Глава одиннадцатая. Печка зевнул и тут же виновато оглянулся

1.

Печка зевнул и тут же виновато оглянулся. Наверное, дневальному зевать не положено? Прибодрился, руки по швам вытянул. Однако долго так выстоять не смог и вновь едва заметно осел на левую ногу.
Сегодня суббота, народу в училище почти нет, кто заметит, что он тут носом на посту клюет? Разве что Философ заглянет? Этот может! Он еще с утра на Степку за сонный вид рявкнул. Хоть и женится через неделю, а добренький только с офицерами да с преподами. Как будто кадеты за него не рады! (Печка даже носом шмыгнул от обиды.)
А пацаны сейчас на футболе отрываются, мелькнула следом в голове печальная мысль. Правда, футболом Печка не особенно увлекался. Ну гоняют мужики мяч по полю, ну пинают его в ворота — что тут увлекательного? Интересно только, когда они драться начинают, как на последнем чемпионате. Перепечко сам не видел, но ребята одно время только об этом и болтали. Хотя Печка из их разговоров понял, что не очень-то драки в футболе приветствуются. А жаль... он бы с удовольствием посмотрел...
В любом случае лучше уж на стадионе до хрипоты кричалки орать, чем здесь в одиночестве торчать и на голые стены пялиться.
Да еще кровать погибшего Николаева маячит перед глазами. Мороз по коже. Когда другие кадеты в казарме — тогда ладно, ничего. Но сейчас... жутковато. И мысли мрачные в голову лезут Вот поклялись они давеча на крови офицерами стать. Многие поклялись: и Синицын, и Трофим, и Петрович, и даже Макс... И он. Печка, тоже поклялся. На крови. Илья сказал, что такую клятву нарушить никак нельзя. Да мог бы и не говорить: Степка и так побоялся бы. И что же это теперь получается? Не успеет он Суворовское окончить, как надо будет в высшее военное училище поступать. А потом его куда-нибудь в Ирак отправят. Или не в Ирак — там вроде наших нет? — а еще куда-нибудь (мало ли на земле «горячих точек» —даже в Африке и то аборигены с русскими автоматами по пустыням носятся).
В общем, суть в том, что его, Степу Перепечко, там, как этого Николаева, могут... насмерть.. запросто...
Однако клятву на крови нарушить нельзя! Это Печка твердо знал.
За окном темнело. Силуэты деревьев неспешно раскачивались из стороны в сторону. Включили свет.
«Холодно там, наверное, на стадионе, —подумал вдруг Степка. — А здесь тепло, уютно. И ладно, что я не пошел на матч, а то потом вернулся бы обратно озябший» с насморком. Это неправда, будто люди в теле не мерзнут. Еще как мерзнут!»
Степе, конечно, было немного обидно, но он себя успокаивал. Это даже хорошо, что он с ребятами не смог пойти. Лучше они ему потом в подробностях расскажут, как там все было. Скажут, кто победил. Хотя какая ему разница? Все равно Печка ни одну из команд не знает.
У них в семье футбольным болельщиком был отец. Ни одного матча не пропускал. Плюхнется на диван перед телевизором и давай орать: «Ну что же вы, черти, делаете? Быстрее! Да не так!!! Что б вас...»
Иногда к отцу присоединялся дядя Иван. Тот футболом, как и Печка, особо не увлекался, но, как он сам любил повторять Печкиной маме, «приятно на чужую радость посмотреть
Вспомнив родных, Печка погрустнел. А всё из-за Вероники, которой его родичи, видите ли, не угодили. Ох и вредный у нее оказался батя.
Вероника после того случая только один раз появилась на дискотеке. Печка ее сразу заметил и подумал: не иначе, новых суворовцев явилась кадрить. Тех. у кого родственники не такие экстравагантные. Но Вероника, как оказалось, пришла именно к нему. Только Печка гордый. А как вы хотели? Сначала девушка обзывается и нос воротит, а потом: «Ах, Степа, прости, я не хотела тебя обидеть»! Мало ли, что не хотела. Ведь обидела.
Так что Печка ее и слушать не стал. Там около стенки девчонка стояла — мелкая еще совсем (как мимо Ноздри прошмыгнула, не понятно?!), так Печка к ней подкатил и на танцпол уволок. У Вероники даже глаза от удивления округлились. Суворовец это заметил, потому что. когда с малявкой отплясывать начал, несколько раз на девочку украдкой глянул. Она грустная-прегрустная в отдалении стояла. К ней какой-то пацан (Печка напрягся) со второго курса подвалил. Но Вероника, к счастью, не переставая смотреть на Степку печальными глазами, отрицательно покачала головой, развернулась и ушла.
Больше она не приходила. Печка даже расстроился. Так расстроился, что чуть не сорвался и сам ей не позвонил. Но мальчик вовремя остановился. Подумает еще, что он скучает, и загордится. Между прочим, и Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Когда Палочка сообщил это суворовцам, не только Печка, но и другие тоже заинтересовались. Петрович даже в тетрадку афоризм записал...
Перепечко потряс затекшей ногой и посмотрел на часы. Скоро ребята вернуться должны. Через час-полтора, не позже.
И тут ему захотелось в туалет. Вначале желание было настолько слабым, что Печка и внимания не обратил. Но уже минут через десять Степка начал заметно волноваться и с надеждой поглядывать на дверь. Хоть бы кто-нибудь из офицеров пришел и его отпустил. Но, как назло, никто не появлялся. Прошло пять минут, пятнадцать.
Степка неуверенно шелохнулся. Что такого, если он ненадолго отлучится? Ничего страшного не произойдет, это уж точно. А если повезет, то никто и не узнает.
До этого ведь ни одна живая душа Печкой не интересовалась, так почему именно теперь что-то изменится?
И, посомневавшись еще пару минут, Степа решительно покинул пост.

2.

Одним из первых в казарму из увольнения вернулся Синица. Он тоже с ребятами на стадион не пошел. Только по причине гораздо более приятной, чем у Степана. Он был на свидании с Ксюшей.
Илья прошел к своей тумбочке, бросил туда что-то не глядя, затем выпрямился и, заметив, как открывается дверь, воскликнул:
— О, кто идет!
Один за другим в помещение ввалились болельщики. Вид у них был, прямо скажем, неважнецкий. Форма помята, у кого-то даже порвана, на лицах царапины, волосы всклокочены. Фанатскими шарфами уныло полы метут.
Илья удивился:
- Что, наши продули?
Сухой, который выглядел, пожалуй, хуже, чем остальные (по крайней мере, Печка со своего места заметил, как у того на скуле подозрительно синеет крупное неровное пятно) с досадой швырнул свой шарф на пол и огрызнулся:
- А мы откуда знаем? Кто нас на стадион пустил?
Беззлобно посмотрев на товарища, Петрович поднял с пола его грязный шарф и хмыкнул:
- А чья была идея с кричалками? Вот и не жалуйся теперь, - после чего обернулся к Синице и, хихикая время от времени, поведал историю их несостоявшегося похода на футбол: - Сначала все было тип-топ. Мы шарфы эти, только когда из автобуса вышли, напялили. А то, наверное, нас бы прямо на ходу выбросили. Там же этих психов был полный салон, - добавил он, посмеиваясь, правда Печка не понял, что Генка нашел в этом забавного – у него самого под бровью красовался здоровенный кровоподтек, - Я-то мигом смекнул, что ничем хорошим это дело не кончится. Как только увидел того длинного. Помнишь, Макс? – быстро повернулся он к Макарову, а затем злобно покосился на Сухого, - Ну да разве Сухой послушает?
- А что я? – возмутился Сухомлин, ощупывая изнутри щеку языком, - Сам, между прочим, первый заорал: «Давайте, пацаны, давайте! Чего время теряем?»
Наверное, Сухой сказал правду, потому что Петрович ни слова не опроверг, а невозмутимо продолжил:
- В общем, идем, кричим, шарфами над головой размахиваем, а эти молча вокруг нас группируются. И тот, длинный – ну, я про него уже рассказывал – спрашивает: «Значит, говорите, ваша команда самая офигительная?» Мы гордо киваем. И понеслось. Кулак слева, кулак справа. Сухой вопит: «Люди, не видите, наших бьют!» А им пофигу! – тут в голосе Петровича прозвучала обида. Мужики здоровые мимо проходят, и хоть бы одна тварь заступилась. Короче, отмутузили нас по первое число, - вздохнув, закончил он.
- А все-таки почему вы на стадион-то не попали? – не понял Синицын.
Все разом на него укоризненно посмотрели. Ответил Макс:
- Кто ж нас, бузотеров, пустит? – и злорадно хмыкнул: - Тех, во главе с длинным, кстати, тоже за воротами оставили. Мы потом вместе вокруг стадиона круги наворачивали. Спорили, чья команда победит.
Илья не поверил:
- Так вы что, все это время вокруг стадиона слонялись?
- Угу, - подтвердил Макс невозмутимо.
Синицын покачал головой. Не понять ему этих фанатов. И, к сожалению, командир тоже их не поймет. И не успел Илья подумать об этом, как открылась дверь и в казарму вошел Кантемиров.
Он еще с порога хотел что-то сказать, но, увидев кадетов, поперхнулся. Слова повисли в воздухе. Гробовая тишина длилась несколько секунд. Потом Философ крякнул и скомандовал Печке:
- Строй взвод.
Мальчишки даже в порядок себя привести не успели. Так и предстали перед прапорщиком: чумазые, взбудораженные, с синяками на лицах и с яркими фанатскими шарфами в руках.
Последнее особенно заинтересовало Кантемирова. Игнорируя синяк на щеке Сухого, он подошел к Трофимову (а тот, кстати, пострадал меньше всех) взял двумя пальцами шарф, который парень два раза обмотал вокруг шеи, и, не мигая, поинтересовался:
- Принята новая редакция Устава?
- Почему? – не понял Трофимов.
Он-то ожидал, что прапорщик сходу орать начнет. Не без повода, между прочим. Но при чем здесь Устав?
Кантемиров тем временем любезно пояснил:
- Ну как же. Я вижу, суворовцы все как один принарядились. Шарфиками вон повязались…
Трофимов стал поспешно разматывать шею. Но прапорщик только ухмыльнулся:
- Да нет, суворовец, тебе даже идет.
Трофим покраснел, а парни сочувственно засопели. Однако тут Кантемирову, похоже, наскучило играть с кадетами в кошки-мышки, потому что он, отступив назад, недовольно сдвинул брови и своим обычным тоном спросил:
- Это что еще за маскарад?
- Это мы… - начал было Макс, но Философ рявкнул:
- Молчать! Кто разрешил разговаривать?
Всерьез разозлился, решили парни, с трудом сдерживаясь, чтобы виновато не опустить головы. А Макс прикусил язык. Но прапорщик не дал ему расслабиться и гаркнул:
- Вице-сержант Макаров! Что произошло с суворовцами третьего взвода?
Макс послушно вышел вперед и доложил, что находившиеся в увольнении суворовцы третьего взвода подверглись нападению со стороны агрессивно настроенных молодых людей, предположительно оголтелых фанатов.
Заметно остыв, Кантемиров внимательно выслушал объяснения вице-сержанта, усмехнулся и небрежно бросил:
- А наткнулись на оголтелых фанатов суворовцы третьего взвода в детском парке у лотка с мороженым, верно?
- Нет, - честно признался Макс, - около стадиона.
Прапорщик удовлетворенно кивнул. Не стали юлить, молодцы. Да уж, орлы, ничего не скажешь. Все равны как на подбор, с ними дядька… тьфу ты, совсем зарапортовался.
И еще раз досадливо осмотрел ребят.
- Чем вы только думали? – спросил он неожиданно, - Вас же покалечить могли! Фанаты – это же… звери. Нет, вы только на них посмотрите: они еще и шарфы напялили, чтоб те точно знали, кого бить, - прапорщик задумался, - А кроме вот этого, - он, не глядя, махнул рукой на злосчастные шарфы, которые парни все еще сжимали в кулаках, - в тумбочках у вас ничего лишнего нет?
В ответ суворовцы приглушенно нестройно загудели.
- А это мы сейчас проверим, - решил прапорщик и скомандовал: - Тумбочки к досмотру.
Суворовцы, не заставляя Философа повторять дважды, разбежались к своим койкам. Открыли дверцы тумбочек и отошли в сторону. Кантемиров начал обход.
Прапорщик проверял внимательно, но пока не добрался до тумбочки Ильи, не нашел ничего примечательного. Разве что молодежный журнальчик у Макса. Зато, когда Философ проверил личные вещи Синицына, он вдруг напрягся, резко выпрямился, затем вновь нагнулся и извлек что-то наружу. А затем спросил без всякого выражения:
- Что это?
Илья подошел ближе, бросил взгляд на добычу Кантемирова и остолбенел.
- Н-не знаю, - заикаясь, пробормотал он, не сводя глаз с прозрачного пакета, который прапорщик брезгливо мял пальцами.
В пакете были шприцы и еще один маленький пакет с каким-то порошком. Илья догадался и весь похолодел. Не может быть. Но промолчал, надеясь, что ошибся.
Кантемиров внимательно посмотрел на Синицына. Взгляд его медленно леденел.
- А вот мне кажется, я знаю, что это, - тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, - Только что ЭТО делает в твоей тумбочке?
Судорожно сглотнув, Синицын впервые решился взглянуть на Философа и наткнулся на настоящий айсберг в его глазах. Внутри у парня все оборвалось. Как же так? Ерунда какая-то. Сейчас недоразумение выяснится.
- Это не мое, - с трудом выдавил он.
Но Кантемиров был непреклонен.
- Тумбочка твоя? – мрачно спросил он.
Суворовец обреченно склонил голову в знак согласия. «Только, - отчаянно кричал он про себя, - это ведь ничего не значит, правда?» Но вслух не смог произнести хоть слово. Уж больно сурово выглядел прапорщик. Даже ни разу не сказал свое любимое «летчики-залетчики».
- А это чья? – кивнул он на закрытую дверцу соседней тумбочки.
Тумбочка принадлежала Андрею Левакову, который до сих пор не вернулся из увольнения.

3.

Прежде чем открыть глаза, Андрей услышал странный звук: словно бы в голове у него стучал молоточек. И только полностью очнувшись, мальчик понял, что это всего лишь монотонные удары ложки о дно тарелки. Его догадку подтверждали аппетитное причмокивание и хлюпающее чавканье где-то совсем рядом.
Опершись о локоть, Леваков приподнялся. Затылок немного побаливал, но голова не кру-жилась, и вообще он чувствовал себя вполне сносно.
В палате, которую мальчик делил с чавкающим на соседней кровати существом, пахло кварцем. Помещение тускло освещалось настенной лампой. За окном темнота—хоть глаз выколи. Сколько же времени?
Андрей обернулся к нестарому еще мужику в серой от грязи майке и черных боксерских трусах. Тот покончил наконец с трапезой, вылизал тарелку, поставил ее, не помыв, на стол и потянулся. Только тогда он заметил, что парень, проспавший мертвым сном несколько часов подряд, теперь проснулся и внимательно на него смотрит.
На белом от седой щетины лице появилась улыбка.
— Привет! — обрадованно сказал мужик. — Спящий красавец, — пошутил он и зевнул. — А я вот только собираюсь баиньки. У меня, понимаешь ли, бессонница. Особенно в полнолуние. И сегодня как раз полнолуние. Вот решил слегка перекусить. — И сосед опять зевнул, сонно моргая глазами.
— А сколько времени? — Андрей и сам испугался, услышав, как хрипло прозвучал его голос.
Взяв с тумбочки наручные часы, мужик поднес их к глазам и ответил:
— Половина третьего ночи. — А затем откинул одеяло, улегся, потушил свет и сразу
тихо засопел.
Леваков решил, что сосед уснул, перевернулся на бок, но не успел задремать, как услышал вопрос:
— Парень, а парень, а ты чем болен? Серьезное что случилось?
Андрей не ответил. Ему казалось, что события, которые привели его в эту палату, произошли не сегодня вечером, а много-много лет назад. И что вовсе не он, Леваков, в них участвовал, а какой-то совсем другой мальчик, с которым Андрей совершенно не знаком.
Он хорошо помнил молоденькую девушку с болезненно-румяными щечками. Она что-то кричала ему вслед, но он ее уже не слышал, потому что вошел в коридор с мертвыми питонами. А потом увидел человека на каталке. Мертвеца. Он не шевелился и не дышат. А белая рука с растопыренными пальцами безвольно свисала вниз, не касаясь пола.
Но главное, мама. Она жива. Андрей ясно почувствовал, как ее дыхание, когда он наклонился, пощекотало его ухо. Но не успел обрадоваться, как за спиной раздался шорох. Здесь воспоминания Левакова обрывались.
Очнулся он в машине. Рядом сидел молодой врач со смутно знакомым лицом. Кажется, именно он забирал в больницу его мать в тот день, когда Андрей выгнал из ее дома пьяных мужиков.
Леваков спросил у врача, куда они едут и где мама. Тот ответил, что волноваться не надо. Их обоих везут в больницу, и теперь все будет хорошо. А потом сделал ему укол, и Андрей уснул.
И проснулся лишь посреди ночи в пахнущей кварцем палате, где на соседней кровати с аппетитом ужинал неопрятный мужик в черных боксерских трусах.

4.

На следующий день пришла Сашка.
Андрей успел позавтракать и теперь сидел на подоконнике, рассеянно наблюдая за стаей собак во дворе.
Сашка просунула в дверь голову, увидела Левакова и просияла:
— Лева... Какой же ты дурак!
И, неожиданно зарыдав, бросилась ему на шею. Андрей неловко обнял девушку в ответ, хотел сказать ей что-нибудь утешительное, но вместо этого почувствовал, что и сам плачет. Хорошо еще, что сосед бродил где-то в коридоре и не видел, как они здесь, словно маленькие, рыдают друг у друга на плече.
Вдруг Сашка резко отстранилась и на глазах у изумленного суворовца выскочила за дверь. Но тут же вернулась обратно с огромным пакетом в руках. Там оказались соки, фрукты, несколько баночек с домашней едой и даже термос с чаем. Андрей смутился:
— Саш, ты зачем это? Меня же отпустят сегодня!
Невозмутимо выкладывая продукты на стол, девочка сообщила:
— Ну, во-первых, отпустят тебя только завтра. Я уже все выяснила. А во-вторых, половину отнесешь маме.
Услышав Сашкины слова, Андрей облегченно выдохнул. Сколько он ни спрашивал про мать, ему никто ничего толком сказать не мог. Но раз Сашка говорит «отнесешь маме», значит, все в порядке. Уж она-то наверняка все выяснила!
А Сашка, словно прочитав его мысли, продолжила:
— Мама твоя в женском отделении лежит.
А завтра к ней следователь придет показания брать.
— Ты откуда знаешь? — удивился Андрей.
Забравшись с ногами на кровать Левакова, Сашка взяла самое спелое яблоко из тех, что принесла Андрею, и, самодовольно улыбаясь, призналась:
— У нас сегодня Аркадий Николаевич ночевал. Вернее, не ночевал, а всю ночь ругал
тебя на кухне. А я под дверью подслушивала. Так что много чего еще знаю, — важно добавила она.
Леваков насупился:
— А чего это он меня ругал? — Суворовец озадаченно почесал за ухом и устроился ря-дом с девочкой.
Сашка фыркнула:
— А что же, хвалить тебя прикажешь? Зачем в больницу поперся? Причем один, без
меня. — Александра явно обиделась. Похоже, больше всего ее возмутило, что Андрей от
правился на такое серьезное дело, ничего ей
не сказав.
Мальчик пожал плечами:
— Я подумал, в милиции и не собираются маму искать.
— Он подумал, — иронично взметнула брови Сашка. — Да они как раз на тот день ви-зит в клинику и планировали. Между прочим, именно благодаря этому вас с мамой так быстро и нашли. — Тут она заинтересованно повернулась к Андрею всем корпусом и, хрустя яблоком, спросила: — Слушай, а как ты догадался, что ее надо в морге искать?
В морге? Леваков чуть не треснул себя по лбу. Ну конечно, это всего-навсего был морг. Отсюда и труп на каталке.
Он подумал, стоит ли говорить Сашке, что и понятия не имел, где искать маму, и что в морге оказался совершенно случайно. Нет, пожалуй, не стоит. И так он себя в очередной раз полным дураком выставил. И мать не спас, и сам чуть в лапы преступников не попал.
Поэтому, заметив краем глаза, что девочка все еще с любопытством ждет ответа, он не-определенно дернул плечами, что можно было расценить, как «буду я тебе все свои тайны выдавать».
К счастью, Сашке так не терпелось поделиться добытой под дверью кухни информацией, что она быстро отстала.
— Всеволод Акакиевич — помнишь, с ним Мариночка по телефону разговаривала?—Леваков коротко кивнул. Уж про этого типа он пораньше остальных сам все понял. — Так вот,
Всеволод Акакиевич обычно прятал своих жертв в морге. Он думал, что там их никто не найдет. Тем более что санитар был его сообщником. — Сашка еще раз с аппетитом хрустнула яблоком. — Но другой его сообщник — тот, которого ты в квартире поймал, — в милиции о морге проболтался. Поэтому, когда наши, — Андрей догадался, что под «нашими» Сашка подразумевает милиционеров во главе с Аркадием Николаевичем, — ворвались в клинику, они уже знали, где твою маму искать. И каково же было их удивление, — тут девочка, видимо, подошла к самому главному, потому что понизила голос до шепота, — когда они обнаружили там не только Нину Левакову и санитара-сообщника, но еще и мальчика Андрея, которого этот самый сообщник оглушил. Короче, вчера они всю шайку повязали.
— И Всеволода Акакиевича? — затаив дыхание, спросил Андрей.
Сашка кивнула:
— Его дома задержали. Но вообще-то, — девочка презрительно хмыкнула, — он дурак. Знал ведь, что Фомина на твоей квартире поймали. Почему, спрашивается тогда за границу не смотался?
— А ты бы хотела, чтобы он смотался? — нахмурился Андрей.
Виновато отложив наполовину съеденное яблоко в сторону, Сашка осторожно провела пальцем по ладони друга:
— Ну конечно нет. И еще, — она смущенно замялась, — я хотела сказать, что ты молодец.
Не вмешайся санитар, так не милиция, а именно ты бы свою маму спас. Я бы на твоем месте
точно так же поступила.
Услышав эти слова от обычно скупой на похвалу Сашки, Леваков зарделся. Конечно, никакой он не герой, но все равно приятно.

5.

Когда на следующий день Андрей шел в училище, он втайне ожидал, что его встретят океаном вопросов, и на всякий случай мысленно отрепетировал, как нарочито спокойно и даже небрежно будет на них отвечать.
Однако вопросы пришлось задавать именно ему. Училище гудело, но причиной тому были не похождения Левакова, а наркотики, найденные в тумбочке у Синицына.
Как по секрету сообщил ему Печка, ребята объявили бойкот Сухомлину и Петровичу.
— Представляешь, — возмущался Степан, — они считают, что раз наркотики нашли у Синицына, то он и виноват. А Илья говорит, что понятия не имеет, откуда они там взялись.

Синицын и впрямь ходил бледнее простыни, со страхом и недоверием ожидая решения своей участи. С ним уже серьезно разговаривали сперва майор Василюк, потом полковник Ноздрев, а под конец еще какой-то усатый майор не из их взвода. Все они задавали суворовцу один и тот же дурацкий вопрос: «Откуда у тебя в тумбочке наркотики?» А когда Синицын им отвечал, что не знает, офицеры задумчиво вздыхали и бормотали под нос: «Ну, не подкинули же их тебе, в конце концов?»
«Эх, если бы я знал», — вздыхал в свою очередь Илья. У него просто в голове не укладывалось, кому, а главное — зачем понадобилось подбрасывать ему наркотики.
Он уже и Печку с пристрастием допросил. Но тот уверял, что никто в казарму не заходил: ни свои, ни посторонние. А когда Илья осторожно поинтересовался, не мог ли Печка случайно на посту заснуть, Степан и вовсе обиделся:
— Неужели ты думаешь, я бы тебе об этом не сказал?
Рассказав все это Андрею, Печка признался, что его в глубине души смущало одно обстоятельство. Он точно помнил, что, когда Илья вернулся в тот день из города, он сразу забросил что-то в свою тумбочку — как раз перед тем, как в казарму вошли остальные. Но Степан гнал эти мысли прочь. Не может быть Илья виноват, и все тут. И Макс так считает, да и Леваков тоже.
Вот вернется на днях из командировки генерал-майор Матвеев, он сразу во всем разберется.
Так и офицеры решили: оставить вопрос о дальнейшем пребывании в училище суворовца Ильи Синицына открытым — вплоть до возвращения начальника.