Донбасский институт техники и менеджмента 43 страница

Sodalitates.

2. Корпоративное устройство отделяло юридически общее имущество от личного, деятельность общества от деятельности его членов. «Corpus» представляло удобную форму, благодаря которой добровольные соединения граждан могли придать юридический характер своему имущественному общению и вместе с тем упростить свои отношения к окружающим. По-видимому, это было понято довольно рано, и римское общество конца республики было переполнено многочисленными коллегиями религиозно-политического характера (sodalitates), которые в той или другой степени претендовали на корпоративное устройство. Но здесь обнаружилась новая сторона юридического олицетворения. Облегчая коллегии ее движение в гражданском обороте, олицетворение придает ей особую силу, особое влияние на общественную и государственную жизнь, которых она не имела бы без олицетворения. У правительства возникло стремление регулировать факт олицетворения, и когда, с одной стороны, коллегии втянулись как деятельные участники, во все политические смуты, а с другой – деспотизм пошел вперед решительными шагами, их столкновение окончилось крайней мерой. Императорские постановления и сенатусконсульты запретили вовсе самовольное образование коллегии с корпоративным устройством. Отныне учреждение коллегии с корпоративным устройством и юридической личностью могло произойти только в силу особого повеления императора или сенатусконсульта; коллегии, которые образовались самовольно, распускались и их имущество разделялось между членами, как личное; отказ по завещанию в пользу недозволенной коллегии признавался недействительным; виновные в устройстве незаконных коллегий подвергались уголовному наказанию, как за оскорбление Величества[см. сноску 601].

Res religiosae.

Исключение из общего запрещения было сделано только в пользу похоронных коллегий. В былое время кладбища составляли родовую собственность и на обязанности родов лежала забота о погребении и поминовении. С падением родового строя богатые люди заботились каждый о себе на случай смерти. Они приобретали за городом места для погребения своего и своих близких; как скоро труп был внесен в это место, оно исключалось из гражданского оборота и объявлялось «религиозным» (res religiosae)[см. сноску 602]. Право пользования им оставалось за его собственником и переходило по наследству[см. сноску 603]. Так образовались семейные гробницы. Но бедные люди не могли подражать богатым. Они вступали в товарищества или коллегии (societates tenuiorum), которые принимали на себя заботу об устройстве общих гробниц (колумбарии), похорон и поминовений. Закон признавал за такими коллегиями право на корпоративное устройство, и между прочим христианские общины с их катакомбами находили некоторую гарантию против преследований, принимая формально образ похоронных коллегий. – Неприкосновенность гробниц охранялась юридически иском, предъявление которого принадлежало всем гражданам: actio de sepulcro violato[см. сноску 604]. Стало быть, юридическое положение гробниц походило на положение одной из частей общественного достояния (§ 258); они состояли в гражданском праве, но не в гражданском обороте.

Строй юридических лиц.

§ 260. Фиск, городские и сельские общины, компании публиканов и коллегии с корпоративным устройством составляют юридические формы одного и того же класса; к нему же принадлежат возникшие потом под влиянием христианства церковные общины и разнообразные благочестивые и благотворительные учреждения (монастыри, богадельни и т.д.). Все это суть формы общего обладания, которые признаны таковыми в гражданском праве, включены в его состав и введены в гражданский оборот. Их юридический строй сводится к следующему.

Обладатели.

1. Обладателями в общем обладании, так же как и в личном, являются отдельные живые лица, которые вообще только и могут быть обладателями прав; но в личном они обладают каждый отдельно от других, в общем – сообща, личное обладание служит личным интересам каждого, общее – общим интересам. В конце концов каждое общее обладание разрешается в ряд имущественных или иных выгод, которые достаются его обладателям; так, фиск служит к удовлетворению разнообразнейших потребностей граждан государства, общинное имущество – к удовлетворению разнообразнейших потребностей обитателей данной местности и т.д. Отсюда – тенденция организовать возможно совершеннее юридическое обеспечение указанных выгод, и одним из средств к тому служат гражданские иски, которые принадлежат самим обладателям; императорский период, при подозрительном отношении правительства ко всякой личной инициативе, особенно в деле свободных человеческих союзов (§ 259), не был благоприятным временем для образования таких исков, однако сохранил то, что досталось ему от республики (actio iniuriarum, actio popularis).

Организация.

2. Процесс приобретения и распределения выгод, которые общее имущество предназначено приносить своим обладателям, должен быть поставлен вне зависимости от личных интересов. Роль каждого участника в указанном процессе определяется не пропорционально его личному вкладу в общее имущество и не размером его личных требований и ожиданий от общего дела, но соответственно его способности служить той общей цели, для которой предназначено самое имущество. Потому деятельность по управлению этим имуществом принадлежит особой организации (corpus), которая, преследуя в конце концов интересы отдельных обладателей, существует от них независимо. Отсюда – существование организации не зависит юридически от личного состава самих обладателей, который подлежит свободному изменению, – даже и в том случае, если бы число членов корпорации снизошло до одного[см. сноску 605]. – Характером обладателей и родом выгод (целей), к которым они стремятся, определяется в каждом данном случае их отношение к указанной организации. Когда форма общего обладания складывается в интересах таких лиц, состав которых подлежит более или менее точному обозрению через указание того или другого признака (например, обитатели такой-то местности) или даже путем простого перечисления личностей, когда эти лица обладают достаточной способностью к самодеятельности, и когда, наконец, тому не противится правительственная власть, тогда обладатели выступают в качестве членов организации. За исключением фиска, такова была господствующая форма в римском праве. В каждом отдельном случае рядом с членами мог существовать другой класс лиц, – заинтересованные в общем обладании, но устраненные от участия в организации: таковы, например, бедные, больные, малолетние, в пользу которых в церковной или иной общине устраивается то или другое заведение. Воспользуемся для их обозначения термином дестинатеры. Двойственный состав обладателей, из членов и дестинатеров, был обычным явлением римских форм общего обладания в христианское время; но уже в городских общинах, с падением республиканского устройства их, только привилегированный класс являлся членами городской корпорации, остальным же горожанам надо приписать положение дестинатеров. Потому ли, что личный состав известного разряда лиц не подлежит точному обозрению (например, «больные», «бедные» и т.п.), или потому, что он не обладает достаточной самодеятельностью, или, наконец, потому, что в виды правительства не входит поощрять в нем это качество, – ему предоставляется в общем обладании место дестинатеров. В той организации, которая называется теперь в противоположность корпорации учреждением, нет вовсе членов, и обладателями являются одни дестинатеры. Но римское право не знало такой формы в ее чистом виде; корпорация была господствующим типом, причем церковная община служила опорой при юридической квалификации «учреждений», вызванных побуждениями благочестия и благотворительности (Гирке). – Противоположение членов и дестинатеров ведет еще к следующему различию: так как члены входят в организацию корпорации, то наличность данного состава членов есть условие возникновения корпорации; напротив, для возникновения учреждения достаточно, чтобы вообще существовала достаточная вероятность того, что рано или поздно появятся дестинатеры. Для возниковения учреждения достаточно, чтобы известное имущество было отделено для общего обладания и чтобы составлена была надлежащая организация.

Обособление имущества.

3. Из того обстоятельства, что личная организация общего обладания не сливается с совокупностью обладателей, следует, что и самое общее имущество обособляется юридически от личного имущества его обладателей. Смотря по целям общения, в одних случаях между обладателями распределяются непосредственные, имущественные выгоды из общего обладания (дивиденд, как в товариществах публиканов), в других – эти выгоды промениваются перед их распределением на идеальные блага; но во всяком случае самое имущество считается принадлежностью организации как таковой: собственность корпорации разделяется от собственности ее членов, обязательства ее – от их обязательств и т.д.[см. сноску 606]; потому между корпорацией как таковой и ее членами как посторонними лицами могут возникать гражданские отношения: обязательства[см. сноску 607], процессы[см. сноску 608].

Олицетворение.

4. Отделение общего имущества от частного не ведет непременно к его исключению из области гражданского права и оборота. Напротив, споры о нем разрешаются в порядке гражданского судопроизводства и, стало быть, оно остается в гражданском праве; имущественные отношения к посторонним лицам устанавливаются посредством гражданских актов и, стало быть, общее имущество состоит в гражданском обороте. Организация (корпорация) признается за личность (юридическое лицо), и все гражданские акты совершаются от ее имени или личным составом организации в его совокупности (что было не всегда удобно и не всегда осуществимо юридически, потому что единогласие всех действующих составляло по сложившимся понятиям необходимое условие многих гражданских актов[см. сноску 609], как это и практиковалось в товариществе (§ 257), или особым заместителем, каковым являлся или особый постоянный орган, или временный уполномоченный. Заместитель юридического лица действовал от имени всей организации, и его положениe определялось подобно положению прочих гражданских заместителей; отношения юридического лица к его заместителю определялись по типу отношений мандата (§ 138) и опеки (§ 176).

Правоспособность.

Правоспособность юридического лица постепенно вместила в себя почти всю имущественную правоспособность физического лица; так, юридическое лицо могло приобретать для себя право собственности и владение, залоговое право и сервитут, стать в положение кредитора и должника по обязательству, получать по завещанию отказы и в качестве патрона в законном порядке наследовать своим вольноотпущенникам, и, наконец, принимать по завещанию также наследство (hereditas). Эта правоспособность была плодом постепенного исторического развития, следы которого сохранились в источниках. Уже Варрону (VIII столетие) были известны отпущенники муниципий[см. сноску 610] и, может быть, еще в республиканское время города Италии получили право отпускать своих рабов на волю с полным гражданством[см. сноску 611]; авторитетом юриста Нервы-младшего (ок. 60 г.) было установлено за городскими общинами право на владение вещами (§ 226)[см. сноску 612]; император Нерва (ок. 97 г.) разрешил городам принимать отказы по завещанию[см. сноску 613]; в связи с этой мерой возник, вероятно, в практике вопрос о том, могут ли общины приобретать узуфрукт, и был разрешен юристами в том смысле, что узуфрукт, предоставленный общине, продолжается сто лет, – высший предел человеской жизни[см. сноску 614]; император Адриан (117–138) пополнил закон Нервы об отказах[см. сноску 615]; сенатусконсульт 129 г. распространил на провинциальные города вышеупомянутое право отпущения рабов с полным гражданством[см. сноску 616]; император Марк Аврелий (ок. 170 г.) сообщил то же право всем коллегиям[см. сноску 617]; он же разрешил принимать отказы сельским общинам[см. сноску 618] и коллегиям[см. сноску 619]; признание корпораций в роли наследника (heres) встречало особое затруднение, потому что они ввиду неизвестности их личного состава представлялись как personae incertae и к тому же не могли совершать акт вступления в права наследства[см. сноску 620]; однако два сенатусконсульта, упоминаемые Ульпианом, установили наследование городов после их вольноотпущенников как в порядке законном, так и завещательном[см. сноску 621]; потом предоставили городам право на приобретение по универсальному фидеикомиссу (sc. Apronianum)[см. сноску 622], коллегиям же право наследования предоставлялось еще в конце III в. только как особая привилегия[см. сноску 623]. Решительное влияние по этому вопросу оказало христианство, когда при Константине Великом церкви и церковным учреждениям была предоставлена полная свобода приобретения по завещаниям[см. сноску 624]; в конце V в. право наследования было дано, наконец, городским общинам[см. сноску 625]. – Эти разрозненные данные не дают материала для полной истории правоспособности юридических лиц; но из них следует вывести то заключение, что расширение этой последней стояло в значительной зависимости от успехов, которые делали в истории права, во-первых, организация представительства корпораций, во-вторых, – понимание корпорации как отвлеченного целого, не зависимого от ее личного состава. Недостатком организации представительства объясняются, например, мнения, что корпорация не может приобретать владения или вступать в права наследования; недостаточно отвлеченным пониманием предмета было обусловлено то суждение, что корпорации суть personae incertae*[см. сноску 626].

Долгосрочная аренда.

Источник новых образований.

§ 261. Относительно правоспособности городских общин (а также фиска) необходимо еще одно указание. Войдя в область гражданского права, эти юридические лица привели с собой некоторые отношения, которые прежде того гражданскому праву не были известны. Сюда принадлежали разные виды продолжительной и наследственной аренды земли. Государственные и городские земли издавна отдавались в такую аренду частным лицам под выстройку или для обработки; в первом случае отношение называлось суперфицием (superficies), во втором мы имеем дело с ager vectigalis. С признанием гражданской личности у государства (фиска) и городов эти отношения рассматривались с точки зрения найма, но получили особую гражданскую защиту (interdictum de loco publico fruendo[см. сноску 627], vectigalis actio in rem)[см. сноску 628]. Впрочем, они не представляли бы особого исторического интереса, если бы с течением времени не стали прототипом новых образований. Происхождение этих последних состояло в непосредственной связи с ненормальным направлением, которое получило распределение недвижимой собственности в римском обществе. Распределение собственности в обществе не происходит сообразно труду каждого, и вообще, как известно, справедливое отношение к труду играет лишь второстепенную роль в истории собственности; однако, с другой стороны, способ распределения ее не должен препятствовать обществу проявлять его трудовые силы в том количестве, как это необходимо ввиду существующих экономических потребностей. Распределение, которое служит подобным препятствием, наносит удар самому институту собственности. Так именно случилось в Риме. Сосредоточение земель в немногих руках, – образование крупных землевладений отдалило собственников от непосредственного пользования их собственностью; хозяйство самого собственника или краткосрочного арендатора по договору найма заменилось на частных землевладениях долгосрочной или даже вечной арендой. Собственнику оставалось от его права главным образом только получение известной арендной платы; экономически его место занимал арендатор, который становился фактическим собственником, осуществляя на практике все правомочия этого последнего. Это положение должно было отразиться в праве. Было признано, например, что арендатор установляет новые сервитуты на время своей аренды, приобретает плоды в момент отделения их (separatio, § 248) и самое отношение по аренде приобрело вещный характер, стало вещным правом.

Superficies.

Ранее это произошло относительно аренды под выстройку или суперфиция (superficies)[см. сноску 629]. Преторский эдикт императорского времени даровал арендаторам-суперфициарам для защиты их владения особый интердикт (interdictum de superficiebus) и для защиты их права особый вещный иск наподобие исков, которыми защищалось право собственности (см. также сноску 4 на с. 535). Таким образом, суперфиций отделился от найма как консенсуального контракта и сделался, подобно сервитутам, правом в чужой вещи (ius in re aliena). Это право вследствие своей долгосрочности было право наследственное и отчуждаемое (ср. § 126); его содержание определяется как полное право пользования чужим зданием (потому что здание, возведенное на чужой земле, принадлежит собственнику земли) и сервитутами, принадлежащими этому зданию. Арендная плата (solarium), которую платил суперфициарий собственнику земли, могла вначале не отличаться от государственных поземельных податей, тяжесть которых лежала также на суперфициаре. Здесь мы касаемся государственной стороны изложенного института.

Emphyteusis.

Колонат.

Интересы самого государства требовали возможно большей гарантии прав долгосрочного арендатора, потому что он представлялся лучшим плательщиком податей, нежели собственник. Отсюда – защита арендных прав вещным иском. В конце IV в. по Р. X. император Зенон распространил эту защиту на эмфитевзис[см. сноску 630], или долгосрочную аренду сельских имений. Правительство покровительствовало эмфитевзису, видя в нем средство поднять земледелие, которое пришло в крайний упадок. Юридическое положение эмфитевтера было вообще подобно юридическому положению суперфициара; фактически он замещал собой помещика-собственника; арендная плата его представляла собой «не что иное, как облегченный и фиксированный налог». Постепенно постановления об эмфитевзисе были распространены на ager vectigalis, так что оба института слились в одно. Но правительственное покровительство, проявленное в интересе податном, есть благо обоюдоострое; обеспечивая арендатора, правительство, с другой стороны, стремилось к прикреплению его к земле, к закрепощению. Эта тенденция сказалась со всей силой по отношению к мелким сельским арендаторам. С развитием латифундий за счет мелкой собственности масса мелких поземельных собственников превратилась в долгосрочных арендаторов (колонов, § 126). Колоны обзаводились прочным хозяйством, сидели на землях в течение целых поколений и фактически прирастали к земле; их число росло по мере того, как крупное хозяйство через посредство рабов отступало перед выгодами, которые представляла система мелких хозяйств колонов. Прикрепление к земле принизило личность колона, и поставило его в зависимость от помещика; уже в решениях юристов III в. по Р. X. эта сторона колоната нашла себе некоторое юридическое выражение[см. сноску 631]; с IV в. законодательство регламентировало колонат как особый институт, и в конце концов колоны явились как крестьяне, прикрепленные к земле, за пользование которой они платят известный оброк или арендную плату землевладельцу. По своему личному положению это люди полусвободные; ими нельзя располагать, как рабами, но и они не могут располагать собой, как свободные люди. Колон прикреплен к своей земле навсегда со всем потомством и входит как бы частью или органом в высшее живое неделимое – в хозяйство земельного участка; самим господам запрещается переводить колонов с одного участка на другой, если при этом уменьшается аграрное и, посредственно, фискальное значение первого участка. Помещикам был поручен сбор податей с колонов и наблюдение за тем, чтобы отбывались натуральные повинности, а также известная дисциплинарная власть. Впрочем, личное и имущественное положение не всех колонов было одинаково.

_________

XXIII

Искусственное воззрение на право[см. сноску 632]

§ 262. Высокое умственное развитие императорской юриспруденции сказалось в том, что она выработала искусственное, или условное, воззрение на право. Это воззрение имело техническое значение, облегчая юристу быстрое разрешение юридических казусов; оно исходило из того предположения, что для юриста каждое отношение (право) имеет значение лишь настолько, насколько оно защищено юридическим образом.

Установление права.

1. Каждое право состоит из отношений защищаемого (правового) и защищающих (юридических). Первоначальная юриспруденция признавала право установленным лишь с установлением отношений обоего рода: установление правомочий должно было совпадать с установлением фактического господства. Отсюда требование – чтобы вещь находилась налицо при передаче права на нее; права на вещь приобретались через получение самой вещи (манципация, цессия, традиция). Противоположно этому воззрение императорской юриспруденции. За момент установления всего права оно принимает момент установления юридических отношений. Права в чужой вещи (сервитуты, залог, суперфиций, эмфитевзис) установлялись простым соглашением. Для приобретения права собственности было необходимо овладение самой вещью, но акт овладения толковался довольно свободно уже юристами I в.[см. сноску 633] Следуя этим юристам, владение наследством приобретается в момент декрета претора (§ 150). При передаче вещи (традиции) не было нужды – касаться движимостей или вступать в пределы недвижимости; передающему было достаточно, выразив свою волю на передачу, показать передаваемый земельный участок и т.п. (так называемая traditio longa manu*). Склад движимых вещей передавался через вручение ключей в виду самого склада; когда вещь находится уже у кого-либо в держании (§ 227), то достаточно простого соглашения для того, чтобы передать ему ее в собственность (так называемая traditio brevi manu*). По императорской конституции 210 г.[см. сноску 634], передача документа, закреплявшего раба, приравнивалась к передаче самого раба.

Преемство в правах.

2. Отношение и, стало быть, право не есть какой-либо конкретный предмет, который можно было бы передавать из рук в руки. Смотря на дело реально, древние юристы не знали передачи права. Манципация и цессия в квиритском праве представлялись как односторонние акты захвата: прежний собственник отказывался открыто или молча от своего права, а новый устанавливал на вещь свое самостоятельное право (§ 24, 64). Когда позднее образовался перевод права и долгов по обязательству (§ 135, 136), его различные формы представлялись или как одностороннее приобретение, или как новация. Новация была уже искусственным, условным понятием, которое, не отвечая действительности, обладало техническим значением. Понятие передачи права и вместе с тем преемства в правах (successio) возникло, по-видимому, в практике традиции и распространилось в практику манципации и цессии; постепенно и незаметно изменилось прежнее воззрение на эти акты и заменилось новым. Не надо думать, что идея преемства не прилагалась к владению. Прямо это нигде не утверждается в источниках; между тем, в практике интердикта utrubi, который был обусловлен продолжительностью владения (§ 224), владение каждого лица признавалось за продолжение владения его предшественника. Точно так же, когда институт давности стали применять в провинции, причем сроки приобретения были расширены (для приобретения движимостей – 3 года, недвижимостей – 10 и 20 лет), тогда к владению каждого приобретателя присчитывалось владение его предшественника (accessio possessionis).

Преемство в обязательствах.

§ 263. Что касается до обязательства, то стипуляционный перевод в связи с судебным переводом представлял достаточно широкую почву, на которой рано или поздно должна была выработаться идея передачи. Потом сюда прибавились и другие важные случаи. Так, при императоре Августе получил юридическую силу фидеикомисс, т.е. просьба наследодателя, обращенная к наследнику, о том, чтобы этот последний передал кому-либо другому часть или все наследство (§ 211). Итак, в случае такого фидеикомисса наследник (heres) должен был передать наследство лицу, указанному фидеикомиссом, – фидеикомиссарию. Наследник по закону мог исполнить это в форме in iure cessio (§ 64), наследник по завещанию мог употребить только косвенный путь. Косвенный путь состоял в том, что наследник как будто бы продавал наследство фидеикомиссарию. Но продажа не переносила на фидеикомиссария свойств наследника, наследник по-прежнему оставался наследником (как при traditio rei mancipi квиритский собственник оставался собственником, § 182) и потому обязан был отвечать по всем долгам умершего наследодателя, покупщик же не мог воспользоваться его кредиторскими правами. Ввиду такого неудобства наследник и покупщик обменивались стипуляциями: первый обещал второму возвратить все, что он получит в качестве наследника, а второй обещал вознаградить его за все то, что он мог бы уплатить как наследник. Кроме того, покупщик получал право искать с должников наследства, действуя как бы как прокуратор или когнитор наследника[см. сноску 635]. Наконец, в 62 г. по Р. X. был издан сенатусконсульт (sc. Trebelleianum)[см. сноску 636], который предоставил фидеикомиссарию иски против должников наследственной массы и заставил его отвечать по искам кредиторов этой массы. Напротив, иски наследников против него устранялись посредством эксцепции. Таким образом, с момента перевода наследства на фидеикомиссария этот последний вступает вполне в положение наследника: ему передаются не отдельные предметы, а все наследство (hereditas), он становится собственником вещей, принадлежащих к наследственной массе (хотя бы не получил владения ими)[см. сноску 637], и кредитором всех должников ее, даже по так называемым естественным обязательствам[см. сноску 638]; в суде фидеикомиссарий действует как наследник (ficto se herede). Перевод наследства есть действительная передача всех прав и обязательств. Павел[см. сноску 639] прямо называет его преемством (successio)[см. сноску 640].

Изменение, происшедшее в положении фидеикомиссария, повторилось вскоре относительно того, кто покупал с торгов имущество неоплатного должника (bonorum emptor, § 129). Сначала такой покупщик мог действовать перед судом только как прокуратор того лица, чье имущество он приобретал (actio Rutiliana); потом он получил право вступать в суд ficto se herede* (actio Serviana, § 129)[см. сноску 641].

Таким образом, в двух случаях выразилась ясно идея передачи прав по обязательствам. Новый кредитор, К′, занимал здесь положение прежнего, К, и выступал в суде от своего имени. Передача совершалась по воле К и К′, и не спрашивалось согласие должника; положение этого последнего относительно К′ оставалось таким, каким оно было относительно К.

Юристы признавали, что право по обязательству может быть предметом залога. Например, К должен нечто К′, и в обеспечение этого долга закладывает К′ то, что ему самому (К) должен Д, т.е. обязательство К′–К обеспечивается обязательством К–Д. Если К окажется перед К′ неисправным плательщиком, то К′ получает actio in factum для взыскания от своего имени с Д того, что Д должен К. Стало быть, права К оказываются переданными К′. Акт залога содержал в себе условную передачу кредиторского права К.

Император Антонин Пий (ок. 150 г.) сравнял положение всякого покупщика наследства с положением фидеикомиссария[см. сноску 642]. Раньше этого юристы допускали то же самое в некоторых частных случаях, например, при покупке наследства, доставшегося казне[см. сноску 643]. Таким образом, кредиторские права наследника передавались покупщику, который действовал в суде от своего имени (actiones utiles).

В 260 г. такое же юридическое положение получил покупщик какого-либо права по обязательству (emptor nominis)[см. сноску 644].

В 294 г. оно сообщается тому, кто приобретает кредиторское право от легатария[см. сноску 645]; например, наследодатель отказывает К то, что ему должен Д, а К передает право, полученное таким образом, К′.

В том же году то же положение приобретает тот, кто получает кредиторское право в уплату по обязательству (datio in solutum[см. сноску 646]). Например, К должен нечто К′ и в уплату этого долга уступает кредитору свое требование, которое он имеет против Д.

Юстиниан[см. сноску 647] допускает передачу права по обязательству в дар.

Так постепенно распространился институт передачи прав по обязательствам. Для действительности передачи (cessio) не требовалось ничего, кроме взаимного соглашения (nudus consensus) цедента Б и цессионария К’. Римские юристы, впрочем, не решались назвать этот акт передачей обязательства (cessio obligationis), а называли его передачей или уступкой иска (cessio aсtionis), но такая терминология не препятствовала им видеть институт в надлежащем свете. – Гай, после того как он оканчивает перечисление тех случаев, в которых употреблялась манципация и цессия, замечает: «к обязательствам не применяется ни одна из этих форм»[см. сноску 648]. Ошибочно было бы толковать эти слова в том смысле, что Гай вовсе отрицает для обязательств возможность их передачи. Как легко видеть по контексту, такое толкование несогласно с точным смыслом сказанного Гаем; он отрицает только применимость манципационной и виндикационной форм к обязательствам.