 |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исслед. по истории морали. — М., 1987
|
|
КУЛЬТУРА XX СТОЛЕТИЯ
Завершившееся не так давно столетие представляет собой культурную эпоху, когда за очень небольшой по историческим меркам промежуток времени мир пережил столь радикальные изменения, что человеку современности становится практически невозможно соотнести себя с теми людьми и с той культурой, которая существовала сто лет назад.
В самом начале XX столетия в мире повсюду еще властвовала одна уютная и размеренная цивилизация «викторианского» стиля, в которой все было стабильно, понятно, осмысленно и раз и навсегда установлено. Всем в Европе (и в Америке) было ясно, что западная культура — это вершрна и совершеннейший результат развития всего культурно-исторического процесса. Миссия западного человека виделась в том, чтобы нести «кнутом и пряником» цивилизованность всем «отсталым» народам. От западной науки ждали окончательного объяснения всех мировых законов и обустройство мира на принципах разума. В технике видели реализованный триумф человеческого духа, тогда как в религии — пережиток прошлого, который обязательно отомрет в самое ближайшее время за ненадобностью.
Уже первые два десятилетия нового века показали, как ошибались люди, воспитанные в духе XIX столетия в их прогнозах по поводу будущего цивилизации. Сначала наука, в лице А. Энштейна, предложила человеку мыслить мир в системе координат теории относительности, и как следствие — картина мира утратила свою «физическую» стабильность. Затем последовали первая мировая война и русская революция, лишившие мир стабильности духовной и рациональной. После мировой войны, в ходе которой «цивилизованные нации» миллионами уничтожали друг друга, рассыпались мифы о западном культурном избранничестве и благости техники (появление танков, аэропланов, подводных лодок и пр. не оставляли ни у кого сомнения в том, что люди, создав технику, выпустили «джина из бутылки»). В то же время, коллективный псевдорелигиозный порыв российских революционных масс, взрывавших церкви, но создавших культ своих вождей, заставил многих интеллектуалов констатировать, что на освободившееся от религии место в человеке может прийти и нечто иное, нежели разум.
В европейской художественной культуре начала века наблюдается сначала период огромного энтузиазма, модернистского (символизм, кубизм) и авангардного (футуризм) экспериментирования, в частности, с художественным осмыслением техники (футуристы призывали буквально молится на гоночные автомобили и электрические фонари), однако после первой мировой войны наступает эпоха недоверия ко всякой реальности (и социальной и материальной) и искусство ищет вдохновения в сфере подсознательного и безобразного (дадаисты, сюрреалисты). Каждое течение в искусстве, отвечая духу времени, пытается в эту эпоху (условно называемую эпохой модернизма) дать свое, единственное объяснение миру. Многочисленные «измы» отрицают и «старые» культурные ценности, и друг друга, предлагая видеть в мире хаос, который может быть упорядочен только «футуристическим» или «дадаистским», или «сюрреалистическим» образом чувств и мыслей.
Время между первой и второй мировыми войнами ознаменовалось с одной стороны, — появлением в мировых масштабах феномена «массовой культуры», с другой — становлением систем политического и духовного тоталитаризма, т.е. систем полного контроля над сознанием масс (и каждого человека в отдельности) в таких государствах, как СССР, Италия, Испания и Германия. Если в странах «либеральной демократии» в это время начинает формироваться «массовая культура потребления» (приведшая на Западе к появлению у части художественной элиты глубокого чувства обессмысливания жизни (А. Камю, Ж.П. Сартр)), то в тоталитарных государствах беспрецедентных масштабов достигает идеологизация культуры и искусства. Так в СССР, было объявлено о создании чуждой «буржуазному духу» дореволюционной и западной культур новой пролетарской «советской культуры», для живописания идеалов которой (с подачи Сталина и под руководством Жданова) в искусстве было учреждено новое художественное направление — «социалистический реализм». В Германии и Италии, в то же время, многие авангардистские поиски были сознательно перенаправлены на воспевание фашистского и нацистского режимов (преуспели в этом Ф.Т. Маринетти, Л. Рифеншталь и др.).
Вторая мировая война, изобретение ядерного оружия, послевоенный крах колониальной системы и раскол мира на две враждебно настроенные по отношению друг к другу части — так называемые страны «социалистического и капиталистического лагеря», составляют событийный ряд, на фоне которого развивается культура 50-х — 60-х годов XX столетия. В культуре СССР (и его союзников) в это время продолжает сохраняться жесткий идеологический контроль за всеми сферами культурного творчества, лишь немного смягчившийся на короткое время «хрущевской оттепели». На Западе же законодателем культурных мод становятся Соединенные Штаты, которые экспортируют свою модель демократии и массовой культуры (Голливуд, рок-н-ролл, поп-арт и т. д.) в не входящие в сферу советского влияния страны.
Стремительное развитие науки и техники, которое особенно характерно для второй половины XX столетия, значительно изменило весь облик мировой цивилизации: освоение космоса, появление компьютерных технологий, усовершенствование средств связи, транспорта и материального мира бытовой культуры, добавило жизни человека комфортности, но и сделало ее более уязвимой, поскольку человек стал в определенном смысле заложником созданной им «техносферы» (как показала авария на Чернобыльской АС, даже единичные сбои в работе современной техники могут иметь катастрофические последствия глобального масштаба).
Новым явлением культурной жизни мирового масштаба в «постиндустриальную» эпоху (начавшуюся в 70-х годах XX столетия) стал постмодернизм — идейное и культурное течение, в рамках которого была предложена модель самоосмысления современной цивилизации как поли- центричной и поликультурной системы, исключающей идею существования каких бы то ни было неизменяемых ценностных ориентаций, единого (совершенного) стиля в искусстве и культуре (теоретики постмодерна — Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Бодрийяр, У. Эко и др.). Культура эпохи постмодерна — это «мозаичная» культура. В постмодерне авангардистской установке на новизну противостоит желание освоить опыт мировой культуры на пути ее иронического цитирования. Восприятие мира как хранилища созданных человечеством артефактов, символов, традиций и стилей, в условиях постулируемого отсутствия иерархичности и шкалы ценностных оценок для всего этого культурного наследия приводит к тому, что произведения художественной культуры постмодернистов приобретают форму бриколажа, который постулирует игру и хаос как способ своей организации. Пастиш (поппури, коллаж), палимпсест (напластование различных текстов), гипертекст становятся моделями сосуществования в различных культурных системах в плюралистическом мире. Спецификой эпохи постмодерна является одновременно резкая критика теоретиками постмодернизма западного «общества потребления», превращающего человека из личности в «покупателя» (сознанием которого манипулирует реклама), и в то же время — способствование дальнейшему культивированию типа человека, для которого мир представляется «глобальным супермаркетом» (отстаивая права различных субкультур на равноправие в обществе, постмодернисты, фактически, помогают выделять все новые «целевые группы» потребителей, оказывая неоценимую маркетинговую услугу капиталу).
Хотя с 80-х—90-х годов XX столетия постмодернистский тип культуры является практически доминирующим в современном мире, в последнее время он подвергается очень сильной критике вследствие осознания опасности, которую таит для человека генерируемый постмодерном дух
релятивизма и иронии, которые опустошают человека изнутри и делают его неспособным на глубокое межличностное общение. Выполнив критическую работу по разоблачению модернистских проектов унификации
. культуры (как в искусстве, так и в политике), постмодернистская культура оказывается неспособной предложить миру положительную программу его дальнейшего развития, что дает возможность предполагать, что ей на смену должна прийти культура нового типа (пост-постмодернистская). Продумывание конфигурации этой новой культуры — одна из основных задач современной культурологической науки.
ФилиплоТоммазо Маринетти (FilippoTommaso Marinetti, 1876-1944 гг.) — итальянский поэт, основатель и глава движения футуристов. Родился в Александрии (Египет). Получил юридическое образование в университете г. Па- вии (Италия). С начала XX столетия всецело посвятил себя литературному творчеству. 20 февраля 1909 года в парижской газете «Фигаро» Маринетти опубликовал первый «Манифест футуризма», в котором провозглашалась идея создания «антикультурного», «антиэстетического» и «антифилософского» художественного направления — футуризма (от лат. futurum —■ «будущее»). Основным источником поэтического вдохновения для Маринетти и прочих футуристов стал мир техники, скорости, электричества, больших городов и т. д. Фактически, художественные опыты футуристов сводились в поэзии — к «заумности», насилию над лексикой и синтаксисом, а в живописи — к хаотическим комбинациям плоскостей и линий, дисгармонии цвета и формы. Основные сочинения Маринетти: «Покорение звезд» (1902), «Разрушение» (1904), «Манифест футуризма», «Мафарка-футурист» (1910), «Манифест техники футуристической литературы» (1912), «Геометрическая и механическая красота новой числовой чувственности» (1914), «Манифест тактилизма» (1921), «Новая футуристическая живопись» (1930) и др.
ФиЛиппо Томмазо Маринетти первый манифест футуризма
оо<х>о<хххх>о<ххх>о<><х>о<х>о<х><х>о<><>
Ключ к фрагменту: В «Манифесте футуризма» Маринетти заявляет, что цель футуристического искусства — создание новой реальности,, в которой не будет места музеям, истории и всему дофутуристическому художественному творчеству. Он ориентирует себя и своих сторонников на отражение в футуристическом искусстве динамизма современной машинной цивилизации, воспевание технического прогресса, войны, насилия, жизни больших городов и т. п.
|
000<ХкХ>0<><><Х><><>00^^
Всю ночь просидели мы с друзьями при электрическом свете. Медные колпаки под лампами вроде куполов мечети своей сложностью и причудливостью напоминали нас самих, но под ними бились электрические сердца. Лень впереди нас родилась, но мы все сидели и сидели на богатых персидских коврах, мололи всякий вздор да марали бумагу.
Мы очень гордились собой: как же, ведь не спали только мы одни, как не спят маяки или разведчики. Мы были один на один против целого скопища звезд, все это были наши враги, и они стояли себе лагерем высоко в небе. Одни, совсем одни вместе с кочегаром у топки гигантского парохода, одни с черным призраком у докрасна раскаленного чрева взбесившегося паровоза, одни с пьяницей, когда он летит домой как на крыльях, но то и дело задевает ими за стены!
И вдруг совсем рядом мы услыхали грохот. Это проносились мимо и подпрыгивали огромные, все в разноцветных огоньках двухэтажные трамваи. Как будто бы это деревушки на реке По в какой-нибудь праздник, но река вышла из берегов, сорвала их с места и неудержимо понесла через водопады и водовороты прямо к морю.
Потом все стихло. Мы слышали только, как жалобно стонет старый канал да хрустят кости полуразвалившихся замшелых дворцов. И вдруг у нас под окнами, как голодные дикие звери, взревели автомобили.
— Ну, друзья, — сказал я, — вперед! Мифология, мистика — все это уже позади! На наших глазах рождается новый кентавр — человек на мотоцикле, — а первые ангелы взмывают в небо на крыльях аэропланов! Давайте-ка саданем хорошенько по вратам жизни, пусть повылетают напрочь все крючки и засовы!.. Вперед! Вот уже над землей занимается новая заря!.. Впервые своим алым мечом она пронзает вековечную тьму, и нет ничего прекраснее этого огненного блеска1
Там стояли и фыркали три автомобиля. Мы подошли и ласково потрепали их по загривку. У меня в авто страшная теснота, лежишь как в гробу, но тут вдруг руль уперся мне в грудь, резанул, как топор палача, и я сразу ожил.
В бешеном вихре безумия нас вывернуло наизнанку, оторвало от самих себя и потащило по горбатым улицам, как по глубокому руслу пересохшей реки. То тут, то там в окнах мелькали жалкие тусклые огоньки, и они будто говорили: не верьте своим глазам, чересчур трезвому взгляду на вещи!
— Чутья! — крикнул я. — Дикому зверю хватит и чутья!..
И как молодые львы, мы кинулись вдогонку за смертью. Впереди в бескрайнем лиловом небе мелькала ее черная шкура с едва заметными блеклыми крестами. Небо переливалось и трепетало, и до него можно было дотронуться рукой.
Но не было у нас ни вознесенной в заоблачные выси Прекрасной Дамы, ни жестокой Королевы — и значит, нельзя было, скрючившись в три погибели, как византийское кольцо, замертво упасть к ее ногам!.. Не за что нам было умереть, разве только чтоб сбросить непосильную ношу собственной смелости!
Мы неслись сломя голову. Из подворотен выскакивали цепные псы, и мы тут же давили их — после наших раскаленных колес от них не оставалось ничего, даже мокрого места, как не остается морщин на воротничке после утюжки.
Смерть была страшно довольна. На каждом повороте она то забегала вперед и ласково протягивала свои костяшки, то со скрежетом зубовным поджидала меня, лежа на дороге и умильно поглядывая из луж.
— Давайте вырвемся из насквозь прогнившей скорлупы Здравого Смысла и, как приправленные гордыней орехи ворвемся прямо в разверстую пасть и плоть ветра! Пусть проглотит нас неизвестность! Не с горя идем мы на это, а чтоб больше стало и без того необъятной бессмыслицы!
Так сказал я и тут же резко развернулся. Точно так же, забыв обо всем на свете, гоняются за своим собственным хвостом пудели. Вдруг, откуда ни возьмись, два велосипедиста. Им это не понравилось и они оба замаячили передо мной: так иногда в голове вертятся два довода, и оба достаточно убедительны, хотя и противоречат друг другу. Разболтались тут на самой дороге — ни проехать, ни пройти... Вот черт! Тьфу!.. Я рванул напрямик, и что же? — раз! перевернулся и плюхнулся прямо в канаву...
Ох ты, матушка-канава, залетел в канаву — напейся на славу! Ох уж эти мне заводы и их сточные канавы! Я с наслажденьем припал к этой жиже и вспомнил черные сиськи моей кормилицы-негритянки!
Я встал во весь рост, как грязная, вонючая швабра, и радость раскаленным ножом проткнула'мне сердце.
И тут все эти рыбаки с удочками и ревматические друзья природы сперва переполошились, а потом сбежались посмотреть на этакую невидаль. Не торопясь, со знанием дела они закинули свои огромные железные неводы и выловили мое авто — эту погрязшую в тине акулу. Как змея из чешуи, оно стало мало-помалу выползать из канавы, и вот уже показался его роскошный кузов н шикарная обивка. Они думали, моя бедная акула издохла. Но стоило мне ласково потрепать ее по спине, как она вся затрепетала, встрепенулась, расправила плавники и сломя голову понеслась вперед.
Лица наши залиты потом, перепачканы в заводской грязи вперемешку с металлической стружкой и копотью из устремленных в небо заводских труб, переломанные руки забинтованы. И вот так, под всхлипывания умудренных, жизнью рыбаков с удочками и вконец раскисших друзей природы, мы впервые объявили всем живущим на земле свою волю:
1. Да здравствует риск, дерзость и неукротимая энергия!
2. Смелость, отвага и бунт — вот что воспеваем мы в своих стихах.
3. Старая литература воспевала леность мысли, восторги и бездействие. А вот мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой.
4. Мы говорим: наш прекрасный мир стал еще прекраснее — теперь в нем есть скорость. Под багажником гоночного автомобиля змеятся выхлопные трубы и изрыгают огонь. Его рев похож на пулеметную очередь, и по красоте с ним не сравнится никакая Ника Самофракийская.
5. Мы воспеваем человека за баранкой: руль насквозь пронзает Землю, и она несется по круговой орбите.
6. Пусть поэт жарит напропалую, пусть гремит его голос и будит первозданные стихии!
7. Нет ничего прекраснее борьбы. Без наглости нет шедевров. Поэзия наголову разобьет темные силы и подчинит их человеку.
8. Мы стоим на обрыве столетий!.. Так чего же ради оглядываться назад? Ведь мы вот-вот прорубим окно прямо в таинственный мир. Невозможно! Нет теперь ни Времени, ни Пространства. Мы живем уже в вечности, ведь в нашем мире царит одна только скорость.
9. Да здравствует война — только она может очистить мир. Да здравствует вооружение, любовь к Родине, разрушительная сила анархизма, высокие Идеалы уничтожения всего и вся! Долой женщин!
10. Мы вдребезги разнесем все музеи, библиотеки. Долой мораль, трусливых соглашателей и подлых обывателей!
11. Мы будем воспевать рабочий шум, радостный гул и бунтарский рев толпы; пеструю разноголосицу революционного вихря в наших столицах; ночное гудение в портах и на верфях под слепящим светом электрических лун. Пусть прожорливые пасти вокзалов заглатывают чадящих змей. Пусть заводы привязаны к облакам за ниточки вырывающегося из их труб дыма. Пусть мосты гимнастическим броском перекинутся через ослепительно сверкающую под солнцем гладь рек. Пусть пройдохи-пароходы обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рев винтов сливается с плеском знамен и рукоплесканиями восторженной толпы.
Не где-нибудь, а в Италии провозглашаем мы этот манифест. Он перевернет и спалит весь мир. Сегодня этим манифестом мы закладываем основы футуризма. Пора избавить Италию от всей этой заразы — историков, археологов, искусствоведов, антикваров.
Слишком долго Италия была свалкой всякого старья. Надо расчистить ее от бесчисленного музейного хлама — он превращает страну в одно огромное кладбище.
Музей и кладбища! Их не отличить друг от друга — мрачные скопища никому не известных и неразличимых трупов. Это общественные ночлежки, где в одну кучу свалены мерзкие и неизвестные твари. Художники и скульпторы вкладывают всю свою ненависть друг к другу в линии и краски самого музея.
Сходить в музей раз в год, как ходят на могилку к родным, — это еще можно понять!.. Даже принести букетик цветов Джоконде — и это еще куда ни шло!.. Но таскаться туда каждый день со всеми нашими горестями, слабостями, печалями — это ни в какие ворота не лезет!.. Так чего ради травить себе душу? Так чего ради распускать нюни?
Что хорошего увидишь на старой картине? Только жалкие потуги художника, безуспешные попытки сломать препятствие, не дающее ему до конца выразить свой замысел.
Восхищаться старой картиной — значит заживо похоронить свои лучшие чувства. Так лучше употребить их в дело, направить в рабочее, творческое русло. Чего ради растрачивать силы на никчемные вздохи о прошлом? Это утомляет и изматывает, опустошает.
К чему это: ежедневное хождение по музеям, библиотекам, академиям, где похоронены неосуществленные замыслы, распяты лучшие мечты, расписаны по графам разбитые надежды?! Для художника это все равно, что чересчур затянувшаяся опека для умной, талантливой и полной честолюбивых устремлений молодежи.
Длр хилых, калек и арестантов — это еще куда ни шло. Может быть, для них старые добрые времена — как бальзам на раны: будущее-то все равно заказано... А нам все это ни к чему! Мы молоды, сильны, живем в полную силу, мы, футуристы!
А ну-ка, где там славные поджигатели с обожженными руками? Давайте-ка сюда! Давайте! Тащите огня к библиотечным полкам! Направьте воду из каналов в музейные склепы и затопите их!.. И пусть течение уносит великие полотна! Хватайте кирки и лопаты! Крушите древние города!
Большинству из нас нет и тридцати. Работы же у нас не меньше, чем на добрый десяток лет. Нам стукнет сорок, и тогда молодые и сильные пусть выбросят нас на свалку как ненужную рухлядь!.. Они прискачут со всего света, из самых дальних закутков под легкий ритм своих первых стихов. Они будут царапать воздух своими скрюченными пальцами и обнюхивать двери академий. Они вдохнут вонь наших насквозь прогнивших идей, которым место в катакомбах библиотек.
Но нас самих там уже не будет. В конце концов зимней ночью они отыщут нас в чистом поле у мрачного ангара. Под унылым дождем мы сгрудимся у своих дрожащих аэропланов и будем греть руки над тщедушным костерком. Огонек будет весело вспыхивать и пожирать наши книжки, а их образы искрами взовьются вверх.
Они столпятся вокруг нас. От злости и досады у них перехватит дыхание. Наша гордость и бесконечная смелость будут бесить их. И они кинутся на Haè. И чем сильнее будет их любовь и восхищение нами, тем с большей ненавистью они будут рвать нас на куски. Здоровый и сильный огонь Несправедливости радостно вспыхнет в их глазах. Ведь искусство — это и есть насилие, жестокость и несправедливость.
Большинству из нас нет и тридцати, а мы уже промотали все наше богатство — силы, любовь, смелость, упорство. Мы спешили, в горячке швыряли направо и налево, без счета и до изнеможения.
Но взгляните-ка на нас! Мы еще не выдохлись! Наши сердца бьются ровно! Еще бы, ведь в груди у нас огонь, ненависть, скорость!.. Что, удивлены? Вам-то самим из всей жизни даже вспомнить нечего. И снова с самой вершины мы бросаем вызов звездам! Не верите? Ну, ладно, будет! Будет! Все это я уже слышал. Ну, конечно! Нам наперед известно, что подскажет наш прекрасный якобы разум. Мы, скажет он, всего лишь детище и продолжение жизни наших предков.
Ну и что? Ну и пусть! Подумаешь!.. Противно слушать! Бросьте беспрерывно молоть эту чушь! Задерите-ка лучше голову! И снова с самой вершины мы бросаем вызов звездам!
1909
Дата публикования: 2015-09-17; Прочитано: 380 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!
