Аверинцев С.С. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего сред­невековья // Античность и Византия. — М., 1975. — С. 266-285

* Забота о душе присуща философу, совершенство языка свойственно оратору; ни душою, ни словом мы не должны пренебрегать, если намере­ны «от праха вознесясь, жить в памяти людской». Впрочем, о первом — в другом месте; великий это подвиг и громадный труд, но преизобильный рйодами. Здесь, чтоб не уходить от того, что потянуло меня к перу, я зову эд ^беждаю исправлять не только нашу жизнь и нравы, в чем первый долг добродетели, но и привычки нашей речи, чего мы достигнем, заботясь об Искусстве словесного выражения. Ибо и слово — первое зеркало духа, и #ух — главный водитель слова. Оба зависят друг от друга, разве что тот со- 4срыт в груди, а это выходит на всеобщее обозрение; тот снаряжает в путь $г4фидает выступающему желанный себе вид, а это, выступая, возвеща­ет о состоянии снарядившего; воле того подчиняются, свидетельству это- годеерят. Так что о том и о другом надо подумать, чтобы и тот умел быть к этому трезвенно суровым и это было бы подлинно достойным того; хотя,

конечно, где позаботились о духе, там слово не может остаться в небреже­нии, равно как, наоборот, слову не придашь достоинства, если не будет своего собственного величия у духа.

Что толку, что ты с головой утонешь в Цицероновых источниках, что ни одно сочинение ни греков, ни наших не пройдет мимо тебя? Пожалуй, ты выучишься говорить изящно, изысканно, мило, утонченно; весомо, строго, мудро и, что выше всего, связно — ни в коем случае не сумеешь; ведь если сперва не придут в согласие наши порывы, чего никому нико­гда не достичь, кроме мудреца, то от разлада стремлений с необходимо­стью окажутся в разладе и нравы и Слова. Наоборот, хорошо устроенный ум всегда мирен в своей нерушимой безмятежности и спокоен; он знает, чего хочет, и чего однажды хотел, хотеть не перестает; поэтому, даже если ему не хватит украшений ораторского искусства, он из самого себя почерпнет слова дивно великолепные, возвышенные и во всяком случае себе созвучные. Хотя и нельзя отрицать, что нечто еще более редкостное возникает всякий раз, когда после упорядочения душевных порывов, — а при их буре вообще нечего надеяться на сколько-нибудь счастливый ре­зультат, — отводится время и на занятия искусством слова. Если даже оно нам не нужно, и ум, полагаясь на свои силы, в тишине развертывая свои сокровища, способен обойтись без поддержки слов, надо все равно потрудиться по крайней мере ради пользы людей, с которыми живем; в том, что наша беседа может принести большую пользу их душам, сомне­ваться нельзя.

Тут ты прервешь меня и скажешь: «Но насколько полезней для нас и действенней для них наглядное убеждение явственными примерами нашей добродетели, способными захватить людей своим благородством и увлечь в порыве подражания! Природой устроено так, что нас намно­го верней и скорей подстегивают не слова, а дела; их путем мы надежнее поднимемся до всей высоты добродетели!». Да я и не возражаю: каково тут мое мнение, ты мог понять уже тогда, когда я напоминал о необходимо­сти прежде всего душевного мира; и, думаю, не без причины сказал сати­рик: «Первыми должен явить ты мне блага души», а они не были бы пер­выми, если бы что другое им предшествовало. И все же, сколько способен сделать дар слова для устроения человеческой жизни, о том и у многих авторов читаем, и свидетельством повседневного опыта подтверждено. В наш век сколько людей, которым ничуть не помогли показанные им при­меры, мы слышим, словно проснулись и от негоднейшего образа жизни вдруг обратились к высшему смирению единственно благодаря силе чу­жого слова! Не буду ни повторять тебе, что еще пространнее говорит об этом Марк Цицерон в книгах «Об изобретении» — место широко извест­но, — ни пересказывать здесь миф об Орфее или Амфионе, первый из ко­торых зачаровывал и вел, куда хотел, диких зверей, второй — деревья и камни; так о них рассказывают, явно имея в виду несравненный дар сло­ва, коим один вдохновлял на кротость и всетерпение души разнузданные и неистовые, повадкой подобные диким животным, а другой — грубые, каменно-жесткие и упорные. Добавь, что благодаря искусству слова мы можем принести пользу многим живущим вдали от нас людям, куда наше воздействие и жизненный пример, возможно, никогда не дойдут', а слово донесется. Наконец, какой может быть наша помощь потомкам, мы спо­собны превосходно оценить, вспомнив, сколько нам дали изобретения ума наших предков.

Но здесь ты опять усомнишься: «Что за нужда еще изощряться, если все служащее пользе людей вот уже больше тысячи лет хранится в боль­шом множестве книг, написанных поистине дивным стилем и с божествен­ным талантом?». Успокойся, прошу тебя, и не впадай по такой причине в бездействие; от опасения, что все новые усилия излишни, и некоторые из старых писателей нас избавили, и я освобожу от него тех, кто явится после меня. Пусть пройдет еще десять тысяч лет и к векам прибавятся века никогда не будет довольно славить добродетель, никогда не хватит настав­лений любить Бога и ненавидеть сластолюбие, никогда для глубоких умов умов не закроется путь к изобретению нового. Так что приободримся: мы работаем не зря, и не напрасно будут через много столетий работать люди, которые родятся близко к концу стареющего мира. Следует, скорее, бо­яться, как бы род людской прекратил свое существование прежде, чем в стремлении усовершенствовать свою человечность он прорвется к тайни­кам сокровенной истины.

Наконец, если бы даже нас вовсе не связывала любовь к другим людям, я все равно не принизил бы прекрасное и нас же самих питающее искусст­во слова. О себе пусть каждый судит сам, а я и высказать вполне не наде­юсь, как помогают мне в моем одиночестве кое-какие привычные строки и заметки, которыми я частенько взбадриваю дремлющий дух, не только в уме их повторяя, но и вслух произнося; как приятно иногда перечиты­вать чужие или свои сочинения; как ощутимо чтение это снимает с серд­ца груз самых тягостных и горьких забот. Притом свое иногда помогает тем больше, что, будучи приготовлено рукой недужного и чувствующего больное место врача, оно пригоднее для моих немощей. И, разумеется, я бы не имел этого утешения, если бы сами же целительные слова не ласка­ли слух и, какими-то скрытыми чарами побуждая к частому перечитыва­нию, не прокрадывались исподволь в душу и не пронзали сердце потаен­ным жалом. — Желаю тебе успехов.

1 мая [1338?] (С. 234-236)

Источник: Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных // Петрарка Ф. Лирика.

Автобиографическая проза. — М., 1989. — С. 220-303.

ооооооо<х><><><к>о^^

Ты меня спрашиваешь, может ли человек изменить или каким-либо образом предотвратить грядущие события, и в особенности те, что Зовут­ся случайными. Конечно же, на сей счет у меня есть различные сужденйя* Ибо когда я раздумываю о беспорядочной жизни жалкой толпы, я нахожу; что эти глупцы не задумываются о будущем, а если думают, не заботятся о средствах защиты, и даже если стараются обезопасить себя, то это ни к чему не приводит или помогает очень мало. Поэтому в таком случае, как говорит мне разум, против Фортуны ничего не предусмотрено. Но, с дру­гой стороны, когда я мысленно обращаюсь к делам Джованни Ручеллаи и других, для которых благоразумие есть правило в их поступках, то вижу, что события случайные могут быть предугаданы, а следовательно, против них могут быть приняты меры. И в этом рассуждении разум говорит &нё противоположное тому, в чем убеждал прежде. Это противоречие, как мнё кажется, следует свести к такому первому заключению: ударам Фортуны не может противостоять человек и человеческая природа как таковая, но лишь человек благоразумный и человеческое благоразумие. Это нас поДво- дит к другому размышлению, которое показывает, что многие люди едиЦы
в своем желании и в равной степени стремятся и упорствуют, используя одни и те же средства и способы, дабы обрести благоразумие, которое выше мы определили как правило человеческой жизни и как средство защиты от Фортуны. И тем не менее они отнюдь не одинаково, не в равной мере и не в равной степени вышеозначенному благоразумию следуют, обладают им и применяют его. Это меня вынуждает утверждать, что благоразумие не столько человеческое приобретение, сколько дар природы. Отчего, ве­роятно, и кажется, что не человек предотвращает случайности, но челове­ческое благоразумие и неблагоразумие, которое приобретается в резуль­тате человеческой деятельности, но — дарованное природой. Далее мы скажем, что природа есть неодушевленное качество, от которого исходит побуждение к движению, а само движение обращено от одной цели к дру­гой, и от всех к определенной и близкой цели, и от одной особенной цели к другой, и от всех частных целей к общей для всех, которая присутству­ет во всех, но отделена от них чистотой сущности. Но, поскольку обычное движение есть производное от жизни, порядок движения создается ра­зумом, а цель порядка задается благом, из этого следует, что природа не в себе состоит, не от себя зависит, не ради себя действует, будучи в своей основе неодушевленной, в своих законах лишенной разума, по своей сущ­ности отделенной от высшего блага многими ступенями. Итак, в приро­де следует усматривать разумную основу, жизненный источник, благое начало, или же изначальное благо, где находится субстанция разумная, живая и благая, или же разум, жизнь, благо, или же жизненный разум, разумная жизнь, умопостигаемое и живое благо, или же первоединство блага, источник жизни, основа разума. Это начало полагает цель, к кото­рой движение направляется от своего источника; основа же создает про­порцию и порядок движения внутри него самого, и во всех движениях к цели, и во всех целях, устремленных к общей цели, которая, естественно, естд> высшее благо, источник жизни, первопричина разума. Из чего видно, что эта субстанция, от себя беря начало, по кругу на себе замыкается и все движения по кругу возвращаются к центру, откуда они выводятся на ок­ружность. На основе этого платоновского процесса ты можешь прийти к заключению, что человеческое благоразумие есть дар не просто природы, но гораздо больше — начала, источника и первопричины природы. И по­скольку между действующим и тем, на кого направлено действие, долж­но быть соответствие, то природа движет тем, что в нас есть природного, начало же природы — тем, что в нас есть жизненного, разумного и добро­го. Итак, от двух основ зависит человеческое благоразумие: от телесной природы в ее использовании как инструмента и от божественного начала как источника действия. Из этого становится понятным, что тот, кто яв­ляется первопричиной всего, что в настоящем, прошлом и будущем, явля­ется также основой умеренности в настоящем, размышления о прошлом
и благоразумия в будущем. Итак, благоразумный человек обладает силой для противодействия Фортуне, с той оговоркой, однако, которую сделал мудрец: «Ты не имел бы этой силы, не будь она дана свыше».

Если бы сейчас кто-нибудь меня спросил, что такое судьба и какую за­щиту ты можешь предложить против нее, я ответил бы, во-первых, что судьба есть ход событий, совершающийся хотя и вне порядка вещей, ко­торый нам обычно известен и желателен, тем не менее согласно порядку, о котором знает и которого желает тот, кто знает и желает более, чем нам позволяет наша природа. Поэтому то, что по отношению к нам зовется Фортуной или случаем, по отношению ко всеобщей природе можно назвать роком, по отношению к разумному началу — провидением и по отноше­нию к высшему благу — законом. На вторую часть вопроса я ответил бы, что образ верного поведения при событиях случайных, неизбежных и за­кономерных подсказан самой основой такого порядка событий, и знание его также входит в этот порядок, поскольку оно не мешает, не затрудняет, но осуществляет и завершает всеобщее управление. Помня о том, что было сказано выше, мы приблизимся к тайному и божественному уму Плато­на, нашего князя философов, и завершим письмо следующей моральной сентенцией: хорошо сражаться с Фортуной оружием благоразумия, тер­пения и великодушия. Лучше уклониться и бежать такой войны, в кото­рой побеждают лишь немногие, да и те с невероятным трудом и обильным потом. Лучше всего заключить с ней мир или йеремирие, сообразовывая нашу волю с ее волей и добровольно идти туда, куда она укажет, так как иначе она поведет тебя туда силой. Этого мы добьемся, если согласуем в себе силу, мудрость и желание. (С. 218-220)

ооо<хх><хх>оо<><х>о<хх>о<><хххх>о<><х>с>

Пресветлейший государь мой, увидев и рассмотрев в достаточной мере попытки всех тех, кто почитает себя мастерами и изобретателями воен­ных орудий, и найдя, что устройство и действие названных орудий ничем не отличается от общепринятого, попытаюсь я, без желания повредить кому другому, светлости вашей представиться, открыв ей свои секреты и предлагая их затем по своему усмотрению, когда позволит время, осуще­ствить с успехом в отношении всего того, что вкратце, частично, поиме­новано будет ниже:

1. Владею способами постройки легчайших и крепких мостов, которые можно без всякого труда переносить и при помощи которых можно пре­следовать неприятеля, а иногда бежать от него, и другие еще, стойкие и неповреждаемые огнем и сражением, легко и удобно разводимые и уста­навливаемые. И средства также жечь и рушить мосты неприятеля.

2. В случае осады какой-нибудь местности умею я отводить воду из рвов и устраивать бесчисленные мосты, кошки и лестницы и другие применяе­мые в этом случае приспособления.

3. Также, когда из-за высоты вала или укрепленности местоположе­ния нельзя при осаде местности применить бомбард, есть у меня спосо­бы разрушать всякое укрепление или иную крепость, не расположенную вверху на скале.

4. Есть у меня виды бомбард, крайне удобные и легкие для переноски, которые кидают мелкие камни, словно буря, и наводящие дымом своим великий страх на неприятеля с тяжелым для него уроном и смятением.

5. Также есть у меня средства по подземельям и по тайным извилистым ходам пройти в назначенное место без малейшего шума, даже если нужно пройти под рвами или рекой какой-нибудь.

6. Также устрою я крытые повозки, безопасные и неприступные, для которых, когда врежутся с своей артиллерией в ряды неприятеля, нет та­кого множества войска, коего они не сломили бы. А за ними невредимо и беспрепятственно сможет следовать пехота.

7. Также, в случае надобности, буду делать я бомбарды, мортиры и ме­тательные снаряды прекраснейшей и удобнейшей формы, совсем отлич­ные от обычных.

8. Где бомбардами пользоваться невозможно, буду проектировать ма­шины для метания стрел, манганы, катапульты и другие снаряды изу­мительного действия, непохожие на обычные; словом, применительно к разным обстоятельствам буду проектировать различные и бесчисленные средства нападения.

9. И случись сражение на море, есть у меня множество приспособле­ний, весьма пригодных к нападению и защите; и корабли, способные вы­держать ргонь огромнейшей бомбарды, и порох, и дымы.

10. Во времена мира считаю себя способным никому не уступить, как архитектор, в проектировании зданий и общественных, и частных, и в проведении воды из одного места в другое.

Также буду я исполнять скульптуры из мрамора, бронзы и глины. Сходно и в живописи — все, что только можно, чтобы поравняться со вся­ким другим, кто б он ни был. Смогу приступить к работе над бронзовой конной статуей, которая будет бессмертной славой и вечной честью бла* женной памяти отца вашего и славного дома Сфорца. А буде что из выше­названного показалось бы кому невозможным и невыполнимым, выражаю полную готовность сделать опыт в вашем парке или в месте, какое угодно будет светлости вашей, коей и вверяю себя всенижайше. <...> (С. 61-65)