Культура Возрождения

Как уже отмечалось, переходные эпохи следует рассматри­вать одновременно и как завершение прошлой, и как начало бу­дущей. Это требует от исследователей нетривиальных приемов интерпретации, но упрощение предмета грозит слишком основа­тельной его деформацией, и поэтому иногда корректное изложе­ние процессов предполагает «переключение регистра». Так, го­воря о цивилизационных сдвигах XIV—XVI вв., нужно предпо­честь рамки Нового времени, а не Ренессанса, чтобы избежать перспективных искажений. Тогда мы увидим следующие ростки новой эпохи:

1. Начинается формирование национальных государств, рас­коловшее Европу на автономные и конфликтующие регионы и постепенно выдвинувшее лидеров: Англию, Францию и Ис­панию.

2. Утрачивается объединяющая роль папства, образуются на­циональные церкви, нарастают различные реформационные движения, часто смыкающиеся с политическим сепаратизмом.

3. Начинают «буксовать» политические механизмы сослов-но-представительных монархий.

4. Институт рыцарства теряет и политический, и военный смысл.

5. Возрастает вес сравнительно новых институций, зависи­мых от централизованной королевской власти: дворянства и бю­рократии.

6. Крестьянство постепенно переходит в податный статус.

7. Расширяется автономия городов; у цеха появляется конку­рент в виде мануфактуры и других форм наемного труда.

8. Растет активность торговли и связанной с ней динамики освоения географических пространств.

9. Формируется новая экономика, основанная на торговом и финансовом капитале.

Эти фундаментальные процессы подстегиваются и такими катализаторами, как чума середины XIV в., падение Византии в

XV в., затяжные войны и восстания социальных низов.
Обозначить этот тектонический сдвиг цивилизации понятием

«Возрождение» было не слишком удачным решением. Тем не ме­нее термин закрепился. Принято считать, что первым слово Шпакска употребил в данном смысле Дж. Вазари в середине

XVI в. Из статуса метафоры в статус термина слово переходит
только в середине XIX в. во французской версии — Кехшккапсе —
благодаря историку Ж. Мишле. Имелось в виду в первую очередь
возрождение ценностей античной культуры. Но подразумевалось
и то, что Средневековье было эпохой застоя и спячки (с чем сей­
час мало кто готов согласиться) и Европа в XIV—XVI вв. нако­
нец-то проснулась. На самом деле речь должна идти не столько о
возрождении старой культуры, сколько о появлении принципи­
ально новой. Это новое можно рассмотреть в аспекте трех вели­
ких культурных революций: этической, эстетической и религи­
озной.

Этическую революцию осуществил так называемый «гума­низм»¹⁹. Движение начиналось с культа античной образованно­сти и морали у Петрарки и Салютати. «Искусство жизни», вос­петое Петраркой и противопоставившее средневековому идеалу ценности духовного аристократизма, обозначает контуры нового понимания достоинства человека и новой этики. В центре ока­зывается понятие «уггШ» — доблесть, достоинство. УггШ, в отли-

104

5. Культура во времени

Культура Нового времени

105

чие от средневековой «добродетели», — это не преодоление при­родной косности и греховности, а развитие природных задатков, вложенных Богом в творение. Движение быстро превращается в элитный общеевропейский духовный институт, организованный по сетевому принципу и черезвычайно влиятельный (особенно если учесть, что кружки гуманистов зачастую формировались во­круг центров власти и под их патронажем.) В трудах второй вол­ны гуманистов — Бруни, Альберти, Баллы и др. — гуманисти­ческая этика расширяется до исторической и социальной про­граммы. К середине XV в. формируется такая гуманистическая идеология, как возрожденческий неоплатонизм, расцвет которо­го был отчасти обусловлен эмиграцией в Италию византийских ученых. В центре этого процесса — «платоновская школа» во Флоренции, возглавленная Фичино. В работах флорентийских платоников осуществлялся эклектический синтез неплатонизма, герметизма, каббализма, арабской мистики. Пико делла Миран-дола — один из лидеров школы — создает знаменитую «Речь о достоинстве человека», признаваемую манифестом зрелого гума­низма. Человек, как утверждает Пико, сотворен Богом не окон­чательно, ему предоставлена свобода выбора завершающей фор­мы. Он поставлен в центр мира, и дальнейшее движение зависит от него самого: вверх, к ангельскому облику, или вниз, к живот­ному существованию.

В XVI в. традицию школы продолжает Патрици. Развивается и аристотелианская ветвь философии: Помпонацци, углубляя традиции падуанского аверроизма, делает шаг в сторону эмпи­ризма и сенсуализма. Параллельно (и в связи) с гуманистиче­ской мыслью, стремящейся христианизировать язычество, суще­ствует тенденция обновления с точки зрения гуманистического идеала собственно христианства. Она более свойственна север­ному Возрождению. В Нидерландах направление представлено девентерской школой «Нового благочестия» (Грооте, Фома Кем-пийский), в Германии — Николаем Кузанским, Агриколой, Цельтисом. Мыслителям этого направления свойственна боль­шая заинтересованность в очищенном от схоластики мораль­но-религиозном практицизме, в анализе психологических глу­бин религиозной жизни. Близок этому направлению по духу протест Савонаролы (и позднего Пико делла Мирандолы) про­тив языческих крайностей гуманизма. Особняком стоит в XV в. философия Николая Кузанского, выделяющаяся своей масштаб­ностью и глубиной. Кузанец осуществил единственный в своем роде синтез ортодоксальной христианской философии, неопла-

тонизма и новейших тенденций гуманистической мысли. В этом отношении он — последний средневековый и первый нововоев-ропейский философ. Николай в своей теории «ученого незна­ния» утверждает богоподобность конечного разума и его способ­ность познать абсолютное не только через явления, но через саму его непознаваемость, которая каждый раз дана уму особым образом. На этом принципе строится изощренная диалектика относительного и абсолютного, «максимума» и «минимума». Предвосхищая Бэкона и Декарта, Николай выдвигает программу тотальной реформы наук и религий. Однако в культурной ситуа­ции Возрождения философия Николая Кузанского оказалась почти невостребованной. В XVI в. гуманизм переживает всесто­ронний кризис и поздние его образцы — миры Монтеня, Тассо, Рабле, Сервантеса, Шекспира — несут на себе печать трагиче­ского разочарования в идеалах раннего Возрождения.

Параллельно этической революции гуманизма шла эстетиче­ская революция, воплощенная в трудах живописцев, скульпто­ров, архитекторов и музыкантов. Появление таких инноваций, как прямая перспектива, светотень, портретный и цветовой нату­рализм, анатомическая точность, наука пропорций, индивиду­альность манеры, меняли не только искусство, но и всю оптику культуры (см. главу 7 «Факультативы»). Новое искусство отнюдь не замыкалось в художественных мастерских; оно было большим социальным феноменом. Артель художников стала новой трудо­вой ячейкой общества, своего рода мануфактурой. Произведения искусства оказались выгодным объектом вложения капиталов. Украшение городов (в условиях их торговой и политической кон­куренции), создание дворцов и особняков (фортификация — не в последнюю очередь) — все это делало художников организатора­ми и инженерами нового социального пространства. Появление светских заказчиков и спонсоров перенесло искусство в мирское пространство и сделало его фактором воспитания нового челове­ка. Рядом с изобразительным искусством вырастает искусство слова, причем слова, сказанного на национальном языке. Лите­ратура благодаря гуманистическим ценностям, росту образован­ности и книгопечатанию становится великим культурообразую-щим фактором. Стоит особо отметить роль печатного станка не только для литературы, но и для появления растиражированной гравюры, доступной Библии — для вовлечения в пространство культуры широких социальных масс. Расцвет традиции город­ских и придворных праздников приводит к снятию табу на теат­ральное искусство. Появляется в разных жанровых обличиях ис-

106

5. Культура во времени

Культура Нового времени

107

кусство драмы. Активно развивается, разнообразит жанры и со­вершенствует инструменты светская музыка, достигая в XVI в. удивительных высот в искусстве полифонии. В попытке флорен­тийских музыкантов и литераторов возродить античную драму неожиданно рождается небывалый жанр — опера. В конечном счете, художник учит людей своей эпохи видеть и переживать мир по-новому, а эта способность всегда предшествует как осно­ва всем остальным детализациям культуры.

Общеевропейской религиозной революцией стала Реформа­ция, в ходе которой сформировался новый тип человека; из пе­реживающей кризис гуманистической программы высвобожда­ются жизнеспособные и адекватные своему времени ценности и модели поведения. Провозгласив верность идеалам раннехристи­анской общины, лозунг спасения «только верой» и признания авторитетом «только Писания», реформаторы отвергли целый религиозный космос предшествующих веков: церковную иерар­хию, верховенство римского первосвященника, культ святых и Богородицы, почитание икон, пышные обряды и даже ряд та­инств, оставив только крещение и причащение. Их община с са­моуправлением, выборностью священников, простотой богослу­жения является новым социально-культурным элементом, из ко­торого со временем вырастают и республиканские ценности, и правозащитная активность и новая трудовая мораль, согласую­щаяся с «духом капитализма». Борьба с «идолопоклонством», которую начинает окрепший протестантизм, оказала значитель­ное влияние на судьбы европейской культуры: в ряде регионов удалось затормозить развитие изобразительного искусства, теат­ра; но музыка и литература — напротив — получили от новой конфессии мощные стимулы. Однако главным культурным про­дуктом Реформации стал новый канон личности, равно далекий и от средневекового образца, и от ренессансного идеала. Это тот самый моральный, рациональный индивидуум с активной жиз­ненной позицией, каким мы его видим в разных модусах в ходе истории Нового времени.

Реформация не была единственным духовным итогом XVI в. Утонченный, меланхоличный скептицизм Монтеня сохраняет в эту эпоху этические импульсы классического гуманизма. Натур­философия развивается в трудах Бруно, превратившего ее в ра­дикальный пантеизм, и Телезио, существенно приблизившего ее к будущему новому естествознанию введением в привычный пантеистический гилозоизм нового метода изучения натуры «из своих собственных принципов». Бурно развивается мысль

Контрреформации, в рамках которой осуществляются социаль­ные, психологические и педагогические новации Лойолы, пред­ложившего свою, антилютеровскую концепцию личности. Пере­живает неожиданный расцвет «вторая схоластика», раскрывшая в томизме новые ресурсы. Результаты, достигнутые при этом в онтологии Фомой де Вио (Каэтаном) и Суаресом, по-настояще­му оценили только в нашем веке. Рабле, Мор, Кампанелла соз­дают яркие утопические мифы о совершенном обществе. Одно­временно Макивелли формулирует свои жесткие рекомендации по управлению реальным обществом, закладывая основы совре­менной социологии, а Боден создает теорию правового государ­ства, веротерпимости и суверенитета, начиная эпоху современ­ной юридической мысли. Все это говорит о подспудных поисках философской методологии, каковую найдет следующее поколе­ние мыслителей. Исторический драматизм этого века и его раз­очарование в гуманистической программе в известной мере сти­мулировали возвращение к собственно философским установкам. Таким образом, XVI в. можно парадоксально назвать периодом плодотворного распада культуры Возрождения.

Культура раннего Нового времени

Эпоху, в которой мы живем, принято называть Новым време­нем. Это понятие, так же как именования Античности, Средних веков и Возрождения, появилось в круге гуманистов XVI в., ко­торые стремились переосмыслить способы описания истории²⁰. В Средние века было принято разделять мировую историю на эпохи четырех монархий: ассиро-вавилонской, мидо-персид-ской, греко-македонской и римской. Гуманисты отказались от толкования истории как продолжения жизни Римской империи в новых обликах: в виде Византии и Священной Римской импе­рии. Но с какого момента начинать отсчет Новой истории, уче­ные так и не договорились. Чаще всего рубежом считали падение Константинополя (1453). В учебнике немецкого историка Целла-риуса (Шкгопа глраггйа, 1685) всемирная история делится на древнюю (до Константина Великого), среднюю (до 1453) и но­вую (после 1453). Поздние историки предпочитали начало Ре­формации (1517), начало Английской (1640), а то и Французской (1789) революции. Для наших целей достаточно представить себе то хронологическое поле, в котором произошел великий культур­но-исторический поворот. Несомненно, две даты — 1492 (откры-

108

5. Культура во времени

Культура Нового времени

109

тие Америки и завершение Реконкисты) и 1521 гг. (Вормсский эдикт, объявивший Лютера еретиком) — могут также претендо­вать на статус символического рубежа. Где-то между ними про­исходит невидимый перелом в судьбе Европы и начинается уско­ряющееся формирование культуры Нового времени. XVI век проходит под знаком «осени Средневековья»: в попытках все бо­лее усложняющихся и все менее жизнеспособных образов дрях­леющей цивилизации продлить свое существование. Но, с другой стороны, было бы ошибкой недооценивать плоды этой «осени». Среди достижений XVI в. — «вторая схоластика», вторая волна рыцарских романов, фламандская полифоническая музыка, поздняя готика, маньеризм, оккультная натурфилософия, испан­ский и английский позднеренессансный театр, — то есть неверо­ятно красивые и сложные символические миры, которые богатая опытом культура создает в надежде выжить. Ей синхронны рост­ки новой культуры: Лютер, Коперник, Макиавелли, Лойола, Ти­циан... Но пока эти явления не делают погоды (за исключением, конечно, Реформации). Ситуация меняется в XVII в.: «осень» еще длится и плодоносит, но рядом с ней уже — молодая, агрес­сивная революционная культура Нового времени.

Главный духовный конфликт, который пришлось разрешать XVII в., заключался в исчерпанности двух великих культурных программ: средневековой и возрожденческой. Секуляризован­ный властный институт, которым стал дотридентский католи­цизм, и культ самообожествленного человека в идеологии гума­низма были одинаково разочаровывающими и к тому же несо­вместимыми результатами позднего Ренессанса. В то же время Европа не хотела отказываться от нелегко доставшихся духовных сокровищ. И XVII веку удалось найти формулу, которая стала осью для последующего культурного морфогенеза. Человек — согласно гуманистам — признавался высшим после Бога сущест­вом, но — согласно традиции веры — не благодаря своей приро­де, а как единственный обладатель и хранитель сверхприродного дара небес. Что это за дар, нужно было еще понять, но «компас» заработал, что позволило интегрировать культурные силы. Та ценность, уникальным хранителем которой был признан чело­век, чаще всего понималась Новым временем как разум. Соот­ветственно, задачей новой эпохи было построить культуру на ра­зумных основаниях.

Три революционных деяния XVII в. лежат в фундаменте Но­вого времени. Первое — новая экономика, которую принято на­зывать не слишком удачным термином «капитализм». (Более ре-

зонным было бы именование «индустриальная экономика», но индустриальная система появилась лишь в XVIII в.) Из всех важных компонентов этой системы — товарное производство, превращение труда в товар, предпринимательство, рынок, конку­ренция, машиная техника, развитые формы кредита — в XVII в. наиболее выявилось рождение нового сословия: независимых предпринимателей, будущей буржуазии. Пока это еще не класс, а сословие, которое как таковое имеет свое место в разделении труда и на этом основывает и уклад жизни, и культурные тради­ции, и определенные привилегии, но, по сути, это «куколка» бу­дущего класса. Буржуазия уже кормила не только себя, но и об­щество, однако достойного места в сословной системе для нее не было. Она не могла взять на себя роль культурного лидера, како­вая принадлежала аристократии и духовенству, но фактически уже вырабатывала альтернативные ценности, хорошо согласую­щиеся с веком Разума. Первейшими среди этих ценностей были индивидуальная ответственность и активизм как новый канон личности. Протобуржуазия, страдающая от слабости социального статуса и нехватки прав, и, с другой стороны, старые сословия, лишенные возможности гармонично вписаться в новую систему, создавали внутри общества напряженное конфликтное поле.

Вторым после капитализма великим деянием века стало соз­дание абсолютистской политической системы, которая на ка­кое-то время оказалась оптимальным решением. Абсолютизм, в отличие от сословно-представительной монархии или олигархи­ческой республики, давал ту предельную централизацию власти, которая могла создать солидарное целое из молодого националь­ного государства. Единый субъект власти в абсолютизме — нача­ло, отрешенное, отъединенное от всех остальных сословий²¹. Аб­солютный монарх не потому абсолютный, что всевластный, как это иногда простодушно трактуют: он абсолютен потому, что не является ничьим представителем, кроме целого государства, он — отец всей нации, тогда как «старый» король был представитель военно-аристократического сословия. Поэтому он может всех призвать к ответу и осуществить универсальный арбитраж. В XVII в. это было разрешение конфликта аристократии и бур­жуазии: с одной стороны, поддержка ослабевшей аристократии, потому что она — дух нации, ее смысл, и с другой — протекторат над буржуазией, которая юридически была плохо защищена.

Еще одним союзником абсолютизма стала бюрократия, фор­мированием которой активно занималась власть. Хорошо орга­низованная, образованная опора власти, каковой было чиновни-

По

5. Культура во времени

Культура Нового времени

111

чество (особенно во Франции), стала фактором культуры, доба­вив к ресурсам «дворянства шпаги» прагматическую и этатистскую идеологию «дворянства мантии».

Еще одна функция абсолютизма — это персонификация вла­сти. То, что власть имеет лицо, с точки зрения культуры и пси­хологии (даже психоанализа) власти очень важно в моменты со­бирания нации. Абсолютный монарх наделен всей полнотой власти, но также и ответственностью. Однако отвечает он не пе­ред народом, что было бы противоречиво в этой системе, а перед законом. Правда, он же его и создает как суверен, но перед су­ществующим законом он ответственен. Правовая мысль, актив­но развивающаяся в XVII в., выдвигающая такие идеологические концепты, как «естественное право» и «общественный договор», показывает, что движение гражданского сознания «снизу» было фактором, вынуждающим монархов признать свою ответствен­ность перед законом. Кроме того, монарх отвечает перед Богом и за свои ошибки, и за народные грехи. Для XVII в. это тоже было релевантным решением, которое казалось сообществу ло­гичным и справедливым.

Наконец, абсолютная власть была властью династической, что избавляло от рисков политического маятника и позволяло готовить наследника к будущим функциям властителя с детства. Немаловажно и то, что абсолютизм окончательно упразднил средневековое двоевластие папы и императора: церковь стала подразделением государственной власти, своего рода департа­ментом духовных дел. После религиозных войн XVI в., мораль­но и политически разваливших всю Европу, такое решение по­зволило блокировать опаснейший источник конфликтов и даже взращивать понемногу принцип веротерпимости. Со временем это приведет Европу к другой фундаментальной проблеме: выс­шие духовные ценности и ориентиры попадут в сферу или част­ного выбора индивидуума, или влияния не предназначенных для этого институтов: искусства, науки, философии, государст­венной идеологии. Тем самым будут созданы предпосылки мно­гих культурных болезней, включая тоталитаризм. Но XVII век с этой проблемой еще не столкнулся. Стоит обратить внимание на то, что абсолютизм в силу своей формообразующей мощи был не только политической структурой, но и моделью для культурного творчества: регулярно организованный и законосо­образно движущийся вокруг центра мир — это матричный об­раз, который мы часто встречаем в символических системах Но­вого времени.

Наконец, третьим фактором кристаллизации новой культуры стала наука. В период от Галилея до Ньютона происходит созда­ние невиданной науки, у которой есть новый предмет — приро­да (а не бытие в целом, как у старой науки) — и два новых инст­румента — эксперимент и математический язык. Появилось экс­периментально-математическое естествознание. Чтобы это естествознание работало, надо все, что не подчиняется опыту и математическому описанию, отодвинуть в сторону как не отно­сящийся к науке предмет: религию, метафизику, мораль... Или же в этой предметности найти то, что может быть рационально «исчислено». Много позже критики и скептики скажут, что экс­перимент — это дача показаний под пыткой, математика — пус­тые формы рассудка, природа — бессмысленные субъективные феномены и т. п. Но XVII—XVIII века стали триумфом раскре­пощенных сил рассудка и опыта. Показателен союз науки с фи­лософией, обусловленный потребностью науки в новой теории познания. Союз оказался взаимно плодотворным: наука получи­ла гносеологический фундамент, а философия в XVII в. пережи­ла один из самых успешных периодов своей истории. Эмпириче­ский метод окончательно подорвал влияние схоластической культуры; механицизм, благодаря успехам физики, математики и астрономии, стал не только научной концепцией, но и мировоз­зрением культуры.

Благодаря науке начинают появляться новые образцы машин­ной техники, да и себя наука обеспечивает такими инструмента­ми, как микроскоп и телескоп, которые фантастически расширя­ют возможности опыта. Рядом с Галилеем и Ньютоном появляет­ся плеяда гениев новой науки: Бойль, Гук, Гюйгенс, Декарт, Кеплер, Левенгук, Лейбниц, Непер. Социально-научный проект Ф. Бэкона, предполагавший передачу политической власти сооб­ществу ученых, не кажется в этом контексте абсолютной утопией, и организации, подобные обществу розенкрейцеров, исподволь пытаются воплотить этот замысел. Немаловажно то, что наука стала эффективно самоорганизовываться. Появились научные академии, сообщества и кружки, которые нередко пользовались покровительством власти (хотя меценатство по-прежнему остает­ся главной формой поддержки науки). Возник своеобразный эпи­столярный «интернет»: система ученой переписки при посредни­честве добровольных «секретарей». Появился новый культурный идеал, идеал науки, которая стала критерием любого знания. В XVII в. появляется почти математическая социология у Гоббса; этика, «доказанная геометрическим способом», у Спинозы; сие-

112

5. Культура во времени

Культура Нового времени

113

тема права, построенная Пуффендорфом как последовательность теорем; педагогика Коменского, задуманная почти как аграрная система, выращивающая нужный продукт. Эксперименталь­но-математическое естествознание как парадигма науки и дедук­тивно-аксиоматические построения как универсальная модель рационализма стали на долгое время общекультурной матрицей.

Научная и экономическая революции намного пережили аб­солютизм и стали неотъемлемой частью культуры Модернитета. Но культура не может состояться, пока она не выстраивает в себе канон желаний и переживаний. Новой культуре необходимо по­строить свою эстетику, свою сенсорику, так сказать. И XVII веку это удалось. Он создает два грандиозных новых стиля — класси­цизм и барокко, — которые позволяют так же, как язык матема­тики в науке, артикулировать, упорядочить мир²². И классицизм, и барокко вырастают из последних версий ренессансного ис­кусства, но задачи культурного строительства, поставленные XVII веком, придают эстетическим формулам размах миросози-дающей программы. Классицизм и барокко — весьма разные сти­ли, но у них есть общая территория, на которой они согласуются в решении общей задачи искусства — в привнесении смысла в аморфную массу переживаний и ощущений. Классицизм упоря­дочивает эту массу при помощи — условно говоря — «математи­ческой» эстетики. Остановить поток времени, раздробить конти­нуум пространства, наладить связи у раздробленной массы, гар­монизировать ее, найти общую меру между человеком и этим упорядоченным миром — вот что делает классицизм. То есть он вносит структурное в стихийное. Барокко же — это стиль, кото­рый вносит в инертную материю жизненно-витальное. Все, что покоится, надо заставить двигаться; все, что движется, надо за­ставить имитировать движение растения, то есть разветвляться, изгибаться, возвращаться к себе, опять выбрасывать какие-то ро­стки. В одном случае перед нами логическое, в другом — био-морфное искусство. Но в XVII в. они друг друга обогащают как две стороны одной системы.

Любая полноценная модель культуры — это не одно решение на все случаи жизни, это система активно конкурирующих и спо­рящих решений. В науке и философии точно так же боролись две системы — рационалистическая и эмпирическая. В политике тоже можно найти набор противоборствующих систем. Но это не просто плюрализм: в случае состоявшейся культуры это разные функции одной и той же системы. Если логика «сборки», инте­грации сильнее, чем логика центробежная, логика полемики, это

значит, что история породила жизнеспособную культурную сис­тему. У такого мира есть каноны, программы, законы, аксиомы, и они могут достаточно долго работать. Но важно осознать и то, что все эти общие принципы работают для общих систем. Для индивидуума никакой закон культуры не является необходимым. Индивидуум всегда, в любой момент может выйти из культурной системы. Паскаль, к примеру, — философ, математик, изобрета­тель компьютера и многого другого, пассионарный религиозный деятель — «типичный представитель» XVII в. Но он также был в числе тех немногих людей своего века, которые отвергали его культуру. Паскаль заявил, что он возвращается от Бога филосо­фов к Богу Авраама, Исаака и Иакова, от мира как страшной, бессмысленной бездны — к миру личной веры. Паскаль подни­мает восстание против своей культуры — один на один, — и у него в этом отношении почти не было союзников. Культура, как можно убедиться, ничего не предопределяет, она лишь дает сис­тему инклинаций: склонностей, подобных наклонам рельефа.

Еще один аспект, который выявляет характер культуры XVII в., — диспозия жанров искусства. Городская и садово-пар­ковая архитектура — это естественные доминанты для урбани­стической культуры, каковой является Новое время. Изобрази­тельные искусства — особенно учитывая их ренессансную пре­дысторию — также были призваны формировать и воспитывать всю культурную оптику XVII в. Но в ряду ведущих жанров века оказались и те, которые не были заведомо ожидаемыми: театр, опера, инструментальная музыка. Литература же, напротив, осла­била динамику своего развития. Театр в условиях зарождения гражданского общества и рецессии роли церкви возвращает себе то значение пространства коллективных переживаний, которое он имел в античном обществе. Особо показателен театр француз­ского классицизма (Корнель, Расин, Мольер), который стал ла­бораторией новой этики и психологии. Музыка начинает завое­вывать небывалые для ее истории культурные пространства, ос­ваивая новые гармонические формы, жанры, инструменты. На стыке театра и музыки рождается опера — жанр, неизвестный до­толе Европе, но оказавшийся одним из главных в судьбах искус­ства Нового времени. Соединение голоса, текста, театрального действия и музыки оказалось тем типом «временного» синтеза, перед влиятельностью которого отступила даже пространствен­ная ансамблевость архитектуры.

Словесность XVII в. не так значительна (особенно по срав­нению со своими ренессансными достижениями). Ее основная

114

5. Культура во времени

Культура Нового времени

115

работа в это время — формирование национальных литератур, создание литературного языка. Если драматургия и поэзия дос­таточно активны, то проза переживает «инкубационный» пери­од. Но нельзя не отметить начало становления литературного жанра, со значимостью которого для Модернитета может срав­ниться лишь опера. В XVII в. зарождается роман — обширное прозаическое повествование, сосредоточенное на судьбах героев и их жизненном контексте. Получив в наследие от поэтики позднего Ренессанса плутовской роман (пикареску), рыцарский роман и «Дон Кихота» Сервантеса, XVII век начинает создавать свои компоненты (например, психологическая составляющая, открытая романом М. де Лафайет «Принцесса Клевская») и пре­вращать этот субстрат в жанр, способный стать зеркалом слож­ной социально-психологической среды Нового времени.