишешь? Что хорошего ты нашел в этих барышнях? Ты сам научил меня их презирать. Трусливые, вороватые, корыстолюбивые, какая разница, за что конкретно их посадили? Вышло их время, вот и все. Обрати внимание: их поколение постепенно сходит со сцены: наворовались и разбежались. Кто не успел убежать - тех посадили. Будь последователен: ты пророчил конец постмодернизму - так не переживай, что он действительно закончился. Вот таков его конец. И писать про это нечего.

А тут грянуло событие, потеснившее в сознании людей арест либеральных барышень.

Арестовали Дупеля. Руки выкрутили и наручники надели. Даже и не поверили сперва. Кого, Дупеля? Флагман нашей экономики? Так его вчера в Кремле калачами кормили! Быть не может! Вот так просто: взяли и - арестовали? Деловое сообщество что молчит? Планета отчего вращается? Солнце почему не закатилось? Новости где? Газету скорее дайте!

Ждали, конечно, что газета «Бизнесмен» выйдет со статьей в поддержку опального олигарха. Вот сейчас свершится - отверзнутся уста свободной журналистики, и тревожный зов совести огласит пространство. Но издание Василия Баринова воздержалось от избыточных эмоций. Мы, говорил главный редактор газеты, ходя по редакции и потирая руки, мы - над схваткой. Лицо сияло, небольшие лукавые глаза светились профессиональным азартом. Ну-ка, покопайте там, наройте читателю вкусных деталей. Наручники, говорите? А фото, чтобы видно было, как руку заламывают, как Дупель губу от боли закусил, - такое фото есть? Достать! Крупно дать, в полосу! И заголовок: «Страна дождалась перемен». А ниже петитом: «в жизни Михаила Дупеля». И крупнее фото! Еще крупнее! И смотрел на фотографию, и улыбка гуляла от угла до угла длинного тонкогубого рта.

То было пиршество объективной информации. Газета «Бизнесмен» с присущей этому изданию суховатой иронией освещала события: 5.40 по местному времени - известный предприниматель Михаил Дупель выезжает в аэропорт, чтобы вылететь на деловую встречу; 6.30 - гражданина Дупеля задерживают в аэропорту; 7.50 - подозреваемый в хищениях в особо крупных размерах М. 3. Дупель доставлен в следственный изолятор тюрьмы; 11.00 - запланированная Дупелем встреча не состоялась. И забегали по этажам редакции корреспонденты, засуетились выпускающие редакторы, ринулись на дело фотографы. Залп статей - по всем колонкам. Тут и махинации с авангардом, и коррупция в парламенте, и непомерные амбиции подозреваемого, и уклонение от налогов, да, кстати, и афера с акциями газеты «Бизнесмен». Существовали, как выяснилось, поддельные акции издания «Бизнесмен», якобы скупленные Дупелем, а на деле газета уже давно выкуплена коллективом журналистов - и другого собственника не имеется. Информация о процессе оказалась разбросанной по разным разделам газеты: аферы с живописью - в происшествия, поддельные акции - в криминальную хронику, подкуп парламентариев - в политику. Стиль заметок не изменился: никакого пафоса - сдержанно, по существу. Слева - подробности о задержании мазурика, справа заметка о празднике в галерее Беллы Левкоевой. Сверху - сенсационная покупка черного квадрата Малевича в одном из парижских салонов, справа - падение акций нефтяного гиганта Каспийского бассейна, по слухам, принадлежащего немецкому барону фон Майзелю. Банкротить будут предприятие и продавать, есть мнение, что в тендере по продаже нефтяного концерна примет участие предприниматель Оскар Штрассер, американский подданный. Переворачиваешь страницу - заявление депутата Середавкина, ответственного за права человека, напротив - сообщение о том, что банкир Щукин вылетел в Нью-Йорк на открытие выставки в музее Гугенхайма. Никакой тенденциозности: новости, и только. Произошло вот это и вот это - сделайте вывод сами. Политика? Ровно столько, сколько интересно потребителю. Не больше, чем рецензий на выставки и обзоров путешествий. В разделе «Культура» вопрос: сколько в природе черных квадратов Малевича? Оказывается, целых три - один у лидера либеральной партии Кротова, один - подарен нашей щедрой страной в музей Гугенхайма, еще один был приобретен неизвестным лицом при посредничестве и консультации Центрального университета современного искусства. А вот поддельный - всего-навсего один, им-то Дупель и спекулировал. Можно только диву даваться, как при таком обилии подлинников угораздило его влипнуть с подделкой. И в этом Дупелю тоже, как говорится, не повезло.

И - утонула история Дупеля среди прочих новостей. Пискнули какие-то правдолюбцы, дескать, себе забрал президент капиталы Дупеля, раздал его заводы фаворитам, а самого Михаила Зиновьевича отправил на урановые рудники. Ну, пискнули, и ладно - что этот писк меняет? Донеслось и слово Дупеля из каземата: проснись, русский народ! Тобой управляет кучка серых вымогателей и казнокрадов, воспрянь, Россия, - так сказал несчастный буржуй. Призыв страстный, что говорить, но будем последовательны - сам Михаил Зиновьевич далеко не безгрешен, с какой стати ему верить? Поинтересовались мнением президента: а не пристрастны ли вы к осужденному Дупелю? Не вашим ли персональным указом сослан он во глубину сибирских руд? Не ваши ли близкие знакомые забрали себе денежки заключенного? Изумился президент: уж не думаете ли вы? не хотите ли вы сказать? не намекаете ли? Помилуйте, засуетились журналисты, мы только так, в порядке, простите за бестактность, свободного слова. В жанре, извините за выражение, демократических прений. Обратились было к Тушинскому, он-то что думает? Оказалось, не думает вовсе, а улетел Тушинский в Вашингтон на свободолюбивую дискуссию. Достучались некие доброхоты аж до американского президента. По непроверенным слухам, приближенная особа нашептала американскому президенту на ухо: мол, попирают права на окраинах империи, непорядок, вашество. Мститель за человечество, заступись! Никому не пришло в голову, что глава страны, которая в течение последних лет бомбит суверенные государства по произвольному выбору, вряд ли может считаться авторитетом в вопросах свободы. Напротив - именно как к авторитету к нему и обратились: так в блатном мире спорные вопросы отдаются в ведение воровских авторитетов, воров в законе. Ведь не метафизические аспекты свободы вызвали разногласия - говорили о прибавочном, меновом эквиваленте, и здесь суждение президента Штатов было решающим. И, рассказывают люди посвященные, американский президент позвонил коллеге в Россию, поинтересовался: как там с прибавочной свободой - всем ли поровну? А то шлем отсюда лицензионный продукт, а есть мнение, что распределяют его не аккуратно. Вы уж, будьте любезны, как договорились, - всем одинаковые талоны. Успокоил его российский коллега: распределяем согласно плану, всем хватило, и еще осталось десять ящиков. Ах, ну раз так, какие вопросы - и паханы либерализма уняли праведное волнение. Поговорил сын директора ЦРУ с подполковником КГБ, и пришли они к выводу, что свободы не попраны, а им, согласитесь, виднее. Посовещались люди, понимающие толк в нефтяном бизнесе, чем можно пожертвовать ради успешных операций, и тот, кто ради новых скважин раскурочил Восток, признал, что посадить пять-шесть человек в лагерь - это, в конце концов, допустимо. Только осторожнее - не в ущерб демократическим ценностям, вы уж будьте добры! Ну, как можно! Держим руку на пульсе демократии; дышит еще, шевелится! Кстати уж и поинтересуюсь у вас, у демократического президента: не пришлете своего проверенного человечка из Штатов - дабы империей Дупеля управлять в демократическом режиме? Есть у нас такое мнение - продать половину нефтяной корпорации в хорошие руки. А уж лучше ваших рук, господин президент, и не сыскать. Спросили также мнение депутата Середавкина, ответственного за права человека: хорошо ли, что Дупель на урановых рудниках оказался, справедливо ли? Не в ущерб ли здоровью? И Середавкин, человек принципиальный, ответил: вопрос сей надлежит рассмотреть экспертам - есть, оказывается, такие люди, которые знают, на какие рудники за что посылать, - и руководствоваться их компетентным мнением. Я законопослушный гражданин своей страны, так ответил депутат Середавкин, для меня решение суда - закон, а значит, Дупель - преступник. А уж какой там рудник, урановый или алмазный, - это мне, знаете ли, не любопытно. Точнее не скажешь. И мудрый ответ Середавкина положил конец дискуссии.

Впрочем, журналисты - народ беспокойный. Каждый день - еще детали, новые подробности. Не спит издательский дом, горят в ночи недреманные окна. Стремительной походкой идет по коридорам Юлия Мерцалова - подгонять сонных, оживлять ленивых. Спускается порой к сотрудникам Василий Баринов - одобрить, припугнуть, пошутить. И вдруг еще одна новость - оказывается, акции издания «Бизнесмен» не коллективу журналистов принадлежат, ошибка вышла. Не вполне точное изложение событий, есть нюансы. То есть акции как бы даже и принадлежат журналистам, но не все, а только три процента. Остальные, оказывается, выкупил банкир Щукин на паях со Слизкиным. Но (и это должно утешить редакционный коллектив) никаких изменений в характере издательства не предвидится. Объективная информация - вот наше кредо. Банкир Щукин прямо заявляет, что он - сторонник фактов, а не их интерпретаций.

Пошумели - и успокоились. Тридцать строк - о Дупеле, сорок - об искусстве, а тут еще, кажется, готовится вторжение в Иран и Сирию. Но - если строго по фактам - ничего не произошло. Зато радость: президент выдал Слизкину и Щукину ордена «За заслуги перед Отечеством». Стало быть, есть заслуги, раз ордена дают. Еще мелькнуло сообщение о том, что Баринов исчез, новый владелец его, дескать, выгнал; но солидные издания информацию не подтвердили. Какая-то мелкая желтая газетенка опубликовала заметку, солидные люди на такое и внимания не обращают. Правда, на редакционные «летучки» Баринов не является, проводит их Юлия Мерцалова - впрочем, правды ради, Баринов ей всегда доверял. А он - сами знаете, что за тип, - закрылся, небось, у себя в кабинете со стажеркой.

XIII

На приеме в музее Гугенхайма банкир Щукин сказал Слизкину и Левкоеву:

- Зря я им квадрат подарил. Все на бегу решаешь. Советуют - купи, подари. Присмотрелся теперь, вижу: самому пригодится. Вещь актуальная - отличная эмблема нефтянки. И на визитки годится, и на отчетный бюллетень - готовый фирменный стиль. Мучаются, репу чешут, дизайнерам бабки отстегивают. Деньги потратили, а эмблему компании не нашли. Так вот же она - в натуре. Эмблема нефтяной России - черный квадрат.

- Потерпи, - отвечал ему Слизкин, - получишь активы Дупеля, станешь главным нефтяником, мы у них обратно твой квадрат выкупим.

- Зачем выкупать, - сказал Левкоев, - я тебе завтра шесть таких достану. Как новые.

- Подлинники? - спросил Щукин скептически. Новый владелец газеты, он теперь располагал информацией о том, что великих квадратов всего три.

- Натуральные квадраты. Я тебя когда обманывал?

- Смотри, мне фальшаков не надо. Я меценатом буду, - сказал купец Щукин и щелкнул зубами.

Так прожила страна неделю, за ней другую и благополучно переварила растертую в мягкую кашу информацию. В конце концов, ничего особенного не произошло, жизнь не поменялась: погода как была, так и осталась скверной, зарплаты не увеличились, прогнозы о наступлении изобилия, как всегда, обнадеживали, а количество украденного росло в привычном ритме. Как обычно, рылись в мусорных баках старухи, милиционеры собирали дань с бабок, торгующих морковью, ресторан «Ностальжи» объявил пиком сезона бретонские устрицы.

XIV

В один из этих осенних дней Алина Багратион приехала на окраину города.

Алина позвонила в низкую дверь, обитую серой клеенкой. Добиралась до этой двери она непросто. Давно уже она не выезжала за пределы Садового кольца - разве что на дачу в Переделкино, - а в скверном районе Аминьевского шоссе была впервые. Она отпустила шофера возле двенадцатиэтажного блочного дома, миновала загаженный подъезд, ходила с этажа на этаж, дважды ошиблась дверью, споткнулась на битом кафеле. На лестнице дома пахло кошками, лампа на площадке не горела.

Обитая клеенкой дверь открылась, Алину встретила немолодая женщина с пучком волос, стянутым на затылке резинкой. Лицо у женщины было серым, почти таким же серым, как клеенка, которой обили дверь.

- Вы Инна, - сказала ей Алина Багратион и, скинув легкое пальто, прошла в узкий коридор. Календарь на стене. Книжная полка из фанеры. Обои отклеились, под ними цемент - так жили в былые годы в Советской России. Впрочем, и теперь так живут.

- Это вы мне звонили? - спросила Инночка.

- Он вас любит, так вы попросите его, - сказала Алина и почувствовала, что сейчас заплачет, - он же никого не слушает, а вас послушает.

- Вы про Семена? - спросила ее Инночка.

- Я знаю, он вас любит, - сказала Алина, - но мне все равно. Вы не думайте, между нами давно ничего нет. Много лет не встречаемся, - добавила она для верности и, сказав, поняла, что сделала это не напрасно: морщина на лбу Инночки разгладилась, ужас исчез из ее глаз.

- Зачем вы пришли? Сказать мне гадость про Семена. Я не поверю.

- Я пришла просить вас о помощи.

Инночка засмеялась. Она принимала богатую даму в прихожей малогабаритной квартиры, выходящей окнами на помойку, смотрела на растерянную даму - и смеялась. Потом поняла, что это не по-христиански, и спросила:

- Вы хотите, чтобы я передала от вас письмо? Давайте. Я не буду читать.

- Остановите его, - сказала Алина, - он задумал что-то ужасное. Я не понимаю, что он задумал, но это его погубит. Он такой гордый и такой глупый, - и Алина заплакала.

- Я не встречала людей умнее Семена Струева, - сказала Инночка надменно. Она никогда и не с кем не говорила так, впрочем, было много вещей, которые она никогда не делала. Ей никогда не приходилось говорить о мужчине как о своем муже, за которого она отвечает.

Алина плакала и видела Инночку как в тумане.

- Скажите ему, слышите? Он вам поверит. Он вас побережет.

- Я не отделяю себя от Семена, - ответила ей Инночка, - если Струев считает нужным поступить так, а не иначе, значит, так и будет. У нас нет разногласий.

Никогда она не была так счастлива. Она стояла, распрямившись, легкая и гордая, и говорила твердо. Она говорила так уверенно, словно действительно обсуждала нечто со Струевым, которого не видела уже больше месяца.

- У нас всегда одно решение, - сказала Инночка, - будет так, как решит Семен. А теперь уходите, прошу вас.

- Вы не знаете, вы не знаете!

Алина вышла в мокрый осенний двор, позабыв надеть пальто. Она шла вдоль чахлых тополей, согнутых ветром, держала пальто в руке - и не чувствовала холода. А в прихожей блочного дома на Аминьевском шоссе у зеркала стояла некрасивая женщина, которой через несколько лет должно было исполниться пятьдесят. Инночка смотрела на свое отражение - и не видела серого лица, морщин и тяжелых век. Навстречу ей, из темного зеркала, сверкали счастливые гордые глаза. Она почувствовала себя сильной, и это Семен Струев сделал ее такой сильной, это его любовь сделала так, что богатая гладкая дама беспомощно плакала перед ней. Струев всегда защитит ее. Он все сумеет. Лишь бы с ним никогда не случилось беды. Права гладкая дама - он в опасности.

И вдруг тревога, оставленная Алиной в прихожей, передалась Инночке. Инночка ссутулилась, блеск исчез из ее глаз, она побежала на кухню - к телефону. Но Струев на звонок не ответил.

Дайте мне грязь, я напишу ею солнце, говорил Курбе.

Он имел в виду следующее. Никакой цвет не существует в отдельности, но все цвета становятся собой в зависимости от окружения. Умозрительно мы знаем, что существует красный цвет, мы знаем, что этому цвету присуще определенное эмоциональное содержание, мы отчетливо представляем, как этот цвет выглядит. Однако если поместить тот цвет, который мы своим знанием определили как красный, в окружение еще более ярких цветов, например алого, оранжевого и т. п., то красный цвет сделается более темным - при взгляде на картину мы скорее переадресуем те свойства, какими наделяли красный цвет, - к алому, а сам красный сочтем более темным цветом; мы даже можем принять его за коричневый. В зависимости от соседства меняется характеристика цвета. Также изменение освещения, то есть придание цвету тональной характеристики, может изменить наше представление о нем. Очевидно, что в темноте красный цвет продолжает оставаться красным, предмет, окрашенный в этот цвет, своих свойств не поменял, - но выглядеть красным он уже не будет, скорее - черным. Также и расстояние, то есть помещение между нашим глазом и предметом красного цвета определенного количества воздуха, меняет наше восприятие. Воздух имеет некий не вполне явный цвет (допустим, голубой), который, накладываясь на цвет обозреваемого нами предмета, меняет его. Чем дальше от нас искомый предмет, тем более цвет его подвержен перемене. Комбинация этих обстоятельств (соседство, освещение, расстояние) делают цветовую характеристику понятием относительным. Собственно говоря, это и лежит в основе правил валерной живописи, то есть изображения цвета в зависимости от обстоятельств его бытия.

Голландские мастера (в особенности мастера темных интерьеров) дали нам разительные примеры такой живописи. Искомый красный цвет на их полотнах мы можем опознать как таковой не сразу: он явится нам тускло-кирпичным, глухим лиловым или темно-бурым - в полумраке низкой комнаты в северной стране, под неярким небом.

В изолированном виде цвет существует лишь в нашем воображении - и на иконах. Иконописцы изображали цвета как символы, вне зависимости от их реального бытия в природе. На иконах нет ни расстояния, ни атмосферы, а соседство не бывает случайным; в обратной перспективе созданы идеальные условия для сохранения цвета как символа. Однако, подобно тому как Сын человеческий должен был разделить с людьми земную жизнь и земную смерть, так и цвет, перейдя из иконы в светскую живопись, должен был пожертвовать своей определенностью. В новом времени сохранить себя в чистом виде никакому цвету не удалось - он перемешался со многими цветами и растворился в прямой перспективе.

И оттого, что, мимикрируя к обстоятельствам, цвет меняет свои характеристики, можно подумать, что абсолютного значения цвета более не существует. Однако это не так. Едва наш глаз идентифицирует тускло- кирпичный или бурый цвет как красный (просто такой красный, который претерпел изменения в связи со средой обитания), как в нашем сознании возникают все те характеристики красного, которые присущи цвету как символу. Цвет борьбы и страсти, созидания и непримиримости, он проявит себя, даже если ему пришлось предстать перед нами в виде тусклого, бледного, невнятного.

Если нет голубой краски, я беру красную, говорил Пикассо. Он имел в виду то, что художник выше обстоятельств. И вслед за ним позволено сказать: если нет красной краски - я беру любую. Подлинному колористу безразлично, каким цветом писать. Если значение красного от освещения, соседства или расстояния, или чрезмерно частого употребления (и такое бывает) - утрачено, это не значит, что свойства, которыми наделен был красный цвет, утрачены вместе с ним. Красный цвет может вовсе исчезнуть в природе, но символ красного сохранится. Роль красного будет играть другой цвет, вот и все. Задача живописца - как и полководца на поле боя - понять, какие силы требуется использовать сейчас. При правильном использовании всякий инструмент становится оружием.

Глава сороковая

ВОЙ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

I

Оранжевый абажур под потолком кухни, кремовые шторы на темных окнах, фаянсовые чашки, расписанные голубыми цветами: на кухне Кузиных было тесно и уютно, как и принято у русских интеллигентов советской формации. Впрочем, отчего же именно советской формации, разве сто лет назад было иначе? Так повелось в России давно: власть занимается душегубством и коварствами, народ терпит и пьянствует, а интеллигенция, совесть страны, собирается за круглым столом под мягким светом абажура, пьет чай и размышляет. Каждому сословию пристал свой уклад жизни: сатрапы и чиновники, те любят мебель карельской березы и особняки в сосновом бору; дебоширы-слесари, те предпочитают загаженные хрущобы с полированными сервантами и гардинами с бахромой; а люди интеллектуальные склонны окружать себя стеллажами книг, покойными креслами, уютными диванчиками, неяркими лампами. Так должен быть устроен быт, чтобы ничто не отвлекало, чтобы можно было присесть или прилечь с книгой, задуматься о главном, отхлебнуть неторопливо ароматного чайку, проследить, как дрейфует ломтик лимона от края до края синей фаянсовой чашки. Такого рода уединение не означает бегства от реальности - но напротив: именно уединившись, сконцентрировавшись на кардинальных вопросах, и может интеллигент принести обществу пользу. Случаются подчас в жизни людей умственных такие оказии, что приходится им забыть свой размеренный быт и отдаться ритмам иной, им не присущей деятельности. Но, если случается такое, интеллигент тоскует, понимает, что напрасно променял абажур и стеллаж с книгами на коридоры власти и трибуны ораторов, - и тянет его обратно, в проверенный, ему принадлежащий по праву происхождения мир. Так тоскует и дебошир-слесарь по своему полированному серванту, если невзначай попадает в интерьер с карельской березой - его манит его пошлое убогое бытие, нарочно для него, слесаря, придуманное. Уж коли предназначено тебе хлебать поганую водку и смотреть по телевизору футбол - не стоит искать иного счастья, отдайся радостям, для тебя специально придуманным. И тем более опрометчиво искать иного счастья интеллигенту, быт которого разумно организован.

Шипели блины на сковороде, булькал синий чайник, привезенный из Парижа, и Ирина Кузина, оглядывая свое хозяйство, говорила так:

- И не надо ничего больше. Зачем нам? Хоромы ни к чему, гарнитуры красного дерева не требуются. Кузин, он же бессребреник. Интеллигент. Простак. Его просят: приезжайте, Борис Кириллович, прочтите лекцию - он и едет. Хоть на другой конец Москвы, хоть в Берлин. Для него главное - учительствовать. И ведь никогда заранее не спросит, оплатят ему проезд или нет. Разве так денег накопишь? И не надо нам денег.

А Борис Кириллович Кузин, уткнув бороду в грудь, бурчал под нос:

- Пусть уж государственники или славянофилы получают большие оклады, мы как-нибудь обойдемся.

- Лишь бы на книги хватало, - сказала Ирина Кузина.

- Пусть уж государственники и славянофилы ходят по ресторанам, - продолжал Борис Кузин, - пусть они по курортам ездят, если им так хочется. А для нас - чашка чая на кухне, и довольно. Не привыкли русские интеллигенты по ресторанам ходить.

Ирина Кузина переворачивала блины, разливала чай по синим фаянсовым чашкам и говорила:

- Деликатесов нет, и прекрасно без них обходимся. Я лично не променяю свой дом ни на какие государственные дачи. Пусть они живут, как хотят, - а мы уж как-нибудь устроимся.

II

Борис Кириллович старался заглушить в себе память о том периоде жизни (по счастью, недолгом периоде), когда он едва не возглавил политическое движение, когда судьба неожиданно толкнула его в интриги государственного масштаба. Его роль в подготовке государственного переворота, роль идеолога так называемой Партии прорыва, вполне могла принести ему посты и деньги - но могла принести неволю и горе. Исход, разумеется, был гадателен - будь Борис Кириллович человеком азартным, он, пожалуй, мог рискнуть. Так люди, подвластные гибельной страсти к игре, кидаются в разного рода авантюры - и подчас выигрывают. Глядя на такого счастливчика, усталый отец семейства, обремененный детьми, службой, ежедневной рутиной, говорит себе в сердце своем: и я бы мог! Ну, отчего я не пошел в казино, не поставил последнее на зеро? Однако осторожный внутренний голос, верный друг всякого отца семейства, подсказывает ему: сиди тихонько и не ищи приключений. Пропадешь, дурачок, ни за грош пропадешь. Кузин радовался тому, что врожденная осторожность заставила его немного помедлить, уклониться от событий. И подумать страшно о том, что случилось бы, отдайся он интриге в полной мере. Сегодня, оглядывая свою тесную, но такую уютную кухню, Кузин в который раз благодарил свое чутье: еще немного, и кухни своей он бы не увидел никогда.

Москву - и не только Москву, но весь просвещенный мир - потряс арест Михаила Дупеля и громкий судебный процесс над опальным богачом. Процесс воскрешал те, недоброй памяти, судебные преследования, коим подвергались политические оппоненты советской власти в годы ежовщины. Было время - время бесправное и подлое, когда шныряли по ночной Москве черные машины госбезопасности, так называемые воронки. В те годы, как рассказывают, было в порядке вещей выволочь из теплой постели человека, запихнуть его в такой «воронок» и увезти - в ночь, в застенок, в Сибирь. Людей судили неправым судом, их облыжно называли врагами - и пропадали люди в неизвестности. Люди жили в постоянном страхе - вот сейчас постучат, вот сейчас скажут: и ты - враг! Иди, доказывай, что ты - друг: ведь не поверят, замучат. Вроде бы миновало то время, а вот, как оказалось, - вернулось.

По слухам, вот именно так, как и бывало когда-то, нагрянули среди ночи к Михаилу Дупелю. Ворвались автоматчики в особняк, обезоружили охрану, уложили телохранителей магната на пол - лицом вниз, скрутили Михаила Зиновьевича, надели наручники и увезли. И - ахнул просвещенный мир. Как - уважаемого члена общества? Как - того, кто вчера еще по телевизору говорил о прогрессе? Как - вот его, который обнимался с президентом России и купался в бассейне с немецким канцлером? Как - того самого, которого американский президент Буш назвал личным другом? Вот его? Ну да, именно его. Скрутили, захомутали, швырнули в машину, как мороженую свиную тушу, - и увезли.

Оказалось, что опыт сталинских процессов не прошел бесследно: общество запомнило, как надо бояться. Бесправие никуда, как выяснилось, не делось, оно просто затаилось, как микроб в организме во время атаки лекарственных препаратов. Болезнь вроде бы отступает, пациент начинает ходить, - но микроб не умер, он еще напомнит о себе. Болезнь не исчезла вовсе, в любую минуту прошлое может повториться. Именно так, как и в прежние времена, разыграли «дело» Дупеля. Нашлись подставные свидетели, отыскались злобные прокуроры, явились - стоило позвать, а они тут как тут - продажные судьи. Сфабрикованное дело выставляло Михаила Дупеля заговорщиком и провокатором, финансовым преступником и асоциальным элементом. Некоторая правда - и Борис Кириллович, как объективный человек, должен был в этом себе признаться - в обвинениях содержалась. Некий заговор имел место, и сходки тайные были, и портфели министров расписывали по верным кандидатам. Но делалось все в рамках социальных приличий - никто с оружием не ходил, яд в пузырьках не носил, - а планы экономические иметь разве запрещено? Правительственные газеты (а какие газеты теперь не правительственные, скажите на милость, где такие?) рисовали такой портрет подсудимого, что читателю делалось страшно. Оказывается, общество было на грани катастрофы - в пропасть толкал его с виду безобидный нефтяной магнат. Недавний министр энергетики, герой капиталистического труда, предприниматель и цивилизатор - как оказалось, состояние нажил нечестным путем, общество и государство обокрал, вдов и сирот унизил, пенсионеров лишил последней копейки. Мало этого, он возжелал верховной власти, намеревался всю страну сделать придатком своей финансовой империи, а население заставить обслуживать свои неумеренные аппетиты. Что ему покой страны и жизнь людей? Это лишь игрушки для его честолюбивых фантазий. План был разработан детально, и только прозорливость надлежащих органов уберегла страну от беды. Заговор вовремя был раскрыт, зачинщики обезврежены, народ спасен. Так освещала события столичная пресса, и только по углам, вполголоса, как некогда при советской бессовестной власти, сплетники потчевали друг друга историями о невиновности Михаила Дупеля и коварстве его гонителей.





Дата публикования: 2014-10-25; Прочитано: 275 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.014 с)...