Глава третья. - Да, летчики-залетчики, каникулы, смотрю, на пользу вам не пошли, - Философ, уперев руки в бока, критически осматривал сонных суворовцев

1.

- Да, летчики-залетчики, каникулы, смотрю, на пользу вам не пошли, - Философ, уперев руки в бока, критически осматривал сонных суворовцев, которые выстроились в шеренгу для утреннего осмотра.
Его взгляд неспешно скользил от лица к лицу. Когда он остановился на физиономии Петровича, тот как раз вытянул, не открывая рта, челюсть, сдерживая зевок. Прапорщик подбадривающее махнул рукой:
- Давай, давай. Зевай, не стесняйся. Хуже, чем есть, уже не будет.
Мальчик облегченно и сладко зевнул. Кантемиров буркнул что-то себе под нос и продолжил:
- Можете еще потянуться. Или почесаться. Желающие будут? – поинтересовался он заботливо.
Кадеты подобрались, изо всех сил стараясь пошире открыть глаза. Кантемиров покачал головой:
- Нет, ребятки, так не пойдет., - и вдруг как рявкнет: - По койкам, живо!
Но «живо» не получилось. Вначале суворовцы просто не поняли команды. И только когда Философ, выходя из себя, повторил приказ, мальчишки, суетливо натыкаясь друг на друга, бросились раздеваться. Тем временем прапорщик, одним глазом наблюдая, как исчезают под одеялом голые пятки, вытащил из кармана спичечный коробок, открыл его, извлек наружу одну спичку и поднял ее так, чтобы кадеты видели.
- Будем тренироваться по старинке. Вот это, - он поднял руку повыше, - это спичка. Понятно? – ответом ему была тишина. Кричать «понятно», лежа в кровати, неудобно, - Понятно, - ответил за ребят Философ, - Сейчас я ее зажгу и дам команду «подъем». Пока спичка горит, вы шустро встаете и одеваетесь. Когда она погаснет – уже стоите передо мной со счастливыми, бодрыми лицами. Ясно? – и не дождавшись ответа, закричал, одновременно чиркая спичкой о коробок: - Подъем!
Одеяла полетели в сторону. Кантемиров, не отрывая взгляда от маленького, дрожащего на ветру огонька, ждал. Добежав до пальцев прапорщика, огонек лизнул кожу и погас. Не сам, конечно. Это его Кантемиров задул. Потом прапорщик поднял глаза и обнаружил, что часть взвода, вытянув подбородки, стоит перед ним, а часть все еще шебуршится около кроватей.
Дождавшись, пока все суворовцы встанут в строй, прапорщик, выразительно поглядывая на обгоревшую спичку, которую все еще держал в руке, спросил:
- Итак, что мы имеем? Спичка догорела, а господа суворовцы не в строю. Почему?
Макс шевельнулся:
- Разрешите ответить на вопрос, товарищ прапорщик?
Кантемиров обернулся на голос, чуть заметно нахмурился, но кивнул:
- Да, вице-сержант Макаров.
Сделав шаг вперед, Макс, глядя перед собой, высказал предположение:
- Вы спичку неправильную взяли, товарищ прапорщик.
- В смысле? – насторожился Философ.
Парень, расслабившись, охотно пояснил:
- У вас спичка какая? Обычная. А здесь нужна сигарная. Она длиннее, значит, гореть будет дольше.
Кантемиров набрал в грудь побольше воздуху, но выдохнул тихо, как лопнувшая шина, не позволив себе взорваться.
- Встать в строй, Макаров! – и, хмыкнув, добавил уже совсем добродушно: - Умник.
Тут спичка, тихо хрустнув, упала под ноги прапорщика. Он автоматически наклонился, чтобы подобрать мусор, и вдруг почувствовал резкую, стреляющую боль в пояснице. Глухо ухнул и непроизвольно схватился за спину. Но боль не отступила. Напротив, попытавшись выпрямиться, Кантемиров с ужасом обнаружил, что его словно заклинило. Философ испугался. Раньше такого с ним не случалось.
Прямо перед носом возникли суворовские сапоги, а сверху прозвучал обеспокоенный голос Макарова:
- Товарищ прапорщик, с вами все в порядке?
Пробормотав что-то нечленораздельное, Кантемиров вновь попытался встать прямо. Однако результат был тот же. Философ запаниковал.
- Может, его в медсанчасть проводить? – задумчиво предложил уже другой голос. Леваков, узнал Кантемиров, сгорая от стыда.
- Н-не надо в санчасть, - воспротивился он.
И сразу увидел склонившееся к нему лицо Макарова.
- Это, конечно, не мое дело, - начал тот издалека, - но не станете же вы ходить в таком виде по училищу? Неудобно как-то. Во всех отношениях, - добавил он, и прапорщик уловил в тоне мальчика смех.
Зло глянув на Макарова, Кантемиров одну секунду подумал и согласился. Из казармы они вышли втроем. В середине Кантемиров, а по бокам Макаров с Леваковым. Они, с одной стороны, скрывали прапорщика от любопытных глаз, а с другой – поддерживали своего командира и указывали ему путь. Что было весьма кстати. Философ ни о чем, кроме боли, думать не мог.
Перед кабинетом доктора странная троица остановилась. Макаров (или Леваков – прапорщику видно не было) постучал в дверь. Ответил тягучий, как сгущенное молоко, женский голос. Кантемиров смутился. Он и не знал, что новый врач – женщина.
- Что у нас случилось? – осведомилась она, когда ребята с прапорщиком вошли внутрь.
- Производственная травма, - поспешил пояснить Кантемиров, не дожидаясь, пока суворовцы выдадут свою версию.
Врач подошла к нему, ощупала холодными – даже сквозь одежду прохладно стало – пальцами спину (Кантемиров тихо взвыл), отошла к рукомойнику и таинственно резюмировала:
- Все ясно. Ложитесь на кушетку.
Мальчишки подхватили было Кантемирова под локти, но тот недовольно вырвался и попытался лечь сам. Но, к своему стыду, смог только коленку поднять, да и то со скрипом. «Чтоб этой спине провалиться», - выругался про себя прапорщик.
Доктор, видимо, поняла, что пациенту неловко, потому как невозмутимо, но ласково сказала:
- Не торопитесь, не торопитесь. Все нормально. Мне спешить некуда, - и обернулась к стоящим неподалеку Макарову и Левакову, - А вы что? От занятий освобождены?
- Так мы же… - удивленно отозвался Макаров, - с товарищем прапорщиком…
Но договорить ему не дали.
- Теперь с товарищем прапорщиком я, - спокойно объявила доктор, - Он в надежных руках, не беспокойтесь.
Дверь скрипнула, а потом захлопнулась. Кантемиров остался с женщиной один на один.
Она, не произнося ни слова, помогла ему лечь, потом задрала гимнастерку и попросила при-спустить брюки.
— Это еще зачем? — покраснел Философ и попытался приподняться, но, застонав, рухнул обратно.
Врач пододвинула стул к кушетке и села. Ей было на вид лет тридцать пять. Черты лица мягкие, словно рисованные пастелью. А взгляд, наоборот, острый, четкий, открытый.
— Понимаете, товарищ прапорщик, — начала она своим тягучим молочным голосом, — вы себе спину застудили. У меня есть хорошая мазь. Боль пройдет через пять минут. Так что позвольте обработать вашу производственную травму.
Кантемиров молча расстегнул ремень.
Доктор оказалась права. Пока она что то писала у себя за столом, боль стихла и прапорщик смог не только самостоятельно подняться, но даже свободно пройтись по кабинету и сесть напротив врача. Она подняла голову от своих бумажек и улыбнулась:
— Вот видите! Только вы уж теперь берегитесь. Теплая осень опасна.
Кантемиров галантно склонил голову:
— Ну, с таким доктором ничего не страшно.
Ему показалось, что она зарделась.
— И все-таки, товарищ прапорщик, будьте осторожны.
Приосанившись, Кантемиров осмелел:
— Зовите меня Иваном или... — Философ кашлянул, — или просто Ваней. А позвольте узнать, как ваше имя?
Теперь уж доктор точно покраснела. Быстро глянула на пациента, она ответила:
— Марианна Владимировна.
Повисла неловкая пауза. Прапорщик встал. Уходить ему не хотелось, но предлога остаться он придумать не мог. Попрощавшись, Кантемиров пошел к двери, но, прежде чем открыть ее, обернулся. Марианна Владимировна быстро опустила голову.

2.

Когда Макс с Андреем подошли к кабинету, урок уже начался.
- Что Полине Сергеевне скажем? – спросил Леваков.
Они топтались у двери. Тянули время.
Макс неопределенно дернул плечами, думая о своем.
- Что есть, то и скажем.
Он толкнул дверь и шагнул внутрь с наилюбезнейшей улыбкой на губах. Но слова «Полина Сергеевна, мы…» быстро растворились в воздухе, он просто не успел их произнести. Полины Сергеевны в кабинете не было. Вместо нее около доски стояла худощавая, вся какая-то бледно-серая, как и ее костюм, дама с гладко зачесанными назад волосами и тонкими, словно едва намеченными на лице губами. Она что-то рассказывала, но с появлением Макса умолкла и недовольно-вопросительно на него уставилась, близоруко прищурившись.
Удивленно оглядев незнакомку, Макс, а за ним и вошедший следом Леваков вопросительно повернули головы на ребят. Может, они кабинет перепутали? Нет, все точно. Это их взвод. Вон Перепечко глазами вращает – знак им какой-то подать хочет. А вот и Сухомлин с Трофимовым пальцы к губам прикладывают. Что это значит?
Макс очнулся и снова перевел взгляд на худощавую даму, нетерпеливо постукивающую указкой по бедру.
- А где Полина Сергеевна? – выдохнул он, напрочь позабыв все правила хорошего тона.
Незнакомка заметила это и сурово сказала:
- Может, молодые люди сначала представятся?
Макс вытянулся:
- Суворовец Макаров!
- Суворовец Леваков! – прозвучал рядом громкий голос Андрея.
Дама кивнула и продолжила допрос:
- Вы из третьего взвода?
- Так точно, - ответил за двоих Макс.
Почему-то, услышав это, дама невероятно разозлилась. Она выпрямилась, отвернулась от мальчиков, демонстрируя им профиль с большим горбатым носом, и сухо поинтересовалась:
- А коли так, почему вы опоздали, позвольте спросить?
Суворовцы непроизвольно переглянулись. Настоящая ведьма.
- Ну это… - еще менее уверенно, чем раньше сказал Макс, - В общем дело очень важное.
Презрительно хмыкнув, дама плотнее сжала губы, так, что они исчезли вовсе.
- В таком случае не смею задерживать. Ступайте доделывать свое важное дело.
- Но… - попытался воспротивиться Леваков, но был моментально остановлен ледяным взглядом.
- Разговор окончен. Закройте дверь с той стороны.
Парни повернулись и покорно вышли. В молчании подошли к подоконнику. Макс, подпрыгнув, на него уселся. Андрей обернулся на запертую дверь и недоуменно спросил:
- Что это еще за чудо-юдо? Где Полина Сергеевна?
Но Макс ему ничего не ответил.
Куда подевалась Этикетка, они узнали, когда прозвенел звонок и из класса вышли сперва уже знакомая мальчикам серая дама, а затем, затравленно оглядываясь, кадеты.
Новую преподавательницу эстетики звали Лидия Ивановна. Не понравилась она решительно всем. «Говорить, когда я разрешу!», «Не спорить!», «Свое мнение оставьте при себе!» - только и слышалось во время урока. И теперь этот крокодил будет преподавать у них всегда. Вместо Полины Сергеевны. Поскольку та, по словам «крокодила», теперь ведет уроки только у старших курсов.
Макс выслушал новость, мрачнея на глазах. Значит, вот так, Полина Сергеевна? Ничего, мы еще посмотрим. Он соскользнул с подоконника и, бросив на ходу: «Я скоро», - побежал в преподавательскую.
Но, не добежав, столкнулся с Полиной на лестничном пролете. Она с журналом и книгами в руках поднималась ему навстречу.
Увидев Макса, преподавательница остановилась, пропустила вперед трех старшекурсников и уже открыла было рот, но парень опередил ее:
- Полина Сергеевна, здравствуйте! – и не давая ей возможности ответить, спросил: - Это правда, что вы теперь у нас преподавать не будете?
Полина отвела глаза и мягко сказала:
- Да, Максим, теперь у вас будет преподавать Лидия Ивановна. Она прекрасный специалист, и я думаю…
Но Макс зло прищурился:
- Крокодил она, а не специалист.
- Макаров! Что вы себе позволяете?! – возмущенно воскликнула Полина. А затем закончила свою предыдущую мысль твердым, уверенным тоном: - Я думаю, так будет лучше.
- Для кого лучше? – глухо уточнил Макс, с обидой глядя на нее.
Но Полина Сергеевна стойко вынесла его взгляд. Отказаться от преподавания на первом курсе она решила еще до каникул. Едва узнала, что это Макс Макаров и есть ее виртуальный друг. Наверное, стоило сказать ему об этом еще тогда, в кафе. Но он так внезапно исчез.
А вслух Полина произнесла, уже не так категорично, как вначале, а осторожно, чтобы не ранить суворовца:
- Лучше для всех, - и, лишая Макса возможности продолжить разговор, почти бегом поднялась наверх.
Макс проводил ее отсутствующим взглядом и крепко задумался. Значит, решила подсунуть им этого крокодила, эту мымру? Неожиданно он улыбнулся. Ничего. Полина Сергеевна, мы еще посмотрим, кто кого.

3.

Лидия Ивановна вовсе не была ни мымрой, ни тем более крокодилом. Она имела внушительный послужной список и более чем пятнадцатилетний педагогический стаж за плечами. И хотя в специализированных учебных заведениях вроде Суворовского училища работать ей еще не приходилось, Лидия Ивановна была уверена, что сумеет без труда побороть строптивость своих новых учеников. Иначе как строптивостью она их вызывающее поведение ничем объяснить не могла.
Когда на следующее занятие из всего третьего взвода пришло вовремя только четыре человека, а остальные ввалились в класс стадом запыхавшихся бычков, преподавательница сочла это случайностью. И хладнокровно выпроводила всех опоздавших вон.
Но и в очередной раз повторилось то же самое. Лидия Ивановна был женщиной очень не глупой и сразу поняла, что ей объявлена война. Надо сказать, преподавательница вообще-то привыкла к тому, что не вызывает особой симпатии у своих подопечных. Обычно в таких случаях она пожимала плечами и говорила сама себе: «И что с того? Главное, я профессионал. Рано или поздно дети это оценят». Но шло время, а никто ее не оценил. За глаза называли «Бабой-ягой» и зло передразнивали ее манеру приглаживать назад и без того идеально уложенные волосы.
Лидия Ивановна злилась, но сдаваться не собиралась. Вот и сейчас, догадавшись, что суворовцы пошли на принцип, она ответила им тем же. Не дрогнув, отправила почти весь взвод в коридор.
Мальчишки гадали: долго ли она продержится? А Лидия Ивановна так и стояла бы до конца, если бы полковник Ноздрев не обратил внимание на двойки по эстетике, которые, как грибы после дождя, ежедневно вырастали в журнале. Заподозрив неладное, он вызвал Лидию Ивановну к себе в кабинет и вынудил признаться, в чем дело.
Когда Ноздрев узнал подробности, то разозлился не на шутку. Во-первых, на суворовцев, которые после каникул «совсем от рук отбились», а во-вторых, на преподавательницу, которая не смогла локализовать конфликт.
Хорошенько обдумав ситуацию, полковник еще раз вызвал новую преподавательницу, а вместе с ней и вице-сержанта третьего взвода Макарова, став посредником при их принудительном примирении. С Макса он взял слово, что кадеты больше не будут задерживаться (без уважительной причины), а с Лидии Ивановны – что она будет лояльнее и не станет впредь выгонять ребят за опоздание. Лидия Ивановна побледнела, но согласилась, добавив, однако, что пойдет на уступки только в том случае, если опоздание будет «незначительным».
Все трое расстались холодно, с нехорошими предчувствиями, что на этом дело не закончится.
По крайней мере, Макс отступать точно не собирался. Он дал слово, что не станет опаздывать, но обещания не предпринимать ничего другого не давал.
На следующее после беседы с полковником Ноздревым занятие суворовцы пришли, как и было оговорено, вовремя. Лидию Ивановну, которая вошла, гордо задрав голову, встретили стоя. А после того, как она им едва заметно кивнула, мальчики сели и переглянулись.
Это от внимания преподавательницы не ускользнуло, и она насторожилась. Тщательно осмотрев стул, осторожно присела. Подняла глаза и спросила:
- Кто дежурный?
Макс встал, но не произнес ни слова. Лидия Ивановна выжидательно смотрела на кадета, но тот вместо того, чтобы доложить об отсутствующих, упрямо молчал. Пауза затянулась.
Преподавательница нервно сцепила пальцы, но тут же постаралась успокоиться. Не обращая больше внимания на Макса, который так и остался неподвижно стоять возле своей парты, она начала урок.
Напомнила тему предыдущего занятия и спросила со всей мягкостью, на которую только была способна, есть ли желающие ответить. Кадеты в ответ не издали ни звука. Никто не листал учебник, не прятался под партой, не тянул руку. мальчишки сидели неестественно прямо, с каменными, непроницаемыми лицами.
- Хорошо, - нервно сглотнув, Лидия Ивановна открыла журнал, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в руках.
Провела пальцем по списку. Наметила жертву и, делая вид, что старается правильно прочитать фамилию, произнесла, не поднимая глаз:
- Суворовец Сухо-млин нам сегодня ответит.
Раздался шум отодвигаемого стула. Лидия Ивановна уже хотела повторить вопрос, но, увидев на лице кадета такое же упрямо-непроницаемое выражение, что и у Макарова, осеклась.
Не предложив сесть и этому суворовцу, она вернулась к списку.
- Суворовец Волков.
Еще один мальчик встал, не имея ни малейшего намерения отвечать урок. Через десять минут в классе молча стояла добрая половина взвода.
Лидия Ивановна тоже недоуменно молчала. С подобной ситуацией ей сталкиваться еще не приходилось. Наверное, впервые с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, вдруг захотелось расплакаться. Преподавательница захлопнула журнал и на мгновение прикрыла лицо руками. Но быстро справилась со слабостью и, когда отняла ладони, уже вновь была готова к бою.
Привычным движением пригладив волосы назад, она встала и насмешливо осмотрела мальчишек.
- И вы думаете, это правильно? – спросила она, не рассчитывая получить ответ, - Взрослые парни издеваются над женщиной, но, что самое забавное, считают при этом, будто бы борются за истину, - она хохотнула, - За какую истину? – Лидия Ивановна пожала плечами, - Вы же будущие офицеры! Нашли с кем воевать! – добавила она горько и сразу встряхнулась, - Если вы надеетесь, что я побегу жаловаться к полковнику Ноздреву, то хочу вас разочаровать. Не побегу, - и, не торопясь, она собрала со стола свои вещи и направилась к выходу.
Около двери остановилась и объявила:
- Урок окончен.
Лидия Ивановна уже ушла, а суворовцы все продолжали стоять, глядя прямо перед собой. Они победили, но ощущения триумфа не было. Словно последнее слово все равно осталось не за ними.
Перепечко, которого сегодня, к счастью, не спросили. Заерзал на стуле:
- Я же говорил, не надо было молчать.
Сухомлин огрызнулся:
- Успокойся, Печка, тебя упрекнуть не в чем.
- Так я не за себя переживаю, - попытался оправдаться Степа, - Теперь она начальству нажалуется. И нам влетит, - он хотел сказать «вам», но вовремя спохватился.
Макс покачал головой:
- Не пожалуется, - сказал он уверенно, и уважительно добавил: - Она тетка с принципами.
Трофимова волновало другое. Он обернулся к Максу и озабоченно спросил:
- Макар, а теперь-то чего?
- В смысле? – удивился тот, - Будем идти до конца, - уверенно произнес он, - Или вы не хотите, чтобы Этикетка вернулась?
Несмотря на то, что после сегодняшнего урока многие прониклись искренней симпатией к Лидии Ивановне, возвращения Полины Ольховской хотели абсолютно все.

4.

Поначалу война с новой преподавательницей захватила третий взвод целиком. Но по-степенно другие, более важные события оттеснили ее на второй план.
Например, Андрей Леваков и думать об этой войне забыл уже через пару дней после ее не-официального объявления. Он вообще ни чем не мог думать, кроме одного. Где мать?
Когда Нина Левакова в условленный день не пришла к сыну в училище, Андрей удивился, но решил, что она неважно себя почувствовала и перенесла визит на другой день. Однако мать не появилась ни завтра, ни послезавтра.
Телефона у нее не было, и Андрей, стараясь не думать о плохом, позвонил бабушке. Их от-ношения с матерью в последнее время заметно потеплели (хотя о большой любви, понятно, говорить не приходилось). Но сначала старушки не оказалось дома, а когда Андрею наконец удалось ее застать, бабушка довольно хмуро заявила, что «и носу к Нинке не казала вот уже две недели».
Леваков заметался. Оставалась одна надежда — на Сашку. Она внимательно выслушала его путаный рассказ и совсем по-взрослому рассудительно сказала:
— Во-первых, не паникуй, Лева. Во-вторых, когда ты с ней разговаривал в последний раз?
Андрею совсем не понравились слова «в последний раз». Он похолодел.
— В воскресенье. Мы с тобой вместе у нее были, забыла?
Сашка, понятно, не забыла. В тот день он познакомил девушку со своей матерью. Сашке Нина Левакова понравилась. Смешливая и добрая.
— Н-да, — задумчиво пробормотала девочка, — Всё равно, успокойся. Завтра с утра — я у нее. Позвонишь мне в обед, о'кей?
— О'кей, — согласился Андрей и повесил трубку, И зачем только Сашка сказала про «последний раз»? Теперь он точно не заснет.
В коридоре с ведрами и швабрами стояли Трофимов и Сухомлин. Однако полы ребята не терли, а о чем-то оживленно трепались. Заприметив Левакова, они замахали руками, подзывая к себе.
Когда Андрей подошел, Трофим придвинул его к стене и, возбужденно сверкая глазами, затараторил:
— Акдргох, в жизни не догадаешься, кого мы с Сухим сейчас видели!
— Не догадаюсь, — покорно согласился Леваков.
Трофимов торжествующе улыбнулся:
— Философа! И не одного.
Леваков пожал плечами.
— Неужели с Василюком?—попробовал уга-да) ь он. — Вам сказочно повезло. Удивительно редкое зрелище. — И хотел уже уйти, но Трофимов вернул его обратно.
— С новой медичкой! Представляешь?
— И что? — не оценил новости Андрей.
Суворовцы переглянулись.
— Это же ля мур, дубина, — радостно рассмеялся Трофимов.
— С чего вы взяли? — удивился Леваков.
Трофим покачал головой, а затем постучал костяшками пальцев себе по лбу.
— Это же очевидно! Поздний час. Мужчина и женщина. Выходят вместе из кабинета. Смеются. Все сходится. — Он подмигнул. — Во Философ дает. — И доверительно сообщил: — Мы тут с Сухим одну штуку придумали. Завтра обхохочешься.
— Какую штуку? — без особого энтузиазма спросил Андрей.
Сухой ухмыльнулся:
— Все завтра.
Леваков посмотрел на их сияющие в предвкушении завтрашнего веселья лица и тоже не смог удержаться от улыбки.