Глава тридцать пятая 11 страница

V

В коррумпированной стране, подвергшейся за пятнадцать тяжелых лет такому разорению, какого не случалось ни в одной войне, в стране, стоящей пороге окончательного развала и разграбления, - в этой стране считали, что альтернативы сегодняшнему состоянию нет. Как же иначе? Куда еще идти? - недоумевали мыслящие люди. Вроде бы и выбора никакого нет - народ определил избранника удачно, лучше и найти невозможно; видите, как он ситуацию грамотно разруливает: и с этим бандитом договорился, и тех головорезов построил. Все остальные будут только хуже - так говорили мыслящие люди.

Фиксов, Слизкин и Зяблов в публичных дебатах отстаивали именно эту точку зрения.

- Так нет же ему альтернативы! - разводил руками Слизкин.

- Кого еще поставить во главе общества? Решительно некого! - вторил ему Зяблов.

И Фиксов, реалист в политике, человек бывалый, скорбно кивал головой: мол, и рады бы мамки с няньками подыскать достойную замену рыбоволку - так ведь не подыщешь! Где взять? Ну, где?

И народ, внемля сетованиям Фиксова, Зяблова и Слизкина, сам в недоумении разводил руками: ну где еще такого повелителя найти? Нет ему равных, нашему царю-батюшке! Не уродились! Верилось: и впрямь столь редкое сочетание дарований явлено в правителе нашем - что равного не найти! Страна, правда, трещит; но может быть, это она так только - потрескивает? Ну, отвалились кусочки, большие, надо сказать, кусищи, - но, может, это так и надо? Уж больно правитель у нас хорош - где лучше взять? И вопрошал народ в благочестивой растерянности: где еще такой есть?

- Где еще одного такого найти? - недоуменно переспросил Татарников, насмотревшись телевизионных прений. - Да где угодно. И почему - одного? Пачками брать можно. Пойди в любую военную канцелярию - пяток таких найдешь. Не оскудела подполковниками русская земля. Все одинаковые: лысенькие, сухонькие, глазки к носу.

- А все-таки наш правитель особенный, - говорили Татарникову собеседники, - у него и взгляд проницательный, и походка уверенная. А что волос редкий - так это от забот волосы лезут, от сочувствия горюшку народному.

- Я сам плешивый, - Татарников говорил, - и зубы падают. Но в президенты не рвусь.

- Вот видите, - говорили Татарникову собеседники. - Знаете, что не справитесь.

- Выпиваю часто. Идеалов нет. Воровать не умею. (И потом, подумал Татарников, уже все растащили.)

- Вот видите, - говорили Татарникову собеседники, - в президенты не годитесь! И никто другой не подходит! Назовите, кто?

- Как это - кто? Любой!

- Ну, назовите!

- Соломона Рихтера надо назначить, - ляпнул Татарников. Ах, лучше бы не говорил он этих слов. Но Сергей Ильич Татарников привык говорить, не считаясь с последствиями. - Вот Соломона Моисеевича и надо ставить президентом. - И роковая эта фраза отдалась в сознании Рихтера набатным гулом. Он слушал Татарникова и распрямлял сутулую свою спину.

- Рихтера надо ставить. Готовый президент. Не пьет. Образование высшее. Языки знает. Прожекты строить горазд. Программа наверняка имеется. У вас, Соломон, есть программа?

- Есть программа! - Лицо Рихтера озарилось. - Послушайте, Сергей, а как вы угадали? Я действительно, кхе-кхм, получил ряд любопытных предложений. То, что ряд попыток потерпел неудачу, ничего не доказывает. Посылки были неверны. Реформаторы пытались менять Россию - а следует менять мир! Да, кхе-кхм, весь мир. Полагаю, проект Двойной спирали стал известен, - старый ученый говорил, а те, кто его слушал, недоумевали: уж не сошел ли старик с ума? Руки трясутся, глаза слезятся, а историю собрался исправлять.

А впрочем, и это можно понять: больше исправлять было некому - разве что больному не вполне нормальному старику. У тех, кому по должности вменено заниматься будущим и историей, хватало иных дел.

VI

Фиксов, Зяблов и Слизкин - чиновники новой формации - давно стали богатыми людьми. Собственно, их личные доходы превышали и Пенсионный фонд страны, и бюджет ее здравоохранения. Деньги, аккумулированные на их частных счетах, могли бы выправить положение с электричеством на Дальнем Востоке, ликвидировать недостачу лекарств, обеспечить жильем бездомных. Странным было то, что эти конкретные богатые люди не чужды социальной политике, они были государственными мужами, коим по должности положено заботиться о народе, о его здоровье, о его сытости, о его жилье. Если в детском саду дети не накормлены, а их воспитательница кушает круглый день, - значит, учреждение не вполне справляется с функциями, на него возложенными. Если в государстве правитель богаче, чем само государство, - нормально ли это? Воспитательницы подобные имеются - но хотим ли мы отдавать своих детей в этакий садик? Спору нет, государства с подобными правителями бывали под луной - но хорошие ли те государства?

60% населения бедствовали - на это в мудрых отчетах своих указывали кремлевские мамки с няньками, на их жаргоне это звучало так: «Стандартная потребительская корзина у 60% населения остается незаполненной». На эту проклятущую корзину, в принципе, можно было закрыть глаза: ну что, указ нам эта корзина? Свет на ней клином, что ли, сошелся? Подумаешь, корзина у некоторых не заполнена, не хватает им, дуракам, чего-то, сосисок им, может, не положили. Перетопчутся. Пусть с авоськой ходят, если корзину заполнить не могут. Однако другие 18% населения находились ниже уровня прожиточного минимума, как изящно выражались Фиксов с Зябловым, у 18% населения потребительская корзина была пуста. В переводе с кремлевского жаргона на обыкновенный русский язык это означало, что 18% населения, два десятка миллионов человек, - голодают. Ну, это, наверное, так говорят исключительно для красного словца, рассуждали люди опытные и умственные. Ну, вот уж прямо - голодают! Не надо! Вот не надо преувеличивать! Икры им не дашь с ананасами - сразу в крик: голодаем! Помогите! Балованный у нас народец.

Однако - голодали. В том самом смысле, что жрать было нечего и купить не на что - если из деревни доехать до большого магазина в центре. В магазине-то центральном все было, а вот денег не было. Их вроде бы напечатали предостаточно, так много, что загадочное слово «инфляция» сделалось привычным словом, - а все равно не хватало на всех новеньких цветных бумажек. Не каждому давали подержать эти бумажки. Работают, видать, лентяи мало - так говорили люди капиталистической складки. Однако если 78% населения - все без исключения - лентяи, то что ж это за народ такой? Может, его, этот ленивый народ, и вовсе вычесть из цивилизованной жизни - удобнее без него? Вероятно, народ попросту недостоин цивилизации - раз он ленив и нелюбопытен? Почему должны мыслящие люди, задача коих неуклонно рваться вперед, почему должны они оборачиваться и смотреть на это скотское население? Можно было понять горестные ламентации Кузина: страдал профессор от варварства в отдельно взятой стране. Наступила пора, когда интеллигентные люди и начальство - стали жить общими, прогрессивными интересами, и лишь какие-то 78% населения портили благостную картину альянса. Голодают они, видите ли. А - прогрессивно ли это?

И были - были! - основания смотреть на эти пресловутые 78% недовольно. Ежели изучить вопрос пристально, выяснится, что т. н. народ сам виноват, рассуждали люди умственные.

VII

Среди прочих бесед на эту тему нельзя пропустить без упоминания беседу Бориса Кирилловича Кузина с парламентскими депутатами.

В последние месяцы Кузин стал известен настолько, что сделал полезные знакомства среди парламентских депутатов и министров. Его, идеолога либеральных движений, принимали всюду, кормили, что немаловажно, бесплатно. Люди, окружавшие его теперь, были из тех, что ежедневными решениями и спорами определяли жизнь страны. Так, он коротко сошелся с известным депутатом Середавкиным.

Обнаружились, разумеется, общие знакомые. Вы знаете Юлию Мерцалову? Сколько стиля, и одновременно - ум, ответственность. Газету делает практически одна: Баринов (строго между нами) жуир. Но что за жизнь у женщины, это между нами. Состоит, как теперь говорят, в гражданском браке с художником, посвятила ему жизнь. А у того, представьте, и жена, и другой дом, - вот такой попался человек. Почему не может этот человек сделать выбор? Казалось бы, так же просто, как решить, что лучше: идти в Европу или катиться в Азию. Однако - бывают такие вялые характеры, кстати сказать, и среди депутатов встречаются. Не могут принять решение. Мерцалова переносит эту ситуацию с исключительным достоинством, можно вообразить, чего ей это стоит. Всегда на людях, обязана владеть собой. Никогда не покажет виду: сдержанна, элегантна, в свой мир не пускает. Личность! Не правда ли? Так обсуждали они общих знакомых, и приятно было, что мнения совпадали.

Депутат Середавкин, фигура для русской демократии знаковая, возглавлял комиссию по помилованиям, то есть как бы олицетворял милосердие общества. В частных беседах Середавкин отзывался, однако, об этом самом обществе нелицеприятно. Послушать его, так никакого милосердия в отношении этого общества проявлять не следовало. Кому, как не Середавкину, были известны тайные махинации, негласные договоренности - то, что сопутствует истории развития общества. Насмотрелся Середавкин в кулуарах разного.

Между прочим, Середавкин сообщил следующее. Все эти так называемые проценты голодающих - сплошные подтасовки и мухлеж социологов. Нет никаких голодающих, напротив - провинция цветет. Приходится выезжать в регионы - общаться с избирателями. Не везде, конечно, но цветение налицо. Он сам видел, как в Воронеже простой мужик купил компьютер. Вот, представьте, обыкновенный простой мужик! И депутат Середавкин постарался мимикой передать облик этого существа - судя по всему, крайне примитивного и несимпатичного.

В ходе беседы профессор и депутат сошлись в следующем.

Помните 96-й год, говорили они, помните выборы? Демократы едва власть не потеряли - дали бы волю народу, скатилось бы общество в коммунизм. Народ хочет в казарму - живут старыми привычками. Легко ли строить демократию в стране, где так много дураков? Их прижали реформами, верно, но ради их же блага! Не время объяснять больному историю болезни - надо срочно дать лекарство. Прогрессистов в России мало - а народа много: всем не растолкуешь. И потом, называя вещи своими именами, интеллигенция берет у народа реванш за годы унижения. Сколько лет народ ее травил - а теперь роли поменялись! Мнения слесаря и доярки спрашивали, чтобы осудить Пастернака и Солженицына, - и те осуждали. И то особенно обидно, подчеркивали профессор и депутат, что интеллигенция много для народа сделала, а народ ее предал. Интеллигенция ведь была адвокатом униженных и оскорбленных в иные годы. Помните Достоевского, а? И Толстого с народниками? Потом случилась революция, мужики пришли к власти, надели погоны и благодарности не проявили - напротив. Власть, конечно, была номенклатурная, но номенклатура-то из народа. Интеллигенция оказалась одинока в варварской стране - и уже должна была защищать себя от народной власти, спасать цивилизацию от варварства. Вот как дело обстоит. А теперь вспомнили про интеллигенцию! Теперь ищут, видите ли, сочувствия! Хватились! Посмотрите, дескать, на наши 78%! Раньше надо было думать, любезные. Какое понимание теперь между нами возможно?

И сколь же правы были собеседники в трезвом анализе своем!

- И они думают, - язвительно говорил Середавкин, - что я должен им быть благодарен за свое избрание. Вы не представляете, что приходится выслушивать! Мы-де тебя избрали - так изволь делать, что скажем! Интриги, подсиживание! Мол, взятки я беру, законы лоббирую! Эх! Но им до меня уже не добраться

- Что за прелесть этот Середавкин, - говорила жена Кузина, Ирина.

- Человек знает себе цену, - жестко говорил Борис Кириллович, - это качественно иная позиция интеллигента в обществе. Он не зависим теперь от мнения слесаря.

Действительно, от мнения слесаря современный депутат не зависел. Интеллигент стал близок к власти, народу до него не добраться. Раньше, в эпоху советского произвола, интеллигент был в опале, зато теперь упущенное наверстали. И власть нуждается в интеллигенте больше, чем в народе, - поскольку власть хочет западных благ, т. е. того, чего хотел в семидесятые годы интеллигент. Чаянья интеллигенции и власти трогательно совпали - в народе же у тех и других нужда не сильная, поскольку именно народ является воплощением варварской российской истории. Парадоксальным образом новый строй называют демократией, хотя именно народ - лишний в прогрессивной конструкции. Хорошо бы вовсе без него обойтись - но кто нефть качать станет? Эх, автоматизация труда, где ты? Не позволяет пока уровень прогресса вовсе обойтись без этих никчемных беспризорников.

Голодают ли они буквально, или вид только делают, что голодают, но - и люди ответственные уверились в этом - поделом им. А население (те самые злосчастные проценты неудачников) расстраивалось, что не оправдывает упований руководства. И рады бы соответствовать - да как?

И шла жизнь русской провинции своим чередом: тощая, убогая, голодная жизнь. И кривились по деревням, как раньше, серые избы, и мерзли зимой, и пили дрянную водку, и суетились по дворам тощие куры, и выходили бабки к поездам продавать убогий урожай своих огородов. И было их много миллионов - по-прежнему бедных, никому не нужных, никчемных людей. Они сидели по своим убогим углам, смотрели в телевизор и узнавали о победах демократического общества. И если вспоминали о них, то тогда, когда требовалось собрать голоса этих никчемных обитателей пустырей, - нехай проголосуют за свободное развитие и цивилизацию. Ах, так они за коммунистов, отсталые ублюдки!

VIII

Так жила страна - причем происходило это не во время войны с врагом, не во время стихийного бедствия, не ввиду землетрясения или эпидемии чумы. Происходило это в стране, которая - по крайней мере на бумаге - была богатой. Добывали сотни тысяч тонн нефти ежедневно - немедленно их продавали, и баснословные цены за продукт каждую минуту делали некоторых людей богачами, то есть ставили их над другими людьми. Происходило это в просвещенном мире, который делегировал своих представителей на кворумы, саммиты, брифинги и конференции, - где одни воры сообщали другим ворам о том, сколько они украли. Происходило это ровно в то самое время, как некий процент населения (гораздо меньший, чем процент голодающих) возводил средиземноморские виллы и устраивал балы. Эти ловкие люди тратили многие миллионы на то, чтобы месторождения природных ресурсов - единственное, чем могла еще жить страна, - принадлежали именно им и никому другому, чтобы их потребительская корзина была заполнена с верхом, навсегда, с гарантией. Происходило это одновременно с тем, как члены правительства (то есть профессионалы, заботе которых было вверено население) делались миллиардерами и миллионерами. Происходило это тогда, когда все доподлинно знали - сколько стоит место депутата парламента, какого размера взятку требует министр, какой процент от сделки получает премьер, сколько стоит дача лидера либеральной партии. Происходило это тогда, когда многие десятки миллионов тратились на отделку апартаментов президента, его самолет, яхту, виллу летнюю и виллу зимнюю. Происходило это тогда, когда многие сотни миллионов тратились на декоративную отделку интерьеров Кремля. Происходило это тогда, когда коррупция сделалась не только нормой - но единственной формой управления страны, и другой формы не существовало. И ловкие люди, правящие страной, уверились, что ведут страну ко благу, - а что благо будет не сразу у всех желающих, так что ж с того? Существование правителя - показатель блага общества. На то и существует историческое движение, чтобы двигаться от важных пунктов к менее важным. Движется история помаленьку - но в направлении прогресса, понятное дело.

Почему, любопытствовали иные люди, склонные к формальному мышлению, почему бы деньги, пущенные на новые интерьеры Кремля, не истратить на приют для сирот или, скажем, на больницу для раковых заболеваний? Так ведь есть уже одна клиника, отвечали им. Ну, две пусть будут - пригодятся. А, все равно не хватит денег, отвечали им. На больницу - четыреста миллионов нужно, а на отделку дворцовых апартаментов пустили всего триста. Но добавить же можно? Из тех средств, что на яхту потрачены. Но - не добавляли. И так не хватало на яхту. Изыскать бы, из чего еще деньги выжать. За это уже заплатили налог? А - за то?

Но если дело обстоит так, что те, кто управляют обществом, живут неизмеримо лучше, чем те, кем они управляют и за чей счет живут, - такое общество заслуживает только одного определения: это подлое общество.

И поганое, подлое общество говорило само себе - устами телевизионных комментаторов и социологов, устами прогрессивных художников и журналистов, - что все к лучшему в этом лучшем из миров. Взят верный курс - а если еще не пришли в движение мерзлые серые деревни, то сами виноваты.

И развлекали творцы своих князей - малевали для них квадратики и кружочки, устраивали свободолюбивые выставки и авангардные концерты, скакали по сцене, самовыражались. И начальство, благосклонно щурясь на своих шутов, самовыражалось тоже. На тех же самых основаниях, на каких в социалистическом обществе утверждалось социалистическое искусство, в воровском обществе существовало воровское искусство: во все века идеологическое искусство славит начальство, просто при тиранах славят тиранию, а при ворах - славили воровство.

И, подчиняясь законам истории, такое общество должно было рассыпаться в прах - не может государство жить интересами наживы своих правителей, недостаточная это цель для государства. Некрасивая цель. Так и прежде рушились царства, изглоданные до скелета глупой алчностью своих царей. То есть цель это, конечно, понятная и здравая, так, во всяком случае, считали Слизкин и Зяблов, Фиксов и Пупсов, достославные мамки и няньки владетеля нашего, радетеля за народ. Цель наживы для правителя - суть цель здравая: а как иначе прикажете жить в мире, где не мораль - но свобода является ценностью? И поди докажи, что свобода - она только тогда свобода, когда моральна. Так использование прибавочной свободы обществом - сделало общество бессильным.

Но - неизбежно возникал у отдельных граждан вопрос: может быть, это какая-то иная свобода? Не совсем та, о которой мечтали? Однако другой-то не было. И неполноценный продукт, употребляемый в качестве свободы, существовал именно потому, что наличие большинства и меньшинства никто не отменял, потому что прибавочная стоимость и стоимость вообще - понятия не идентичные.

И почувствовали приближение распада. Только поздно почувствовали. Раньше надо было принюхиваться - а вдруг уже гнилью потянуло? Но было не до того. Каждый новый правитель подходил к туше Родины с конкретным замыслом - раскромсать; а подумать - не стала ли означенная туша разлагаться - не успевал: времени не было - зазеваешься, другой лидер кусок из рук вырвет.

Им - все было не указ. Читали на стене «мене-текел-фарес», а не верили, что это им написано. Распилили страну на части, расфасовали по портфелям, но полагали - это ничего, это не страшно, это мы просто такие рачительные хозяева - прибираем, что плохо лежит. Подобно схеме разделки мясной туши, что висит над прилавком в мясном ряду, рассматривали карту России - и прикидывали, чесали в затылке: откуда бы еще кусок оттяпать? Здесь вроде все вырезали лакомое, здесь проели до костей, а что если тут ухватить? Вроде и нет там уже ничего, а вдруг получится отгрызть последнее? И наблюдали, как по кусочку, по камню, по бревнышку растаскивают страну, - и думали: на наш век хватит. И знали, что один либерал убежал и прихватил пять миллионов, а другой демократ отбыл - и десять миллиардов увез. Казалось - пусть себе. Вот отбыл в неизвестные края министр путей сообщения, по слухам - вор. Вроде бы вчера говорили, что будет он президентом нашей страны, рассматривалась такая возможность - а нынче драпанул он и увез с собой - кажется, миллионов двести. Ну, может, несколько меньше или больше - кто считает? Казалось бы, если человек собирается стать президентом страны, если он министр путей сообщения - зачем ему из этой страны бежать? А чтобы не посадили, объясняли люди осведомленные. Позвольте, так, значит, у нас был министром человек, которого надо - в тюрьму? И он президентом мог стать? А тот, что вместо него стал, - он честный? А вот смылся в Швейцарию министр атомной промышленности и увез - так, скромно, человек без особых запросов - девять миллионов. Объявили в розыск. Позвольте, и этот человек у нас командовал атомной промышленностью? Долго ли? Да лет так десять. Так, может быть, он и с атомом что напутал - дело-то нешуточное. А вот и губернатор Северного края дунул прочь - у него миллиарды на счету. А вот бывший секретарь Совета безопасности страны уезжает, и не с пустыми карманами, заметьте, - ну не диво ли? А как же, хочется поинтересоваться, с безопасностью нашей?

И никто не говорил простой вещи: если из страны уезжают (бывшие или нет - неважно) министры, губернаторы, секретари Совета безопасности, премьер-министры и депутаты, это значит лишь одно - страны больше нет.

В отличие от кодекса чести, распространенного среди моряков, в среде политиков на суше - а именно в странах, где законом является коррупция, - капитан бежит первым. И капитаны - драпали во все лопатки, а пассажиры смотрели им вслед: много ли с собой начальство прихватило? Ой, много. Кое- что осталось, конечно. На их капитанский век хватит, следующее поколение капитанов тоже что-нибудь урвет. Но страны уже нет.

Некогда жестокий тиран Сталин принимал парад в осажденной замерзшей Москве - и показательным образом, всем на диво, стоял на Мавзолее. И слухи, слухи: хотел уехать, а - гордец - не уехал. Струсил, а потом все-таки остался с народом. Ползли недобрые слухи - но в отношении правителей нынешней России и сопредельных земель слухов не требовалось: секретов не делали. Вот с Украины уехал бывший премьер-министр Лазаренко, увез на память об отчизне 240 миллионов долларов. Как, удивлялись, премьер-министр уехал на Запад? Да, знаете ли, уехал. А еще, говорят, бывший лидер демократической партии, тот самый дяденька, что был русским премьер-министром в годы реформ, - хочет жить в Америке и деньги свои перевел туда. Ну, это врут - несомненно, врут! Быть такого не может, чтобы премьер-министры свободной страны, которая не пала жертвой фашизма, бежали! Они же - не поэты, что движимы необъяснимой романтикой, они правители страны, если они из страны уезжают, значит, страны больше - нет. Ведь не уехал же Лазаренко в Штаты, чтобы основать правительство в изгнании, - нет, он просто жить уехал туда, где лучше, кушать вкусно, слушать рокот прибоя на пляже.

Бывали прецеденты побегов государственных лиц из вверенных им земель: например, из Берлина сбежал Мартин Борман с партийной кассой, из Ирана - шах Мохаммед Реза Пехлеви, с Кубы - диктатор Батиста, из той же России - премьер Керенский. Но это происходило в случае государственного переворота или оккупации страны неприятелем. Сегодня в свободную демократическую капиталистическую Россию вражеские войска не входят, однако правительственные чиновники бегут во все стороны.

Объясняли так: ненадежный строй, того гляди, наши преемники нас в тюрьму посадят. Но, извините, что же за дрянь вы строили, если сами от нее бежите? И зачем, спрашивается, шли вы править землей, которая так вам несимпатична?

Вернее же было иное объяснение: всякий новый наместник приходил к власти за одним - обозначить свой процент от сделки с большой империей, растаскивающей Россию по кусочку, взять, что можно, - и уносить ноги.

Такой порядок окармливания наместников был установлен ровно с тех благословенных пор, как обвалился так называемый социализм. Решили: считать его цели яко небывшими, нет у нас намерения жить в этой стране - мы хотим в другую, прогрессивную. Она возникнет на руинах этой - на гробах. Оказалось: невозможно уничтожить страну - чтобы построить новую; поэтому выполнили только половину намеченного.

И - слетелись стервятники на полудохлую страну. Со времен освоения Южной и Центральной Америк мир не знал такого пиршества. Кинулись - как на Клондайк, кинулись - как за золотом инков, кинулись все, от немецких дантистов, вложивших сбережения в акции корпораций, раскупающих русские ресурсы, - до магнатов и политиков, которые брали производство целиком, земли - целиком, будущее - сразу и сегодня. И русская компрадорская буржуазия еле успевала - продавать, продавать!

Но постепенно оформились новые буржуи из самих русских, а им свою страну никогда жалко не было, и стали рвать полудохлое тело России - раздергивать на кости и жилы. Уж не осталось ничего - но выскребли и остатки.

Вот отвалились от России сопредельные ей земли, вот края и регионы стали враждебны центру, вот расползлось население по чужим областям и негостеприимным окраинам, вот уже и пропала цельная русская нация, вот обозначились интересы у восточных царьков - вот и конец пришел, кончилась великая страна.

И тогда, когда было уже поздно, спросили себя: а, собственно, ради чего мы все это затеяли? Ответили: ради свободы! А что же такое свобода, спросили себя русские граждане, озирая пепелище. Вероятно, свобода государства - это состояние, при котором соблюдаются простые условия его целостности и сохранности. Сокровища земель этого государства принадлежат ему самому и расходуются во имя его блага; язык его народа ценят и хранят; его культура и обычаи в почете; армия защищает его границы; дети в государстве получают хорошее образование, старики - достойную материальную помощь, а больные - хороший врачебный уход; правители ответственны перед народом. Государство, в котором данные условия соблюдены, можно считать свободным. А если не соблюдены условия - тогда государство несвободно. Или его просто нет.

Ха-ха! - рассмеялись либеральные интеллектуалы, услышав такое определение. Выходит, если границы крепки, армия хороша, пенсию платят, язык в школах преподают - тогда свобода? А как же тоталитарная идеология?

А - никак.

Если правитель ответственен перед народом, охраняет культуру и язык, образование и границы - тоталитарной идеологии не будет. Тоталитарная идеология неизбежно разрушит культуру, язык, границы и сам народ. И первый симптом возникновения такой идеологии - разрушение культуры. Как бы розны ни были названия тоталитарных идеологий в двадцатом веке, их суммарная суть одна - реставрация язычества, уничтожение христианской культуры. Вместе с ней было уничтожено представление о свободе.

Однако свобода и не была никем востребована. Массы, интеллектуалы, герои, государство - в стремлении к прогрессу алкали иного: а именно прибавочной свободы. Дайте той самой прибавочной свободы, в коей сосредоточены дорогие сердцу привилегии, - а ничего иного и не надо! Ради нее и сражались, ее получили, ей и служили.

IX

Чтобы проследить, как циркулировала прибавочная свобода в обществе, сбросившем ярмо тоталитаризма, достаточно обратиться к истории независимой прессы. Некогда пылкая и будоражащая воображение, пресса постепенно снизила градус страсти. Пафос был редуцирован логикой рынка: не нужно Ефрему Балабосу читать революционных призывов, ему про отели на Гонолулу любопытнее. Какие люди оттачивали перья в свободолюбивых изданиях! Что им, улицы теперь мести? Отнюдь: сыскали места работы нисколько не хуже. Появились газеты не революционного, а, так сказать, эволюционного содержания. Объективная информация о презентациях, балах, сделках и кривой маркетинга - потеснила призывы к свободе. Журналисты негодования не выражали: понимали, что свобода - и есть рынок, а раз рынку нужны объективные данные о ресторанных ценах и ценах на нефть - значит, таков дискурс свободы. Даже фанатику свободного слова сделалось ясно: декларацией читателя не удержишь, информация - вот королева рынка. Новая объективная журналистика столкнулась лишь с одной трудностью: отсутствием информации. Информация - по определению - есть то, что отделяет главное от неглавного, а именно такое деление оказалось нежелательным - в нем есть тенденция к пафосу. То есть события-то в мире происходили постоянно: там и сям убивали, делили на части страну, отчаянно много воровали. Мог некогда журналист, ослепленный правдоискательством, возопить со страниц независимой прессы: стыдно вам, о сограждане, жрать лобстеров, когда ваши братья гибнут! Случались в прошлом такие казусы, рыночных достижений они не сулили. И журналисты приспособились описывать явления беспристрастно - так, чтобы у читателя не возникало ощущения беды. Так сформировался специфический язык - язык шутливый и циничный, подающий событие во всей его относительности: один гражданин умер - другой родился, дом взорвали - ресторан открыли. Появились мастера жанра - колумнисты исполняли тексты так остроумно, что, закончив чтение о массовом убийстве, читатель не мог сдержать улыбку. Расстрел сепаратистов, открытие театрального сезона, наводнение, презентация новой коллекции мод - читатель должен усвоить, что свет клином не сошелся на беженцах, бомжах, убитых в Багдаде и т. п. Мастерство журналиста заключалось в том, чтобы снизить градус любого события до шутки - тем самым нивелировать информацию. И сыпались на граждан все новые издания, витрины трескались от количества газет, и каждая - с объективно нивелированной информацией, новостями, стертыми в единый неразличимый продукт. Возникало новое издание, и владельцы терялись, как детище назвать? Ну, в самом деле, не называть же листок объективной информации «Крик души»? Израсходовали нейтральные слова «Телеграф», «Ведомости», «Новости», стали называть издания просто и функционально - «Газета», «Журнал». Газета под названием «Газета» - вот она, квинтэссенция профессионализма: не иметь имени вообще.