О ревности и возникающих из нее недоброжелательности и зависти

Люди обладают двумя средствами самооценки: сравнение себя с идеей совершенства и с другими людьми. Человек имеет хороший мас­штаб, если сравнивает себя с идеей совершенства; если же сравнивает себя с другими, то может часто прийти к противоположным результа­там, чем когда оценивает себя соответственно идее совершенства. По­тому что все зависит от того, какими свойствами обладают те, с кото­рыми он себя сравнивает. При сравнении себя с идеей совершенства проигрывает и должен проявить усилия, чтобы стать похожим на нее. Если же он сравнивает себя с другими, то может все-таки обладать большей ценностью, потому что те, с кем он себя сравнивает, могут быть большими плутами. Люди с большим удовольствием оценивают себя, сравнивая с другими, так как в этом случае они всегда имеют преимущество. И даже из тех, с кем себя сравнивают, они выбирают наихудших, а не наилучших, потому что на таком фоне они будут блистать наилучшим образом. Если они начинают сравнивать себя с людь­ми, имеющими большую ценность, то тем самым самооценка оборачи­вается их недостатком.

Остаются только два пути сравнения с совершенством других: я пытаюсь или достичь совершенства, которым обладает другой, или преуменьшить его. Таким образом, я или увеличиваю свое совершен­ство, или принижаю достоинство другого и вследствие этого всегда буду превосходен. Поскольку последнее удобнее, то люди предпочи­тают преуменьшать совершенства другого, вместо того чтобы увеличи­вать собственные. Это и является причиной ревности. Когда люди, сравнивая себя с другими, находят у них совершенства, то по поводу каждого из найденных ими совершенств другого будут испытывать чувство ревности и стараться его совершенства преуменьшить, с тем чтобы возвысить собственные. В этом выражается недоброжелатель­ная ревность. Если же я пытаюсь увеличить мои собственные совер­шенства, чтобы стать равным другим, то это будет соревнованием. Ревность представляет собой родовое понятие, подразделяющееся на недоброжелательную ревность и на соревнующуюся ревность. Но по­скольку соревнующаяся ревность является делом более трудным, лю­ди склоняются к недоброжелательной ревности.

Соответственно этому родители в воспитании детей должны сле­дить за тем, чтобы ориентировать их на достойные действия не с по­мощью равнения на других, так как у них в таком случае появляется недоброжелательная ревность и они будут питать злобу к тому, кто им ставится в пример. Если же мать еще и говорит: «Посмотри, сынок, каков соседский мальчик Фриц, как хорошо он себя держит, как он прилежен», то тот сразу же начинает сердиться на Фрица и думать, что если бы не Фриц, то он был бы лучше всех. Ребенок, правда, мо­жет стараться приобрести те же самые совершенства, которыми обла­дает соседский мальчик, но так как это трудно, то он впадает в за­висть. Добро должно быть представлено детям в том виде, как оно существует в себе и для себя, независимо от того, будут ли другие лучше или хуже. Ведь если бы другой не был лучше, то и у этого от­сутствовал бы стимул становиться лучше. Подобно тому, как мать мо­жет сказать: «Посмотри, он лучше, чем ты», сын может ответить: «Да, правда, он лучше меня, но посмотри на других! Еще намного больше тех, кто хуже меня». Поэтому, если сравнение представляется подхо­дящим для одной стороны, то и для другой стороны оно может ока­заться также подходящим. В этом состоит очень распространенная ошибка воспитания. Когда родители ставят детям в пример других, они культивируют 8 них ревность, заранее предполагая ее, так как в противном случае дети были бы совершенно равнодушны по отношению к другим. Дети же в конце концов выбирают второй путь, потому что легче принизить совершенства других, чем возвысить собственные до их уровня. Так зарождается недоброжелательность. Ревность пред­ставляет собой естественное чувство; но это не извиняет нас за то, что мы культивируем его. Ревность — это вспомогательное средство, дви­жущая сила. Если мы еще не обладаем максимами разума, то в этом случае должны ограничивать ее посредством разума. Поскольку мы являемся деятельными людьми, то нам даны многие движущие силы, такие, как тщеславие, и среди них также ревность. Но коль скоро гос­подствует разум, мы должны пытаться совершенствовать себя не пото­му лишь, что другие опережают нас, а только сами по себе. Тогда движущая сила [ревности] должна прекратить свое существование, а ее место должен занять разум. Ревность особенно свойственна лицам одинакового сословия и профессии, например купцам, а особенно ученым одной профессии, так как другие не принимаются ими в рас­чет. Женщины ревнивы между собой относительно лиц другого пола.

Недоброжелательность — это то, когда человек раздосадован превосходством других. Мы чувствуем себя слишком униженными из-за счастья другого и поэтому недоброжелательны к нему. Если же мы недовольны тем, что другой обладает частицей счастья, то это — за­висть. Зависть бывает тогда, когда мы желаем несовершенства и не­счастья другим не потому, что благодаря этому хотим стать совершен­ными и счастливыми, но потому, что только тогда мы будем чувство­вать себя совершенными и счастливыми. Человек стремится быть сча­стливым таким образом, чтобы вокруг него все были несчастны, он сладость счастья ищет в том, чтобы лишь самому испытывать наслаж­дение, в то время как другие несчастны. Такова зависть, о которой ни­же будет сказано, что она дьявольского происхождения: недоброже­лательство более естественно, хотя и его нельзя одобрять. Добродуш­ные люди также могут быть недоброжелательными: когда, например, у человека' плохое настроение, а другие все радуются, то он завидует другим, потому что одному иметь плохое настроение тогда, когда все вокруг радуются, тяжело. Если только мне попалось плохое блюдо, а всем другим — хорошее, то мне это действует на нервы и я завидую им. Но если в целом городе никто не имеет лучшего, то я доволен. Смерть переносима постольку, поскольку все люди смертны, но если же все должны были бы жить и только я один умереть, то это сдела­ло бы меня несчастным. Мы помещаем себя в отношения вещей, но не в сами вещи. Мы недоброжелательны из-за того, что другие счастли­вее нас. Когда добрая душа счастлива и радостна, то она желает, что­бы все во всем мире были точно так же радостны и счастливы, такой человек не будет недоброжелателен ни к кому. Неблагосклонность —это то, когда человек никогда не желает другому даже того, чего не хочет сам. В этом проявляется уже злостность души, но еще не за­висть. Если я не желаю, чтоб у другого была та часть моей собствен­ности, в которой я не нуждаюсь, то это еще не значит, что я один хо­чу обладать всем, а другой ничем, я еще не завидую его собственно­сти. Человеческая природа содержит много недоброжелательности, которая может оказаться завистью, но еще не является ею. Рассказ в обществе о несчастье другого, которое, однако, еще сносно, или о па­дении известных богатых лиц воспринимается нами с большим интере­сом. И хотя мы не показываем виду, что нам это нравится, но в глуби­не души наслаждаемся про себя. Или когда мы в бурю или скверную погоду, сидя возле теплой печки и кофейного столика, заводим речь о человеке, находящемся в такую погоду в пути или в плаванье, то мы еще более наслаждаемся нашим счастьем и ощущение уюта возраста­ет. Итак, нашей натуре свойственна недоброжелательность, которая, однако, еще не является завистью.

Самыми ужасными тремя пороками, которые мы можем рассмат­ривать все вместе и которые воплощают подлейшие и злейшие наши пороки, являются: неблагодарность, зависть и злорадство. Когда же они достигают своей высшей степени, то превращаются в дьявольские пороки.

Все люди бывают сконфужены оказанными им благодеяниями, потому что человек становится обязанным тому, кто оказал ему благо­деяние. Но каждый стыдится быть обязанным. Великодушный человек поэтому не принимает благодеяния, чтобы не быть обязанным. В этом уже заключается зачаток неблагодарности. Если человек, испытавший благодеяние, горд и своекорыстен, то будет и неблагодарным, потому что из гордости стыдится быть обязанным кому-то, а из своекорыстия не хочет оказывать ему такое же благодеяние; поэтому он будет уп­рям и неблагодарен. Если же эта неблагодарность возрастет до такой степени, что он своего благодетеля даже переносить уже не сможет и станет его врагом, то это и будет степень дьявольского порока, пото­му что ненависть и преследование человека, совершившего добрые дела, не согласуется с человеческой природой. К тому же возник бы большой вред, если бы люди стали более всего бояться благодеяний и, видя, как плохо из-за этого с ними обращаются, превратились бы в мизантропов.

Вторым пороком является зависть, которая крайне отвратительна, поскольку человек в таком случае хочет не только быть счастливым, но быть счастливым лишь один. Человек этот желает таким образом наслаждаться своим счастьем, чтобы все вокруг него были несчастны. И только тогда он будет по-настоящему радоваться своему счастью.

Подобный человек хочет во всем мире уничтожить счастье и поэтому становится непереносим.

Третьей разновидностью дьявольской злостности является зло­радство, заключающееся в том, что человек находит непосредствен­ное удовольствие в неудачах других, например когда человек создает атмосферу враждебности в браке или где-нибудь еще и радуется, на­блюдая несчастье другого. Здесь можно отметить одно правило: нико­му нельзя повторять того, что было отрицательного сказано тебе о ком-либо другими, за исключением того случая, когда умалчивание приносит другому вред. Повторяя это, я сею враждебность, потому что другой лишается покоя, чего не произошло бы в том случае, если бы я промолчал, и по отношению к тому, кто мне сообщил, я дейст­вую также вероломно. Наша забота состоит в том, чтобы порядочно вести себя, и тогда весь мир может говорить все что угодно. Послед­нее же я должен опровергать не при помощи слов, а своим образом жизни. Как говорит Сократ: мы должны вести себя так, чтобы люди не верили тому, что говорится не в нашу пользу.

Все три свойства — неблагодарность (ingratitudo qualificata), за­висть и злорадство — являются дьявольскими пороками, поскольку выражают непосредственную склонность к злу. То, что человек обла­дает опосредствованной склонностью к злу, является человеческим и естественным, например скряга хочет как можно больше присвоить се­бе, но он не испытывает удовольствия, когда у других ничего нет. Та­ким образом, пороки бывают прямо или косвенно злыми. Упомянутые три порока злы непосредственно.

Спрашивается: свойственна ли человеческой душе непосредствен­ная склонность к злу, то есть склонность к дьявольскому пороку? Дьявольским мы называем такое зло, которое развито у людей до степени, превышающей натуру человека. Точно так же добро, выходя­щее за границу человеческой натуры, мы называем ангельским. Сча­стье относим мы к небу, зло — к аду, а середину оставляем на земле. Но можно верить, что в природе человеческой души не существует не­посредственного стремления ко злу, а только косвенное. Человек не может быть настолько неблагодарен, чтобы ненавидеть других; он лишь очень горд, чтобы быть благодарным, впрочем, он даже желает другому счастья, но только хотел бы быть подальше от него. Так, че­ловек не радуется непосредственно бедам других; когда, например, с кем-либо случается несчастье, то радуются, потому что этот человек был самодовольным, богатым и эгоистичным, поскольку людям нра­вится поддерживать равенство. Человек, таким образом, не обладает непосредственной склонностью ко злу, как таковому, а лишь опосред­ствованной. Но злорадство часто проявляется уже достаточно сильно в юности. Так, дети творят часто злые шутки с помощью иголки. Они делают это из баловства, не думая о том, что почувствует другой. За­нимаются они и другими подобными играми, например прищемляют хвост кошке или собаке, приводя тем самым животных в страх. Долж­но видеть, во что это может вылиться, и заранее предотвращать по­ступки, которые представляют определенный вид зверства. В человеке есть что-то от дикого зверя, которого он никак не может укротить. Источник этого нам не известен. Для некоторых свойств мы вообще не можем найти какого-либо основания. Так, существуют звери, кото­рым свойственна тяга захватывать все, что им никогда не пригодится, и кажется, что человек как будто унаследовал эту тягу от зверя.

О неблагодарности мы можем заметить еще следующее. Помощь, оказываемая другим в ситуациях нужды, есть благодеяние, ради по­требностей других — доброта, а ради удобства — вежливость. Дру­гой может оказать нам благодеяние, которое, однако, мало что будет ему стоить. Мы благодарны другому за оказанное нам благодеяние соответственно степени движимой им благожелательности: в выраже­нии благодарности мы руководствуемся теми усилиями, которых стои­ло оказанное нам благодеяние; мы бываем благодарны не только за то добро, которое нам сделали, но и за доброе отношение к нам.

Благодарность двояка: она может проистекать из долга и из склонности. Благодарность из чувства долга — та, которую мы выра­жаем не тогда, когда нас трогает доброта других, а когда мы видим, что следует быть благодарными. В этом случае мы обладаем не благо­дарным сердцем, а лишь принципами благодарности. Из склонности мы благодарны тогда, когда в себе ощущаем ответную любовь. Рассу­док наш имеет одну слабость, нередко известную нам, а именно: усло­вие мы вкладываем в сами вещи, в то время как оно является услови­ем нашего рассудка. Точно так же как силу мы оцениваем не иначе как по препятствиям, так и о благодеянии мы можем судить лишь по степени затруднений. Мы можем даже не заметить благодеяния и люб­ви того, у кого отсутствуют для их проявления всякого рода затрудне­ния. Когда бог творит кому-либо добро, то человек думает, что это не стоило ему никаких усилий, и когда благодарит бога, то льстит ему. Это естественный образ мысли человека. Человек в состоянии испыты­вать страх перед богом, но далеко не способен любить бога из склон­ности, поскольку постигает в нем существо, доброта которого проис­текает из величайшего изобилия и которому ничего не мешает прояв­лять доброту по отношению к нам. Это ведет не к тому, чтобы люди поступали должным образом, а к тому, что сердце человека, когда его распознаешь, действительно так чувствует. У народов было недобро­желательное представление о божестве, они говорили, что боги сдержанны в своих благодеяниях, хотят, чтобы им только молились и при­носили к алтарям множество пожертвований, поскольку считали, что богу ничего не стоит дать им побольше. Это представление заложено в человеческих сердцах. Только тогда, когда мы прибегнем к помощи разума, то увидим, что степень доброты у божественного существа должна быть столь велика, чтобы все-таки быть добрым по отноше­нию к такому недостойному существу, как человек. Однако мы можем себе помочь. Мы являемся должниками божьей благодати не по склонности, а по долгу, поскольку бог представляет собой совершен­но иное существо и не может быть объектом наших склонностей.

Необходимо избегать принимать благодеяния. Принимать их воз­можно лишь при двух условиях: во-первых, из большой нужды и, во-вторых, из большого доверия к своему благодетелю — став благоде­телем, друг перестает быть другом, превращаясь в покровителя,— в этом случае не будет существовать обязанностей в отношении послед­него. Но принимать благодеяния без разбора и пытаться искать их не­благородной невеликодушно, так как этим самым человек обязывает себя. Если же человек находится в большой нужде, то необходимо пренебречь собственной ценностью и принять благодеяние из насущ­ной необходимости; или человек должен быть уверен, что его благо­детель не рассматривает благодеяние как некое обязательство. Впро­чем, лучше отказаться от чего-либо, чем принять благодеяние, ведь оно является таким долгом, который не может быть оплачен. Ведь ес­ли я дам моему благодетелю даже в десять раз больше, чем он мне, мы все-таки не будем квиты, так как он оказал мне благодеяние, кото­рое не обязан был оказывать. Он первым оказал мне его, и если даже я отдам в десять раз больше, то сделаю это лишь для того, чтобы от­платить ему благодеянием и вернуть долг. В этой ситуации я не могу опередить его; он всегда останется тем, кто первым облагодетельство­вал меня.

Благодетель может представить свое благодеяние другому или как долг, или как выражение обязанности. Если он представит благо­деяние как долг, то этим заденет гордость другого и уменьшит его благодарность. Если же он не хочет, чтобы человек остался неблаго­дарным, то должен думать, что исполнил человеческий долг и не счи­тает это долгом, о возмещении которого должен думать другой. Этот другой должен все-таки принять благодеяние как обязательство и быть благодарным своему благодетелю. В таком случае благодеяния допустимы. Благоразумно мыслящий человек не принимает одолже­ния, а еще меньше — благодеяния. Благодарные настроения очень приятны, даже комедии могут вызвать слезы, но великодушные харак­теры еще слаще. Мы удивительно ненавидим неблагодарность: даже если направлена не на нас, она все-таки возмущает до такой степени, что мы сами готовы что-либо предпринять против нее. Это происходит потому, что из-за неблагодарности уменьшается великодушие.

Зависть заключается не в том, что человек в первую очередь хо­чет быть счастлив. Это было бы недоброжелательство. Завистливый человек хочет быть счастлив один, и это самое возмутительное в за­висти. Если счастлив я, почему другие не должны быть счастливы? За­висть проявляется и в некоторых диковинных делах. Например, у гол­ландцев, которые вообще представляют собой завистливую нацию, тюльпаны стоили как-то 100 флоринов за штуку. У одного богатого купца был тюльпан лучшего и редчайшего сорта. Когда же он услы­шал, что у другого купца был такой же тюльпан, то купил его у этого купца за 2000 флоринов, растоптал и сказал: «Зачем он мне? У меня есть один. Я хотел только того, чтобы ни у кого больше не было тако­го же, как у меня». То же самое происходит в отношении счастья.

Со злорадством дело обстоит по-другому. Злорадные люди могут смеяться там, где другие плачут, испытывать удовольствие там, где другие — боль. Когда один делает несчастным других, это жесто­кость, если причиняет телесную боль — кровожадность. Все это, взя­тое вместе,— бесчеловечность, точно так же как соболезнование и участие представляют собой человечность, потому что отличают чело­века от животных. Как возникает жестокий нрав, объяснить трудно. Он должен проистекать из представлений о злостности других людей, вследствие чего их ненавидят. Люди, уверенные в том, что их ненави­дят, начинают поэтому также ненавидеть, несмотря на то что первые ненавидят их справедливо. Если один человек из-за своих пороков и корысти станет предметом ненависти и будет знать, что другие по этой причине его ненавидят, тогда, несмотря на то что это справедли­во, он также их возненавидит. Так, короли, как только узнают, что их ненавидят подданные, становятся еще более жестокими. Точно так же, если один делает другому добро, то первого второй любит потому, что знает, что и тот его любит, и он питает к нему то же самое. Он любит его из-за встречной любви и точно так же ненавидит другого из-за встречной ненависти. Ради самого себя человек должен избегать ненависти со стороны других, потому что иначе будет сам заражен не­навистью к ним. Человек, который ненавидит, обеспокоен в большей степени, чем тот, кого ненавидят.