Не приведет ли прогресс в области изучения мозга к отказу от понятий «сознание», «психика»?

Данный вопрос сам по себе неявно основывается на убеж­дении, что мы пользуемся понятиями «психика» и «сознание» (далее будем для краткости говорить лишь «сознание») только потому, что не знаем пока, какие нейрофизиологические про­цессы, закономерности скрываются за ними. «Сознание», та­ким образом, есть некий «X», временное обозначение како­го-то нейрофизиологического содержания, и как только будет найдено его реальное значение, этот «X» будет отброшен за ненадобностью. Получается, что термин «сознание» есть лишь выражение нашего невежества. Когда же, наконец, с ним будет покончено, когда мы окажемся в состоянии, изучив мозговые процессы в деталях на молекулярном уровне, описывать мыш­ление, чувства, мотивы и т. п. на языке нейрофизиологии, биохимии и биофизики,— тогда психологию как науку придет­ся закрывать или переименовывать в психофизиологию (кста­ти, такая дисциплина уже реально существует). Психологи, однако, не боятся лишиться предмета своей науки, а философы не испытывают страха за судьбу понятия «сознание» в связи с прогрессом в молекулярной биологии и нейрофизиологии. Правда, по разным причинам: одни потому, что вообще не ви­дят связи между сознанием и мозгом (объективные идеали­сты), другие потому, что сами уже давно и с энтузиазмом предлагают от него отказаться (позитивисты и некоторые мате­риалисты).

Идея о том, что понятия, подобные сознанию, мы исполь­зуем от недостатка естественно-научных знаний, возникла в XVIII в. Одним из первых ее стал разрабатывать француз­ский врач и философ-материалист Ж. Ламетри. Борясь с рели­гиозным спиритуализмом (учением о независимом от тела су­ществованием души), он доказывал, что познать душевные яв­ления можно только на основе медицинских наблюдений, это дело не священников, а врачей. Ведь человек, в сущности, есть машина, все движения которой (включая и душевные) можно свести к механике и химии. Позднее другие философ­ствующие медики — сначала П.-Ж. Кабанис во Франции в нач. XIX в., затем К. Фогт в Германии в середине того же столетия доказывали, что мозг есть орган сознания, а сознание является его функцией. К. Фогт, бывший особенно популяр­ным в 40-е годы, даже утверждал, что мысль выделяется моз­гом так же, как желчь — печенью. За это, правда, он и его со­ратники по борьбе со спиритуализмом получили прозвище «вульгарных материалистов». Но какие бы обидные клички ни придумывали им противники, приверженцы «врачебно-материалистического» понимания сознания лишь укреплялись в своей вере свести однажды сознание к физиологии и увели­чивались в числе. Среди них мы найдем и видных русских ученых — И. М. Сеченова, И. П. Павлова.

Ошибка этих ученых, однако, состояла не в оскорбитель­ном для человеческого достоинства сравнении возвышенных душевных движений с «низменными» выделениями внутренних органов. Ведь не оскорбляет же это достоинство открытие, что генетически люди на 98% такие же, как шимпанзе! Она — в самой их методологической установке, именуемой редукциониз­мом, т. е. в ошибочном сведении сложного к простому, качест­венных различий к количественным. Ошибочно мнение, что мозг человека есть орган мышления или сознания, хотя без него сознание существовать не может. Ведь если бы нам уда­лось методами биоинженерии искусственно создать мозг (в голливудской фантастике это уже давно стало заурядным сю­жетом), то он бы мог вполне биологически полноценно функционировать. Там протекали бы биохимические реакции, клет­ки бы жили, обменивались веществами и электрическими им­пульсами, но сознания «внутри» этого мозга не было бы. Ведь носителем сознания выступает не мозг, а человек, притом не как индивид, а как член общества. Общество такой же его «орган» и носитель, как и мозг. Изолируйте на несколько лет всех новорожденных детей от общества, и сознание «погаснет». Вот почему психологам и философам можно не опасаться про­гресса в изучении мозга. Понятиям «сознание», «психика» (и ряду других) он не угрожает и лишь приведет к уточнению и углублению их содержания.