Введение в предмет: о Слове преображенном и Слове преображающем

Левшун Л.В. О слове преображенном и Слове преображающем. Теоретико-аналитический очерк истории восточнославянского книжного слова XI–XVII веков // Минск: Белорусская Православная Церковь, 2009. – 896 с.

Глава 1.

Ныня ратаи слова словесныя уньца к духовному ярму приводяще, и крестное рало в мысьленых браздах погружающе, и бразду покаяния прочертающе, семя духовное всыпающе, надежами будущих благ веселятся.

Из "Слова о Фомине испытаньи ребр"
св. Кирилла епископа Туровского

"Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платье…", -- сказал поэт. Работа с "обветшавшим" словом -- как работа с ветхой хартией: пергамен темен, хрупок, залит свечным воском, буквы затерты, многие листы утрачены. О смысле текста можно только догадываться. Реконструкция чего бы то ни было, а тем более смысла, созданного несколько веков назад, -- работа очень ответственная, сложная и неблагодарная, поскольку никогда наверняка не знаешь степени собственной объективности. Но приступить к анализу написанного невозможно, пока хоть как-то не восстановлен этот смысл; пока не "засияло заново величественнейшее Слово" древнего писания… Поэтому у нас просто нет иного выхода, как начать именно с реконструкции, с восстановления смысла слов и терминов казалось бы вполне известных, но на самом деле обветшавших, стертых в культурной памяти народа. Стертых настолько, что значение их стало не просто иным, а порой противоположным первоначальному. Так великий Пушкин, превознося любимую женщину, вполне искренне назвал ее: "чистейшей прелести чистейший образец"! Так что "прелесть" -- в первоначальном смысле 'состояние обольщения бесом' приобрела в устах поэта прямо противоположное значение 'высшей степени духовной и телесной красоты', то, что в христианской культуре называется святостью. Впрочем, и употреблено оно тут поэтом как синоним именно святости. Но… Но любое слово "вначале было у Бога", и у Бога получило оно свой смысл, неизменный и неотделимый. И даже если пользователь забывает этот смысл, то само слово его помнит и откликается на называние именно этим смыслом, о чем мы подчас даже не подозреваем. Известная поговорка "позови дьявола -- и он придет" учит как раз ответственности за произнесенное. В случае с "прелестью" у Пушкина слово, вопреки замыслу и намерениям поэта, тоже ведь откликнулось на называние своим изначальным, а не превращенным смыслом: коль земная женщина подменила для христианина собой Богородицу (Мадонну), то это и не назовешь иначе как "чистейшей прелести чистейший образец" в самом что ни на есть прямом, аутентичном, значении слова "прелесть" -- 'дьявольское обольщение и обман'. Более того, женщина, названная этим "именем", как известно, действительно сыграла в судьбе поэта роль "прелести"…

Пытаясь изучить, но прежде всего, конечно, понять нашу древнюю письменность, обойтись без реконструкции изначальных смыслов слов невозможно еще и по той причине, что смыслы эти рождены христианским православным учением и генерируемой им культурой, внутри которой собственно и была востребована и возникла восточнославянская письменность. Но, по весьма верному замечанию Андрея Кураева, "сегодня… Православие -- неизвестная религия"[1]; не менее неизвестна сегодня и христианская культура, а потому аннексированные у нее слова -- ветхие хартии со стертым текстом -- мы наделяем несвойственным им смыслом, и выходит, что "роза -- при имени прежнем; с нагими мы все именами". И назвав ни в чем не повинную розу горшком, мы с упорством одержимого (в том, древнем и страшном, значении этого слова) ставим ее в печку, где она сгорает все-таки как роза, а мы при этом радуемся открытию: оказывается, горшки горят!…

Итак, "вспоминание" утраченных смыслов -- необходимое и обязательное условие исследования нашей древней культуры слова…