Культура западноевропейского Средневековья

Понятие «Средние века» (тесИшп аеушп) появилось в среде итальянских гуманистов в XV в. Так они обозначали тысячелет­ний период от V в. до своего времени, которое не без основания считали началом новой эпохи. «Средние» значило «промежуточ­ные», разделяющие две эпохи расцвета культуры: античную и новую. (Хотя могли быть и другие коннотации: Данте, напри­мер, считает свое время «средним» в смысле середины мировой истории.) Отсюда понятно, что применить номинацию «Средне­вековье» можно, строго говоря, только к тем культурам, которые являются наследницами Рима. Но нельзя упускать из вида и то, что общая историческая судьба была у ряда культур, связанных Средиземноморьем как центром и имеющих близкие историче­ские ритмы развития. В этом смысле можно расширить понятие Средневековья до характеристики трех культур: византийской, арабо-мусульманской и западноевропейской. Однако слова «Средние века» вызывают у нас прежде всего ассоциацию с ми­ром латинского христианства, и это можно понять: только за­падный мир действительно осуществил тот трехтактный процесс развития, который подразумевался в гуманистическом концепте тесИшп аеуит.

Для Средневековья межевыми эпохами были последние века Римской империи и Ренессанс. Может быть, самая ранняя гра­ница средневековой культуры — 800 г.: Карл Великий получает императорскую корону и создает первый вариант Священной

Римской империи. Впервые феодализм получает адекватное по­литическое оформление, гарантированное юридическими, поли­тическими, военными и религиозными реформами Карла Вели­кого. Империя просуществовала недолго, но задан был канон политического творчества, и он закономерно отразился в твор­честве культурном. Каролингский Ренессанс был первым экспе­риментом по созданию собственной духовно-политической культуры. Естественно, он обращался к античным образцам, но тип мышления был уже новый. Например, Иоанн Скот Эриуге-на, благодаря которому неоплатонизм становится постоянным элементом средневековой духовности, все же мыслитель христи­анский даже тогда, когда оперирует исключительно античной философской терминологией. Важная веха — конец X в. Коло­ритная фигура Отгона III — это как бы предвосхищение буду­щих устремлений XIII в. Идея, захватившая 16-летнего импера­тора, была той же, что вдохновляла и Карла Великого: возрожде­ние Римской империи. Но сейчас это скорее политическая утопия и идеологический миф. Идейным руководителем Отгона был Герберт Аврилакский, который в 999 г. стал папой Сильве­стром П. Это был один из крупнейших ученых и богословов сво­его времени, интересный, в частности, тем, что он в числе пер­вых стал усиленно изучать и приспосабливать к христианской идеологии арабоязычную философию и науку. Этот союз папы и императора иллюстрирует не столько реальность будущей исто­рии, сколько формулу средневековой культуры.

Следующей вехой можно признать события конца XI в. Это уже начало взлета культуры средневековой Европы. В этот пери­од кристаллизуются все те феномены, которые будут играть оп­ределяющую роль в XII—XIII вв. Формируется феодализм в его классическом виде. Феодальные отношения, то есть отношения землевладельцев, связанных иерархией служения королю, и кре­стьян, лично свободных, но так или иначе прикрепленных к земле, приобретают в XI в. те черты, которые мы обычно связы­ваем с понятием феодального строя. Два события или, лучше сказать, процесса специфически окрашивают историю XI в. Это появление городов как нового типа социально-экономических отношений и начало крестовых походов.

То, что называли городом до 2-й пол. XI в., было военным или чисто административным центром, своего рода нервным уз­лом, необходимым для связи разрозненных регионов Европы «темных веков». Но к концу XI в. мы видим новое явление: центр ремесла и торговли, преобразующийся в конце концов в

88

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

89

культурно-политический центр. Результаты развития ремесел делали город как центр ремесленного производства все более и более независимым от земледелия и в конечном счете от клас­сических феодальных отношений. Наконец, переход к связи с потребителем через рынок, образование международного рынка и сети трансъевропейских торговых связей — все это породило такое своеобразное явление, как город зрелого Средневековья. По сути, это уже был эмбрион буржуазной республики. Доволь­но быстро город становится источником собственной культуры, собственной системы ценностей. Появляется слой профессио­налов нового типа — это в основном юристы и медики; появля­ется ученый нового типа, относительно независимый от мона­стырской культуры; появляется и своеобразное светское бого­словие, а вместе с ним и ереси, которые находят хорошую почву в социальных волнениях средневекового города. Поэзия обретает в городской духовной жизни и слушателей, и почву, и хранилище традиций. Специфически городское явление пред­ставляет университет, на базе которого развивается философия нового типа — схоластика.

В конце концов появляется своеобразный тип демократии — средневековая городская республика. Классический средневеко­вый город во многих отношениях отличен как от античного по­лиса, так и от будущего бюргерского государства. С одной сто­роны, он не автономен, с другой — не настолько ориентирован на систему потребительско-производительских ценностей. Неви­данная раньше политическая свобода сочетается со строжайшей регламентацией жизни и форм труда. Легко колеблется и сама политическая структура города: от диктатуры черни до тирании. Довольно быстро города, которые, казалось бы, должны были стать лишь вкраплениями в массив феодального хозяйства, соз­дали обширную сеть коммуникаций. Византия, Ближний Вос­ток, северные моря — все оказалось связанным системой торго­вых отношений. Выделяются при этом города, которые сумели стать не просто посредником, но крупным производителем (сре­ди них североитальянские города, Флоренция с ее сукноделием). Город оказывал немалое воздействие на деревню: появление де­нег у крестьянства и рост потребностей сеньоров делали желан­ным денежный оброк и мешали прикреплению к земле. Со вре­менем появились города-банкиры, которые стали играть гигант­скую, хотя и не всегда явную, роль в политике и экономике.

Второй эпохальный феномен — крестовые походы. Более или менее ясна как их экономическая основа, так и идеологиче-

ское оформление. Под лозунгом освобождения Палестины от ислама происходила военно-экономическая интервенция, при­носившая деньги, земли, власть. Немалое значение имело то, что походы были каналом, направлявшим бедное рыцарство и обнищавшее крестьянство на пути экспансии. И все же в этих походах много загадочного. Ни религиозные, ни экономические причины не могут полностью объяснить импульсы, двигавшие огромные массы людей, иногда вопреки их интересам. Как это часто бывает, нам легче объяснить феномен постфактум, уже зная, какие формы культуры предчувствовались и рождались в крестовых походах. Благодаря войнам «за гроб господен» Европа впервые ощутила себя как нечто целое и призванное к одной высокой цели. Был резко расширен ареал экономических, торго­вых, политических и религиозных связей христианского мира. С Востока хлынул поток культурной информации, преобразив­шей не только духовную жизнь, но и быт Запада.

Возможно, среди важнейших итогов крестовых походов для западной культуры было осознание истории как войны за иде­ал — идеи, определившей и сознание, и политику Европы на многие века, особенно если учесть, что буржуазная система цен­ностей не отменила эту идею, а лишь вступила с ней в сложное противоборство. Посюсторонний мир и благополучие, с одной стороны, потусторонний идеал и жертва ради него — с другой. Легко упустить из виду, что зрелое Средневековье несводимо ни к одному, ни к другому типу ценностей. Здесь мы сталкиваемся с третьим типом, который был попыткой синтеза и как таковой оказывал сильное воздействие на культуру Запада вплоть до на­чала XVII в. Речь идет о том варианте эсхатологии, который свя­зан с хилиазмом — учением о тысячелетнем царстве божием на земле. Это учение, особенно популярное в еретических сектах, проникло и в ортодоксальное сознание, сформировав новый идеал: преображенный земной мир, который должен стать дос­тойным воплощением духа. Таким образом, идея истории, со времен августиновской концепции «двух градов» ставшая важ­ной чертой христианского миросозерцания, дополнилась мечтой о царстве справедливости и счастья, осуществленном на некото­рое время в земных условиях. В рамках этой утопии по-новому зазвучали и старый миф о Риме, и каролингская идея великого христианского государства. Крестовые походы открыли запасы энергии для осуществления всех этих замыслов.

XIII век — один из самых удивительных этапов европейской истории. Это эпоха наивысшего расцвета средневековой культу-

90

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

91

ры, и в то же время явственно обнаруживающегося кризиса. Время острых междоусобиц, но и относительного единства Ев­ропы, ощущавшей себя некой целостностью с общими ценно­стями и идеологией, с единым культурным языком, интернацио­нальной наукой. Конец XI и начало XII в. раскрыли во всей полноте тенденции Средневековья, и в начале XIII в. они пре­вратились в развернутое культурное целое. Перед нами общество со своим собственным политико-экономическим фундаментом и своим мировоззрением. (Оговоримся, что речь идет прежде всего о Центральной и Южной Европе: исторические обстоя­тельства сделали этот регион определяющим в судьбе средневе­ковой Европы.)

Что составляет специфику эпохи расцвета западноевропей­ского Средневековья? Сейчас мы уже знаем, что традиционные приметы Средних веков — крепостничество и инквизиция — ока­зались после объективного исторического исследования явлени­ем, характерным лишь для определенного этапа Средневековья; по существу — реакцией на симптомы приближающегося Нового времени. (Нечто подобное произошло и с категорией «рабство», которая считалась определяющей при характеристике античного способа хозяйствования.) Основной признак, свойственный все­му Средневековью, — это натуральное хозяйство, слитое с приро­дой и работающее «на себя», а также феодальная рента как источ­ник жизни тех, кто обладал властью. Основу политической струк­туры этой социально-экономической формации составляла иерархия отношений «сеньор—вассал», подножием которой было юридически свободное, но фактически подчиненное крестьянст­во. Основа власти в феодальную эпоху — военное сословие. Его владение землей лежит и в основе внеэкономического принужде­ния по отношению к земледельцу. Основа духовной жизни — церковь с ее сложной иерархией институтов. Относительная авто­номия княжеств уравновешивается общезначимостью церковной идеологии. XIII век вносит в эту общую схему своеобразную кон­кретизацию. Все яснее становятся контуры Европы как целого, все интенсивнее развивается духовная жизнь церкви, вырисовы­ваются очертания будущих национальных государств, все сильнее и богаче становятся города.

В конце концов обнаруживается, что идет борьба трех могу­чих сил. Церковь и император борются за власть над Европой. Дилемма теократии и монархии всегда существовала в политиче­ской истории христианского мира, но в XIII в. она приобретает небывалую остроту. Обе стороны пытаются перетянуть к себе

важного союзника — города, которые становятся все более и бо­лее необходимыми всем слоям и сословиям феодального обще­ства. Однако, как это нередко бывает в истории, слуга и госпо­дин со временем поменялись местами. Города, рассматриваемые как средство в борьбе папы и императора, переросли в буржуаз­ный социум и сделали своим средством и церковь, и остатки мо­нархии. В XIII в. до этого еще далеко, но о такой возможности уже догадываются наиболее чуткие мыслители. В свою очередь, эти три силы внутри себя не едины. В них намечается разделе­ние противоборствующих тенденций, которые полностью про­явили себя в ходе становления раннебуржуазного общества. Обостряются противоречия между крупными феодалами и пре­тендующими на абсолютную власть императорами. Усиливается раскол в церкви: верхушка церковной иерархии не может спра­виться с духовными народными движениями, не говоря уже о ересях. Город раздирают противоречия, тенденции к своеобраз­ному республиканизму сталкиваются с тенденциями к тирании. Общеевропейские финансовые и торговые связи и лежащий в их основе рост товарного производства все более и более определя­ют расстановку сил, но на поверхности заметны лишь силы, сра­жающиеся за свое видение феодальной Европы и ее будущего.

В Европе формируются крупные политические силы, поро­дившие со временем могучие монархии. В целом для них харак­терны тенденции к централизации власти, поощрение роста производительных сил, развитие товарно-денежных отношений, рост городов. Но конкретное политическое лицо монархий в ка­ждом случае индивидуально. Если Франция неуклонно идет к абсолютизму, переживает, несмотря на политические конфлик­ты и войны, хозяйственный подъем и, благодаря Людовику IX, умело подчиняет интересы крупных феодалов общегосударст­венным, то Германия не создает политического союза королев­ской власти с городами, что для Франции и Англии было важ­нейшим условием и административных, и хозяйственных ре­форм, и власть императора имеет статус власти сюзерена. Войны Фридриха Барбароссы оказали гораздо большее влияние на гер­манскую историю, чем войны королевств Англии и Франции на их историю. Причины этого заключались как в зависимости гер­манского императора от источника его военной силы, от круп­ных феодалов, так и в направленности его интересов. Барбарос­са стремился подчинить себе Северную Италию с ее богатыми и независимыми городами. Однако ни союз с папой, ни военные успехи, ни разгром оппозиции — Вельфов — не помогли закре-

92

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

93

пить временные победы императора над ломбардскими горо­дами. Лишь династический брак его сына многократно увеличил силы Фридриха, получившего Королевство обеих Сицилии, то есть весь юг Италии. Впрочем, когда в 1190 г. Фридрих I умер во время третьего крестового похода, германская корона имела врагов уже в лице не только североитальянских городов, но и папской власти (подчиненная ей территория была зажата с севе­ра и юга землями Гогенштауфенов), и сицилийского населения. Особую роль в формировании политической карты Европы сыг­рало правление Фридриха II (внука Барбароссы), которого папа Иннокентий III провозгласил императором в 1212 г.

Фридрих II — личность, необычайно колоритная даже для Средних веков. Он был не только наполовину итальянцем по рождению, но и лишь наполовину европейцем в своих вкусах и устремлениях. Человек необузданный и жестокий, он был в то же время ученым, поэтом и полиглотом. Его роскошный дворец в Палермо стал своеобразной интернациональной и интеркон­фессиональной академией наук, центром переводческой дея­тельности, местом, где встретились поощряемые императором школы арабской и провансальской поэзии. Арабофильство Фридриха сказалось не только в архитектуре и поэзии, но и в политике. Королевство обеих Сицилии было создано по типу восточных деспотий, хотя стройно организованная система ад­министративного управления и опора на мощные наемные ар­мию и флот, а внутри государства — на мусульманскую гвардию придавали этому странному государству черты утопической мо­нархии, сочетавшей политические нравы Востока и Запада. Крах империи Гогенштауфенов был вызван как резко обострившейся борьбой с папством, так и разорением Германии, которую Фридрих отдал на откуп крупным феодалам. Лишенный реаль­ной поддержки, он потерпел ряд военных поражений, но крах германской императорской власти после его смерти в 1250 г. не затронул многое из того, что Фридрих ввел в европейскую куль­туру из арабского мира и из своего фантастического палермско-го двора.

1250 год часто выбирают как некую точку, знаменующую вершину позднего Средневековья. Действительно, последующее столетие (до чумы 1349—1350 гг., опустошившей Европу) было и временем ярких проявлений средневекового социально-культур­ного бытия, и периодом распада его устоев. Двойственность, не­избежная при оценке событий этих лет, вызвана ситуацией, ко­торую можно считать типичной моделью «акме» той или иной

культурной эпохи. Как можно проследить на эмпирическом ма­териале истории, периоды расцвета и распада в некоторой точке социального развития сливаются воедино. Духовный подъем в такие времена — это восторг полета в начале падения. Афины пе­ред Пелопоннесской войной, Европа 1300 г., Европа перед напо­леоновскими войнами, Европа перед 1914 г... Характерная осо­бенность этих микрокультур — наложение двух волн духовного развития: достигает своего гребня развитие тенденций прошлого, начинается щедрая трата того, что копилось веками, выплескива­ется вовне в ярких образах то, что зрело внутри, а в то же время из будущего уже идут импульсы новой культуры. Это соединение накопленного духовного богатства и силы, появившейся как следствие снятых запретов (ведь культура — это еще и система запретов), дает удивительный эффект творческого взрыва.

Средневековая культура приобретает в XIII в. столь своеоб­разные черты, что спор о начале Ренессанса находит здесь обильный материал. С одной стороны, мы видим, как христиан­ская мифология получает все более многообразное воплощение в искусстве, с другой — замечаем растущую самостоятельность искусств и культуры в целом. Но, чтобы разобраться в смысле происходящего, нужно обратиться к событиям религиозной жиз­ни XIII в. — событиям, может быть, наиболее полно выявившим суть созревших коллизий. Можно заметить, что два хронологи­ческих полюса XIII в. имеют одну общую черту: на рубежах XII—XIII и XIII—XIV вв. нарастают эсхатологические настрое­ния, усиливается религиозное брожение, выражающееся и в по­явлении новых еретических течений, и в стремлении ортодоксии к обновлению. Религиозное движение XIII в. имело два аспекта: социально-практический и теоретический. Первый выражался в деятельности орденов, черпавшей силы из традиций монастыр­ской борьбы за опрощение и чистоту религиозной жизни. Вто­рой — это переосмысление задач церкви и ее места в истории. Географически особую роль играли юг Франции и Италия. Сле­дует учесть, что в этом сложном процессе взаимодействовали весьма разнородные силы: католическая церковь со всеми ее внутренними проблемами, религиозно-этические движения, тес­но связанные с социальными конфликтами своего времени, и, так сказать, «христианский рационализм», то есть монастыр-ско-университетская образованность и впитанные ею античные традиции, особенно сильные, естественно, в Италии. Относи­тельная независимость разных духовных центров в XII в. спо­собствовала необычайному разнообразию направлений.

94

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

95

Вспомним, с каким наследством имел дело XIII век. За столе­тие с лишним сложилась новая расстановка культурных сил. Поя­вилась духовная оппозиция обмирщению церкви и первым сим­птомам могущества товарно-денежных отношений. Появились военно-рыцарские ордена, которые ставили перед собой далеко идущие цели, в первую очередь защиты церковной власти словом и делом. Расцвели ереси, что привело в конце концов к Альбигой­ским войнам — одному из самых драматических событий начала XIII в. Расширился контакт с арабской наукой и культурой, воз­росло влияние новосозданных университетов, которые быстро сформировали свой стиль теологии и философии. Возможно, са­мым ярким проявлением духовных антиномий XII в. было проти­воборство Пьера Абеляра и Бернара Клервоского. Абеляр просла­вился своим диалектическим искусством и стремлением придать рациональную форму истинам откровения. Это был не только вы­дающийся логик, но и своеобразный теолог, предвосхитивший номиналистическую теологию XIV в. Против рационализма Абе­ляра выступил Бернар — один из самых знаменитых деятелей Средневековья. Он противопоставил методу Абеляра свою мисти­ческую и поэтическую теологию.

С именем Бернара Клервоского связан духовно-рыцарский орден тамплиеров, или храмовников. По существу, он был воен­ной организацией, в которую входил цвет европейского рыцар­ства. Идеология ордена до сих пор остается загадкой. Во всяком случае, это сложный синтез средиземноморской мистики, эле­ментов исламской мистики, некоторых идей катаров и гностиче­ски осмысленного христианства. К концу XIII в. орден стал главной опорой папского престола. Кроме того, он был и круп­нейшим банкиром христианского мира и не чурался ростовщи­чества. Таким образом, тамплиеры ухитрились стать и военной, и экономической, и духовной силой, с которой считались все европейские правители. Разгром ордена в 1307 г. можно считать одним из первых симптомов Нового времени.

XIII век заканчивается подъемом религиозно-революцион­ных настроений: исторические предчувствия иоахимитов, соци­ально-утопические замыслы тамплиеров, рационалистические утопии схоластиков, психологические утопии мистиков, оживле­ние политического мышления. Особо следует упомянуть два те­чения, затронувших, может быть, наиболее широкие массы. Первое — альбигойская ересь, которая фактически создала свою микрокультуру на юге Франции. Центром ереси был город Аль-ба, который, как полагают, дал имя этому течению. Вокруг же —

регионы, известные своей ролью в средневековой культуре: Ту­луза, Лангедок, Прованс, Авиньон. В это течение влились со временем вальденсы и катары, образовав тем самым единый по­ток антицерковного религиозного мышления. С 1209 по 1229 г. шла беспощадная борьба северофранцузских рыцарей — главной силы объявленного против альбигойцев крестового похода — с цветущим и в экономическом, и в культурном отношении югом Франции. Эта война, хотя и сходная по схеме с другими кресто­выми походами (северные варвары грабят культурный юг), по существу, расколола христианский мир и внесла драматизм в ду­ховную культуру XIII в., окрасивший даже те ее события, кото­рые не были прямо связаны с еретическими движениями. Идей­ный мир альбигойцев строился вокруг восходящего к манихей­ству учения о борьбе двух непримиримых начал: доброго — духовного — и злого — материального. Еретики отрицали цер­ковные таинства, критиковали церковь за обмирщение и тягу к материальным ценностям, предъявляли более строгие требова­ния к личной этике верующего. Все это было выражением ста­рого, но усилившегося в начале XIII в. протеста против отхода церкви от христианских идеалов. Особенность этого периода в том, что носителями протеста стали широкие народные массы: и крестьяне, и часть рыцарства, и горожане.

Второе течение, превосходящее по широте воздействия на культуру XIII в. даже альбигойскую ересь, — движение франци­сканцев. В каком-то смысле они антиподы тамплиеров. Но есть и общая черта — стремление создать новый тип жизни в целом, чтобы противостоять эрозии христианства. Основатель движе­ния, Франциск Ассизский, по-новому поставил традиционную проблему возрождения истинной веры. Его не волновали про­блемы реформы римской церкви, он не возлагал таких надежд на монашество, как Иоахим, не требовал отчуждения церковной собственности. Смирение, бедность и любовь, ставшие главны­ми ценностями этого движения, открывали путь к обновлению всего эмоционального мира церковной жизни, восстанавливали идеалы первых веков христианства. Если все упомянутые обнов­ленческие движения XIII в. принимали как данное тот образ личности христианина, который сформировали столетия евро­пейского Средневековья, то Франциск и его ученики пошли дальше. Они попытались построить новый характер, опираясь при этом как на евангельский идеал, так и на собственную ин­туицию, подсказывавшую путь к очищению от «золотой коро­сты», от груза, принесенного экономическим расцветом богатст-

96

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

97

ва и сопутствовавшего ему самосознания раннебуржуазного склада. Иннокентий III — то ли из страха перед широтой нового движения, то ли по наущению мудрых советников — официаль­но утвердил новый монашеский орден. Но довольно скоро орден разбился на более узкие потоки: спиритуалы, отчасти слившиеся с иоахимитами, были максималистами как в отношении верно­сти идеалу нищеты, так и в своих социальных устремлениях; конвентуалы представляли умеренное крыло; терциарии занима­ли компромиссную позицию. Как бы то ни было, движение францисканцев, или миноритов, долгое время сохраняло свой народный характер. Это сочеталось с углубленным интересом францисканцев к внутреннему, эмоциональному миру человека. Франциск стремился вернуть христианскому мировоззрению ощущение радостного общения с божеством, присутствующим во всякой твари и освящающим ее. Минориты учили, что не ин­теллектуальная и даже не мистико-созерцательная способность души, но самые простые, общечеловеческие эмоции могут под спасительным руководством любви открыть мир таким, каким он был задуман Богом. Орден, основанный св. Домиником, воз­ник примерно в то же время, что и францисканский. Но по ха­рактеру своему он был совершенно иным. Это монашеская гвар­дия, которой был вверен инквизиторский надзор над церковью, идеологический контроль и борьба с еретиками. «Псы господ­ни», как они себя называли, словом и делом крепили на протя­жении XIII в. монолитность церковного мировоззрения, но, кроме того, они создали и сильную философскую школу, к кото­рой, в частности, принадлежал Фома Аквинский. Доминиканцы сыграли немалую роль в распространении аристотелевской фи­лософии; как нищенствующий орден они боролись с растущим меркантилизмом; их культивируемую духовную твердость удачно дополняла смиренная мягкость францисканцев.

Перечисленные религиозные институции при всем их много­образии имеют общее свойство: они порождены стремлением к радикальному обновлению духовной жизни перед лицом насту­пающего, хотя и не вполне еще определившегося врага — новой экономической эры. Это придавало особую остроту и напряжен­ность религиозной жизни XIII в. Сфера же культуры дает нам более спокойную картину, к которой можно смело применить слово «расцвет», хотя мы знаем, что катализаторами здесь были неизбежные противоречия между разными духовными и эконо­мическими укладами. XIII век — вершина средневековой фило­софии, да и одна из вершин европейской философии в целом.

В монастырских библиотеках созрело искусство философского комментария к текстам Писания и предания, университетские диспуты сформировали логику, шагнувшую со временем дальше аристотелевских трудов, Арабский Восток открыл Западу фило­софскую античность, до того знакомую понаслышке. Набирала силу эмпирическая наука; появилась светская интеллигенция: врачи, юристы, поэты; их деятельность была тесно связана с но­вой социальностью. Но, может быть, самое главное — накопив­шийся опыт решения духовных проблем, поставленных зрелым христианским сознанием. Этот специфический опыт и придавал конгломерату знаний и традиций неповторимые черты века. Обычно принято различать два направления в философии зрело­го Средневековья: мистику и схоластику. Вряд ли можно одно­значно отнести к одному из этих направлений хотя бы одного из средневековых философов, но различие двух методов достаточно очевидно. Схоластика создает виртуозное искусство рациональ­ного анализа истин откровения, мистика строит не менее де­тальное и техничное искусство восхождения по лестнице мо­рально-психологического совершенства к непосредственному созерцанию божественных истин и слиянию с волей Бога.

Особый колорит философии XIII в. придает расцвет универ­ситетов, сама структура которых создавала условия для культиви­рования искусства диалектики и научной систематизации знаний. Вместе с университетами появляется и новый тип организации научного исследования, который приводит в порядок пестроту христианских и языческих премудростей, выясняет соотношение философии и теологии. XIII веку свойственно стремление со­брать воедино и привести в порядок опыт и знания, сориентиро­ваться во времени и пространстве, осознать свое место в истории, как священной, так и политической. Философия в это время вы­ступает в единстве с теологией. Такие знаменитые центры фило­софии, как Париж и Оксфорд, сформировали собственные фило­софские школы, которые задавали образцы в исследованиях соот­ветственно схоластических и эмпирически-натурфилософских. Особенно сильной оказалась в этом столетии платоническая тра­диция. Если учесть, что и Августин и Аристотель были платони­ками, то XIII в. надо признать триумфом платонизма. Но собст­венно платонизм лишь соседствовал с заново открытым Аристо­телем. Аристотель пришел на Запад в арабских одеяниях, и, когда понадобилось найти методологическую основу для схоластики, для чего идеальным мыслителем представлялся как раз Аристо­тель, доминиканцы немало потрудились, очищая от аверроизма

98

5. Культура во времени

Культура западноевропейского Средневековья

99

его наследие. Ко времени рождения Данте четко определились основные типы философа XIII в.: мистик, поэт и психолог типа Бернара Клервоского; естествоиспытатель, систематик, тайнови-дец природы типа Роджера Бэкона; великий архитектор средневе­кового свода знаний типа Бонавентуры и Фомы Аквинского; логик и полемист типа Абеляра; утонченный гносеолог, мастер категориального анализа типа Дунса Скота или Оккама. Харак­терной чертой всех этих типов было парадоксальное соединение (иногда с оккультным оттенком) порыва с ориентацией на стро­гую методологию и системность, подобные математической или юридической. Чудо и число, закон и тайна — все это не противо­речило друг другу, но как бы помогало выявляться.

Эмпирическая наука менее соответствует слову «расцвет», но, по существу, именно в этот период начинается выработка нового метода и накопление фактического базиса для науки Но­вого времени. Уже в XII в. обнаруживается интерес к природе как таковой, появляется вкус к ее эмпирическому изучению и энциклопедической систематизации. XIII век, получивший еще и материально-социальные стимулы, выходит далеко за рамки оккультно-платонического природоведения в духе шартрской школы. Перед нами уже относительно независимая и знающая себе цену наука. Сицилийская школа переводчиков и естество­испытателей, торговцы-путешественники, изобретение компаса, успехи алхимии, полемика вокруг аристотелевской «Физики», математика Фибоначчи, оптика Витело, энциклопедические по­строения Альберта Великого, Гроссетеста и Роджера Бэкона, ме­тафизический компьютер Луллия, часы с веретенным механиз­мом, мельницы нового типа — все это (не говоря уже о потоке знаний, заимствованных у арабов) преобразило науку. Особен­ность века в том, что еще не было разрушено представление о мире как органическом целом, каждая часть которого отражает в себе, как в символическом зеркале, смысл универсума. Это при­давало эмпирическим знаниям духовный смысл, хотя дисгармо­ния смысла и информации уже давала о себе знать. Известную роль в сохранении гармонии играло и то, что наука была тесно связана с практикой. Например, готическая архитектура, кото­рая интенсивно воплощалась в грандиозные конструкции собо­ров в XIII в., стала синтезом математики, инженерного и ремес­ленного мастерства, теологического и художественного творчест­ва.

Страсть к соединению душевно-стихийного и интеллектуаль­но-упорядоченного — пожалуй, характернейшая черта позднее-

редневековой культуры. Исходя из этого можно многое объяс­нить: и многоцветье витражей в строгом плетении окон, и пест­роту энциклопедий с их педантичными классификациями, и многообразие содержания философских «сумм» при всей их юридически-логической скрупулезности.

Искусство Средневековья в полной мере соответствует тем приметам века, которые мы описали ранее. Можно добавить, что по самой своей природе искусство наглядно показывает то, что неявно существует и в других духовных сферах: интенсивность культурной деятельности, религиозных и этических переживаний сменяется в XIII в. экстенсивностью такого творчества, которое стремится выявить и материализовать все потенции духа времени. Это и взлет, и падение одновременно, излучение распадающегося вещества. В искусстве XIII в. заметно возрастает роль человека в образном и идейном строе произведений. Конечно, нельзя забы­вать, что догмат христианства о воплощении, так же как и догмат о двоякой природе Христа — божественной и человеческой, ис­ключал безличность искусства. Да и пресловутая потусторонность средневекового искусства — это неточная формулировка, ибо как раз художественному миру Средневековья свойственно стремле­ние вынести на одну плоскость все аспекты события, изобразить и его временную последовательность, и его символический смысл, тем самым преодолевая раскол сущности и видимости. Более того, стремление средневекового искусства к пластическо­му выражению переступало даже границы догматики, не считаясь с запретом изображать антропоморфно Бога-отца и зооморфно — Св. духа. Процесс очеловечивания искусства, столь заметный в XIII в., поставил серьезную проблему перед художником: где грань между ярким выражением высшего смысла через образ и кумиротворчеством, которое заслоняет небесное земным?

Зрелое Средневековье располагало сильными художествен­ными средствами, но это несло с собой опасность забвения не­выразимого. Личность, которая была предметом духовной забо­ты христианской культуры, не только выражалась, но и заслоня­лась человечностью и телесностью. Данте и Джотто, может быть, впервые приводят в искусство конкретного человека и делают его мерой художественного творения, хотя и не мерой вещей в целом. Впервые центром изображения оказывается не то, что яв­лено в «видении», а тот, кто это явление переживает. Уже конец XI в. дает нам один из шедевров средневекового искусства — миф о Граале, окончательно оформленный Вольфрамом фон Эшенбахом; психология и философия героев оказываются в нем