Неабсолютность знания

Казалось бы, мыслителю, выступившему с критикой основ жизни и мировоззрения, должна быть присуща почти фанатическая уверенность в справедливости своих воззрений. Иначе откуда почерпнуть силы для того, чтобы противостоять истине, разделяемой всеми с незапамятных времен? Однако ничуть не бывало. При всей твердости своего воззрения на Бога, Ксенофан относится с мудрой осторожностью к человеческому познанию. Никакое знание, полагает он, нельзя считать незыблемым. И вовсе не потому, что человеку в принципе не дано знать истину, но лишь в силу ограниченности его опыта, мышления и бытия. Поэтому даже когда истина становится достоянием человеческого сознания, нет средств опознать это с абсолютной достоверностью. "Что же до истины, – говорит он, – то не было и не будет человека, который знал бы ее относительно богов и всего того, о чем я говорю. Ибо если бы и случилось кому-нибудь высказать совершенное (знание), он сам бы не знал этого. Ибо только мнение – удел всех" (DК 21 В 34 – в переводе А.С. Богомолова). Эту мысль дополняет другой вероятный фрагмент Ксенофановой поэмы: "Мы ничего доподлинно не слышим и не видим, но всегда только мним. Истину же знает, поди, один Бог" (DК 21 В 046).

Тем самым Ксенофан утверждает некатегоричность философской мысли, открывая путь пониманию мышления как того, что не просто утверждает и судит, но как силы, вовлекающей в процесс размышления. Назначение мышления состоит не только в том, чтобы давать знание, но и в том, чтобы пробуждать мысль – делать человека мыслящим. Свои собственные утверждения мыслитель выдвигает не как догмы, а как последовательность рассуждений и связь аргументов. Это качество разума, ведущее к пониманию сложности и неоднозначности пути познания, отчетливо выражено великим предтечей элеатов.

Трудность познания и негарантированность получаемого знания могут приводить к убеждению в несостоятельности знания как такового, к отрицанию способности человека вообще знать что-либо достоверное и, как следствие, к признанию равной истинности всякого мнения. Мы увидим, как впоследствии – у софистов и в позднеантичной мысли – реализуется эта тенденция к релятивизации (от латинского relativus – относительный) знания. Но по отношению к Ксенофану говорить о релятивизме нет оснований. У него мы находим лишь осознание неабсолютности, небезусловности знания – осознание, которое чрезвычайно плодотворно и приведет вскоре к выработке учения о знании и мнении. Этот шаг будет сделан уже младшими современниками и духовными преемниками Ксенофана – элеатами. Ряд древних авторов свидетельствует, что основатель Элейской школы Парменид был учеником Ксенофана. Другие это оспаривают. Но независимо от того, насколько достоверно ученичество Парменида как исторический факт, духовная связь элейского учения с воззрениями Ксенофана несомненна. Мы убедимся в этом, рассматривая философию элеатов.

ПАРМЕНИД (ок. 540/15–после 480 до Р.Х.)