Шрамкова Г. Искусство Возрождения. Италия. Нидерланды. Германия. Франция. — М., 1977

ооооооооооооо^^

О человеке, вот о ком предстоит мне говорить: и сам вопрос, мною рас­сматриваемый, требует, чтобы я говорил об этом людям,, ибо подобных во­просов не предлагают, когда боятся чтить истину...

Я вижу в человеческом роде два вида неравенства: одно, которое я на­зываю естественным или физическим, потому что оно установлено при­родою и состоит в различии возраста, здоровья, телесных сил и умствен­ных или душевных качеств; другое» которое можно назвать неравенством условным или политическим, потому что оно зависит от некоторого ррда соглашения и потому что оно устанавливается или, по меньшей мере, ут­верждается с согласия людей. Это последнее заключается в различных привилегиях, которыми некоторые пользуются за счет других: как то, что они более богаты, более почитаемы, более могущественны, чем другие, или даже заставляют их себе повиноваться. <...> (С. 70-71)

У всякого животного есть свои представления, потому что у него есть чувства; оно даже до некоторой степени комбинирует свои представления, и человек отличается в этом отношении от животного лишь как больщее от меньшего. Некоторые философы даже предположили, что один человек больше отличается от другого человека, чем человек — от животного. Сле­довательно, специфическое отличие, выделяющее человека из всех дру­гих животных, составляет не столько разум, сколько его способность дей­ствовать свободно. Природа велит всякому живому существу, и животное повинуется. Человек испытывает тоже воздействие, но считает себя сво­бодным повиноваться или противиться, и как раз в сознании этой свободы I проявляется более всего духовная природа его души. <...> (С. 82)

Но если бы трудности, с которыми связано изучение всех этих вопро­сов, и оставляли все же некоторый повод для споров относительно этого различия между человеком и животным, то есть другое, весьма харак­терное и отличающее их одно от другого свойство, которое уже не может вызвать никаких споров: это — способность к самосовершенствованию, которое с помощью различных обстоятельств ведет к последовательному развитию всех остальных способностей, способность, присущая нам как всему роду нашему, так и каждому индивидууму... Было бы печально для нас, если бы мы вынуждены были признать, что эта отличительная и ^очти неограниченная способность человека есть источник всех его не­счастий, что именно она выводит его с течением времени из того первона­чального состояния, в котором он проводит свои дни спокойно и невинно; что именно она, способствуя веками расцвету его знаний и заблуждений, пороков и добродетелей, превращает его со временем в тирана себя самого и природы. <...> (С. 82-83)

Мне было бы легко, если бы это было необходимо, подтвердить... факта­ми и показать, что у всех народов мира успехи разума оказались в точном соответствии с потребностями, которые они получили от природы или ко­торым подчинили их обстоятельства, и, следовательно, с теми страстями, которые побуждали их удовлетворять эти потребности. <...> (С. 84)

Но даже если мы и не будем прибегать к малодостоверным свидетель­ствам истории, разве не всякому понятно, что все, казалось бы, удаляет от дйкого человека искушение и средства перестать быть таковым? Его во­ображение ничего не рисует ему, его сердце ничего от него не требует. То, что нужно для удовлетворения его скромных потребностей, столь легко мбжно найти под руками и он столь далек от уровня знаний, необходимо­го для того, чтобы желать приобрести еще большие, что у него не может бь^ь ни предвидения, ни любознательности. <...> (С. 84-85) ⁾ После того, как я показал, что способность к совершенствованию, об­щественные добродетели и другие способности, которые естественный человек получил в потенции, никогда не могли развиться сами собой; что для этого было необходимо случайное сочетание многих внешних при­чин, которое могло никогда и не возникнуть, и без чего человек навсегда остался бы в своем изначальном состоянии, мне остается еще рассмотреть й (Сопоставить различные случайности, которые могли способствовать со­вершенствованию человеческого разума, вызывая одновременно вырож­дение человеческого рода, превращать человека в существо злое, делая его одновременно способным к общежитию, и от эпохи столь далекой дойти, в конце концов, до той поры, когда человек и мир стали такими, какими мы их видим. <...> (С. 104-105)

Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был под­линным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остере­гитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!». Но очень похоже на то, что дела пришли уже тогда в такое состояние, что не могли больше оставаться в том же положении. Ибо это понятие ~ «собственность», зависящее от многих понятий, ему предшествовавших, которые могли возникать лишь посте­пенно, не сразу сложилось в человеческом уме. Нужно было достигнуть немалых успехов, приобрести множество навыков и познаний, передавать и увеличивать их из поколения в поколение, прежде чем был достигнут этот последний предел естественного состояния. <...> (С. 106)

Я проношусь стрелою через множество веков, подгоняемый быстроте­кущим временем, обширностью того, о чем нужно мне рассказать, и тем, что вначале развитие почти неприметно, ибо чем медленнее сменяли друг друга события, тем быстрее можно их описывать.

Эти первые успехи дали, в конце концов, человеку возможность делать успехи более быстро. Чем больше просвещался ум, том более совершенст­вовались изобретательность и навыки. Вскоре люди перестали устраивать­ся на ночлег под первым попавшимся деревом или укрываться в пещерах; у них появилось нечто вроде топоров из твердых и острых камней для того, чтобы рубить дерево... <...> (С. 109)

До тех.пор, пока люди довольствовались своими убогими хижинами, пока они ограничивались тем, что шили себе одежды из звериных шкур с помощью древесных шипов или рыбьих костей, украшали себя перьями и раковинами, расписывали свое тело в различные цвета, совершенство­вали или украшали свои луки и стрелы, выдалбливали с помощью острых камней какие-нибудь рыбачьи лодки или грубые музыкальные инстру­менты, словом, пока они были заняты лишь таким трудом, который под силу одному человеку, и только такими промыслами, которые не требова­ли участия многих рук, они жили, свободные, здоровые, добрые и счаст­ливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжа­ли в отношениях между собою наслаждаться всеми радостями общения, не нарушавшими их независимость. Но с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одно­му полезно иметь запас пищи на двоих, — исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью, и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Искусство добывания и обработки металлов и земледелие явились теми двумя искусствами, изобретение которых произвело этот огромный пе­реворот. Золото и серебро — на взгляд поэта, железо и хлеб — на взгляд философа — вот что цивилизовало людей и погубило человеческий род. <...>(С. 114)

И вот уже все наши способности получили полное развитие, действу­ют память и воображение, настороже — самолюбие, становится деятель­ным разум, и ум уже почти достиг доступного ему предела совершенства. Вот уже наши естественные свойства приведены в действие, положение и участь каждого человека определяются не только размерами его иму­щества и его способностью приносить пользу или наносить вред, но его умом, красотою, силою или ловкостью, заслугами или дарованиями, а так как одни только эти качества могли принести уважение, то вскоре по­требовалось иметь эти качества или делать вид, что ими обладаешь; ста­ло выгоднее притворяться не таким, каков ты есть на самом деле. Быть и казаться — это, отныне, две вещи, совершенно различные, и следствием этого различия явились и внушающий почтение блеск, и прикрытая об­маном хитрость, и все те пороки, что составляют их свиту. С другой сто­роны, из свободного и независимого, каким был человек прежде, он стал, таким образом, в результате появления множества новых потребностей, подвластен, так сказать, всей природе и, в особенности, себе подобным; он становится, в некотором смысле, их рабом, даже становясь их госпо­дином, если он богат — он нуждается в их службе, если он беден — он ну­ждается в их помощи, и, даже занимая среднее положение между тем и другим, он не в состоянии обойтись без других людей. Поэтому ему при­ходится беспрестанно стараться заинтересовать себе подобных в своей судьбе и заставить их находить действительную или кажущуюся выго­ду в том, чтобы трудиться для его пользы: это делает его лукавым и из­воротливым с одними, непреклонным и жестоким с другими и приводит его к необходимости обманывать всех тех, в ком он нуждается, если он не может их заставить себя бояться и если он не видит свою выгоду в том, чтобы служить им с пользою для'себя. Наконец, ненасытное честолюбие, страсть к увеличению относительных размеров своего состояния, не так в силу действительной потребности, как для того, чтобы поставить себя выше других, внушает всем людям низкую склонность взаимно вредить друг другу, тайную зависть, тем более опасную, что, желая вернее нанести удар, она часто рядится в личину благожелательности; словом, состяза­ние и соперничество, с одной стороны, противоположность интересов — с другой, и повсюду — скрытое желание выгадать за счет других. Все эти бедствия — первое действие собственности и неотделимая свита нарож­дающегося неравенства. <...> (С. 118)

Начались постоянные столкновения права сильного с правом того, кто пришел первым, которые могли заканчиваться лишь сражениями и убий­ствами. Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных; он только позорил себя, употребляя во зло способности, делаю­щие ему честь, и сам привел себя на край гибели. <...> (С. 119)

Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления. Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его одного изби­рали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если не­сколько человек, будучи примерно равны между собою, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристо­кратия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались, и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию. Вре­мя показало, какая из этих форм была более выгодною для людей. Одни по-прежнему подчинялись только лишь законам, другие вскоре стали по­виноваться господам. Граждане хотели сохранить свою свободу, поддан­ные помышляли лишь о том, как бы отнять свободу у своих соседей, так как они не могли примириться с тем, что другие наслаждаются благом, которым они сами уже больше не пользуются. Словом, на одной стороне оказались богатства и завоевания, а на другой — счастье и добродетель. <...>(С. 131)

Если мы проследим поступательное развитие неравенства во время этих разнообразных переворотов, то обнаружим, что установление Зако­на и права собственности было здесь первой ступенью, установление ма­гистратуры — второю, третьею же и последнею было превращение власти, основанной на законах, во власть неограниченную. Так что богатство и бедность были узаконены первой эпохою, могущество и беззащитность — второю, третьею же — господство и порабощение, — а это уже последняя ступень неравенства и тот предел, к которому приводят в конце концов все остальные его ступени до тех пор, пока новые перевороты не уничто­жат Власть совершенно или же не приблизят ее к законному установле­нию. <...> (С. 132)

Я старался показать происхождение и развитие неравенства, установ­ление политических обществ и то дурное применение, которое они нашли, насколько все это может быть выведено из природы человека, с помощью одного лишь светоча разума и независимо от священных догматов, даю­щих верховной власти санкцию божественного права. Из сказанного выше следует, что неравенство, почти ничтожное в естественном состоянии, уси­
ливается и растет за счет развития наших способностей и успехов чело­веческого ума и становится, наконец, прочным и узаконенным в резуль­тате установления собственности и законов. Отсюда также следует, что неравенство личностей, вводимое только одним положительным правом, вступает в противоречие с правом естественным всякий раз, когда этот вид неравенства не соединяется в таком же отношении с неравенством физи­ческим: различие это достаточно ясно показывает, что должны мы думать в этой связи о том виде неравенства, которое царит среди всех цивилизо­ванных народов, ибо явно противоречит естественному закону, каким бы образом мы его ни определяли, — чтобы дитя повелевало старцем, глупец руководил человеком мудрым и чтобы горстка людей утопала в излишест­вах, тогда как голодная масса лишена необходимого. <...> (С.139)