Глава 1 3 страница. А тем временем управляющий Московской теат­ральной конторой фон Бооль, не зная, как скорее прекратить эту непредвиденную программу

А тем временем управляющий Московской теат­ральной конторой фон Бооль, не зная, как скорее прекратить эту непредвиденную программу, строчил донесение в Петербург. «Припев подхватили в зале очень дружно и даже стройно. Верхи ликовали, но из лож некоторые вышли и оставались в фойе, пока Шаляпин совсем кончил. В антракте (перед третьим отделением) среди публики много говорилось не в пользу Шаляпина; некоторые были положительно возмущены его выходкой и уехали с концерта после второго же отделения. Конечно, об этом случае мно­го говорят теперь в городе, как и о том, что он то же самое проделал в ресторане «Метрополь». Но то, говорят, было в ресторане, где мог он позволить себе сделать все, что хотел, но как же позволить себе сделать то же самое в императорском театре, где он служит и, следовательно, должен сам знать, что можно и чего нельзя? Неужели это ему сойдет?» — провокационно спрашивал высокий чиновник.

Министр двора барон В. Б. Фредерихс потребовал от Теляковского разорвать с Шаляпиным контракт. «Как, неужели до сих пор не уволили Шаляпина?» -спросил император министра.

Газеты тем временем подхватили новость, даже за границей появились сообщения об аресте певца. Л. В. Собинов из Милана спрашивал в письме, прав­да ли, что уволили Шаляпина, и восклицал: «Вот еще одна бедная жертва революции!» Однако реп­рессий не последовало. Дипломатичный Теляковский убедил начальство: увольнение певца усугубит ситу­ацию, вызовет опасное недовольство, создаст вокруг него ореол жертвы, освободит Шаляпина от контро­ля и ограничений, которые налагает положение ар­тиста императорских театров. Инцидент замяли.

На склоне лет Шаляпин признавался, что всю свою жизнь безраздельно посвятил искусству, поли­тику же не любил и не понимал, но бунтарская на­тура и острое нравственное чувство всегда звали его отвергать произвол власти и насилия.

В марте Шаляпин едет в Милан петь Демона на итальянском языке. Возвращаясь в Москву, певец останавливается в Киеве и выступает в Соловцовском театре. «Заседание городской думы не состоя­лось, так как большинство гласных оказалось в те­атре, где пел Шаляпин. Следующее заседание реше­но назначить по окончании гастролей Шаляпи­на», — писали газеты. Главным же событием стал благотворительный концерт для рабочих в огромном цирке «Hippo palas».Ha следующий день газеты пуб­ликуют письмо Шаляпина: рабочим передано более 1700 рублей.

Концерт вызвал противоречивые отклики. «Мос­ковские ведомости» писали о неумеренном в после­днее время увлечении тенденциозными театральными постановками: наряду с «вредными» спектакля­ми Чехова и Горького в Художественном театре «за воспитание публики с концертной эстрады взялся г. Шаляпин... Большая часть романсов, которые он исполнял, носили узкотенденциозную окраску. Дос­таточно вспомнить, как он распевал Мусоргского «Король и блоха», или «Как король шел на войну», или «Три дороги» Кенемана... Венцом этих песнопе­ний доморощенного «менестреля» надо считать ре­волюционную «Дубинушку», которую он спел со сцены императорского Большого театра с хором разных хулиганов-добровольцев из публики...».

Сезон 1906/07 года в Большом театре по тради­ции открывался 30 августа оперой Глинки «Жизнь за царя». Накануне у Шаляпина обострилась простуда. Это дало повод для разного рода политических уп­реков: «Федор Шаляпин участвовать в роли Сусани­на не пожелал, отозвался больным и даже пропеча­тал, что у него в горле болезнь, но оказалось, что все это наглое вранье, и за это он поплатился штра­фом в 921 рубль. И поделом этому босоножке — впе­ред авось умнее будет!» — писала газета «Вече». «Это­го господина давно уже нужно было выпроводить вон. Никто, решительно никто не может давать пра­ва на подобные дерзкие выходки; ни в одной стране в мире подобное поведение не было бы терпимо», — поддакивала «Русская земля».

«Московские ведомости» прямо провоцировали увольнение Шаляпина из Большого театра: «После того, что было за последнее время, никому и мыс­ли не приходило в голову, что г. Шаляпин может все-таки остаться на той сцене, которая так несим­патична ему по многим причинам, и прежде всего потому, что она императорская. Казалось, что ди­рекция императорских театров также не пожелает

оставить на службе артиста, который со сцены Боль­шого театра поет «Дубинушку» и отказывается петь «Жизнь за царя» по своим политическим убеждени­ям, который в иностранных иллюстрированных жур­налах изображается в рядах сражающихся на москов­ских баррикадах и сам не прочь прослыть за револю­ционера».

От Шаляпина, как, впрочем, и от других артис­тов императорских театров, требуют подписки о не­причастности к деятельности «противоправитель­ственных партий». Как сообщал журнал «Театр и ис­кусство», «Шаляпин приписал, что он вообще ни­когда ни в каких партиях не участвовал». «У нас все­гда, — вспоминал Теляковский, — старались любой поступок Шаляпина, если только это было возмож­но, неизменно рассматривать с точки зрения поли­тики, причем каждый присочинял то, что ему каза­лось, и действительность получала тогда полное ис­кажение... История отказа Шаляпина от «Жизни за царя» проникла в иностранную печать и принимала уже окончательно вздорное освещение: там, как и в левых органах русской печати, приветствовали... «смелый отказ» Шаляпина от патриотической опе­ры!.. Я получал бесконечное число анонимных писем с угрозами по адресу Шаляпина и даже по моему, а министерство двора официально запрашивало меня, верен ли слух об отказе Шаляпина петь «Жизнь за царя».

Артист затравлен, раздражен — его насильно втя­нули в политическую интригу. Что делать? Стоит ли ему вообще петь Сусанина? Теляковский, Головин, Коровин советуют певцу выступить в «Жизни за царя», но не в Москве, а в Петербурге, в Мариинском театре. Теляковский убежден: многие газетные нападки опираются на досужие слухи, которые рас-

пускают сами артисты и служащие театра. Талант Шаляпина, его особое положение в труппе, огром­ный успех, большие гонорары — все это раздражало завистников, и они не упускали случая лягнуть пев­ца.

В творчестве любого художника, в том числе и артиста, не могут не проявляться его собственные нравственные устои, гражданская позиция. Конеч­но, оперный певец, в отличие от актера драматичес­кого, связан с более условным театральным жанром и лишен возможности впрямую откликаться на по­литическую «злобу дня» ролями в современных пье­сах. Шаляпина не раз упрекали в том, что после пе­рехода на императорскую сцену он перестал расши­рять репертуар, хотя известно и то, что он мечтал о создании таких мощных сценических характеров, как Царь Эдип, Степан Разин, Василий Буслаев, просил Н. А. Римского-Корсакова, А. К. Глазунова написать оперы специально для него. Но замыслы эти, не поддержанные композиторами, не осуще­ствились. Можно предположить, что, увидев соб­ственными глазами разгул «смутных лет», Римский-Корсаков и Глазунов не захотели романтизировать и облагораживать разбойничество.

Критик Юрий Беляев, защищая Шаляпина от поверхностных и спекулятивных упреков в «останов­ке артистического развития», писал: «...всегда об­новляясь и совершенствуясь, всегда что-нибудь да придумывая новое, что-нибудь дополняя к прежне­му образу, Шаляпин показывает своих героев, так сказать, по ходу громадной актерской работы. Вчера он был Мефистофелем. И это — утверждаю — был новый Мефистофель, не тот, которого я видел раньше... Звали его Красный Смех (только, пожалуй­ста, не Андреева) («Красный смех» -- название нашумевшего рассказа Л. Н. Андреева. — Авт.). Он сто­ял, извиваясь и подпрыгивая на туго натянутом ка­нате людских страстей, балансируя над пороками и увлечениями последней минуты, Красный рыцарь, чье длинное, торчащее,за ухом перо все время тряс­лось и словно грозило пальцем, был увлекателен и... страшен. «На земле весь род людской». Эту песню Красный Смех кидал в публику, показывая ужасные черты, гримасы презрения и отвращения, издеваясь над теми самыми страстями, вдохновителем которых был он — Мефистофель. А был он божком продаж­ной совести, гнусных сделок чести, грязных закоул­ков человеческой души. Сводник, спекулянт и рос­товщик жили в этом красном черте, самом близком и понятном из всех чертей современного пекла. Он управлял биржей, приобретал концессии, вздувал акции, брал подряды и взятки, открывал ломбарды и кассы ссуд, игорные притоны и дома терпимости.

Я расскажу, чем он еще занимался. Он состоял директором нескольких частных банков и ходатаем многих высокопоставленных лиц, он организовывал рабочие союзы и издавал большую «либеральную» газету. В министерствах, в университетах, в собрани­ях, в комиссиях, даже на освящениях новых храмов видели его, принимая по красному мундиру за сена­тора. Ему даже на конвертах писали: «Его Высоко­превосходительству, Действительному Тайному Со­ветнику Красному Смеху».

Я узнаю, что он устроил войну и революцию. Те­перь он поет:

...брат на брата, Край на край идет войной, А людская кровь рекой По клинку течет булата...

Но он издевается над ними и злорадствует, и этот несравненный жест пальцем по клинку, жест, которым Мефистофель — Шаляпин словно облизы­вает кровь со шпаги, лучше всякого слова показы­вает, как велик и силен в настоящее время рыцарь пекла. Он — душа погромов еврейских, армянских и наших ужасных русских погромов, которых словно и не замечает завороженное им стадо, которых не хо­чет знать его министерство и о которых молчит его газета... Он направляет кинжал убийцы из-за угла и поклялся переколоть всех «постовых» и прочих Ва­лентинов своей отравленной шпагой. Он - провока­тор и прокламатор, которого долго будут помнить города и деревни. На красных обложках его изданий отразилась смеющаяся рожа черта. Теперь, — за не­имением спроса на все «красное» — он не без выго­ды торгует порнографической литературой и воспе­вает содомский грех и нимфоманию.

Довольно. Я обращаюсь к артисту. Шаляпин мо­жет каждый раз хлопнуть по плечу Мефистофеля и спросить: «Каков, мол, я сегодня?» Красный Смех, конечно, и тут засмеется. Черт бы взял этого черта!»

Шаляпинский Мефистофель 1907 года как сим­вол эпохи, краха революционных иллюзий противо­стоял Демону 1904 года, которого Горький называл символом борьбы и бури.

МОСКОВСКИЙ ДОМ

В один из зимних дней 1900 года к Шаляпиным, в дом 9 по Большому Чернышевскому переулку при­шли поздравить именинника Серов, Коровин, Клю­чевский, Рахманинов... Звучали тосты за здоровье хозяина дома и Иолы Игнатьевны. Скоро должен

был родиться еще один ребенок. Шаляпин просил Рахманинова стать крестным отцом. Сергей Василь­евич согласился, но с условием: если это будет де­вочка, назвать ее Ириной. 10 февраля Ирина появи­лась на свет, а 23-го ее крестили в Вознесенской церкви, что на Большой Никитской.

В доме певца бывали отец, Иван Яковлевич, и брат Василий, однако прижиться в Москве им ока­залось непросто, размеренная и благополучная жизнь как-то не складывалась. Василий был музы­кально одаренным юношей, Федор Иванович пы­тался учить его музыке, просил Рахманинова устро­ить его в Синодальное училище, помогал Василию материально, но близости между братьми не было.

В июне 1901 года Иван Яковлевич вызвал старше­го сына — проститься. Федор Иванович поехал в де­ревню Сырцово и застал отца при смерти, в грязной избе. Он перевез Ивана Яковлевича в земскую боль­ницу. Врач заверял артиста: положение «не так серь­езно — старик еще поживет». На другой день Шаля­пин уехал и уже в Москве получил телеграмму о смерти отца...

Федор Иванович помнил о своем трудном дет­стве. Ему хотелось избавить детей от забот. Семья ра­стет, и певец решает переехать в более просторную квартиру, в Леонтьевский переулок. Шаляпины по­селяются в доме 24, принадлежащем некоему А. Катыку. Дом примечательный: здесь у своих друзей Гуч­ковых останавливалась В. Ф. Комиссаржевская, здесь жил Чехов. В одном из писем Антон Павлович сооб­щал адрес: Леонтьевский переулок, дом Катыка, - «это там, где живет знаменитый Шаляпин».

Рахманинов некоторое время также проживает по соседству, в доме 22, принадлежащем тому же владельцу, но вскоре с молодой женой поселится на Воздвиженке, 11. Скоро появится на свет старшая дочь Рахманиновых, названная, как и дочь Шаляпи на, Ириной. Сергей Васильевич много работает - занимается композицией, готовится к концертам, компаний не собирает, но у Шаляпиных бывать любит. Друзьям здесь всегда рады, хотя пробиться сквозь заслон поклонников и нежданных визитеров бывает нелегко.

...Степан Скиталец вспоминал, что ему удалось протиснуться к подъезду и позвонить в колокольчик.

Дверь полуоткрылась, но оказалась на цепи. В щель просунулся здоровенный кулак «длиннобородого Иоанна», слуги Шаляпина. Узнав Скитальца, грозный страж порядка впустил гостя в переднюю и, осадив толпу назойливых поклонников певца могучим окриком, захлопнул дверь:

- Уж вы извините, я по привычке и не посмотрел, кто идет, а прямо кулак выставил. Иначе нельзя — лезут! И ведь какие нахалы! Мы, говорят, друзья Федора, да мы с ним на «ты», как смеешь не пускать?

— Зачем же их привалило столько?

- Да за билетиками же даровыми!

Приходят и с многочисленными призывами дать благотворительный концерт в пользу разных действующих и сомнительных сообществ, и с приглашениями на всевозможные «общественные акции», с просьбами о пожертвованиях. Посыльный известий табачной фабрики принес Шаляпину письмо предприимчивого владельца С. Габая: «Милостивый Государь!

Побывав несколько раз у Вас на квартире, мы, крайнему сожалению, не могли переговорить с Вами лично, а посему принуждены, извиняясь в причиняемом беспокойстве, изложить Вам письменно нашу покорнейшую к Вам просьбу: не откажите в любезности разрешить нам выпустить папиросы с Вашей фамилией «Шаляпинские». Желая сделать это ко дню Вашего бенефиса, мы были бы Вам очень благодарны, если бы Вы прислали нам Ваше разре­шение по возможности скоро, так как могут явить­ся между нашими конкурентами подражатели и в виду предстоящих для этого дела затрат на ярлыки и проч. Убедительно просим Вас предоставить право это исключительно нашей фирме».

Папиросник С. Габай не зря спешил и опасался конкуренции: его опередил представитель парфю­мерной фирмы «Брокар и К°».

«Глубокоуважаемый Федор Иванович! С Вашего разрешения мы выпускаем в продажу новые духи. посвященные Вашему имени, образцы которых мы почтительнейше просим Вас принять, как дань на­шего глубокого к Вам уважения и почитания Ваше­го таланта. Надеемся также, что Вы соблаговолите нам дать Ваше позволение и на публикацию в газе­тах о выходе в свет означенных, посвященных Вам духов».

Надо полагать, разрешение было получено, по­тому что вскоре и папиросы, и духи «Шаляпинские» появились в продаже.

Да только ли папиросы? Витрины и прилавки ук­рашают «шаляпинские» конфеты, шоколад, гребен­ки, одеколоны, а на Выставке российского обще­ства канароводства выставлена в качестве экспоната канарейка «Шаляпин»...

В 1901 году появляется на свет еще одна дочь — Лидия. Шаляпин — любящий отец. Особой его гордо­стью был сын. Летом 1903 года в семью пришло горе — первенец Игорь умер от аппендицита. Квар­тиру в Леонтьевском переулке решено было покинуть: слишком многое напоминало о потере. Семья переехала в тихий и зеленый район — в 3-й Зачать­евский переулок, рядом с Остоженкой. Двухэтажный особняк примыкал к ограде Зачатьевского девичье­го монастыря, основанного еще в начале XVII века при царе Михаиле Федоровиче.

Спустя десятилетие после описываемых событий в 3-м Зачатьевском переулке (может быть, даже в том же доме) поселится Анна Ахматова. В стихотво­рении, посвященном этому уголку Москвы, она на­пишет:

Тянет свежесть с Москва-реки, В окнах теплятся огоньки.

Как по левой руке — пустырь, А по правой руке — монастырь...

А напротив — высокий клен, Ночью слушает долгий стон.

Покосился гнилой фонарь С колокольни идет звонарь...

Удаленный от шумной Тверской улицы район облюбовали многие художники, музыканты, артисты. В Ваганьковском переулке неподалеку от Волхон­ки живет Иван Михайлович Москвин, известный актер Художественного театра, любитель шумных за­столий и розыгрышей; на Никитском бульваре - восходящая примадонна Большого театра несрав­ненная Антонина Васильевна Нежданова, партнер­ша Шаляпина по многим спектаклям. В Большом Знаменском переулке, в двухэтажном домике, — Ва­тин Серов, к нему нередко захаживает Шаляпин. Окна квартиры выходят в большой сад, Серов иногда - внезапно останавливается и подолгу задумчиво смотрит на ворон — он любит их рисовать.

В 1904 году у Шаляпиных родился Борис, в буду­щем известный художник. Дочь певца Ирина Федо­ровна запомнила, как счастливый отец нес по ши­рокой лестнице Иолу Игнатьевну, одетую в белое, воздушное, украшенное кружевами и лентами пла­тье...

«Отец обладал неотразимым шармом, умел оча­ровывать людей, быть и ласковым и добрым, — вспоминала Лидия. — Но бывал и строгим». С гаст­ролей артист возвращается с гостинцами, подарка­ми, его письма полны любви, тревоги, заботы. «Не знаю почему, — пишет он Иоле, — но ничего меня не интересует, и я жду с восторгом дня, когда смо­гу увидеть тебя и целовать без конца».

Вынужденные частые расставания раздражают обоих, Федор становится ревнивым, подозритель­ным. В 1902 году он пишет Иоле из Олеиза, куда за­ехал навестить Горького: «Написать твоему мужу, что его любишь, у тебя нет полчаса времени? Черт побери! Чем ты занимаешься? Скажи мне, пожалуй­ста, хотя бы как поживают наши дети, если ты ни­чего не хочешь писать о себе... Извини меня, но мне так плохо, когда я думаю о тебе, я так переживаю из-за твоего молчания... Я не могу ни работать, ни заняться чем-нибудь другим. Я готов рыдать...»

Письмо из Екатеринослава (май 1903 года): «До­рогая моя Иолинушка! Если бы ты могла знать, как я страдаю без моей дорогой семьи, как я скучаю, абсолютно не знаю, что делать, и думаю только о том, чтобы возможно скорее прошло это нудное время, считаю дни... О, как я хочу прижать тебя к моему сердцу, обнять тебя, целовать тебя без конца, моя обожаемая женушка. О, как я люблю тебя, ми­лая Иоле, как обожаю, я бы хотел, чтобы ты вот та*. любила бы и меня, и я был бы счастливейшим человеком! Много поцелуев тебе, моя милая, и моим крошкам, также твоей маме».

Интонация писем в 1904 году становится иной — наступает пора выяснения отношений. Федор при­ревновал Иолу к ее давнему знакомому, с которым она неожиданно встретилась и в приливе чувств рас­целовалась: «Случай с твоим старым приятелем в Неаполе ясно показывает, что Федя не отвечает тво­им требованиям (о себе Шаляпин пишет в третьем лице. — Авт.). Давно я уже замечаю, что чувства твои ко мне погасли, и мне кажется, что этим ты тяготишься... Но так как у нас есть дети, ты ради них приносишь себя в жертву и, конечно, этого не го­воришь и даже стараешься, может быть, этого не показать, но едва ли я ошибусь, если скажу, что все это несомненно так!»

Ревность, подозрительность мучают обоих, упре­ки чередуются с признаниями в любви, из которых, впрочем, следует, что и у Иолы Игнатьевны могли быть к мужу свои претензии. «Милая моя, хорошая, несравненная Иолочка! — пишет Шаляпин. -- Мне было крайне тяжело сейчас уезжать от тебя, потому что я видел, что ты, провожая меня, осталась взвол­нованной, думая, что я уехал от тебя в ненавистный тебе Кисловодск не только для пения, а еще и с другими намерениями, то есть чтобы подурить с женщинами и, может быть, тебе изменить. Спешу поэтому предупредить тебя, что эти времена, когда я дурачился, прошли. И я уверяю тебя, моя милая, что этого больше не повторится. Верь мне, что я тебя люблю, искренно, хорошо, спокойно, как несрав­ненную женщину и мать дорогих моих деток, и ни­когда в жизни не променяю тебя ни на кого...»

«Боже мой! — восклицает Шаляпин в письме из Лондона.-- Неужели ты, Иолинка, продолжаешь думать еще до сих пор, что я что-то сделал тебе скверное и что я в самом деле сошел с ума хотя бы от какой-то шансонетной певицы... Все-таки напрас­но ты думаешь, Иолинка, что я тебя могу променять на всякую putank'y. Клянусь тебе, что это заставляет меня немного страдать. Конечно, у меня скверный характер, и я могу тебя ругать, но все же я тебя люблю больше всех на свете и знаю, и верю, и ценю, что ты мой самый истинный друг».

Здесь примечательны интонационные оттенки - «немного(!) страдать» - и заверения в истинной дружбе (а не в любви!).

Но вот письмо из Монте-Карло от 12 марта (27 февраля) 1905 года:

«Ах, Jole, Jole, если бы ты была умнее, мы мог­ли бы быть очень счастливы. Если бы я получил от тебя письмо, где увидел бы хоть одно теплое слово или какое-нибудь объяснение, я бы тебе писал как всегда и ты бы не удивлялась бы тому, что от меня нет писем... Я думаю, что лучше меня тебе найти кого-нибудь будет трудно. Будь здорова и не поминай меня лихом...»

Скажем прямо - Шаляпин выбрал не лучшее время для выяснения отношений: Иола Игнатьевна на третьем месяце беременности. В день отправления цитируемого письма он поет в «Мефистофеле», спу­стя неделю — в «Фаусте», в конце марта оказывает­ся в Париже. По свидетельству одного из современ­ников, «он привел всех в телячий восторг. Дамы со­шли с ума».

В Москву Федор Иванович вернулся в начале мая, а 23 сентября Иола Игнатьевна родила близне­цов — Федора и Татьяну.

Шаляпин много концертирует, в Петербурге встречается со Стасовым, участвует в церемонии открытия памятника Глинке напротив Мариинского театра, опять уезжает в Монте-Карло, поет в «Мефистофеле» в театре «Казино» со своей давней партнершей Линой Кавальери (злые языки уверяли— у Шаляпина роман с итальянской певицей), в апреле 1906 года возвращается в Россию, в июне— июле отдыхает в Германии, в Эмсе, в августе — сентяб­ре—в Петербурге, в новом летнем театре «Олим­пия», поет в «Мефистофеле» и «Фаусте», встречает­ся со Стасовым.

Вспоминая в письме к брату прекрасный вечер 3 сентября 1906 года с участием Шаляпина и Горько­го, Владимир Васильевич сообщает ему о «нынеш­ней пассии» Шаляпина Марии Валентиновне Петцольд — «она решительно всем вчера понравилась. И красота, и простота, и любезность, и приветли­вость». Неотразимое впечатление произвела Мария Валентиновна и на Горького. «Великое счастье, что рядом с ним (Шаляпиным. — Авт.) такая умная и спокойная женщина, как Мария Валентиновна, -вот чудесная фигура и милый товарищ!»

Мария Валентиновна Петцольд происходила из многодетной семьи помощника управляющего госу­дарственным имуществом Казанской губернии Ва­лентина Фридриховича Элухена. Выходец из Лифляндской губернии, он в свое время окончил Лесной институт в Петербурге и получил назначение в Ка­зань. Здесь он дослужился до чина статского советни­ка и за усердие был вместе с детьми пожалован дво­рянством. В семье ценили культуру, образование. Ма­рия-Августа и ее сестры закончили Мариинскую женскую гимназию, часто посещали концерты, спек­такли, Казанское общество изящных искусств, первый муж Марии Валентиновны Артур-Фердинанд-Эдуард Петцольд был сыном владельца пивоварни, содержавшего к тому же манеж, сад «Ар­кадия» и летний театр. Молодой Петцольд не стал продолжателем дел отца. Проучившись недолго на физико-математическом факультете, он увлекся ре­волюционными идеями, был отчислен из универси­тета за участие в беспорядках, вступил в социал-де­мократическую партию, но в 1904 году скоропос­тижно скончался, оставив на руках Марии Валенти­новны двух младенцев — сына Эдуарда-Оскара и дочь Стеллу-Беатрису.

Бытовала семейная легенда — еще гимназисткой Мария Валентиновна заявила, что выйдет замуж только за известного промышленника Савву Моро­зова или за знаменитого певца Федора Шаляпина. Выяснилось, что она на ветер слов не бросала.

После смерти мужа Мария Валентиновна приез­жает к сестре в Москву и вскоре знакомится с Фе­дором Ивановичем Шаляпиным. Как показало дальнейшее, встреча была для обоих решающей, она резко изменила жизнь.

...Мучительно переживала случившееся Иола Иг­натьевна, еще до объяснения с мужем посвященная общими знакомыми в тайну Федора Ивановича. После бурного объяснения супруги решили не сооб­щать сыновьям и дочерям о происшедшем. Федор Федорович Шаляпин, младший сын певца, вспоми­нал, что в течение многих лет никто из детей даже не догадывался о разрыве между отцом и матерью. Но разрыва по-настоящему и не было, настолько кровной и насущной была связь певца с первой се­мьей.

Жизнь Марии Валентиновны с Шаляпиным не была безоблачной. Юридически брак оказалось воз­можным заключить много лет спустя, в конце 20-годов. Кроме того, Шаляпин поставил условие: первая семья, дети не должны чувствовать себя осиро­тевшими. Иола Игнатьевна сумела сохранить такую атмосферу, в которой Федор Иванович не чувство­вал себя виноватым. В происшедшей семейной дра­ме она считала виноватой себя — ведь она не смогла укротить ревнивый характер, свой итальянский тем­перамент. И хотя в 1906 году Шаляпин основывает домашний очаг в Петербурге, в московском доме он по-прежнему хозяин. Летом Федор Иванович живет с детьми на даче, развивает склонности Бориса к рисованию, девочек — к танцу и драматическому искусству, направляет их, советует, учит...

К отцовству певец относился очень серьезно. Московский дом по-прежнему полон друзей. Серов, Коровин, даже если не заставали дома хозяина, иг­рали с детьми, беседовали с Иолой Игнатьевной. Серов рисовал птиц и животных, а однажды принес модную в то время игрушку — куклу би-ба-бо и по­казал детям маленький спектакль, который они за­помнили на всю жизнь.

«В ЗАБОТАХ СУЕТНОГО СВЕТА...»

Как складывается жизнь Шаляпина в 1900-е годы? О мироощущении артиста можно судить по автографу, оставленному им в альбоме Сергея Ива­новича Зимина: «Нужно всегда гнать прочь спокой­ствие, ибо радость настоящей жизни в беспокойстве. Ф. Шаляпин. 31 января 1906 года». Ликующая инто­нация!

Певец существует в насыщенном территориаль­ном, художественном и жизненном пространстве. В Москве — Большой театр, поклонники, дом, дети, давнее дружеское окружение; в Петербурге — Мариинский театр, концерты А. И. Зилоти, в которых он регулярно выступает, естественно, сонм поклонни­ков, новый дом, который он создает вместе с Ма­рией Валентиновной, дружеское окружение, сохра­нившееся еще с поры первых петербургских дебю­тов: Стасов, Глазунов, Римский-Корсаков. Наконец, Европа, которую Шаляпин обживает весьма энер­гично: Милан, Париж, Берлин, Лондон, Монте-Карло — здесь тоже театры, поклонники, друзья... Артист в расцвете сил и таланта, он только вступил в четвертое десятилетие своей жизни, он свободно перемещается из страны в страну, государственных границ для него практически нет, он звезда, «граж­данин мира», желанный гость, его мечтает принять с почестями любой глава государства, чтобы удос­тоить высшей награды своей страны. Но при этом Шаляпин «обычный человек» — «гуляка праздный», любвеобильный отец и покоритель женских сердец, открытый дружбе, общению, и известные пушкинские строки:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен... —

к нему вполне применимы. О. Л. Книппер-Чехова пи­сала Антону Павловичу в Ялту: «После спектакля («На дне» в Художественном театре. — Авт.) ездили в «Эрмитаж» по приглашению Горького... Шаляпин рассказывал анекдоты, но не сальные, я до боли хо­хотала. Какой он талантливый! Пел он тоже, пел чу­десно, широко, с захватом. Рассказывал о сотворе­нии мира; о том, как поп слушал оперу «Демон», как дьякон первый раз по железной дороге ехал; как армянин украл лошадь, но оправдался: лошадь, говорит, стоит поперек улицы, а улица узенькая, я — мимо морды: кусает, я мимо зада — лягает, я — под нее, а она тут-то и убежала, значит, она меня укра­ла, а не я ее...»

Шаляпин любил бывать у художников; в Москве на шмаровинских «средах», на Молчановке, куда он нередко приезжал вместе с пианистами А. Н. Корещенко и Ф. Ф. Кенеманом, пел для друзей. А в тра­диционный «рисовальный час» вместе с другими брался за карандаш. Он был превосходным рисо­вальщиком, легко набрасывал шаржи, автопортре­ты. Его работы потом разыгрывались в лотерею, а вырученные деньги шли в фонд стипендии для слу­шателей Училища живописи, ваяния и зодчества. Часто бывал он в мастерских художников.

Если в мастерской стоял рояль, Шаляпин садил­ся за инструмент и под собственный аккомпанемент пел романсы, русские песни, оперные арии. Слуша­телей покоряла особая, хрупкая интимность музы­кальной атмосферы, которая не могла бы возник­нуть в зале, на большой концертной эстраде, при «сборной» публике.

Один из вечеров у Константина Коровина запе­чатлел художник Леонид Пастернак.

Артист — в центре композиции, вокруг завсегда­таи коровинских вечеринок — сам хозяин, Л. О. Па­стернак, А. Е. Архипов, С. А. Виноградов. Аккомпани­рует на гитаре П. А. Тучков, прожигатель жизни, бывший предводитель дворянства, прокутивший с цыганами состояния... «Когда Тучков в своем увле­чении аккомпанементом к прекрасному пению Ша­ляпина доходил почти до экстаза, — вспоминал Л. О. Пастернак, — Шаляпин нарочно спадал на одну ноту выше или ниже... Тучков вдруг как бы про­сыпался, свирепел от злобы - ругательствам не было конца, а вся компания ввергалась в беспре­рывный хохот, шум и гам. Это бывал один из «но­меров» вечера. Во время пения Тучкова, когда тот входил в раж и его лицо становилось багровым и смешным, Шаляпин бывало шептал мне на ухо: «Посмотрите на него! Глазок, глазок-то его! Нари­суйте его! Ради Бога, нарисуйте!..»

Константин Коровин увлекался замечательной певицей Варварой Паниной. Художник с лукавой се­рьезностью заявлял, что Панина поет лучше Шаля­пина:

- Ты слышишь... Антон, — озадаченно обращал­ся Шаляпин к Серову. — Константину не нравится, что я пою. Плохо пою. А кто же, позвольте вас спро­сить, поет лучше меня, Константин Алексеевич? — А вот есть. Цыганка одна поет лучше тебя. -Слышишь, Антон, Костька-то ведь с ума со­шел. Какая цыганка?