14 страница. 11 The Construction of Social Reality, New York: The Free Press, 1995

11 The Construction of Social Reality, New York: The Free Press, 1995.

Следующий шаг - увидеть, что в процессе создания данных институциональных феноменов мы также можем создавать основания для действия. У меня есть основание для бережного хранения малоинтересных кусочков бумаги в бумажнике, потому что я знаю, что они больше, чем просто бумажки. Они имеют ценность в качестве валюты Соединенных Штатов. Я хочу сказать, что в данной институциональной структуре существуют целые наборы оснований для действий, которые не могли бы существовать без институциальной структуры. Поэтому представление типа «кажется, это так» может создать набор оснований для действия, потому что в том, что кажется сущностью ситуации (при правильной интерпретации), задействована социальная реальность. Если я возьму у кого-нибудь деньги взаймы, закажу пиво в баре, зарегистрирую брак, вступлю в клуб, то я воспользуюсь институциальными структурами, чтобы создать основания для действия, а основания существуют внутри институциальных структур.

Но у нас все еще нет ответа на важнейший вопрос: как мы можем пользоваться такими структурами для создания независимых от желания оснований? У меня есть самые веские основания хотеть денег, но они зависят от желания купить некоторые вещи. Но ведь есть и обязательства, для выполнения которых требуются деньги? Долги другим людям? Обещания внести деньги в таких-то случаях? Если группа людей создает институт, единственной функцией которого будет получение от меня денег, у меня нет какой бы то ни было обязанности делать это, потому что, хотя они создали то, что считают основанием, для меня это еще не основание. Итак, как я могу применять институциальную реальность в целях создания независимых от желания оснований для себя?

Теперь надо представить основные свойства свободы и точки зрения первого лица. Здесь вопрос состоит в том, как могу я создать основание для себя, основание, которое обязывало бы меня в будущем, даже если у меня не будет ни малейшего желания делать то, для чего я создал это основание. Мне кажется, невозможно ответить на поставленный вопрос, если смотреть с точки зрения третьего лица. Третьему лицу кажется, что некто издает звуки. Он говорит: «Я обещаю разбудить вас в шесть часов утра». Как может его поступок создать основание, которое ограничит его волю? Единственный путь к ответу - понаблюдать с точки зрения первого лица, что, как мне кажется, я пытаюсь делать, каковы мои намерения, когда я произвожу эти звуки. И как только мы увидим эту ситуацию глазами первого лица, мы сможем, я уверен, разгадать загадку. Когда я говорю: «Я обещаю разбудить вас в шесть часов утра», я воспринимаю себя как субъекта, свободно создающего особый тип независимого от желания основания, обязательство поднять вас в шесть утра. В этом весь смысл обещания. В этом-то обещание и состоит. Перед нами намеренное создание некоторого рода обязательства - и такие обязательства по определению являются независимыми от последующих желаний субъекта. Но пока я сказал только то, что я воспроизвожу звуки с известными намерениями, и так как я имею эти намерения, то-то и то-то представляется мне сутью дела. Но как перейти от представления типа «кажется, это так» к представлению типа «это имеет место»? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к ранее высказанным мной соображениям об институциональных структурах. Для них характерно такое положение, когда «кажется» предшествует «есть». Если мне кажется, что я создал обещание, потому что имел намерение сделать то, что сделал, а вам кажется, что вы приняли обещание, и все остальные условия (я не буду перечислять их здесь, потому что уже подробно разбирал их в другой работе12) для того, чтобы создать обещание, соблюдены, то я дал обещание. Я намеренно создал новую сущность, которая свяжет меня в будущем; для меня она является независимым от желания основанием, потому что я свободно и намеренно создал ее таковой.

12 Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language, Cambridge: Cambridge University Press, 1969, chap. 3.

Способность ограничивать свою волю сейчас создает основание для действия в будущем только потому, что она есть проявление моей сегодняшней свободы. Я уже отмечал отсутствие оснований у раба подчиняться рабовладельцу: у него (раба) есть, пожалуй, лишь зависимые от желания основания, хотя и рабовладелец, и раб действуют в рамках институ-циальных структур. Все основания, которыми оперирует раб, продиктованы благоразумием. Раб не пользовался никакой свободой, когда создавал себе основания для действия. Чтобы увидеть, как в рамках институциальной структуры субъект может создать внешние основания для действия, нелишне отметить, что внутри институциальной структуры у субъекта есть возможность свободно создавать основания. Не может быть и тени сомнения в том, что они являются основаниями для него, потому что он свободно и добровольно создал их таковыми. Я ни в коем случае не хочу сказать, что эти основания превосходят все остальные. Напротив, мы знаем, что любая ситуация в реальной жизни, скорее всего, будет изобиловать многочисленными противоречивыми основаниями - для действия или против него. Когда придет время для поступка, субъекту все равно придется соотнести свое обещание с большим количеством других противоречивых оснований.

Итак, мы рассмотрели четыре характеристики: время, институциальные структуры, точку зрения первого лица и свободу. Теперь я обращаюсь к пятой - рациональности. Способность действовать рационально - это широкий набор возможностей: признавать непротиворечивость, следствия, доказательства, оперировать этими - и многими другими - категориями. Особенности рациональности, которые здесь представляются значимыми, касаются способности действовать по-разному в согласии с основаниями для действия. Пусть это пока звучит несколько туманно; разъяснение этого является нашей следующей важной задачей.

Допустим, я совершил свободное действие с целью создать для себя независимое от желания основание. Допустим, я выполнил все условия (обещая, заказывая пиво или делая что-нибудь еще), то есть преуспел в задаче создания основания. А что мне понадобится для согласия с существованием этого основания, когда придет время? Если я полагаю, что знаком со всеми фактами, осознанной рациональности достаточно, чтобы признать: предварительное создание основания является в данный момент связывающим обстоятельством. Важно, что, когда вы даете обещание или пьете пиво, у вас нет особых моральных принципов для понимания того, что созданное вами в прошлом основание как ограничение в настоящем является именно ограничивающим основанием сейчас. С точки зрения логики абсолютно противоречиво допускать создание и временную длительность обязательства, а потом отрицать, что у вас есть основание для действия.

VI. Резюме и заключение

В данной главе я затронул вопрос о том, как люди могут создавать независимые от желания основания и быть мотивированными для действий в соответствии с ними. Какие факты подтверждают утверждение о том, что человек создал такое основание и оно является рациональной формой мотивации действия? Я постарался обсудить эти вопросы на трех уровнях. Первый, нижний уровень - это уровень атомарной структуры фундаментальной интенционально-сти, через которую субъект может обязать себя, налагая условия выполнения на условия выполнения. Второй уровень - «феноменологический», на котором мы рассматриваем то, что представляется субъекту. Субъект рассуждает так: он берет на себя обязательства, свободно и намеренно проявляя свою волю так, чтобы ограничить свою же волю в будущем для того, чтобы в будущем у него было основание для действия. Это основание независимо от его желания или нежелания совершить действие. Третий уровень - это уровень общества в целом: каковы социальные функции систем независимых от желания оснований для действия?

Главные факты, согласующиеся с тем, что люди могут создавать независимые от желания основания и быть мотивированными для действия в соответствии с ними, таковы:

1. Должны существовать структуры, достаточные для создания таких институциальных фактов. Эти структуры неизбежно являются языковыми, но могут включать и другие институты. Такие структуры дают нам возможность купить дом, заказать пиво, поступить в университет и т. д.

2. Если человек действует в рамках этих структур, имея соответствующие намерения, этого достаточно для создания независимых от желания оснований. Точнее, если субъект действует с намерением создать такое основание, то, если обстоятельства подходят по остальным параметрам, он создает такое основание. Важнейшее намерение - это намерение, которое должно стать основанием. Основание не проистекает из института; институт только предоставляет средство для создания таких оснований.

3. Логической формой интенциональности в создании таких оснований неизменно является наложение условий выполнения на условия выполнения. Безупречный пример создания независимого от желания основания для действия - обещание. Однако обещание стоит особняком среди речевых актов, так как его выразитель также исполняет роль субъекта пропозиционального содержания, и оно имеет самореференциальный компонент, налагаемый на условия выполнения. Условия выполнения обещания состоят не только в том, что говорящий делает что-то; он это делает потому, что пообещал. Таким образом, налицо самореференциальный компонент в обещании, он не присутствует в других речевых актах. Например, его нет в утверждениях.

4. Как только обязательство создано, признающая рациональность требует, чтобы субъект признал его как ограничение своего последующего поведения. У обязательства есть структура оснований для действия. Есть фактитивная единица с восходящим направлением соответствия и человек в качестве субъекта.

5. Как только действительное независимое от желания основание для действия создано, оно может мотивировать желание совершить действие, как и признание любого другого основания может мотивировать желание совершить действие. Если вы признали действительным основание сделать что-либо, вы уже признали действительным основание захотеть сделать это.

Приложение к главе 6: внутренние и внешние основания

Я возражал против тезиса Бернарда Уильямса о том, что внешних оснований не существует, что все основания для человека неизбежно являются внутренними по отношению к его набору мотиваций. Без сомнения, здесь можно представить различные возражения, но главный для меня пункт состоит в том, что набор мотиваций у человека может включать и факты, внешние по отношению к набору мотиваций субъекта. Рациональность, например, требует, чтобы субъект признавал внешние факты как основания для действия, даже если в его наборе мотиваций ничто не располагает его здесь и сейчас смотреть на них таким образом. Я сосредоточился на двух видах фактов, которые касаются долгосрочного благоразумия и независимых от желания оснований, например принятых на себя обязательств.

Заслуживает отдельного рассмотрения одна из последних особенностей доктрины интернализма. Некоторые интерпретации интернализма гласят, что внешних оснований нет, и тавтологически это верно. Я не хотел бы предстать оппонентом таких теорий. Проблема в том, что истинные тавтологические варианты легко могут быть интерпретированы как субстантивные варианты, которые ложны. (Я не говорю, что сам Уильяме повинен в этом недоразумении.) В этом приложении по возможности я коротко перечислю тавтологические варианты и сопоставлю их с субстантивными.

Главный аргумент в пользу интернализма: если у субъекта нет внутренних оснований, ему не от чего оттолкнуться при рассуждении. Внешнее основание по определению является внешним по отношению к субъекту и, следовательно, не может быть использовано в качестве основания для рассуждения. Вывод из этого аргумента и в каком-то смысле самый эффективный способ его выражения заключается в том, что нельзя объяснить поступки человека его основаниями, если они не внутренние, так как лишь внутреннее основание может реально мотивировать действие субъекта. Таким образом, есть два непосредственно связанных между собой аргумента в пользу интернализма: первый - о процессе рассуждений, второй - о мотивации. Каждый из них допускает тавтологическую формулировку, и я с тавтологической формулировкой, конечно, не спорю.

Тавтология А, рассуждение: чтобы рассуждать в уме в соответствии с основанием, человек должен иметь в уме основание, служащее для него мотивацией.

Тавтологический текст мотивационного тезиса звучит так:

Тавтология Б, мотивация: чтобы основание в уме могло стать фактором мотивации, человек должен иметь в уме основание, которое мотивирует его.

Обе эти тавтологии допускают субстантивное перефразирование, которое кажется мне не тавтологическим, а ложным. Субстантивное перефразирование воплощает разногласие в отношении рациональности между интерналистами и экстерналистами.

Субстантивный тезис А: чтобы какие бы то ни было факты или фактитивные единицы R могли играть роль основания для субъекта X, Я должны быть частью набора S мотиваций X или быть в нем представлены.

Нетавтологический вариант или субстантивный тезис Б: все рациональные факторы мотивации являются желаниями, истолкованными в широком смысле этого слова, так, как Уильяме описывает S.

Субстантивные варианты интернализма сразу сталкиваются с контрпримерами. Из тезиса А прямо следует, что факты, касающиеся независимых от желания оснований для действия субъекта, например обусловливающие его благоразумные долгосрочные интересы, равно как и его обязательства и гарантии, не могут быть основаниями для действия. Это имеет место даже в тех случаях, когда человек в курсе данных фактов, если только он не расположен совершить эти действия в рамках своего набора мотиваций. Тезис Б имеет прямое следствие, состоящее в том, что в любой момент жизни человека и для любого действия типа Ту человека нет основания совершать действие типа Т. Исключение составляют только те случаи, когда у субъекта именно тогда и там есть какое-либо желание в широком смысле этого слова произвести действие типа Т или желание встать на твердый путь к действию типа Т как к средству удовлетворить потребность. Мы привели ряд примеров, в которых это утверждение ложно, т. е. субъект имеет основание совершить поступок, даже если эти условия не выполнены.

Итак, спор между интерналистами и экстерналиста-ми лежит в плоскости существования независимых от желания оснований для действия. Вопрос таков: существуют ли такие основания, признания которых в качестве мотивации требует от субъекта одна рациональность - независимо от того, относятся ли они к его набору мотиваций? Для интерналиста все основания для действия должны основываться на желаниях, в широком смысле этого слова. Для экстерналиста существуют некоторые основания для действия, которые могут быть почвой для желания сделать что-либо, но не являются ни желаниями, ни производными от них. Например, у меня может быть желание сдержать слово, потому что я воспринимаю его как обязательство, а не потому, что я заведомо хотел выполнять все обещания.

Уильяме иногда как бы подразумевает, что признание обязательства само по себе является внутренним основанием для действия. Но это заявление двусмысленно. Чтобы сказать, что А знает о своем обязательстве, нужно иметь хотя бы две различимых возможности:

1. А знает, что у него есть обязательство, которое он признает веским основанием для действия и, следовательно, основанием для желания действовать.

2. А знает, что у него есть обязательство, но он к нему безразличен. Ничто в его наборе мотиваций не располагает его поступать в соответствии с ним.

Теперь сущность разногласия между интерналистами и экстерналистами выявлена: для экстерналиста в обоих случаях есть основания для действия. Безусловно, в обоих случаях присутствуют независимые от желания основания. Для интерналиста только в первом случае есть основание для действия. На взгляд экстерналиста, первый случай неправильно истолкован интерналистом. Интерналист считает, что признание веского основания в ограничивающем обязательстве эквивалентно желанию действовать. Экстерналист считает это признание почвой для возникновения желания, которое есть независимое от желания основание для действия.

В таких случаях мне кажется, что сторонник интер-нализма может утверждать, что внешнее основание все же будет действенным, только если у субъекта есть способность признавать его связывающим обязательством. И это приводит нас к третьему тавтологическому варианту интернализма:

Тавтология С: чтобы признать внешнее основание в качестве основания субъект должен иметь внутреннюю способность признавать внешнее основание в качестве основания.

Но это легко трансформируется в нетавтологический субстантивный вариант, который является ложным:

Субстантивный вариант С: чтобы любое внешнее обстоятельство стало основанием для субъекта, последний должен быть внутренне расположен признать его в качестве основания.

Легко спутать субстантивный вариант с тавтологическим, но они все же различны. В тавтологическом варианте говорится: чтобы использовать свои способности, человек должен ими обладать. Субстантивный вариант объясняет, что ничто не является приемлемым основанием, если действующий субъект не расположен видеть в нем таковое; а это, как я показал, ошибочно. Частью концепции рациональности является то, что могут существовать независимые от желания основания, основания, связывающие рационального субъекта, вне зависимости от желаний и склонностей, присутствующих в его наборе мотиваций.

Глава 7

Слабость воли

Иногда, даже слишком часто, случается так, что человек размышляет, принимает взвешенное решение, таким образом формируя твердое и безоговорочное намерение сделать что-то, и в нужный момент не осуществляет задуманное из-за слабости воли. Получается, что, если связь между размышлением и намерением является как причинной, так и рациональной или логической, то есть если рациональные процессы приводят к намерениям, а последние, в свою очередь, вызывают действия посредством ин-тенциональной причинности, откуда же тогда берется реальная слабость воли? Откуда возникают случаи, когда субъект формирует безоговорочное, решительное намерение сделать что-то, ничто не мешает ему совершить задуманное, и все-таки он не осуществляет своего намерения? Удивительно, но многие философы считают это невозможным, выдвигают изобретательные аргументы и доказывают, что очевидные случаи слабости воли являются на самом деле проявлениями чего-то еще. Увы, это не только возможно, но и достаточно распространено. Вот незамысловатый пример: студент формирует твердое и бескомпромиссное намерение заняться подготовкой курсовой работы во вторник вечером. Ничто не мешает ему работать, но, когда наступает полночь, оказывается, что он весь вечер смотрел телевизор и пил пиво. Такие ситуации, как может подтвердить любой преподаватель, не являются из ряда вон выходящими. Так что приходится настаивать на том, что условием достаточности в любом проявлении слабости воли (того, что греки называли акразией), является то, что акра-зию можно часто наблюдать в реальной жизни и в ней нет логических ошибок. В предыдущих главах мы обнаружили разрыв между намерениями и действиями, и этот разрыв даст нам объяснение слабости воли.

Да, но как возможно явление акразии? Взглянем с другой стороны: отчего же сомневаться в ее возможности, приходить в тупик, когда мы так часто наблюдаем ее в реальной жизни? По-моему, основная ошибка, которая имеет долгую историю в философии, заключается в неправильном истолковании отношений между предпосылками действия и его выполнением. Есть давняя традиция в философии, согласно которой при рациональном действии, если его психологические предпосылки упорядочены, то есть если они являются настоящими желаниями, намерениями, ценностями и т. д., за ними обязательно должно последовать действие. По мнению некоторых авторов, эта неизбежность действия даже является аналитической истиной. Типичное утверждение идеи причинной необходимости можно найти у Дж.С. Милля:

«... воля фактически следует определенным моральным посылкам с тем же единообразием и (при достаточной осведомленности об обстоятельствах) с той же точностью, как и физические явления следуют за физическими причинами. Этими моральными посылками являются желания, антипатии, привычки и предрасположенности вместе с внешними обстоятельствами, приводящими к действию на основе этих внутренних стимулов... Воля есть моральный результат, следующий соответствующим моральным причинам так же неизбежно и неизменно, как физические явления становятся результатом их физических причин»1.

По-моему, очевидно, что для каждого, кто придерживается подобных взглядов, слабость воли будет представлять проблему, поскольку при эффективных причинах действие должно следовать в силу причинной необходимости. В аналитической философии двадцатого столетия принято считать, что слабость воли в чистом виде никогда не проявляется и не может проявиться. По мнению P.M. Хейра2, если человек поступает вопреки своим моральным убеждениям, значит, у него нет моральных убеждений, на которые он претендует. А Дональд Дэвидсон3 полагает, что, если человек действует вопреки своим намерениям, у него и не было безусловного намерения совершить действие. И Хейр, и Дэвидсон отстаивают вариации на тему основной идеи: человек, составивший оценочное суждение о том, что стоит сделать, должен это обязательно сделать (если, конечно, ему не помешают и т. п.). А если действие не выполнено, значит, не было и верного оценочного суждения. По Дэвидсону выходит, что это суждение было лишь кажущимся или условным суждением. У Хейра получается, что данная оценка не может быть моральной оценкой.

1 J.S. Mill, The Examination of Sir William Hamilton's Philosophy, в изд.: Timothy O'Connor (ed.), Agents, Causes and Events: Essays on Indeterminism and Free Will, Oxford: Oxford University Press, 1995, p. 76.

2 P.M. Hare, The Language of Morals, Oxford: Oxford University Press, 1952.

3 «How Is Weakness of the Will Possible?», в изд.: Essays on Actions and Events, Oxford: Oxford University Press, 1980.

Главным во всех этих случаях является предположение о том, что, если предпосылки действия рационально структурированы в определенном порядке, действие должно последовать в силу причинной необходимости. Таким образом, Дэвидсон подтверждает следующие два принципа:

Принцип 1. Если человек предпочитает сделать х, а не у и он уверен, что волен совершить любое из этих действий, он намеренно сделает х, если ему нужно выбрать лишь одно из этих двух действий (там же, с. 23);

Принцип 2. Если человек выносит суждение, что ему лучше совершить поступок х, а не у, то он больше хочет совершить х, чем у (там же).

Если эти принципы совместить, то получится, что человек, принимающий решение в пользу поступка х, а не у, намеренно совершит х, если ему нужно выполнить одно из этих действий. Эти два принципа несовместимы с принципом, что существуют действия, продиктованные слабостью воли, которые Дэвидсон определяет так:

Принцип 3. Существуют непроизвольные действия (там же).

Это значит, что иногда субъект решает сделать х, а не у, он уверен, что его выбор свободный, и тем не менее намеренно совершает у, а не х.

Дэвидсон разрешает этот очевидный парадокс, утверждая, что случаи, когда человек действует противоположно своему лучшему суждению, делая у вместо х, свидетельствуют о том, что человек не делал безусловного суждения с целью доказать, что лучше выполнить действие х. Точка зрения Хейра несколько сложнее, но основа ее та же. Его идея в том, что если мы принимаем императив или приказ, то в силу причинной необходимости наше принятие данного императива приведет к выполнению соответствующего действия, и, в его глазах, принятие морального суждения есть принятие императива. Хейр пишет: «Я предлагаю говорить, что проверка, использует ли кто-то суждение типа «Я должен выполнить действие X» в качестве оценочного, эквивалентно суждению «Осознает ли он, что, если он соглашается с этим суждением, он также должен согласиться с требованием «Позвольте мне совершить X»4. Он пишет: «Было бы тавтологией говорить, что мы не можем искренне соглашаться выполнить чью-то волю, и в то же время не выполнить ее, если для этого представился случай, и притом сделать это в наших силах (физических и психологических)»5.

После чтения обоих текстов создается мнение, что если соответствующие причинные предпосылки действия должны его вызвать, то при явных случаях ак-разии имеют место изъяны в предшествующих психологических состояниях.,

Эти авторы отрицают существование разрыва, потому проблема слабости воли встает перед ними в столь острой форме, и они вынуждень.1 отрицать явно или неявно случаи акразии в строгом смысле слова. Так что глубинное противоречие между моей точкой зрения и традиционной сводится к вопросу о разрыве. «Классическая модель» отрицает разрыв. Я же, напротив, думаю, что разрыв является безусловной реальностью нашей сознательной жизни. Я представил аргументы в пользу его наличия в предыдущих главах, и не буду повторяться. В этой главе я хочу попробовать другой подход. Я рассматриваю воззрения Дэвидсона и Хейра на акразию как своего рода reductio ad absurdum6 этой черты «классической модели». На мой взгляд, если человек действует свободно, то вне зависимости от его предпосылок, будь то моральные суждения, безусловные ценностные оценки, твердые и безусловные намерения и все, что вам угодно, - слабость воли возможна. Так что если вы пришли к выводу, что она невозможна, вы ошиблись и должны вернуться назад, чтобы скорректировать посылки, приведшие к ошибке. В этом случае ложной посылкой является отрицание разрыва. Точка зрения Дэвидсона является более современной, так что я сосредоточусь в основном на ней.

4 P.M. Hare, Language of Morals, p. 168-169.

5 Ibid, p. 20.

6 Приведение к абсурду (лаг.).

Что же все-таки означает тезис о том, что есть действия, вызванные слабостью воли? Нам нужно сформулировать его так, чтобы стало ясно, совместим этот тезис с принципами 1 и 2 или нет. Дэвидсон утверждает его в следующей форме:

Принцип 3. Существуют непроизвольные действия.

Но что такое «непроизвольное» действие? Согласно естественной интерпретации, мне кажется, что тезис состоит в том, что порою человек безоговорочно полагает, что лучше будет совершить поступок х, чем поступок у, что он может совершить любой из этих поступков, однако намеренно совершает поступок у вместо х. Данный тезис действительно несовместим с принципами 1 и 2, и я уверен в его истинности. Дэвидсон отрицает его истинность и говорит, что в случаях «непроизвольных» действий субъект не приходит к безусловному выходу, что лучше было бы выполнить действие х, а не у, а скорее лишь формулирует условное суждение, что поступок х лучше, чем поступок у. Он решил, что х было сделать лучше, чем у при том, что «все факторы учтены», где, по Дэвидсону, «все факторы учтены» означает, что «все факторы учтены» не в буквальном смысле, а только «в связи с определенным набором размышлений в мозгу субъекта».

Прежде всего, в тезисе Дэвидсона хочется отметить, что он не дает независимого доказательства того, что слабовольный субъект не может безусловно оценить любое действие, помимо реально выполняемого. А следовательно, нет независимого основания для мотивации тезиса, случаев для рассмотрения, при помощи которых можно показать, что было сделано только обусловленное суждение. Скорее, понятие обусловленных оценок и оценок prima facie представлено как способ преодоления явного несовпадения принципов 1, 2 и 3. Если при действиях, вызванных слабостью воли, человек не произвел безусловной оценки в пользу несовершенного действия, а оценил его лишь по типу prima facie, «все факторы учтены», непоследовательность исчезает. Теперь принцип 3 можно представить так:

Принцип 3*. Иногда человек формирует условное, кажущееся мнение, что лучше сделать х, чем у, при уверенности, что он может сделать и то, и другое, и затем намеренно делает у.

И при таком толковании принципы 1, 2 и 3 совместимы.

Каков тогда логический статус решения? Утверждается следующее: всем действиям, вызванным слабостью воли, предшествуют условно-оценочные суждения (или условные намерения, что Дэвидсон считает тем же). Внешне это похоже на эмпирическую гипотезу: есть стопроцентное соответствие между проявлением слабости воли и выработкой условных, а не безусловных суждений. Но для эмпирической гипотезы это чересчур самоуверенное заявление, сделанное на основе малоочевидных или вовсе не очевидных доказательств.