Онтологическая и этическая ценность только что зачатого плода

Все, о чем мы до сих пор говорили, приводит к выводу о том, что эмбри­он является человеческим индивидом в развитии и потому заслуживает ува­жения, полагающегося всякому человеку. Можно сказать, мы уже имеем эти­ческое решение проблемы и что на вопрос о допустимости или недопусти­мости аборта ответ уже дан.

³⁶ Там же.

Serra, Ilneoconcepitoalla luce... с. 130.

164 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I Часть вторая: БИОЭТИКА И АБОРТ

Действительно, не уменьшая значения открытий в области генетики и эмбриологии, по различным соображениям следует признать необходимость в рациональном осмыслении философско-этического характера³⁸.

Сейчас мы перейдем в эту область для исследования различных вопро­сов философского и социологического характера, не являющихся просто теоретическими домыслами, но поставленных в последние годы учеными, занимающимися этой проблемой, и вызванных к жизни политическими дис­куссиями, всегда отличающимися априорными суждениями и эмоциональ­ной возбужденностью.

Закон как предупреждение

Прежде всего начнем с возражения, так сказать, отвлекающего характе­ра, служащего своего рода алиби: закон как предупреждение. Нас убеждают: аборт не следует «морализировать», рассматривать его «абстрактно», о нем надо говорить в конкретном социальном контексте. Аборт, о котором идет речь, не является фактом в себе самом, который все считают или должны были бы считать негативным (или, во всяком случае, его следует предоста­вить оценке морального или религиозного сознания каждого), он ставит проблему выработки закона, который мог бы регулировать фактически су­ществующую практику—практику подпольного аборта.

Подпольный аборт—это экономическая эксплуатация женщины, нахо­дящейся в трудной ситуации, опасная для ее здоровья и жизни, и для борь­бы с ним не существует другого способа, кроме легального регулирования аборта. В этом случае следовало бы предусмотреть различные «превентив­ные» решения: легализацию, упорядочение, либерализацию, — но закон необ­ходим, и такой закон, который был бы направлен на устранение бича под­польного аборта и расценивался бы как закон позитивный и моралистичес­кий. В пылу полемики порой даже утверждается, что оппозиция такому за­кону есть не что иное, как идеология, которая стремится взять под защиту интересы тех, кто зарабатывает на этом (врачи, занимающиеся подпольны­ми абортами), или же направлена на достижение общественного согласия по проблемам личностного и индивидуального сознания. Поэтому борьба за введение этого закона становится борьбой за свободу совести, борьбой за гражданские права, за требование индивидуальной свободы перед лицом государства средневекового типа. Лозунги в этой области накапливаются и восполняют собой недостаток хладнокровного и объективного осмысле­ния. Некоторые же более осторожно прибегают к термину «меньшее зло». Легализация должна была бы стать меньшим злом перед лицом распростра­нения подпольных абортов.

Попытаемся дать рациональный ответ. Оставим на минуту в стороне тот факт, что под рассуждениями такого рода пряталось и часто прячется тео­ретическое предположение следующего типа: зародыш или эмбрион есть

^3S На чту тему см. L. Palazzani,//солг eltodipersona tra Ыоел'га е di'riHo, Giappichelli Torino, 199ft; A. Pessina, Bioelka e antropologia. Ilpwblema clello statula onlolngico dett'emhrinne umann, «Vita e Pensiero», 1996,6, с 402-424.

ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ И ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ

ТОЛЬКО ЧТО ЗАЧАТОГО ПЛОДА I 165

часть организма женщины («чрево принадлежит мне»!), и потому женщина имеет право решать, принять ли его развитие или прервать его. В этом смысле гораздо более ясной и искренней, хотя и недопустимой, предстает пози­ция радикализма. Здесь следует отметить, что в Италии логика подобного рода искажала даже статистические данные в двух направлениях: в том, что касалось численной оценки подпольных абортов в период, предшествую­щий принятию закона, и в том, что касалось объективной оценки способности такого закона помочь борьбе с подпольными абортами³⁹.

Следует констатировать, что закон не устраняет нелегальный аборт, а иногда даже способствует возрастанию числа таких абортов, и можно по­днять причину или ряд причин для этого: к аборту подпольного характера прибегают не столько из-за страха перед наказанием со стороны государства, сколько из-за стремления сохранить все происходящее в тайне от семьи и от общества, чего закон не в силах гарантировать. Мы имеем в виду зачатия, возникшие в результате адюльтера или у незамужних и очень юных девушек. Кроме того, как только законом однажды допускается, что кто-то может открыто избавиться от зачатого зародыша, становится непонятным, почему нельзя сделать то же самое втайне в амбулатории или в частном доме, если оставить в стороне нравственную оценку этого деяния.

Наконец, закон налагает свои формальности и ограничения (в том, что касается времени, регистрации, иногда обращения за консультацией к парт-неру и т.д.), которые не всегда совпадают с непосредственными интересами женщины или семейной пары. Но даже допустив, хотя и не согласившись с тем, что закон непременно сдерживает поток подпольных абортов, переводя их в легальную плоскость, никак нельзя сделать из этого вывод о том, что они дозволены, ибо не закон делает что-то морально допустимым: во всех случаях закон может лишь исходить из моральности какого-либо действия, но не создавать ее. Более того, когда закон одобряет морально недопусти­мое поведение, с этической точки зрения он становится негативным и извращенным, в особенности в отношении той первейшей ценности, которой является жизнь.

Возьмем, к примеру, кражу или насилие. Никто не одобрил бы такого рассуждения: поскольку число краж во многих странах растет, легализируем их, и они исчезнут (то же самое относится и к мошенничеству с налогами, краже со взломом, рэкету, хищению и т.п.). Кража не перестала бы быть кражей, даже если бы она была одобрена законом, как и насилие в этом случае не перестало бы быть таковым, более того, такое одобрение могло бы вызвать социальные беспорядки. Здесь выявляются границы и противо­речия юридического позитивизма.

³⁹ Для оценки подпольных абортов в Италии до принятия закона важны исследования Ко­ломбо (Colombo), Sulla diffusione degli abnrti..., который выражает их числом 200 тыс. - 250 тыс. максимум, тогда как Парламент приводил число 1 или даже 2 млн. Что же касается числа под­польных абортов после принятия закона, то, с учетом трудности установления точной цифры, некоторые оценки исходят из цифры 60 тыс. в 1991 году по сравнению со 100 тыс. в 1983 г оду, что составляет уменьшение на 40%.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть вторая: БИОЭТИКА И АБОРТ

ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ И ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ ТОЛЬКО ЧТО ЗАЧАТОГО ПЛОДА

Моральное разложение возрастает вместе с возрастанием на законных основаниях терпимости и снисходительного отношения ко всему, в особен­ности когда эта терпимость осуществляется за счет первейшей ценности, каковой является человеческая жизнь. Какой закон может считаться более важным и достойным уважения, нежели служащий защите жизни того, кто не может сам себя защитить? Само функционирование закона, а тем самым и государства, находится под угрозой, когда такого рода недопустимые дея­ния прикрываются законом: он перестает выполнять свою педагогическую функцию, исчезает основание, в силу которого закон существует.

Одно дело, когда что-то совершается вопреки закону, другое дело, ког­да то же самое совершается в согласии с ним: здесь речь идет уже не о числах, но об этичности и социальной функции закона.

Во всяком случае, из того, что мы сказали, следует, что нравственная про­блема осознания, является ли аборт допустимым или нет, сама по себе суще­ствовала всегда и при какой угодно юридической ситуации, поскольку закон часто допускал аборт. Однако проблема выбора остается и всей своей тяже­стью целиком ложится на сознание: со стороны индивида всегда будет серь­езным решение, воспользоваться ли законом и его снисходительностью или, несмотря на его потворство, остаться верным моральному долгу. Ядаже ска­зал бы, что к этической проблеме всякого индивида, который находится в трудной ситуации, добавляется этико-социальная проблема, которая состо­ит в осознании того, допустим или нет сам закон, должен ли подчиняться ему врач или не должен, что мы рассмотрим в дальнейшем на примере проблемы отказа от выполнения своих обязанностей по соображениям совести.

Если же мы задумаемся над тем, что жизнь новорожденного является не частным, но общественным благом, как и жизнь всякого человека, тогда нрав­ственная проблема расширяется до осознания основ и ценности закона, который не служит выполнению своих главных задач, состоящих в защите и поддержке жизни каждого человеческого существа, и в особенности безза­щитного. Итальянский закон 194/78 об искусственном прерывании беремен­ности должен был признать этот факт, провозгласив в своей первой статье защиту рождающейся жизни в качестве цели самого закона, хотя в последу­ющих статьях он, по сути, отказывается от этой установки.

Наконец, следует задуматься над серьезностью того факта, отмеченного в энциклике «Evangelium Vitae» Иоанна Павла II, что после легализации «пре­ступление» превращается в «право» (Е. V.n.n 4,11,18).

Момент одушевления

Вопрос опосредованного или последующего одушевления обсуждался некоторыми отцами церкви с целью опровержения так называемой теории «передачи», предложенной Тертуллианом, который для объяснения переда­чи первородного греха исходил из предположения, что не только тело, но и душа передается ребенку от родителей⁴⁰. Для опровержения этого бого-

⁴⁰ Tertulliano, Deanima, с. xix, PL П, 682; см. также: Fagone, Ilpruhlema dell'inizia...

словского тезиса другие отцы, а затем и св. Фома Аквинат, предложили теорию последующего внедрения души. Эта теория утверждает, что душа, будучи предназначенной к субстанциональному единству с телом, онтологически имеет иное происхождение и создается непосредственно Богом. Кроме того, томистская гипотеза пред­полагает, что для внедрения души необходима определенная организация тела, некая «форма», которая, будучи душой, формирует тело. Св. Фома счи­тает, что растительная и животная душа существует уже с момента опло­дотворения. Таким образом, хронологическая проблема приобретает онто­логическое значение⁴¹.

Момент внедрения души отнесен к периоду между 30-м и 40-м днем После оплодотворения, по аналогии с библейскими предписаниями, связан-ными с очищением женщины после родов. Следует немедленно добавить, что не все отцы церкви придерживались такого мнения, в особенности это относится к греческим отцам, и прежде всего к св. Григорию Богослову, который утверждал, что душа возникает в первый же момент после зачатия, в чем ему следовали другие отцы, в частности св. Максим⁴². Но при этом моральные и канонические нормы (налагавшие суровые наказания) остава- лись неизменными, настаивая на недопустимости аборта во всех случаях. Аборт оставался грехом, более того, преступлением, в какой бы момент он ни совершался, если же возникало сомнение относительно характеристики этого преступления, а именно: следует ли называть его без околичностей убий­ством или же просто особым преступлением против жизни⁴³, — то от отве­та на этот вопрос зависела мера канонических наказаний, однако он не зат­рагивал общего мнения о недозволенности аборта.

Кроме того, следует вспомнить, что в отношении личности Христа св. Фома настаивал на одновременности Воплощения Слова и момента зачатия⁴⁴.

В самом деле, если оставить в стороне те открытия генетики и эмбриоло­гии, которые полностью опровергают любые предположения о разрывах в последовательном процессе развития эмбриона, следует уточнить, что речь не идет о недопустимости аборта в онтологическом и моральном плане. Без на­мерения упрощать скажем, что тому, кто крадет осла, привязанного за веревку, не могут служить извинением его слова о том, что он держит в руке только до веревку, а то, что эта веревка привязана к ослу, его не касается. То, что уничто-жается, является основополагающей ценностью, и признание этого факта не-

⁴¹ Tommaso d'Aquino (San), Quaestiones disputatae: Depotentia, Casale Monferrato, Ш, а. ГХ, ad. 12,13,
15;тамже, Quaestiones disputatae: De spiritualibus creaturis, ad. 13.

⁴² Massimo (San), De variis difficillimis locis sanctorum Dyonisii et Gregoriiseu ambiguorum liber, PGXCI,
1335 a.

⁴³ В кн. Fiori — Sgreccia (a cura di), L 'aborto. Riflessioni.,, помимо уже цитированной статьи Фагоне,
см. еще и Sgreccia, L 'msegnamento dei Padri...; В. Honings, L 'aborto e il moment о della ominizzazione, в G.
Concetti (a cura di), // diritto alia vita, Roma 1981, с 23 - 41; Caprile, Non uccidere...

⁴ На эту тему см. М. Pangallo, Асы essendi tomistico e spiritualita dell'anima, «Medicinae Morale», ' 986,2, c. 407 - 414; S. J. Heaney, A quinas and the Presence of the Human Soul in the Early Embryo, «The Thomist», 1992, 56, l,c. 19 48.

168 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть вторая: БИОЭТИКА И АБОРТ

обходимо при определении того, что есть человеческая жизнь. То, что устраня­ется, составляет основу жизни индивида, и тот, кто совершает это устранение, прекрасно понимает, как должно оцениваться его намерение: при искусственном аборте само действие и намерение совершить его объединяются ради того, чтобы воспрепятствовать рождению развивающейся человеческой жизни.

В конечном счете, хронологический фактор не влияет на онтологичес­кую ценность, и тем самым на этическую ценность, — по крайней мере, не влияет существенным и объективным образом.

Сказанное подтверждается словами инструкции «Donum Vitae»: «Несом­ненно, что никакие экспериментальные данные сами по себе не могут быть достаточным основанием для признания духовной души, однако заключе­ния науки о развитии человеческого эмбриона дают нам ценные указания для рационального выявления присутствия индивидуальности, начиная с первого мгновения возникновения человеческой жизни: разве человеческий индивид не является человеческой личностью? Учительство Церкви не за­нимается специальными утверждениями философского характера, но посто­янно подтверждает нравственный приговор любому искусственному абор­ту. Это учение неизменно и неизменяемо»⁴⁵.

Не следует особенно задерживаться на критике этой позиции: такая кри­тика отрицает онтологический подход к личности и рассматривает только феноменологический; те, кто принимает эту точку зрения, должны рассмат­ривать как неличностей также и детей, не достигших определенного возра­ста, и больных с тяжелыми психическими расстройствами.

«Самосознающее сознание»

Тенденция к снижению биологического статуса эмбриона, суть чего зак­лючается в том, чтобы считать его человеческим индивидом, только начиная с некоторых, произвольно выбранных моментов его развития, примыкает к тенденции вообще не считать его человеческой личностью.

Согласно некоторым авторам, только что зачатый плод не имеет еще статуса и достоинства человеческой личности. В этом случае речь идет только о человеческой личности в потенции или даже всего лишь о возможности человеческого бытия, еще не наделенного при этом развитым человеческим сознанием⁴*.

Для других решающее значение может иметь тот факт, что это «потен­циальное» человеческое существо не обладает еще самосознанием, то есть оно не способно к свободной и целенаправленной деятельности, и его су­ществование не обусловлено способностью выражать себя в мысли и языке: «То, что не имеет самосознающего сознания, не может, так сказать, осоз­нать свое уничтожение и потому не может страдать, когда его уничтожают, ибо, чтобы страдать от этого, необходимо суметь выделить ценность жиз-

ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ И ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ

ТОЛЬКО ЧТО ЗАЧАТОГО ПЛОДА 169

ни, сопоставив ее с нежизнью. Но этой способностью к самоосмыслению, Сопоставлению противоположностей, диалектической позиции оценивания жизни посредством отрицания ценности ее противоположности не может обладать ни эмбрион, ни зародыш: первый не имеет сознания, второй обла­дает сознанием, но не самосознанием, и потому, к чему беспокоиться, если приходится от него избавляться?»⁴⁷

Х.Т. Энгельгард (Engelhardt), один из главных сторонников этой теории, не выделяя в эмбрионе и зародыше свойств, присущих, на его взгляд, личности, таких как самосознание, рациональность и нравственное чувство, считает, что «не все человеческие существа являются личностями. Зародыши, младенцы, умственно отсталые и те, кто находится в состоянии безнадежной комы, — все они являют собой примеры нечеловеческих личностей. Подобные сущест­ва суть члены рода человеческого. Но они не имеют статуса, в себе и для себя, в нравственной общности. Они не являются первостепенными участниками нравственных начинаний. Только человеческие личности имеют такой статус»**. П.Сингер (Singer) также считает, что личностью является лишь тот, кто обладает самосознанием, способностью к самоконтролю, ощущением про­шлого, ощущением будущего, способностью вступать в отношения с други­ми, испытывая по отношению к этим другим желание общения и любопыт­ство: и потому, раз ценность жизни зависит от личностного бытия, «следует отказаться от теории, в соответствии с которой жизнь членов нашего вида обладает большей ценностью, чем жизнь членов других видов. Некоторые существа, принадлежащие к видам, отличным от нашего, суть личности, не­которые человеческие существа личностями не являются. Никакое объек­тивное рассмотрение не сможет придать жизни человеческих существ, ко­торые не являются личностями, большую ценность, чем та, коей обладает жизнь других существ (например, человекоподобных обезьян), которые лич­ностями являются. Более того, у нас есть весьма веские причины для того, чтобы придать большую ценность жизни личностей, чем жизни неличнос­тей. И потому, например, убийство шимпанзе нам представляется более се­рьезным преступлением, чем убийство глубоко неполноценного человечес­кого существа, которое не является личностью»⁴⁹.

Составные элементы поведения и отношения

Философские течения бихевиористского направления, социология и феноменология совпадают в одном пункте: в отрицании метафизики или, по крайней мере, в утверждении ее незначительности.

Исходя из этого предположения, утверждают, что единственный крите­рий распознавания человеческой личности или индивидуальности заключа­ется в поведении (behavior): можно сказать, что мы имеем дело с человечес-

⁴⁵ Congregazioneperla DottrinadellaFede, Istruzione.... p. I, 1.

⁴⁶ См. об этом у A. Bausoia, I'remessa, BSgrecria(acuradi), II dono delta vita,...c. 45-49. Ср. гакже:
M.Tooley, Abortion andinfanlicide, «Philosophy and Public Affaires», 1972,2 (1), с 37-65.

⁴⁷ Там же, с. 46.

⁴⁸ Engelhardt jr., Tlie Foundations ofbioethics.

⁴⁹ Singer, Practical ethics, c. 102. См. также M. F. Goodman, Wliatisaperson?, Clifton, N.J., 198H; J.
Feinberg, Vie problem of abortion, Belmont (CA), 1984.

170 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть вторая: БИОЭТИКА И АБОРТ

кой личностью, если можем констатировать человеческое поведение. По­скольку, когда речь идет о зародыше, невозможно зафиксировать его чело­веческое поведение, по крайней мере, до определенного периода, то «объек­тивный» критерий можно извлечь лишь из отношения к нему матери, кото­рое только и позволяет вывести доказательство присутствия нового челове­ческого субъекта. Другими словами: этот новый субъект существует если существует принятие его со стороны матери. Социологи говорят о социаль­ном отношении: личность существует, если существует социальное отноше­ние⁵⁰. В данном случае социальное отношение проявляется в согласии на его принятие, выраженное матерью или обоими родителями.

Ясно, что отсюда можно сделать два вывода. Первый сводится к тому, что с научной точки зрения, основанной на психоанализе, в особенности фрейдистской ориентации, зародыш находится в социальных отношениях с матерью, накапливая в глубине опыт, ощущения, отталкивания, которые даже и во взрослом возрасте оставят на нем свой отпечаток. Поэтому не­верно утверждать, что невозможно зафиксировать межличностные отноше­ния между зародышем и его матерью.

Второй вывод, уже с психофизической точки зрения, заключается в том, что с первых же дней эмбрион вступает в особого рода диалог с материнским организмом, блокируя производство гормонов, посылая определенные сигна­лы гипофизу и гипоталамусу, яичникам и самому месту, где произошла импланта­ция оплодотворенной яйцеклетки, вызывая таким образом совокупность из­менений в материнском организме, который вынужден «признать» присутствие этой индивидуальности, абстрагируясь от всякого сознательного согласия.

Но наиболее важный философский вывод заключается в следующем: не отношение определяет реальность субъекта, но реальность субъекта делает возможными межличностные отношения.

Не может существовать межличностных отношений, если не существует реальности субъектов: чтобы вступать в отношения, необходимо существовать.