12 страница. Тогда что же скрывается под словом «обязательство»?

Тогда что же скрывается под словом «обязательство»? Мы ответим на этот вопрос, если посмотрим на логическую структуру обязательства. Обязательства - это фактитивные сущности, отвечающие нашим условиям возникновения оснований для действия. У обязательства есть пропозициональное содержание и восходящее направление соответствия. Так, если у меня есть обязательство поехать в Сан-Хосе на следующей неделе, пропозициональное содержание будет выглядеть так: «Я еду в Сан-Хосе на следующей неделе», а направление соответствия идет вверх. Обязательство будет удовлетворено, если только мир изменится в соответствии с его содержанием, то есть если я действительно поеду в Сан-Хосе. Без попытки предоставить «необходимые и достаточные условия» человек может сказать: обязательство - это принятие линии поведения или установки (или другого интенционного содержания; например, человек связан своими убеждениями и желаниями). Сущность линии поведения в этом случае предоставляет субъекту причину для следования ей. К примеру, я привержен занятиям философией. Эта привязанность дает мне основание заниматься этой наукой даже в трудные, неблагополучные времена. Подобным образом можно быть приверженцем католицизма или Демократической партии. Когда Салли говорит, что Джимми не хочет «связывать себя обязательствами», она имеет в виду, что он не хочет принять линию поведения, которая даст ему основание для следования определенным вариантам поведения и воззрениям. Такие основания независимы от желания, хотя это скрыто от нас тем, что типы обязательств, которые я описал, состоят в том, что человек и так готов выполнить. В данной главе мы в основном будем интересоваться особой формой обязательств, где один человек создает их для другого, накладывая условия выполнения на сами условия выполнения.

Как только мы поймем логическую структуру обязательств, нам будет легче заметить, как мы можем создавать обязательства в речевом акте. Не все обязательства появляются в результате речевых актов. Например, человек может принять обязательство следовать определенной линии поведения просто в силу твердого намерения, но в данный момент я рассматриваю тот класс обязательств, который создан публично и обычно предназначается для других. Мы можем создать такое обязательство для самих себя, если наложим условия выполнения на некую другую сущность. В случае утверждения мы налагаем на высказывание условия выполнения с нисходящим направлением соответствия, то есть декларируем требование истинности. Но, требуя истинности, мы также налагаем обязательства на самих себя. Утверждая что-либо, мы берем на себя ответственность за истинность, искренность и доказательство. И такая ответственность, как и обязательство в целом, имеет восходящее направление соответствия. Эта ответственность правомерна, только если мир таков, что высказывание в нем истинно, говорящий честен и способен доказать свое утверждение.

Но почему такие обязательства, требования, ответственность связывают субъекта? Почему не может он, говоря рационально, просто игнорировать их? Почему они не относятся к прочим социальным конструктам? Потому что говорящий находится в особых отношениях со своими утверждениями, в том смысле, что он создал их как собственные обязательства. Он свободно и намеренно ограничил себя, приняв этот груз. Он может быть безразличным к чужим утверждениям, потому что сам не связан обязательствами. Но он не может быть индифферентным к истинности собственных слов, именно потому, что они обязывают его.

Но как такое абстрактное, независимое от желания обязательство способно дать толчок к появлению вторичного желания? Как может оно служить мотивацией? Спросите себя, как основание, доказательство и даже истина сами по себе побуждают кого-либо верить в то, во что он не хочет верить? Например, многие люди не хотели верить теореме Гёделя, потому что она разрушала их исследовательские построения. Но после того, как они поняли корректность доказательства с точки зрения рациональности, у них не оставалось выбора. Признать корректность доказательства уже значит признать основание принять его, а признать основание для его принятия - значит признать основание для желания его принять. Урок, извлеченный из этого и из других примеров, которые мы рассмотрим позднее, гласит, что независимые от желания основания способны мотивировать, как и любые другие основания. Как только вы признали в чем-то веское основание для действия, то есть как только вы признали фактитивную сущность, где вы являетесь субъектом и обладаете восходящим направлением соответствия, оно уже становится почвой для желания сделать то, что вы должны. Мое желание говорить правду или исполнять обещание вытекает из того факта, что я осознаю сделанное мной заявление или данное мной же обещание, что заявления и обещания создают обязательства и гарантии и я должен выполнить свои обязанности и гарантии. Это сродни моему желанию, чтобы мне просверлили зуб, которое исходит из понимания необходимости вылечить его и из желания проявить должную заботу о своем здоровье.

Люди склонны предполагать, что вторичные желания без труда могут быть мотивированы зависимыми от желания основаниями. Но то, как зависимые от желания основания служат мотивацией, является не более и не менее запутанным вопросом, чем-то, как ею служат независимые от желания основания. Я признаю, что мое желание вылечить зуб - это основание для того, чтобы его сверлить, и, следовательно, основание хотеть этого. Я также признаю, что факт денежного долга является основанием отдать его и, следовательно, основанием хотеть отдать его. В каждом из случаев признание действенной фактитивной сущности со мной как субъектом и восходящим направлением соответствия - причина претворить в жизнь действие и потому основание хотеть его выполнить.

Трудность увидеть, что нет особой проблемы в том, как зависимые от желания основания могут служить мотивацией чего-либо, частично происходит из традиционного представления о том, что мотивация должна быть вопросом причинно достаточных условий. А здесь есть слабое место: мы считаем, что любое суждение о мотивации должно показывать, насколько необходимо данное действие, как человек должен совершить поступок, если у него на это есть правильные основания. Эта ошибка исходит из непонимания разрыва. Может быть, я осознаю нужду в лечении зуба, так же, как осознаю свое обязательство, и все равно не буду действовать в соответствии с любым из оснований. Поэтому при рассмотрении мотивирующей силы независимых от желания оснований для действия мы не пытаемся показать, что они вызывают действие с помощью достаточных условий. Этого не происходит. Также этого нет и в случае любых иных рациональных оснований для действия.

Важным условием для понимания мотивации является ясность по поводу отношений между точками зрения третьего и первого лица. В представлении третьего лица в каждом обществе есть система институциональных структур и члены этого общества (каждый по-своему) находятся на виду у своих товарищей, они связаны этическими структурами в рамках инсти-туциальных структур. Они ограничены в роли мужей, жен, граждан, налогоплательщиков и т. д. Но сказать это - значит ничего не сказать о видении мира от первого лица. Почему должен я, сознательная личность, хоть сколько-то заботиться о том, что другие люди думают о моих обязательствах и обстоятельствах? С точки зрения первого лица ответ состоит в том, что я, проявляя активность в рамках данных институци-альных структур, могу добровольно и намеренно создавать независимые от желания основания для себя. Институциональные структуры дают мне возможность это делать, но - и это исключительно важное обстоятельство -требования, обязательства и другие факторы мотивации, которые я таким образом создаю, берут свое начало не из института, а из намеренного и добровольного осуществления мной этих обязанностей, требований и гарантий. Вследствие этого мне, как рациональному существу, может потребоваться признать данные факторы мотивации. Это очевидно в случае обещаний и не менее справедливо, пусть и менее заметно, в случае заявлений. После того как я произнес фразу «Я обещаю», мне уже нельзя говорить: «Да, я это сказал, но я не понимаю, почему это составляет обещание». Как только я пообещал что-либо, я не могу сказать: «Да, я пообещал, но я не согласен с тем, что это обязывает меня в чем-то». Примерно так же обстоит дело, если я сказал: «Идет дождь», мне уже нельзя сказать: «Да, я произнес это, но я не вижу, отчего это является утверждением». Когда я что-то пообещал, я уже не могу сказать: «Да, я обещал, но не вижу, почему это накладывает на меня обязательство». Точно так же, если я сказал: «Идет дождь», я уже не вправе сказать: «Да, я высказал утверждение, но оно не обязательно должно быть истинным».

Я представил беглый обзор основных аргументов, которые будут развиты на протяжении данной главы. Пока я обсуждал их только на начальном, атомарном уровне. Мы поднимемся на верхние ступени позднее, и я более детально сформулирую постулаты о том, каким образом независимые от желания основания могут мотивировать действия. А сейчас посмотрим, как уже представленная оценка утверждений соответствует нашим условиям адекватности.

1. Оценка вполне натуралистична. Наши способности - развитие способностей более примитивных животных, в частности приматов. У обезьян есть возможности для использования интенциональности, но им недоступен второй уровень интенциональности, на котором условия выполнения налагаются на сами условия выполнения. Они не обладают способностью взять на себя ответственность за истинность заявления о том, что идет дождь, путем наложения условий выполнения на сами эти условия. Более того, у них нет созданных социумом институтов, посредством которых мы можем знакомить остальных представителей нашего вида с нашими утверждениями так, чтобы они поняли нас, и которые в результате предоставляют нам возможность заявить о наших обязательствах другим.

2. Аппарат, используемый нами для создания независимых от желания оснований для действия, - это набор основополагающих правил речи и их реализация в семантической структуре живых языков. Здесь пригоден любой язык, достаточно богатый для утверждений, распоряжений или обещаний, чтобы справиться с поставленной задачей. В жизни и говорящий, и слушающий вовлечены и в другие институ-циальные структуры - денежные, имущественные, национально-государственные, семейные отношения. И лингвистические, и нелингвистические структуры сложны. Но в них нет ничего мистического, и в других книгах я рассказал о них подробно4.

4 John R. Searle, Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language, Cambridge: Cambridge University Press, 1969; Expression and Meaning, Cambridge: Cambridge University Press, 1979; Intentionality, Cambridge: Cambridge University Press, 1983: and The Construction of Social Reality, New York- Basic Books, 1995.

3. Независимые от желания основания для действия создаются наложением условий выполнения на условия выполнения. Все такие наложения являются обязательствами, а они, в свою очередь, создают независимые от желания основания для действия. В случаях, где условие выполнения связано с говорящим (клятва или обещание), а пропозициональное содержание отмечает его добровольное действие, наблюдается законченное создание независимого от желания основания для действия за счет приписывания условий выполнения. В случае утверждения обязанность действовать лишь подразумевается, но обязанностью она все-таки остается. Наложение условий выполнения на высказывание, в свою очередь, налагает обязательства на говорящего.

4. Обязательства, которые вы берете на себя, ограничивают вас, потому что они ваши обязательства. Иначе говоря, так как вы свободно и намеренно сделали утверждение и потому приняли на себя ответственность за его истинность, вы не можете быть безразличны к его истинности,.искренности, доказательствам или последствиям. Вполне достаточно признанной рациональности. От вас требуется всего лишь понимание созданных вами же обязательств и их логических результатов.

5. Такие основания могут служить мотивацией постольку, поскольку вы создали их как факторы мотивации. Вы создали фактитивную сущность с пропозициональным содержанием, которая имеет восходящее направление соответствия, ограничивающее вас. Изъявляя волю при наложении условий выполнения на условия выполнения, вы связываете свою волю в будущем в отношении этих условий. Это наиболее очевидно в отношении обещаний; но почти в каждом речевом акте присутствует элемент обещания. В течение долгого времени философы пытались рассматривать обещания как разновидность утверждений. Но точнее было бы сказать, что утверждение -это разновидность обещания.

6. Заметьте, что я перечислил ответы на условия 1-5, не обращаясь к каким-либо внешним принципам.

Такие принципы, как «вы должны говорить правду», «вы не должны лгать» или «вы должны быть последовательны в ваших утверждениях», являются внутренними по отношению к понятию утверждения. Вам не нужен какой-либо внешний моральный принцип для того, чтобы иметь существенные обязательства. Верность правде встроена в структуру интенциональнос-ти утверждения.

II. Мотивация и направление соответствия

Пока что я представил лишь общую структуру своих соображений по поводу того, как человек может создавать обязательства и быть ими мотивированным. В данном разделе я хотел бы добавить некоторые детали. Честно говоря, мне кажется, что пока не было представлено ничего содержательного или хотя бы берущего за живое. Но я должен сказать, что моя точка зрения встречает сильный отпор. Почему? Корни сопротивления кроются в нашей специфической философской традиции, согласно которой любое такое мнение недопустимо. В соответствии все с той же традицией полагается строго разграничивать факт и ценность, «есть» и «должно быть». Традиция породила бесчисленные книги о месте ценностей в ivwpe фактов и источников нормативности в нем. В ней присутствует нездоровая одержимость так называемыми «этикой» и «моралью», и авторы редко интересуются основаниями, которыми человек руководствуется при совершении поступка, и слишком торопятся приступить к обсуждению их любимой темы - этики. Они трактуют факты как не представляющие проблемы, ценности - как требующие объяснения. Но если задуматься над предметом обсуждения с точки зрения таких биологических существ, как мы, нормативность в основном присутствует где-то вне нас. Безусловно, мир состоит из фактов, которые в большинстве своем независимы от нас, но как только мы начинаем представлять их, при любом направлении соответствия, сразу возникают нормы, и они влияют на субъекта. Всякая интенциональность обладает нормативной структурой. Если у животного есть убеждение, то оно подчиняется нормам истины, рациональности и непротиворечивости. Если у животного есть намерения, они могут исполниться или не исполниться. Если у животного есть ощущения, они тоже могут либо оправдать его ожидания, либо разочаровать его в вопросе предоставления верной информации о мире. И животное не может быть безразлично к истине, осуществлению и достоверности, потому что данные интен-циональные состояния являются состояниями именно этого животного. Если у вас есть мнение, мне может быть безразлично, истинно оно или ложно, но если у меня есть мнение, то я не могу быть индифферентным, потому что это мое мнение и норматив истинности в него встроен. С точки зрения животного, нормативность неизбежна. Представление о «есть» дает установку «должен».

Особенность такого животного, как человек, не в нормативности, а скорее в способности создавать, используя язык, всеобщий набор обязательств. Люди обычно достигают этого с помощью публичных речевых актов, когда говорящий намеренно накладывает условия выполнения на условия выполнения. Эти речевые акты становятся возможными благодаря существованию институциальных структур, которые используются говорящим, чтобы осуществлять значимые высказывания и сообщать их смысл другим. Применяя этот аппарат, говорящий может брать на себя обязательства, налагая условия выполнения на условия выполнения. Конечно, избежать принятия обязательств нет возможности. Речевой акт «утверждение» - это обязательство следовать истине, речевой акт «обещание» - это обязательство выполнить действие в будущем. Оба эти акта состоят в том, что говорящий налагает условия выполнения на условия выполнения. Речевые акты вменяют ему второй набор условий выполнения. В случае утверждения он отвечает за истинность утверждения, в случае обещания - за осуществление обещанного действия.

Как только мотивация создана, признание ее предоставляет внутреннее основание для действия. Важно прояснить этот момент. Принятие любого внешнего фактора мотивации, каким бы безумным он ни казался, может обеспечить субъекта внутренним основанием для действия. Если я иррационально пришел к убеждению, что за моим столом прячется тигр, то я признал наличие опасности, и у меня, соответственно, есть основание для действия, пусть сколь угодно иррационального. Главным тем не менее в вопросе о независимых от желания основаниях для действия является то, что от человека требуется их разумное принятие в области рациональности признания, коль скоро субъект намеренно и свободно создал данное основание.

Обратимся к упомянутому ранее примеру. Я высказал утверждение о том, что идет дождь. Когда бы я ни высказывал утверждение, у меня есть основание говорить правду. Почему? Потому что утверждение попросту есть проявление приверженности его истинности. Нет разрыва между утверждением и принятием ответственности за его истинность. Другими словами, нет двух независимых друг от друга составляющих речевого акта, первая из которых - утверждение, а вторая— моя ответственность за его истинность; есть только утверждение, которое ео ipso5 является залогом истинности. Предположим, вы спрашиваете меня: «Какая погода на улице?» Я отвечаю: «Идет дождь». Из моего ответа вытекает το, что я отвечаю за истинность утверждения, что идет дождь.

5 Ео ipso - тем самым (лат.).

Моя приверженность истине наиболее наглядно проявляется в тех случаях, когда я лгу. Если я на самом деле не считаю, что идет дождь, но говорю неправду, что дождь есть, мое высказывание видится мне как ложь именно потому, что я понимаю, что оно связывает меня вопросом о его истинности, а я в него не верю. И ложь может достичь цели только потому, что вы принимаете меня как делающего утверждение и, следовательно, принимающего ответственность за его истинность. Примерно такой же вывод можно сделать и в отношении ошибок. Предположим, что я не лгу, но добросовестно заблуждаюсь. Я искренне сказал, что идет дождь, но, так или иначе, его нет. В этом случае также есть что-то неправильное в моем утверждении: оно неверно. Но почему это плохо? Как-никак, на каждое истинное утверждение найдется ложное. Это неправильно, потому что цель утверждения -быть истинным, и здесь она не достигается, так как утверждение - ложно. Делая утверждение, я ручаюсь за его истинность, а здесь ошибка разрушает мое поручительство.

«Классическая модель» никоим образом не может объяснить такие простые факты. Она вынуждена говорить, что есть два независимых феномена: институт утверждений и внешний по отношению к нему принцип обязанности говорить правду. Какое у меня основание говорить правду, высказывая утверждение? Классический теоретик вынужден отвечать на этот вопрос: в самом по себе утверждении нет никаких оснований. Основанием могла бы быть вероятность плохих последствий лжи; мои моральные принципы, говорящие «обман - это плохо», логически не зависящие от утверждения; или моя склонность говорить правду; или еще какое-то внешнее для утверждения основание. По «классической модели», все вышеперечисленные основания не зависят от природы утверждения как такового. Я, напротив, заявляю, что никак нельзя объяснить, что есть утверждение, без объяснения того, что приверженность истине является внутренним аспектом утверждения.

Но почему приверженность правде является внутренним фактором утверждения? Почему не может быть другого института, посредством которого мы высказываем утверждения, но не отвечаем за их достоверность? В чем великий смысл обязательства? Конечно, в каком-то смысле вы можете осуществлять речевые акты без сопутствующих обязательств. Именно так обстоит дело в художественной литературе. Никто не возлагает на автора художественного произведения ответственность за истинность высказываний, возникающих в тексте. Мы понимаем эти случаи как вышедшие из более фундаментальных форм и паразитирующие на них, где обязательства вытекают из требований истинности высказывания. Так повторим же вопрос: почему? Ответ исходит из природы самого смысла. Основание того, что я придерживаюсь истины в утверждении, что идет дождь, когда говорю, что это так, в том, что, делая это утверждение, я намеренно наложил определенные условия выполнения на него. Предполагая, что я не просто упражняюсь в правильном произношении, репетирую роль для спектакля или декламирую стихи, а серьезно утверждаю, что идет дождь, я несу ответственность за истинность этого утверждения. Так получилось потому, что я намеренно наложил обязательство истинности на утверждение в то время, как я намеренно наложил условия выполнения на условия выполнения моего намерения в действии так, что это намерение в действии должно воплотиться в словах: «Идет дождь». Повторяю, эти слова оказываются общедоступны, потому что я - участник человеческой конвенции о языке и речевой деятельности.

Теперь я хочу применить некоторые из этих уроков к практическому разуму в более традиционном толковании. Во многих случаях практический разум создает основание сейчас для действия в будущем. Я уверен, что понять, как свободный рациональный поступок может создать основания для будущих действий, можно только при пристальном рассмотрении данного вопроса. Поэтому обратимся к примерам из повседневной жизни. Представим, что я пришел в бар и заказал кружку пива. Представим, что я выпил его и подошло время расплатиться. Очевидно, что я планировал нести ответственность за оплату пива. Вопрос в том, должен ли я иметь основание, независимое от этого факта, скажем, желания заплатить за пиво, или другого подходящего элемента в моем наборе мотиваций, чтобы у меня имелось основание платить? Иными словами, чтобы узнать, есть ли у меня основание отдать деньги за пиво, я в первую очередь должен внимательно изучить свою мотивацион-ную систему и понять, есть ли у меня желание вообще платить или существуют ли у меня фундаментальные принципы по поводу платы за пиво, которое я только что выпил? Мне представляется, что нет. В подобном случае, заказывая пиво и выпивая его при выполнении заказа, я намеренно создал (взял на себя) обязательство заплатить за него, а такие обязательства являются разновидностью оснований.

Абсурдность «классической модели» приводит к тому, что она не может истолковать такой очевидный случай. Как в случае правдивого высказывания, сторонник «классической модели» вынужден заявить, что у меня есть основание платить за пиво, только если в моем наборе мотиваций обнаруживается сильное желание сделать это. Я могу возразить, что в данной ситуации я просто создаю себе основание заплатить за пиво, заказывая и выпивая его.

Тогда каковы формальные особенности ситуации, которая позволила мне создать такое основание? Каковы условия истинности утверждения: субъект А обладает независимым от желания основанием для будущего действия X? Что именно в нем (субъекте) порождает это основание? Достаточно сказать одно: субъект А создал себе независимое от желания основание для действия X в будущем. Поэтому наш вопрос сводится к следующему: как должен человек относиться к такому созданию? Я уже ответил на этот вопрос как на логический вопрос об условиях выполнения. А теперь взглянем на него «феноменологически». Как толковал ситуацию субъект А, когда заказывал пиво? Если я и есть субъект, то ответ таков: я совершаю действие, добиваясь, чтобы мне принесли пиво, и обязуюсь его оплатить, если его принесут. Но если намерение состоит именно в этом, тогда его исполнением, то есть если пиво принесут, я превращаю его в обязательство и, следовательно, в основание, согласно которому я буду действовать в будущем. И это основание, создаваемое сейчас, будет независимым от моих других будущих желаний. В таком случае достаточным условием для действия по созданию основания для меня является ожидание от него этого основания.

Формальный механизм, посредством которого я создал обязательство, точно соответствует формальному механизму, посредством которого я создал требование, высказывая утверждение. Впрочем, в данном случае я наложил условия выполнения на мое высказывание с восходящим направлением соответствия. Я взял на себя некоторую ответственность. Это сложно увидеть, потому что я не высказывался открыто. Я сказал: «Принесите мне пива». У этой фразы восходящее направление соответствия, то есть выслушавший должен принести, мне пива. Но полное понимание ситуации, которую мы еще рассмотрим более подробно при разговоре об обещаниях, состоит в том, что я также наложил условия выполнения на себя самого, на свое дальнейшее поведение. Они присутствуют в форме долговременного обязательства. Обязательства имеют восходящее, или от мира к обязательству, направление соответствия. Они будут удовлетворены или выполнены, только если мир, то есть поведение человека, изменится в соответствии с их содержанием. Обязательства, таким образом, являются разновидностью внешних факторов мотивации. Обычно их существование эпистемически объективно, и, несмотря на то что они создаются людьми и относятся только к нашему настроению, онтологически они субъективны. И, как мы уже неоднократно имели возможность убедиться, онтологическая субъективность не касается эпистемической. Она может просто заключаться в том, что я нахожусь во власти обязательства, хотя его создание и существование соотнесены с наблюдателем.

Предпосылка свободы активного субъекта является исключительно важной в описанном случае. С точки зрения первого лица, свободно принимаясь за создание основания для себя, я уже продемонстрировал желание принять то или иное основание. Я уже определил свою волю в будущем через ее свободное изъявление в настоящем. В итоге все эти вопросы должны получить тривиальные ответы. Почему это является основанием? Потому что я задумал это как основание. Почему это является основанием для меня? Потому что я свободно создал это в качестве основания для себя.

Рассматривая разрыв в главах 1 и 3, мы обнаружили, что все действующие основания создаются субъектом. Но особенностью создания независимых от желания оснований для будущих действий является то, что я сейчас, путем использования действующего основания, создал потенциально действующее основание для будущих действий. Философская традиция видит проблему как раз в противоположном. Не «как могут существовать независимые от желания основания для меня», а, скорее, «как может что-либо быть основанием для меня, если я не создал его таковым; это относится и к независимым от желания основаниям». В осуществлении добровольного действия есть разрыв между причинами и воплощением действия, и он ликвидируется, когда я просто выполняю действие; и в этом случае претворение самого по себе действия в жизнь уже есть создание основания для следующего действия.

Если обратиться к вопросу о мотивации, в случаях, описанных мной, основание может быть основой для желания, а не наоборот. На общепринятом языке правомерно будет сказать: «Я хочу заплатить за пиво, потому что у меня есть обязательство заплатить за него». А связь между основанием, рациональностью и желанием формулируется так: осознание чего-либо как связывающего обязательства уже является принятием онтологии, совпадающей с онтологией внешнего фактора мотивации, то есть сущности с восходящим направлением соответствия. Признать ценность такой сущности значит признать основание для действия. А признать что-либо как основание для действия значит поставить знак равенства между этим и основанием для желания осуществить действие.

III. Кантово решение проблемы мотивации

Кант в своей работе «Основы метафизики нравственности» рассматривал проблему, которая формально близка той, которая обсуждается здесь. Мой вопрос в том, как независимые от желания основания могут реально мотивировать действия, если каждое действие - это выражение желания выполнить это действие? Кант формулирует эту проблему так: «Как чистый разум может быть практическим?» И объясняет, что это вопрос о том, почему нас может интересовать категорический императив. Интерес -это то, благодаря чему основание становится практическим, то есть оно становится причиной, определяющей волю к действию. Мне кажется, что ответ Канта на данный вопрос неудовлетворителен. Вот что он говорит: «Чтобы хотеть того, для чего один лишь разум предписывает долженствование чувственно возбуждаемому разумному существу, - для этого требуется, конечно, способность разума возбуждать чувство удовольствия или расположения к исполнению долга, стало быть, причинность разума - определять чувственность сообразно с его принципами»6. Итак, по мнению Канта, чистый разум должен мотивировать чувство удовольствия, и только благодаря этому чувству мы способны действовать в соответствии с требованиями чистого разума. Кант признает, что нам абсолютно непонятно, как чистый разум может когда-либо вызывать такое чувство удовольствия, потому что причинно-следственные отношения мы можем обнаружить только между объектами опыта, а чистый разум не является объектом опыта.