Современная социокультурная ситуация

Мне представляется, что методологические разработки в XX столетии складываются, оформляются и начинают развиваться в условиях, когда так называемое "научное мышление" (во всяком случае в той его форме, которая сложилась и получила наиболее полное выражение к концу XIX столетия) в основном исчерпало себя и не может удовлетворить всем тем требованиям к мышлению, которые выдвинуты современной ситуацией. Когда я говорю о так называемом "научном мышлении", то я имею в виду те формации, способы и общий стиль мышления, которые были зафиксированы в первую очередь в двух классических работах Галилея (1632 и 1638 годов) и получили дальнейшее развитие и канонизацию в последующие 250 лет. Так называемое "научное мышление" никогда не было преобладающим или даже преимущественным в этот период - наряду с ним существовали и развивались другие формы, способы и стили мышления, - но оно было ведущим и оказывало преимущественное влияние на дух и идеологию этих столетий. Фактически, так называемое научное мышление было теснейшим образом связано с инженерией и технологией (или техникой) этих столетий, но все это - очень сложные вопросы, которые требуют специального обсуждения. Поэтому я буду апеллировать не столько к понятиям и точным определениям научного мышления, сколько к некоторым общим представлениям, рассчитывая на то, что они есть у всех вас.

Итак, я утверждаю, что вокруг нас сейчас происходит отмирание и разрушение научного мышления и наук (в классическом смысле этого слова). Внутренне я убежден, что историки будущих столетий будут характеризовать середину XX столетия как время агонии научного мышления. Разрушение научного мышления, сопровождающееся параллельным развитием других формаций и других стилей мышления, создает очень сложную и своеобразную ситуацию, нарушающую целостность, монолитность мышления вообще и, параллельно, человеческого существования. Возникает масса очень сложных разрывов в нашей деятельности. И все это приводит, с одной стороны, к тому, что становится необходимым иное мышление, а с другой стороны, к тому, что этот новый тип и стиль мышления начинает формироваться. Мы называем новый тип мышления, приходящий на смену научному, или, более точно, вытесняющий научное мышление, методологическим мышлением.

Разрушение и дезорганизация научного мышления сопровождается дезорганизацией и разрушением философского мышления. Последнее не является прямым и непосредственным рефлексом кризиса науки и научного мышления, а обусловлено своим особым, имманентным процессом. Истоки его заключены в том, если говорить грубо, что философское мышление не справилось с развитием научного мышления еще в XVII-XVIII столетиях, и это привело к нарушению соотношений между большими подразделениями внутри универсума мышления и деятельности.

Обобщая эти два момента, я и могу сказать, что кризис и разрушение научного и философского мышления порождают новую формацию мышления -методологическое мышление. И обратно: методологическое мышление вырастает из кризиса научного и философского мышления и имеет своей целью (если здесь можно говорить о целях) подняться на следующую более высокую ступень в развитии мышления, снимая и сохраняя основные достижения как научного, так и философского мышления и одновременно преодолевая ограниченность и недостатки каждого из них. Все это я хочу обсудить сейчас более подробно.

Прежде всего, в этом контексте я должен выделить тот - признаваемый, по сути дела, всеми - факт, что научное мышление к началу XX столетия разбилось на целый ряд автономных и изолированных научных предметов, или "наук", что связи между этими предметами, или "науками", оказались, по сути, разорванными, что вся армия ученых разбита на ряд отрядов, каждый из которых продвигается в своем особом коридоре и, как правило, не знает и не ведает, куда движутся остальные и как они движутся, - во всяком случае, не может и не умеет использовать результаты и достижения других. В итоге, весьма разветвленная и дифференцированная наука не может сегодня обеспечить то, что мы привыкли называть единством научной картины мира, или просто единой научной картиной мира. Мы имеем сегодня физическую картину мира, химическую картину мира, биологическую картину мира, даже математическую, но единой картины мы не имеем.

Этот результат является, на мой взгляд, совершенно необходимым и закономерным. По сути дела, это лишь обратная сторона научного метода и научного подхода в развитии мышления и форм познания. Отмечая все это как отрицательный результат и недостаток, мы должны одновременно понимать и осознавать, что этот результат проистекает из существа самого научного подхода, что, другими словами, научное мышление и наука обязательно должны были привести к такому результату.

Собственно говоря, заслуга Галилея и других мыслителей, работавших параллельно с ним: Френсиса Бэкона и Декарта - состояла прежде всего в том, что они создали определенные "машины" и сформулировали такие принципы и правила работы с ними, которые позволили нормировать и в какой-то мере формализовать мыслительную работу и за счет этого неимоверно интенсифицировать процесс познания. Эти машины были замкнутыми и должны были работать автономно - в этом состояла их сила и их преимущество сравнительно с другими организациями мышления.

Но то, что в XVII столетии было преимуществом, в XX обернулось недостатком. По образу и подобию механики были созданы гидродинамика и теория тепловых явлений, аппарат гидродинамики был использован для создания электродинамики. Общие схемы и инварианты всех этих наук были обобщены в эпистемологии и привели к созданию образца науки вообще. В результате мышление перестало быть общим и единым мышлением. Замкнутое теперь в автономных научных предметах, оно постепенно стало превращаться в профессиональную деятельность, ориентирующуюся не на охват и изображение мира в целом, а на выполнение норм и стандартов профессиональной исследовательской работы. Вместе с тем произошло выделение научного мышления и научной работы из всех других видов и типов мышления, и, более того, научное мышление как особый вид и тип мышления противопоставило себя всем другим. Начались длительные дискуссии о взаимоотношении между наукой и историей, математикой и наукой, наукой и философией - дискуссии, которые были несколько отодвинуты назад бурным развитием самой науки и ее успехами и возобновились лишь к началу XX столетия.

Разделение и противопоставление друг другу разных типов и стилей мышления, оформление их в самостоятельные предметы привело вскоре к разделению типов существования и к парадоксам существования. Естественные науки еще кое-как сводили концы с концами: понятие природы задавало такое "пространство", в которое можно было поместить как-то, как в мешок, разные типы объектов, изучаемых разными науками...

Б.С.Грязнов: Мне это не понятно. Я спрашиваю Вас (или себя): где существует вечный двигатель?

Это очень интересный пример, и я постараюсь показать, что он льет воду на мою мельницу. По поводу вечного двигателя утверждается, что он не существует и не может существовать, но тем не менее мы о нем говорим, и мы обсуждаем его существование. По интенциям и конечным установкам вечный двигатель должен существовать в природе, и даже когда утверждается, что он не существует, то утверждается это в том смысле, что он не существует в природе, ибо ведь как мысль о вечном двигателе, как некая гипотетическая конструкция и как некий гипотетический механизм он, бесспорно, существует, но, наверное, уже не в природе, а в чем-то другом - в ином пространстве.

Вам кажется, что Вы выдвинули контр-пример по отношению к моей мысли, ибо вы несколько наивно полагаете, что, скажем, электромагнитное поле или идеальная тепловая машина Карно действительно существуют в природе, чего нельзя сказать о вечном двигателе. Но это - лишь выражение антиисторического догматизма: электромагнитное поле и тепловая машина Карно - такие же идеальные конструкции и идеальные объекты, как и вечный двигатель, и в пространстве наших идей они существуют на равных правах. Но пространство существования наших идей или представлений - это одно пространство, а пространство "природы" - это пространство принципиально иное.

Формирование и развитие естественных наук было неразрывно связано со становлением идеи природы, а идея природы задавала особый тип существования - существование в природе. Именно в этом плане обсуждался и решался вопрос, может ли существовать вечный двигатель, и какой бы ответ на него ни следовал, мы должны понимать, что это было обсуждение вопроса о существовании в природе. Про электромагнитное поле мы говорим сейчас, что оно существует в природе (хотя через некоторое время может выясниться, что оно не существует и не может существовать), а про вечный двигатель мы говорим сейчас, что он не может существовать в природе (хотя потом может выясниться, что при определенных условиях он вполне возможен).

Я могу привести на этот счет очень простой и красивый классический пример: где существует теплород? Здесь ответ в особенности интересен, потому что теплород, во-первых, существовал в природе, во-вторых, сейчас не существует в природе, но зато, в-третьих, существует в математике в виде содержания уравнений Фурье. Как философ я всегда могу встать на вашу точку зрения (весьма радикальную, но профессионально ограниченную) и сказать, что теплород, эфир, электромагнитное поле, вечный двигатель и т.п. существуют всегда только как идеи-знания и соответствующие им идеальные конструкции. Но это будет очень жесткое и очень обедняющее ограничение проблемы существования - таким образом мы потеряем суть дела. Вы утверждаете, что сама природа - это один "большой" конструкт, и это утверждение приводит вас к другому утверждению, а именно к тому, что существование природы - это и есть существование в виде некоторой идеальной конструкции. Здесь проходит водораздел наших представлений, ибо в противовес вам я утверждаю, что понятие природы само задает особый тип существования, что это - такая категория, которая сама определяет типы существования. Вы, конечно, можете сказать, что как категория она представляет собой конструкцию мышления, но я повторяю, что в результате вы закрываете себе путь для обсуждения и решения всего этого круга проблем. Именно здесь я могу вновь вернуться к основной линии моего сообщения.

Я утверждаю, что развитие мышления привело в период XVII-XIX столетий к формированию нескольких принципиально развитых конструкций, отвечавших на вопрос о типах существования, или, иначе, задававших разные типы существования. Появление и утверждение в обиходе этих конструкций означало и фиксировало факт разделения мышления на несколько относительно автономных и даже противопоставленных друг другу сфер. В итоге возник целый ряд особых "пространств", которые никак не были связаны друг с другом, которые существовали изолированно друг от друга. Это были пространства природы, человеческой истории, идеальных конструктов математики, гносеологии и эпистемологии, т.е. пространства знаний и познания, пространства космоса и т.д. Все эти пространства существуют сами по себе и по-разному, и нет никакого единого суперпространства или "мешка ", которые бы всех их объединяли.

Но существует целый ряд уловок, позволяющих создавать видимость ответа на этот вопрос. К примеру, когда мы спрашиваем, где же существуют знания, то ясно, что они существуют не в природе; нельзя исходить из природного существования, чтобы ответить на этот вопрос. Тем не менее, когда рассматривают знания и характеризуют их статус, в том числе их модальный статус, когда, например, говорят о необходимости тех или иных знаний, их действительности, возможности или вероятности, т.е. характеризуют нечто сходное со способами их существования, то относят знания к соответствующим объектам, к тем объектам, которые в этих знаниях фиксируются, и оценивают или даже определяют существование знаний соответственно, во-первых, существованию их объектов, во-вторых, адекватности знаний объектам. Это - тоже философская точка зрения, и она получила название материализма - в противоположность той философской точке зрения, которую зафиксировал как некоторую возможность Б.С.Грязнов. Он говорил о фиксации объектов и их существования в знаниях и через знания, а я сейчас говорю о прямо противоположной фиксации знаний и их существования - через существование соответствующих им объектов и через адекватность фиксации этого существования.

Оба подхода равновозможны, и до появления диалектического материализма они были широко распространены и боролись между собой. Но оба эти способа решения проблемы существования являются весьма ограниченными и, на мой взгляд, ложными. Это - одно из характерных проявлений и выражений того кризиса и дезорганизации мышления, о которых я сказал выше. А подлинная задача, на мой взгляд, состоит в том, чтобы зафиксировать все эти способы существования как разные и, кроме того, показать формы и способы связи их друг с другом в рамках какого-то иного, более широкого подхода и более широкой точки зрения.

Забегая вперед, я могу сказать, что методологическое мышление и методология складываются и развиваются именно как такая, более широкая точка зрения, совмещающая и объединяющая в себе разные типы существования.

Итак, введя понятие отражения, или изображения, мы особым образом связали и соотнесли друг с другом пространство природы и пространство знаний и получили возможность переходить от одного типа существования к другому типу. Мы сводим одно существование к другому; предположив существование одного, мы можем по отношению к нему определять существование другого. Но ясно, что таким образом мы не вводим существование второго и не объясняем этого существования, мы не связываем и не можем связать друг с другом эти два разных типа существования. Нам нужно такое представление объекта и объективности, или, другими словами, задание такого объективного пространства, в котором все эти разные типы и формы существования оказываются соотнесенными и связанными друг с другом, можно сказать, включенными в одну и единую форму существования. Иначе говоря, нам опять нужна единая картина мира, но такая картина, которая будет включать и объяснять собственно природное существование.

Но именно на этот вопрос не может ответить мысль XX века. И можно объяснить, почему она не может ответить на этот вопрос.

Н.Ф.Овчинников: Но она пытается на него отвечать...

Дорога в ад вымощена благими намерениями. Хотеть ответить на вопрос и пытаться ответить - это еще не значит отвечать и иметь средства для такого ответа.

Б.С.Грязнов: Но, следовательно, это - некая теоретическая проблема, и здесь все подходы совершенно равноправны.

Все подходы могут быть и бывают равноправными только в случае, если не проанализирована сама ситуация, если неясно, какая именно проблема стоит и каким путем ее можно решить. Поэтому я бы предпочел говорить не о теоретической проблеме, а о практических установках. Если вы, несмотря на то, что современная мысль не может ответить на этот вопрос, действуя известными и привычными ей способами, тем не менее не теряете надежды и полагаете, что пройдет еще сто или пятьсот лет и мы наконец-то этот ответ получим, если вы, опираясь на эту надежду, продолжаете свои поиски в прежних направлениях, вместо того, чтобы кардинальным образом изменить свою позицию и свое отношение и постараться выяснить, почему же, собственно, проблема до сих пор не решена и каких средств нам не достает, чтобы ее решить, то я это отношу отнюдь не к теоретическим проблемам, а к ценностным ориентациям исследователей и их практическим установкам. И я хотел бы обсуждать все это именно в таком плане. И в этой модальности я говорю, что вы можете еще тысячу лет обсуждать эту проблему прежними способами и вы не найдете ее решения.

Б.С.Грязнов: Но тогда нам нечего обсуждать: Вы говорите одно, мы говорим другое, каждый остается при своей точке зрения, и мы должны разойтись.

Я не могу с Вами согласиться. На мой взгляд, у нас есть, что обсуждать. Доказать друг другу мы действительно ничего не сможем, но знание и не предполагает доказательства. Зато мы можем показать друг другу кое-что новенькое. Во всяком случае, я бы взялся показать и объяснить, почему эта проблема до сих пор не могла быть решена и что нужно сделать, для того чтобы ее решить. При этом я отнюдь не буду настаивать на том единственном решении, которое предлагаю и которое мне симпатично. Я хочу обсуждать нечто принципиально иное - сам метод, или путь, и средства решения подобной проблемы. А уже наметив эти формальные условия ее решения, мы сможем затем выбрать то или иное конкретное решение.

Мой ответ и мое объяснение в каком-то плане совершенно тривиальны. Мне представляется, что все затруднения с этой проблемой объясняются отнюдь не устройством мира; они объясняются устройством и формами организации нашей деятельности и нашего мышления. Поэтому для меня решить эту проблему - это значит прежде всего изменить формы организации и технологию нашей деятельности и нашего мышления. А это, как вы понимаете, в нашей власти. И поэтому моей задачей является лишь одно - так определить способ изменения нашей деятельности, чтобы это автоматически вело к решению проблемы.

Уже в предыдущем изложении я, по сути дела, утверждал, что распад единой картины мира на ряд изолированных и автономных картин обусловлен и объясняется тем развитием нашей деятельности, которое она получила в результате развития науки и научного мышления. Иными словами, это объясняется структурой и формами общественной кооперации. Ведь с момента возникновения научного мышления и науки человечество само разделило себя на автономные отряды, каждый из которых выделил (или сконструировал) себе особую область и по собственному произволу ограничил себя этой областью. Независимые и автономные пространства существования возникли и сложились потому, что человечество сделало все для того, чтобы поделить свой "мир" соответственно различию методов работы и соответственно различию тех социальных организаций, которые складывались на основе этих методов.

После того как человечество все это сделало - а это было очень прогрессивно и привело к многочисленным успехам (во всяком случае, к успехам с точки зрения намеченных линий развития) - после этого оно вдруг осознало то, что получилось, увидело, что нет больше единой картины мира, что мир, а вместе с тем и сфера человеческого существования распались на ряд независимых друг от друга миров. И тогда оно испугалось и сказало: ай-ай-ай! что же получилось и что с нами со всеми в результате этого будет?! Действительно, получилось очень нехорошо и уже пора кричать "ай-ай-ай", но при этом нельзя упускать из вида того, что сотворили все это мы сами, что мы сами разделили наш мир на изолированные и несоотносимые друг с другом области и пространства, что все это - результат того развития деятельности, которое было порождено становлением и развитием наук и научного мышления. Нельзя, следовательно, упускать из вида того, что причина и источник всего этого - в социальных формах организации нашей деятельности и нашего мышления. В этом и состоит суть моего ответа на вопрос, моего объяснения ситуации. Я считаю его крайне важным и принципиальным, но одновременно - весьма банальным.

Менее тривиальной является сама задача, которую я формулирую в связи с описанием всего этого. На мой взгляд, основная задача состоит в том, чтобы соединить все сформированные к настоящему времени "пространства существования" и за счет этого получить возможность объединять в едином процессе, или потоке, мышления знания самого разного типа - естественнонаучные, исторические, конструктивно-технические, логические и эпистемологические и т.д., и т.п.

Итак, грубо говоря, за тем, что выступает как сложная теоретическая или философская проблема разорванности нашего мира и необходимости его объединения, для меня стоит простой "коммунальный" факт: разделение человечества на ряд автономных и изолированных команд и отрядов, каждый из которых целенаправленно выделил и сформировал для себя особый мир, противостоящий другим мирам. И поэтому для меня решение проблемы должно заключаться в том, чтобы найти какие-то новые формы социальной кооперации и с помощью них объединить эти отряды, создав некий новый мир, некое новое суперпространство существования. Именно эту задачу, на мой взгляд, должна решить и решает методология, а она сама является лишь особой формой организации нового по своей структуре мышления - методологического мышления.

Из этого следуют очень важные и принципиальные выводы в отношении самого методологического мышления: оно не может быть предметным в прямом и точном смысле этого термина, оно не может быть научным в прямом и точном смысле этого слова, поскольку именно научное мышление привело к дроблению миров. Методологическое мышление не может взять себе за образец формы организации и технологию научного мышления, оно не может работать в прежних формах и прежними способами. Методологическое мышление должно выработать новые средства и новую технологию, а именно - средства и технологию надпредметного мышления. Поэтому в своей исходной практической установке оно выступает как анаучное и даже, в известном смысле, как противостоящее научному мышлению. Это не означает, что методологическое мышление должно или хочет отвергнуть научное мышление; наоборот, оно должно его предельно ассимилировать и снять, но в своей общей, целостной структуре методологическое мышление должно быть иным, нежели мышление научное. Методологическое мышление имеет такую задачу - преодолеть ограниченность научного мышления.

В.И.Купцов: Не выполняла ли раньше эту функцию объединения и синтеза философия?

Выполняла или, во всяком случае, пыталась выполнять.

В.И.Купцов: Но почему же сейчас Вы выдвигаете на ее место методологию и почему Вы отставляете философию? Мне представляется, что философия осуществляет эту интегрирующую функцию все более успешно. Поскольку философия выполняла эти функции, она была методологией. Здесь есть и еще один существенный аспект. Принято считать, что науки сейчас все более и более объединяются и даже сливаются друг с другом. Говорят, что самые важные открытия делаются на стыке наук.

Здесь есть по меньшей мере два разных вопроса, и я буду отвечать на них по отдельности и по-разному. Но еще до этого я хочу разделить 1) понимание моей точки зрения - здесь я хочу добиться по меньшей мере точности и адекватности - и 2) спор и столкновения разных точек зрения в решении одного и того же вопроса - здесь я могу лишь выражать свою собственную позицию, отвечать на контр-примеры и излагать собственные соображения.

Итак, по поводу двух поставленных выше вопросов. Действительно, как я уже сказал, философия всегда осуществляла функцию объединения и синтеза разных точек зрения или, во всяком случае, должна была и пыталась это делать. Но я бы не стал говорить, что философия выполняла в силу этого функции методологии, - я бы сказал, что она выполняла функции философии. Иными словами, я бы рассматривал философское объединение и философский синтез знаний и деятельности как нечто исходное и базовое; задачу же методологического объединения и синтеза - как и появление самой методологии в этой функции и в этом назначении - я бы стал рассматривать как нечто вторичное, во всяком случае, как нечто, появляющееся на том историческом этапе и в тех ситуациях, когда философия вроде бы уже выполняла эту функцию, но, по-видимому, не справилась с нею или справилась не так, как это было нужно. Таким образом, моя задача будет заключаться в том, чтобы объяснить возникновение методологии, а вместе с тем возникновение и оформление специфических функций методологического объединения и синтеза знаний, мышления и деятельности. Именно эту задачу я начал решать в предшествующей смысловой части моего сообщения, и я продолжу ее решение, имея в виду анализ специфических отношений между философией и методологией.

Другой вопрос касается реальных взаимоотношений между разными науками и научными дисциплинами. Сейчас нередко говорят, что науки стыкуются, объединяются и даже синтезируются. Указывают, в частности, на применение методов одних наук в других науках, говорят об объединении их на базе одних и тех же математических методов, нередко подразумевают даже объединение и синтез предметных областей. Но, на мой взгляд, все эти явления - чистая видимость, а впечатление о таком объединении возникает в первую очередь из-за того, что мы не умеем правильно и достаточно точно анализировать соответствующие явления и обстоятельства, мы пробавляемся здесь "призраками" в смысле Ф.Бэкона, а отнюдь не точными и обоснованными знаниями.

Я с удовольствием буду обсуждать дальше различные детали и обстоятельства всего этого, но я хочу обратить ваше внимание на то, что моя позиция уже задана - и вполне четко - тем обстоятельством, что я представил методологию и должен буду представить все другие науки и научные дисциплины как организмы и сферы деятельности. Из этого с необходимостью следует, что перенос тех или иных средств или представлений из одной науки в другую отнюдь еще не означает для меня объединения, синтеза или слияния разных наук. Организмическое представление допускает только два возможных решения:

либо из нескольких разных организмов и сфер деятельности возникают более сложные организмы и сферы, охватывающие предыдущие,

либо же все уже существующие организмы и сферы деятельности остаются существовать как таковые, как разные и автономные, но, кроме того, над ними вырастает еще одна, более сложная сфера деятельности, которая как бы охватывает их всех и объединяет, оставаясь более сложной суперсферой и суперорганизмом.

Поэтому все ваши замечания о синтезе я должен буду рассматривать сквозь призму заданного мною представления и с точки зрения появления возможных в этом представлении отношений. Все остальное не будет аргументом в нашем обсуждении - ни аргументом за, ни аргументом против моей точки зрения. Вот это существенно.

Но я бы мог обсудить в этом контексте любые конкретные проблемы. Нередко утверждается, что применение статистических методов в различных областях научных знаний свидетельствует о единстве этих областей. Выше я уже заметил, что даже удачное применение таких методов, по сути дела, еще ничего не говорит относительно объединения и синтеза самих наук. Но кроме того, я, к сожалению, не знаю удачных примеров применения таких методов в разных областях. До сих пор я сталкивался лишь с таким применением аппарата статистики - скажем, в социологии и педагогике, - когда применявшие не знали даже, что такое пространство элементарных событий, и ничтоже сумняшеся трактовали объекты со сложными связями и зависимостями как совокупные объекты без связей и зависимостей. Характерно, что сам объект не сопротивлялся такому применению, создавалась видимость успеха и даже каких-то достижений, десятилетия уходили на прославление полученных результатов, а потом все это сходило со сцены как абсолютно не оправдавшее себя и ложное. Поэтому при обсуждении всех этих вопросов мы должны обратить особое внимание на основания и критерии наших суждений. На мой взгляд, все это есть лишь "проявление фельетонистической эпохи", если воспользоваться выражением Г.Гессе.

Для того, чтобы мы могли продуктивно двигаться в наших дискуссиях и приходить к каким-то результатам, мы должны четко разделить два плана: 1) репрезентацию моей точки зрения, пояснения и разъяснения к ней и 2) ваше несогласие, возражения, контр-примеры и т.п. Я готов двигаться в обоих планах, но хотел бы, чтобы мы их четко различали.

Когда вы приводите в качестве контр-аргумента указания на так называемые "успехи" проникновения методов одних наук в другие, то я отвечаю вам, что не считаю ваши данные, трактуемые вами как факты, фактами и вообще данными - ибо вижу их совсем в ином свете. Я не ссылаюсь в подтверждение своей позиции на те или иные "факты", я всегда рассуждаю, и не хотел бы, чтобы вы прибегали к каким-либо ссылкам на так называемые факты. То, что вы называете фактами, для меня выглядит как ваши иллюзии.

По сути дела, все мои аргументы заключены в моих исходных представлениях: если я в самом начале сказал, что буду рассматривать методологию как особый организм и сферу деятельности, то тем самым я уже предопределил все мои дальнейшие выкладки и выводы. Поэтому ваш анализ может идти только по двум линиям: 1) вы можете сказать мне, что я неправильно рассуждаю и неправильно вывожу следствия из своих исходных представлений - такого рода возражения я готов внимательно выслушать - и 2) вы можете сказать мне, что не принимаете моих исходных представлений - это я тоже пойму, но сейчас, поскольку вы пригласили меня сделать доклад и я должен изложить свою позицию, принимать в расчет замечания второго рода и как-либо спорить с вами о них я не буду.

Итак, попробую еще жестче сформулировать свою точку зрения. Здесь во время дискуссии прозвучало мнение, что в ходе развития наук они все более сближаются друг с другом, создают единую картину мира и в силу этого прогресс и развитие наук ведут ко все более детализированной и одновременно все более синтезированной картине мира. Я понимаю, что можно иметь и такое представление. Но я хочу подчеркнуть, что оно диаметрально противоположно моему, что я вижу и представляю происходящее совсем иначе. На мой взгляд, развитие и прогресс наук ведут ко все большей их дифференциации, ко все большей автономизации и окукливанию каждой науки, и, соответственно этому, единая картина мира заменяется множеством частных профессиональных или научных картин.

В этом плане очень интересен пример взаимоотношений химии и физики. Мы хорошо знаем, что они постоянно взаимодействуют и, на мой взгляд, непрерывно конкурируют в изучении молекулярно-атомарных явлений. Но весь вопрос состоит в том, как мы будем оценивать характер или качество этого взаимодействия. Одни будут говорить, что все это свидетельствует об объединении и даже синтезе химических и физических представлений. Но для меня дело выглядит совсем иначе: мне представляется, что физика все время хочет "съесть" химию. Никакого объединения, синтеза здесь не происходит и не может происходить. Таким образом, имея перед глазами одни и те же факты, мы будем трактовать их принципиально разными способами, и вся тайна - в этой трактовке, в этом объяснении.

Источник же и причина наших расхождений в трактовке, казалось бы, одних и тех же фактов заключены в различии наших исходных представлений и средств анализа. Вы рассматриваете науки как совокупности знаний, проецируете эти знания на объект, иначе говоря, на единую картину природы и члените эту картину соответственно различным наукам; получается причудливая картина распределения разных частей предметного мира по различным наукам. При этом реально вы совершаете прямо противоположную процедуру - вы картину мира строите соответственно производимому вами механическому объединению разных наук. Я же подхожу совсем иным образом. Для меня наука существует прежде всего в виде сложноорганизованных, кооперированных организмов и сфер деятельности, затем - в виде определенных научных предметов, которые создаются в качестве организованностей этих сфер деятельности. Для меня все эти предметы, как и создаваемые внутри них картины объекта, суть функции от наших систем кооперации. И если различные науки организационно и в качестве сфер деятельности разделены, то и соответствующие им предметы будут выступать в качестве автономных и независимых друг от друга структурных образований. Вот в чем суть моего подхода, вот то, что принципиально отличает его от других подходов.

Сказанное не означает, что я вообще отрицаю возможность объединения и синтеза знаний. Наоборот, это есть основная для меня проблема. Но я хочу выводить ее из систем социальной кооперации и организации и объяснять структурами организации. Поэтому, как я уже много раз говорил, для меня проблема синтеза разнопредметных знаний есть прежде всего проблема создания определенных систем кооперации.

Из всего этого следует вывод, что дробление и дифференциация науки обуславливаются не строением объекта, а формами социального разделения и социальной организации мышления и деятельности.

В.И.Купцов: Но тогда ведь все это - не недостатки знания, а его неотъемлемая характеристика. Все то, что Вы сказали, можно отнести к любым и всяким знаниям.

Конечно. Такое представление обусловлено моим подходом, моими средствами анализа и описания знаний. Но, утверждая все это, мы не можем оставлять без внимания историческую точку зрения и исторический подход. Зависимость форм нашего знания от социальной кооперации есть всегдашний и неизменный факт, но сами типы и формы социальной кооперации и организации исторически меняются. То, что мы называем наукой, сложилось в определенный исторический момент. Затем наука развивалась таким образом, что все более дифференцировала свои предметы, или научные дисциплины. И сначала это было очень полезно и прогрессивно, ибо вело к расширению наших знаний и развитию самого познания.

Движение по этому пути привело в какой-то момент к полному разрушению единой картины мира, и это обстоятельство, опять-таки начиная лишь с определенного исторического момента, стало отрицательно влиять на дальнейшее развитие наших знаний и на углубление познания. То, что было хорошим на определенном историческом этапе, стало плохим на следующем.

Надо иметь в виду, что это - важнейший принцип развития человеческого общества. Обычно это называют принципом "морального старения". Но, по сути дела, это не имеет отношения к морали, а является общим законом развития человеческой деятельности. То, что было прекрасным в XVII столетии, хорошим в XVIII, терпимым в XIX, стало совершенно нетерпимым и вредным в XX столетии. Разделение познания и мышления на различные и автономные научные предметы стало плохим и нетерпимым в XX столетии прежде всего потому, что исчерпало себя, дошло, можно сказать, до конца и было "выжато".

Конечно, можно продолжать и развивать эту линию дальше. И мы еще много десятилетий, даже столетий будем получать какие-то новые результаты, оттачивать наши представления, делать их все более строгими и все более рафинированными. Но главные результаты и достижения лежат сегодня уже не на этом, а на другом пути. Путь дальнейшего развития традиционных наук является неэффективным и малопродуктивным не сам по себе, а лишь в сравнении с другим возможным направлением и путем развития мышления и познания, в сравнении с тем направлением, которое сейчас намечается и оформляется. Это направление и этот путь я называю методологическим, противопоставляя, следовательно, методологию и методологическое науке и научному.

Характер методологического мышления можно рассматривать и определять с разных сторон, и можно по-разному фиксировать его отношение к собственно научному мышлению. Но сейчас я выделил на передний план и обсуждаю одну характеристику последнего - разрушение единой картины мира. Оказывается, что чем дальше мы идем по пути развития науки и научных предметов, чем более дифференцированной и рафинированной становится работа в этом направлении, тем более разрушенной оказывается единая картина мира. Вот результат, который мы должны здесь зафиксировать.

В.И. Купцов: Но почему Вы думаете, что единая картина мира действительно нужна человечеству?

Здесь мы подходим к основному и решающему вопросу, и я рад, что именно вы, а не я, сформулировали, хотя и в неявном виде, альтернативную точку зрения. На мой взгляд, в середине XX века человечество вновь подошло к вопросу, как ему жить и существовать дальше: будет ли оно развиваться таким образом, чтобы сохранить одно и единое человечество, или же мы изберем принципиально иной путь, и человечество разобьется на множество подсистем, каждая из которых будет развиваться в своей особой экологической нише?

Я бы не рискнул сказать, что человечество до сих пор всегда было единым, что оно не расчленялось на ряд подсистем, живущих в разных экологических нишах. Каким образом существовало до сих пор человечество - это очень сложный вопрос, и у нас нет отчетливых представлений на этот счет, поскольку сам вопрос до сих пор не ставился с достаточной остротой и жесткостью. Но как бы там ни было раньше, сейчас мы находимся в такой ситуации, когда этот вопрос должен быть поставлен со всей резкостью. Необходимость этого обусловлена тем, что сейчас мы явно имеем и видим перед собой разрушение основных традиционных форм социальной кооперации. И одним из важнейших проявлений этого, а может быть, также и одной из причин, является то развитие и та дифференциация научных представлений, которые мы сейчас наблюдаем. Ибо единство человечества определялось и задавалось в первую очередь единством и целостностью существующей у него картины мира. И наоборот, когда единая картина мира разрушается и распадается, то это, наряду с другими факторами, действует в направлении расчленения и расслоения человечества на ряд подсистем, занимающих разные экологические ниши.

Б.С.Грязнов: Я не понимаю, что Вы имеете в виду, когда говорите, что разрушаются формы социальной кооперации. Ведь общество-то существует.

Вы не понимаете моих утверждений, или Вы не согласны с ними?

Б.С.Грязнов: Я их не понимаю. Ведь общество существует и функционирует. Мы с вами собрались на эту дискуссию и обсуждаем какие-то общие для нас всех вопросы...

Мне кажется, что именно эта дискуссия, как и вообще работа и существование этого семинара, как нельзя лучше демонстрирует то, что я говорю. Суммарно это можно выразить так: физиков в общем и целом совершенно не интересуют результаты современной философии и методологии науки и их развитие. А мы с вами - небольшая и очень узко специализированная (во всяком случае, тематически и в средствах) группа философов - никак не можем понять друг друга и договориться.

Б.С.Грязнов:: Я готов согласиться с тем, что исчезает взаимопонимание ученых разных специальностей, но ведь социум от этого не разрушился и не разрушается.

Я рад, что Вы уже сделали первый шаг навстречу мне, но мне хочется, чтобы Вы сделали и следующие шаги. На мой взгляд, разрушение взаимопонимания между учеными разных специальностей больше, чем что-либо другое, характеризует разрушение социума и больше, чем что-либо другое, действует в направлении разрушения социума.

Больше того, ведь если мы обратимся к вашей собственной деятельности в рамках Института истории естествознания и техники, то без труда увидим (обстоятельство вам хорошо известное и вами осознанное), что ваша философская и методологическая деятельность реально никому не нужна; на нее нет спроса среди представителей других наук и других сфер деятельности. Вместе с тем, ведь мы с вами уверены в общественной полезности и значимости вашей профессиональной деятельности, во всяком случае, я в этом уверен. А поэтому для меня отсутствие спроса на вашу работу и отсутствие интереса к ней означает разрушение кооперативных связей между профессиональными деятельностями разного рода. Я бы сказал даже резче: на мой взгляд, без вашей деятельности наша советская наука не может нормально развиваться. Но, несмотря на это, ваша деятельность никому не нужна, никто не хочет и никто не может ею пользоваться.

И.С. Алексеев: Это - не ответ на вопрос.

Нет, это именно ответ на вопрос - на тот вопрос, который был мне поставлен. Ведь меня спрашивали не на уровне мышления и абстрактных построений, а на уровне некоторых фактов и эмпирических примеров. Я ответил так, как меня спрашивали, хотя я сам прекрасно понимаю, что это - не аргументация и не доказательство и даже не демонстрация.

Но существо вопроса даже не в теоретических доказательствах, а в наших идеалах и ценностях. Не разобравшись в них, мы не разберемся и с нашими теоретическими представлениями. Если мы исходим из представления, что должно существовать единое человечество, что оно должно быть организованно и координировано в некоторой иерархированной системе, что оно должно функционировать и, главное, развиваться как одно целое, если мы полагаем, что человечество должно быть объединено единой сферой мысли, которая создает единую картину мира, если мы из этого исходим, если мы считаем такое положение нормальным и необходимым, то мы должны оценивать нынешнюю ситуацию с точки зрения этого идеала и ставить вопрос, как его достичь.

Но ведь может быть так, что все это вам не нужно; может быть, вы считаете, что человечество может развиваться и развивается нормально (и даже лучше, чем в других случаях) в условиях, когда оно разделено на массу подсистем, автономных и независимых друг от друга, когда оно имеет массу противостоящих друг другу миров. Если вы считаете такое положение более интересным и более продуктивным, нежели другое, противоположное ему, если вы считаете, что знания должны соответствовать этим мирам - а пределом такого устройства оказывается отдельный человек с его личным взглядом на мир, - то тогда вы с самого начала должны сказать, что мои ценности и мои идеалы вам не нравятся, и вы не хотите принимать участия в обсуждении проблемы, как добиться единства такой картины мира. И это будет позиция, это будет точка зрения, которую я готов понять и принять как особую и реально существующую позицию.

Но меня лично такой подход не устроит. Для меня идеалом и ценностью является единство человечества и развитие его как единого и целостного организма.

И я могу пояснить, почему я придерживаюсь именно такого идеала. Дело в том, что мне, кроме всего прочего, хочется еще быть человеком не только в плане моего антропоидного материала. Это значит, что я должен иметь возможность мыслить и работать на переднем крае. Если я философ или методолог, то я хочу иметь возможность двигаться в одном ряду с теми, кто работает на переднем крае, с теми, кто развивает философию и методологию науки. Но для этого сегодня требуется очень сложная и дифференцированная социальная организация. Нельзя работать на переднем крае современной философии, являясь элементом допотопной и плохо организованной социальной кооперации. Такая работа заранее обречена на отставание. Каким бы талантом я ни обладал, я не смогу один соревноваться со всей американской или европейской философией, я не смогу идти вровень со сложно организованными сферами философской и методологической деятельности. Это можно делать, лишь противопоставив их организации свою организацию.

Когда В.А.Смирнов вернулся с коллоквиума из Хельсинки, то он с некоторым удивлением сказал мне, что каждый из американских и английских философов имеет своего двойника у нас в стране: Кун напоминает Кантора, Хинтикка - Зиновьева, Лакатос - Щедровицкого и т.д., причем наши даже чуть умнее и образованнее, чем американцы и англичане. Но в том-то и дело, что они пишут книги, которые интенсивно обсуждаются в их системах, реально влияют на развитие философии и методологии, строят европейскую культуру, а мы утешаемся тем, что каждый из нас чуть умнее своего американского двойника. Никакого влияния на развитие европейской культуры мы не оказываем. И это - не что иное, как необходимый результат и необходимое следствие вашего идеала дезорганизованной, персонализированной науки.

Правда, на деле здесь обратное отношение: вы вынуждены работать в дезорганизованной и персонализированной науке, не имеете возможности выйти за эти рамки и задним числом оправдываете такое положение дел, приспосабливая к нему свои идеалы и ценности. Вас устраивает такое положение, меня - нет.

В.И.Купцов: Значит, Вы утверждаете, что существующая организация науки не дает возможности получить целостную научную картину? Вы утверждаете, что если эта организация будет оставаться прежней, то мы никогда не получим этой картины?

Совершенно правильно. Но я утверждаю и нечто большее, а именно - что сохранение этой организации фактически уже тормозит развитие познания и мышления в целом, что оно закрывает нам путь к получению новых принципиальных результатов. Но я это пока лишь сказал, а демонстрировать и объяснять должен буду дальше.

И.П.Стаханов: Если я Вас правильно понял, то Вы утверждаете, что отсутствие единой картины мира - это особенность XX века, что эта единая картина мира была утеряна именно в последнее время. Я в противоположность этому думаю, что такой единой картины мира в европейском мышлении никогда не было. Мне представляется, что мы реконструируем единую картину мира в некоторой исторической ретроспекции, а на каждом синхронном срезе функционирования науки такой единой картины не было.

Это, конечно, очень сложный вопрос, и он имеет массу разных аспектов. Прежде, чем мы начнем обсуждать эту проблему и спорить, мы должны провести соответствующий методологический анализ и наметить основные аспекты и планы обсуждения. В каждом из них нам понадобятся свои особые суждения, и только таким путем мы сможем достичь достаточной точности.

Но если сейчас характеризовать все в самом общем и грубом виде, то я могу с полной убежденностью и ответственностью сказать, что в предшествующие эпохи единая картина мира существовала. То, что такая картина мира существовала у древних греков, не раз обсуждалось в литературе, и это общепризнанно. Это был древнегреческий "космос", описываемый, в частности, А.Ф.Лосевым. Христианство создало совсем иную картину мира, и она была на удивление полной и целостной. В этот же период существовала достаточно полная и целостная платоновско-аристотелевская научно-философская картина мира. Во всяком случае это было то ядро, относительно которого формулировали свои подходы и точки зрения все мыслители - как Петр Рамус, так и Галилео Галилей.

С момента возникновения новой науки и новой философии, т.е. с конца XVI и начала XVII веков, эта единая картина мира стала вытесняться и разрушаться новой картиной мира. В этом пункте возникла весьма существенная двойственность. На место религиозной и телеологической картины мира пришли, по сути дела, сразу две картины: одна - философская, а другая - собственно научная. Философия должна была рефлектировать науку и создавать для нее единую картину мира, но поскольку она не справлялась с этой задачей - об этом я буду говорить дальше, - наука вынуждена была пользоваться своей собственной картиной и пыталась своими собственными средствами ее строить. Поэтому все наши разговоры о существовании или несуществовании единой картины мира в XVII-XIX столетиях должны учитывать эту двойственность, а также взаимосвязь различных картин друг с другом и их взаимовлияния.

Вопрос о собственно научной картине мира является достаточно сложным, поскольку - и в этом состоит основная мысль моего сегодняшнего сообщения - так называемая научная картина мира была лишь проявлением и выявлением непрерывного разрушения этой единой картины мира, и, следовательно, говорить о ее полноте и целостности можно лишь в весьма условном смысле. Но, тем не менее, я утверждаю, что в течение XVII-XIX столетий такая единая картина в общем и целом все же сохранялась. Некоторое время процесс разрушения единой картины компенсировался и уравновешивался работой по воссозданию и восстановлению ее, и лишь в первой половине XX столетия наступил перелом и стало ясным, что на выбранном пути нельзя достичь успеха.

Как видите, я вынужден отвечать очень осторожно: я говорю, что в XVII-XIX столетиях единая картина мира еще существовала, хотя непрерывно разрушалась и рассасывалась, и что этот процесс целиком и полностью обнаружил себя в первой половине XX столетия.

Здесь, наверное, нужно разделить и развести еще два существенных момента.

Наука и научные предметы создавались и развивались отнюдь не для того, чтобы строить единую картину мира. Науки, начиная с механики и далее, складывались в связи с определенными потребностями инженерии и практики, для их обслуживания (это один полюс) и в ходе обсуждения и решения собственно знаниевых парадоксов (другой полюс). Наука и научные предметы были оправданы в той мере, в какой они решали эти задачи. Но при этом - и это точно так же является существенным и отличительным признаком науки - формирование и развитие научных предметов включалось в контекст познания и развития познания. Дополнительным и как бы вторичным, но очень важным и существенным моментом всего этого процесса было построение картины мира. Этот, в исходе своем идеологический, пункт стал в дальнейшем определять лицо самой науки.

От науки ожидали, что она создаст единую картину мира, которая вытеснит и заменит наивные космологические представления и религиозно-телеологическую картину мира. А мир, по определению, должен быть единым. Поэтому ожидали, что наука и обслуживающая ее философия создадут единую картину мира. Но развитие наук и научных предметов привело к прямо противоположному результату - вместо единой картины мира мы получили множество дифференцированных и разрозненных картин. И чем дальше шло развитие научных предметов, чем более сложными и рафинированными они становились, тем больше разрушалась единая картина мира и тем меньше становилось надежд на то, что в конце концов развитие наук приведет к созданию такой единой картины.

Но на первых этапах развития науки сохранялась еще иллюзия единой картины мира, идеологическая установка влияла на все остальное, желаемое выдавалось за действительное, существовала уверенность, что если сейчас и существуют какие-то прорехи и разрывы в этой картине, то в дальнейшем, через сто, двести или триста лет будет достигнуто такое положение, когда будет создана единая и непротиворечивая в общих чертах картина мира. Таковы были идеологические устремления ученых и научной философии. Этими же идеалами жила, в частности, и позитивистская философия, устремления которой получили свое выражение, среди прочего, в идее унифицированной науки.

Но на рубеже XIX и XX столетий начинается, а к середине XX столетия проявляется уже со всей силой новая линия и новая установка, связанные с переоценкой всех этих представлений. Начинается кардинальный переворот в идеологии. И сегодня, на рубеже третьей и четвертой четвертей XX столетия, мы можем по пальцам сосчитать тех философов, которые все еще надеются на то, что естественное развитие науки приведет в конце концов к созданию единой картины мира. Это изменение идеологии есть некоторый факт (я не хочу сейчас определять, насколько этот факт является массовым). И если сейчас М.К.Мамардашвили, Э.Ю.Соловьев и В.С.Швырев в своих получивших известность статьях пишут о неклассической ситуации в философии, то они, правда с некоторым запозданием, лишь констатируют это изменение философских установок и философской идеологии.

То, что я сейчас вам изложил, есть выражение моего представления и моей позиции. Я не обсуждаю сейчас вопроса о том, насколько они истинны и соответствуют реальному положению дел - все это потребует специальных обсуждений. Я хочу лишь одного: предельно четко выразить и изложить здесь свое представление о происходящем, а когда вы поймете и поймете правильно, мы сможем дальше все это обсуждать и спорить.

Возражая мне, вы говорите две диаметрально противоположные вещи: 1) что единой картины мира никогда не было и 2) что единая картина мира всегда была, есть и остается. Я понимаю, что речь идет, очевидно, о разных образованиях...

В.И.Купцов: В первом случае мы говорим о так называемой естественнонаучной картине мира, а во втором случае - о философской картине мира.

Я так и понимаю Вашу точку зрения. Меня радует, что Вы считаете фактом отсутствие единой естественнонаучной картины мира. А дальше я буду специально обсуждать вопрос о том, дает ли такую картину мира философия.

И.П.Стаханов: Но ведь получается вроде бы очевидное противоречие. С одной стороны, Вы говорите, что нет единой картины мира и что она недостижима, а с другой стороны, Вы хотите построить или создать такую единую картину мира и считаете ее непременным условием единства человечества и Вашего функционирования в качестве философа и ученого...

Б.С.Грязнов: В этом-то как раз и состоит проблема и задача, в этом весь смысл доклада: сначала ситуация проблематизируется, а затем находится решение этой проблемы. Но это решение будет лежать уже не на путях традиционной науки, а на путях того, что Г.П.Щедровицкий называет методологией.

Интерпретация и объяснение совершенно правильны: мне нужно было завязать противоречие, сформулировать в связи с этим проблему и затем конструировать решение. Чтобы завершить эту работу, мне нужно сделать всего еще один шаг. Я должен ответить на вопрос, почему меня не устраивает традиционно философское решение этой проблемы.

Я полностью согласен с не раз провозглашавшимся здесь тезисом, что философия всегда стремилась построить единую картину мира, что она постоянно строила эту картину и что ей даже в какой-то мере это удавалось. Но меня не устраивает способ и метод, какими она решала эту проблему. И основное мое возражение состоит в том, что она всегда пыталась решить и решала эту проблему не "научными" методами, это значит - не в форме знаний и понятий, а лишь в плане смысла и смысловой связности всех частей и элементов мира. Другими словами, меня не устраивает то, что она пыталась решать и решала эту проблему философски.

При этом я возражаю против философского решения этой задачи не вообще и абстрактно, не в принципе, а лишь с учетом особенностей нынешней ситуации. Я полагаю, что философское решение этой проблемы является очень важным и очень полезным, но оно не может удовлетворить сегодняшним потребностям и разрешить сегодняшние парадоксы. На мой взгляд, сегодня сложился и существует очень существенный и чреватый многими последствиями разрыв между далеко продвинувшейся наукой (развивающейся в связи с инженерией и другими видами социальной практики) и тем, что может предложить философия с ее традиционными средствами и методами. Поэтому я мог бы еще охарактеризовать нынешнюю социокультурную ситуацию (во всяком случае с середины XIX столетия) как кризис философии и философского мышления. Я бы мог даже сказать, что осознание этого аспекта развития человеческой культуры начало складываться уже в конце XVIII столетия, но ко второй половине XIX оно выявилось в полной мере и было сформулировано сразу во многих работах.

Это сама по себе очень важная и очень интересная проблема. В принципе, нам нужно было бы здесь обсуждать, что такое философия, как она организована и каким образом она обеспечивает объединение, организацию и интеграцию разных видов и форм научного мышления. Повторяю, это - очень сложный и многоплановый вопрос, и, очевидно, я не могу сейчас заняться его анализом и обсуждением. Чтобы как-то помочь вам (по крайней мере в плане дальнейшей работы), я укажу на небольшую статью А.С.Москаевой (Москаева А.С. Математика и философия // Проблемы исследования структуры науки. Новосибирск, 1967), в которой изложены некоторые идеи, относящиеся к обсуждаемой нами проблеме. Я бы сослался также на интересный, но более далекий от меня сборник "Философия в современном мире" (1972], где, как мне кажется, подняты и обсуждаются очень важные вопросы. Но все это - особая тема, а я сейчас хочу зафиксировать лишь один момент, наиболее важный, с моей точки зрения: методы и средства философского и научного мышления сильно различаются между собой, а потому единая картина мира, которая создается философским мышлением, сегодня не может удовлетворить потребности науки и обеспечить, в частности, ее объединение и интеграцию.

Иными словами, философская картина мира в определенных отношениях очень хороша, но это - не та единая картина мира, которая нужна сейчас для объединения и интеграции, с одной стороны, различных наук - естественных, гуманитарных, социальных и технических, - а с другой стороны, современной науки, современной инженерии и современных форм организационно управленческой деятельности. Философская картина мира сама по себе очень хороша, но это - не та картина, которую современный ученый, современный инженер и современный руководитель могут использовать в своей профессиональной деятельности. Таков мой основной тезис. Если вы поняли, в чем его суть, то в дальнейшем я смогу каким-то образом разъяснять и дополнительно развивать его.

Смысл и даже отчасти содержание того, что я сейчас говорю, я мог бы пояснить на примере галилеевских "Бесед о двух новых механиках". Вы знаете, что "Беседы" содержат шесть так называемых "дней". В третий день Галилей строил конструктивно-дедуктивную систему, описывающую свободное падение тел. При этом законы свободного падения тел формулируются для того идеального случая, когда падение происходит вне среды. Соответственно этой конструктивно-дедуктивной системе задается особое представление об объекте, строится соответствующая онтологическая картина. То, что Галилей вводил такую картину свободного падения тел, не означает, что он не знал о сопротивлении среды. Наоборот, он все это прекрасно знал и учитывал. Но у него не было конструктивных понятий для того, чтобы связать абстрактно представленное им падение тел с интуитивно очевидной картиной сопротивления среды.

Если говорить об этом на языке последующих физических представлений, то можно сказать, что он не имел понятия силы и из-за этого не мог связать картину свободного падения тела вне среды с картиной сопротивления среды. Поэтому Галилей пользуется двумя разными онтологическими картинами. Одна онтологическая картина - ее можно называть собственно научной - соответствует его дедуктивно-конструктивным представлениям, а другая онтологическая картина описывает все рассматриваемое им в целом и таким, каким оно реально является.

Но эта вторая картина по своему характеру является принципиально иной, нежели первая. Я бы назвал ее "смысловой" или же "философской". Она соответствует более "широкому" объекту и изображает его особым образом, во всяком случае, не так, как это делает первая, собственно научная картина. При этом вторая, философская картина, будучи более общей, охватывает первую или как бы проникает в нее и через нее, но при этом остается принципиально иной по своему характеру. В общем и целом, получается такая картина (это уже наша с вами картина), что в середине находится конструктивное ядро, а вокруг нее - смысловой философский пояс как бы качественных представлений (на деле смысловых), и за счет этого образуется все целое. Для меня очень важно, что Галилей мог вписать конструктивное ядро в общую систему смысловых представлений только благодаря тому, что он особым образом осмыслял или переосмыслял это конструктивное ядро и за счет этого добивался целостности всей картины.

И если мы рассмотрим дальнейшую историю этой онтологической картины, то увидим, что Ньютон и последующие физики непрерывно расширяют конструктивно-дедуктивное ядро, все время как бы захватывая области объемлющих смысловых представлений, одновременно изменяя и преобразуя сами эти представления. Я могу сказать, что наука, следуя за инженерией, непрерывно конструктивизирует мир, вводя все новые и новые модели, а на их базе - все новые понятия и знания.

А философия постоянно проделывает как бы обратную работу: она непрерывно осмысливает мир и при этом переводит то, что представлено в знаниях и конструкциях, в форму смысловых структур, или просто смысла. Можно сказать, что философия вписывает научный констуктивизированный мир в более широкую систему осмысленного мира. При этом все время сохраняется разрыв и расхождение между наукой и философией в способах освоения и репрезентации мира.

На каком-то этапе развития человеческого мышления это различие было осознано как недостаток философии, и тогда возник тезис, который мы, в частности, встречаем у К.Маркса, - тезис "онаучивания философии", или, иначе, создания научной философии. Но философия не может стать научной. Если философия станет научной, то это будет наука, а не философия, или это будет нечто особое - и не наука, и не философия, а что-то третье. Естественно поэтому, что такой тезис не был реализован и в позднем диалектическом материализме был, по сути дела, ревизован. Ведь сейчас никто из нас не считает всерьез, что философия должна стать наукой, а принцип "онаучивания философии" понимается по-разному - одними как ориентация философии на науку, другими - как включение некоторых элементов науки в философию, третьими - как установка на создание методологии и т.д., и т.п.

Само по себе это опять-таки очень интересная тема, и, наверное, нужно было бы посмотреть, когда и как, для решения каких задач и при каких условиях возникает сам тезис "онаучивание философии", кто и когда начинает говорить о том, что философия есть "наука наук", но это все - особая и специальная работа, в которую мне сейчас не хотелось бы залезать.

Итак, философия действительно всегда пыталась создать единую картину мира, но она делала это не научным образом, не в форме мышления и порождаемых им знаний, а в форме понимания и порождаемых им смыслов, и это обстоятельство предопределяло и ограничивало возможности последующего использования подобных синтезирующих картин мира в самой науке и в инженерии и привело к тому, что философия, осуществляя в какой то мере интегрирующую функцию по отношению к деятельности, одновременно перестала осуществлять эту функцию по отношению к науке и инженерии. Это привело к разрыву между философией, с одной стороны, наукой и инженерией, с другой стороны, а в дальнейшем, поскольку потребность в связи и синтезе ощущалась очень остро, к появлению всякого рода натурфилософских построений, долженствующих заполнить и преодолеть этот разрыв.