ИЗ ДНЕВНИКОВ* 1910-1923

Год. 15 декабря.

Моим выводам из моего нынешнего, уже почти год длящегося состояния я просто не верю — для этого мое состояние слишком серьезно. Я даже не знаю, могу ли я сказать, что это состояние не новое. Во всяком случае, я думаю: состояние это новое, подобные у меня бывали, но такое — еще никогда. Я словно из камня, я словно надгробный памятник себе; нет даже щелки для сомнения или ве- ры, для любви или отвращения, для отваги или страха перед чем-то определенным или вообще, — живет лишь шаткая надежда, бесплод- ная, как надписи на надгробиях. Почти ни одно слово, что я пишу, не сочетается с другим, я слышу, как согласные с металлическим лязгом трутся друг о друга, а гласные подпевают им, как негры на подмостках. Сомнения кольцом окружают каждое слово, я вижу их раньше, чем само слово, да что я говорю! — я вообще не вижу сло- ва, я выдумываю его. Но это еще было бы не самым большим несча- стьем, если бы я мог выдумывать слова, которые развеяли бы труп- ный запах, чтобы он -не ударял сразу в нос мне и читателю.

Когда я сажусь за письменный стол, то чувствую себя не лучше человека, падающего и ломающего себе обе ноги в потоке транс- порта на Place de 1'Opera. Все экипажи тихо, несмотря на произво- димый ими шум, устремляются со всех сторон во все стороны, но порядок, лучший, чем его мог бы навести полицейский, устанав- ливает боль этого человека, которая закрывает ему глаза и опусто- шает площадь и улицы, не поворачивая машин обратно. Полнота жизни причиняет ему боль, ибо он ведь тормозит движение, но пустота не менее мучительна, ибо она отдает его во власть боли.

* Кафка Ф. Из дневников. Письмо отцу. — М.

190

1988.

Год. 15 ноября.

Вчера вечером, уже предвкушая сон, откинул одеяло, лег и вдруг снова явственно ощутил все свои способности, словно де- ржал их в руках; они распирали мне грудь, воспламеняли голову, какое-то время я повторял себе, чтобы утешиться по поводу того, что не встаю и не сажусь работать: «Это вредно для здоровья, это вредно для здоровья», и хотел чуть ли не силком натянуть сон на голову. Я все время представлял себе фуражку с козырьком, кото- рую я, чтобы защититься, натягиваю на лоб. Как много я вчера потерял, как тяжело стучала кровь в стесненной голове — обладать такими способностями и держаться только силами, которые необ- ходимы просто.для существования и попусту растрачиваются.

Бесспорно: все, что я заранее, даже ясно ощущая, придумываю слово за словом или придумываю лишь приблизительно, но в четких словах, на письменном столе, при попытке перенести их на бумагу, становится сухим, искаженным, застывшим, мешающим всему осталь- ному, робким, а главное— нецельным, несмотря на то, что ничто не забыто из первоначального замысла. Разумеется, причина этого в зна- чительной степени кроется в том, что вдали от бумаги я хорошо при- думываю только в состоянии подъема, которого я больше боюсь, чем жажду, как бы я его ни жаждал, но полнота чувств при этом так вели- ка, что я не могу справиться со всем, черпаю из потока вслепую, случайно, горстями, и все добытое таким способом оказывается при спокойном записывании ничтожным по сравнению с той полнотой, в которой оно жило, неспособным эту полноту выразить и потому дур- ным и вредным, ибо напрасно привлекло к себе внимание.

Год. 21 июня.

Какой чудовищный мир теснится в моей голове! Но как мне освободиться от него, не разорвав. И все же лучше тысячу раз разо- рвать, чем хранить или похоронить его в себе. Для того я и живу на свете, это мне совершенно ясно.

Год. 21 июля.

Не отчаиваться, не отчаиваться и по поводу того, что ты не отчаиваешься. Когда кажется, что все уже кончено, откуда берутся новые силы, и это означает, что ты живешь. Если же они не появ- ляются, тогда действительно все кончено, и притом окончательно. Не могу спать. Одни сновидения, никакого сна... На шею набросили петлю, выволокли через окно первого эта- жа, безжалостно и равнодушно протащили, изувеченного и крово- точащего, сквозь все потолки, мебель, стены и чердаки до самой крыши, и только там появилась пустая петля, потерявшая остатки моего тела, когда им проламывали черепичную кровлю.

191

iVlo.iepiimM 11 немецкоязычной литературе

Особый метод мышления. Оно пронизано чувствами. Все, даже самое неопределенное, воспринимается как мысль (Достоевский).

Эти блоки внутри. Один крючочек сдвинется с места где-то в самых тайниках, в первый момент и не заметишь этого, и вот уже весь аппарат пришел в движение. Подвластный непостижимой си- ле, как часы кажутся подвластными времени, он то тут, то там щелкает, и все звенья одно за другим, с грохотом разыгрывают навязанную им пьесу.