Теория художественного изображения в христианском каноническом творчестве

Перед нами особый мир, дверь в который заперта, а ключ потерян. Задача науки и заключается в том, чтобы найти этот ключ, приоткрыть дверь в далекое прошлое, в тот загадочный и во многом уже чуждый нашему эстетическому сознанию мир, созданный писателями средневековья...

И. П. Еремин ^[98]

Выявленные нами онтологические признаки христианской книжности позволяют отличать ее от произведений собственно литературы (беллетристики). Но кроме того, чтобы отличить, хотелось бы ведь еще и понять ее смысл, проникнуть в ее особый мир, о котором И. П. Еремин когда-то сказал, что дверь в него для нас заперта, а ключ потерян.

Может, вовсе и не ключ потерян, но лишь утрачен навык пользоваться этим ключом? Или, как выразился Р. Пиккио, "мы часто не умеем подобрать нужные ключи и вынуждены либо использовать отмычки, либо останавливаться перед закрытыми дверями"[99]…

Итак, чтобы понять смысл, нужно по меньшей мере, уметь прочитать; а чтобы прочитать, нужно знать "язык" этой книжности. Причем, имеется в виду не только и даже не столько старославянский (церковнославянский) и древнерусский язык средневековых словесных произведений, сколько образный их язык, собственно способ создания их содержания, -- метод художественного творчества, который, думается, и есть искомый ключ. Именно этот язык труднее всего поддается лингвистическому переводу. Ни один лингвист не сможет объяснить нам, например, смысл притчи о работниках одиннадцатого часа; высказывания Иисуса Христа о том, что принес Он не мир, но меч; что последние будут первыми; или что богатому дастся и умножится, а у бедного отнимется и то, что он думал иметь. С точки зрения "языка" и творческих принципов современной секулярной культуры высказывания эти представляются либо безумными, либо жестокими и несправедливыми (воистину, по словам апостола Павла, "для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие" (1 Кор. 1. 23). Но только поняв, как и для чего создается средневековое произведение, можно постигнуть, про что оно…

Одной из своеобразных аксиом современной медиевистики является представление о единстве художественного метода в средневековой восточнославянской культуре. "Вплоть до зарождения в древнерусском искусстве каких-либо направлений (в XVII в.) художественный метод его был единым, -- пишет, ссылаясь на исследования В. В. Бычкова, один из авторитетнейших искусствоведов Г. К. Вагнер, -- так как обусловливался единством христианско-средневековой гносеологии. Изменение, развитие жанров и стилей... происходило в границах единого художественного метода "[100]. Однако, во-первых, при этом не учитывается тот наиочевиднейший факт, что сама в себе "христианско-средневековая гносеология" не была единой и, так сказать, не мыслила себя таковой, но, наоборот, предполагала возможность разных способов познания мира и через это – Творца, и на этом основании предлагала и обосновывала разные способы многоступенного обучения богопознанию с соответствующим им отнюдь не единым и не универсальным инструментарием. Так что при безусловном единстве цели (богопознание и обожение) способы ее достижения допускались разные, подчас противостоящие друг другу, как это было, скажем, с Александрийской и Антиохийской школами в богословии; сторонниками акривии с одной стороны и икономии – с другой; представителями так называемых интериорной (монашеско-аскетической) и патристической (церковно-богословской) гносеологии; "стяжателями" и "нестяжателями" и т. д.

Вместе с тем представляется ошибочным полагать, что все произведения древней восточнославянской письменной культуры были направлены исключительно на богопознание как основную цель "христианско-средневековой гносеологии", то есть, что в восточнославянском средневековье писались исключительно церковные канонические произведения. Такое представление мало того, что неверно (ведь то же "Слово о полку Игореве" не может быть однозначно вписано в христианскую гносеологию), вместе с тем чрезвычайно обедняет содержание этой культуры, чему, между прочим, она сама сопротивляется, поскольку, например, "первый вполне развитой стиль" этого "единого", основанного на христианской гносеологии метода – "монументальный историзм", как признаются сами его исследователи, "более отчетлив... в светских произведениях, чем в церковных"[101], что, по меньшей мере, странно и заставляет усомниться в правильности изначальной посылки: как может стиль, сформировавшийся в лоне христианской гносеологии, быть "более отчетлив" в произведениях светских?

Эта неточность методологической посылки о единственности творческого метода в христианской средневековой культуре и не позволила, как видится, медиевистам системно представить развитие, в частности, стилей и жанров средневекового художества, которые (что неоднократно отмечалось исследователями) связанны с творческим методом и в основе своей определяются им.