Глава пятая. НОЧЬ, за которой брезжит день

Услышав стук в дверь, Жан Вальжан обернулся. - Войдите, - сказал он слабым голосом. Дверь распахнулась. На пороге появились Козетта и Мариус. Козетта бросилась в комнату. Мариус остался на пороге, прислонившись к косяку двери. - Козетта! - произнес Жан Вальжан и, протянув ей навстречу дрожащиеруки, выпрямился в кресле, взволнованный, мертвенно-бледный, с выражениембеспредельной радости во взоре. Задыхаясь от волнения, Козетта припала к груди Жана Вальжана. - Отец! - сказала она. Жан Вальжан, потрясенный, невнятно повторял: - Козетта! Она! Вы, сударыня! Это ты! О господи! - И, ощутив объятияКозетты, вскричал: - Это ты! Ты здесь! Значит, ты меня прощаешь! Мариус, полузакрыв глаза, чтобы сдержать слезы, сделал шаг вперед ипрошептал, подавляя рыдания: - Отец мой! - И вы, и вы тоже прощаете меня! - сказал Жан Вальжан. Мариус не мог вымолвить ни слова, - Благодарю вас, - добавил Жан Вальжан. Козетта сорвала с себя шаль и бросила на кровать шляпку. - Мне это мешает, - сказала она. Усевшись на колени к старику, она осторожно откинула его седые волосы ипоцеловала в лоб. Жан Вальжан, совершенно растерянный, не противился. Понимая лишь очень смутно, что происходит, Козетта усилила свои ласки,как бы желая уплатить долг Мариуса. Жан Вальжан шептал: - Как человек глуп! Ведь я воображал, что не увижу ее больше.Представьте себе, господин Понмерси, что в ту минуту, когда вы входили, яговорил себе: "Все кончено. Вот ее детское платьице, а я, несчастный,никогда уже не увижу Козетту". Я говорил это в ту самую минуту, когда выподнимались по лестнице. Ну не глупец ли я был? Вот как слепы люди! Они непринимают в расчет милосердия божьего. А милосердный господь говорит: "Тыдумаешь, что все тебя покинули, бедняга? Да не будет так! Я знаю, что тутесть бедный старик, которому нужен ангел-утешитель". И ангел приходит, ичеловек узнает свою Козетту. Он снова видит свою маленькую Козетту! Ах, какя был несчастен! Он замолк на мгновение, потом продолжал: - Мне, право же, необходимо было видеть Козетту время от времени, хотябы на миг. Видите ли, сердцу тоже надо поглодать косточку. И вместе с тем ячувствовал, что я лишний. Я убеждал себя: "Ты им не нужен, оставайся в своемуглу, ты не имеешь права надоедать им вечно". Слава богу, я снова вижу ее!Знаешь, Козетта, у тебя очень красивый муж. Что за славный вышитыйворотничок на тебе, носи его на здоровье! Мне нравится этот рисунок. Этотвой муж выбирал, правда? Но тебе нужны кашемировые шали. Господин Понмерси!Позвольте мне говорить ей "ты". Это ненадолго. А Козетта журила его: - Как дурно с вашей стороны, что вы нас покинули! Куда же вы уезжали?Почему так надолго? Прежде ваши поездки продолжались не больше трех-четырехдней. Я посылала Николетту, а ей всегда отвечали: "Его нет". Когда вывернулись? Почему не известили нас? А знаете, вы ведь очень изменились. Каквам не стыдно, отец! Вы были больны, а мы и не знали! Посмотри, Мариус,тронь его руку, какая она холодная! - Итак, вы пришли! Значит, вы меня прощаете, господин Понмерси? -повторил Жан Вальжан. При этих словах, сказанных Жаном Вальжаном уже во второй раз, все, чтопереполняло сердце Мариуса, вырвалось наружу, и он вскричал: - Слышишь, Козетта? Он опять о том же, он все просит у меня прощения! Азнаешь, чем он виноват передо мной, Козетта? Он спас мне жизнь. Он сделалбольше: дал мне тебя. А после того как он спас меня и дал мне тебя, знаешь,что он сделал с самим собой? Он принес себя в жертву. Вот что это зачеловек. И мне, неблагодарному, мне, забывчивому, мне, бессердечному, мне,виноватому, он говорит: "Благодарю вас". Козетта! Провести всю мою жизнь уног этого человека, и то было бы мало. Все, и баррикаду, и водосток, этуогненную печь, эту клоаку, - через все он прошел ради меня, ради тебя,Козетта! Он пронес меня сквозь тысячу смертей, оберегая меня от них иподставляя им свою грудь. Все, что есть на свете мужественного,добродетельного, героического, святого, - все в нем! Козетта, он ангел! - Тише, тише! - прошептал Жан Вальжан. - К чему говорить об этом? - Ну, а вы! - вскричал Мариус гневно и вместе с тем почтительно. -Почему вы ничего не говорили? В этом и ваша вина. Вы спасаете людям жизнь искрываете это от них. Более того, под предлогом разоблачения вы клевещетесами на себя. Это ужасно! - Я сказал правду, - заметил Жан Вальжан. - Нет, - возразил Мариус, - правда - это правда до конца, а вы всего несказали. Вы были господином Мадленом, почему вы не сказали этого? Вы спаслиЖавера, почему вы не сказали этого? Я вам обязан жизнью, почему вы несказали этого? - Потому что я думал, как и вы. Я находил, что вы правы. Я должен былуйти. Если бы вы знали насчет клоаки, вы заставили бы меня остаться с вами.Значит, я должен был молчать. Если бы я сказал, это стеснило бы всех. - Чем стеснило? Кого стеснило? - возмутился Мариус. - Не воображаете ливы, что останетесь здесь? Мы вас увозим. О боже! Подумать только, что обовсем я узнал случайно! Мы вас увозим. Вы и мы - одно целое, неразделимое. Выее отец, и мой также. Ни единого дня вы не останетесь больше в этом ужасномдоме. И не думайте, будто завтра вы еще будете здесь. - Завтра, - сказал Жан Вальжан, - меня не будет здесь, но не будет и увас. - Что вы хотите этим сказать? - спросил Мариус. - Ну нет, мы неразрешим вам уехать. Вы не расстанетесь с нами больше. Вы принадлежите нам.Мы вас не отпустим. - На этот раз уж мы не шутим, - добавила Козетта. - У нас внизу экипаж.Я вас похищаю. И если понадобится, применю силу. Смеясь, она сделала вид, будто поднимает старика. - Ваша комната все еще ожидает вас, - продолжала она. - Если бы вызнали, как красиво сейчас в саду! Азалии так чудесно цветут! Все аллеипосыпаны речным песком, и в нем попадаются лиловые ракушки. Вы отведаетемоей клубники. Я сама ее поливаю. И чтобы не было больше ни "сударыни", ни"господина Жана"! Мы живем в Республике, все говорят друг другу "ты",правда, Мариус? Политическая программа изменилась. Какое горе у менястряслось, отец, если бы вы знали! В трещине, на стене, свил себе гнездышкореполов, а противная кошка съела его. Бедная моя хорошенькая птичка! Онавысовывала головку из гнезда и глядела на меня. Я так плакала о ней! Япросто убила бы эту кошку! Но сейчас никто больше не плачет. Все смеются,все счастливы. Вы поедете с нами. Как будет доволен дедушка! Мы отведем вамособую грядку в саду, вы возделаете ее, и тогда посмотрим, будет ли вашаклубника вкуснее моей. Я обещаю делать все, что вы хотите, только и выдолжны меня слушаться. Жан Вальжан слушал ее и не слышал. Он слушал музыку ее голоса, но непонимал смысла ее слов; крупные слезы - таинственные жемчужины души -медленно навертывались на его глаза. Он прошептал: - Вот доказательство, что господь милосерд: она здесь. - Отец! - сказала Козетта. Жан Вальжан продолжал: - Правда, как было бы прекрасно жить вместе! На деревьях там полноптиц. Я гулял бы с Козеттой. Так радостно быть среди живых, здороваться другс другом, перекликаться в саду. Быть вместе с самого утра. Каждый бывозделывал свой уголок в саду. Она угощала бы меня клубникой, я давал бы ейсрывать розы. Это было бы восхитительно. Только... Он остановился и тихо сказал: - Как жаль! Жан Вальжан удержал слезу и улыбнулся. Козетта сжала руки старика в своих руках. - Боже мой! - воскликнула она. - Ваши руки стали еще холоднее! Вынездоровы? Вам больно? - Я? Нет, - ответил Жан Вальжан, - мне очень хорошо. Только... Он замолчал. - Только что? - Я сейчас умру. Козетта и Мариус содрогнулись. - Умрете? - вскричал Мариус. - Да, но это ничего не значит, - сказал Жан Вальжан. Он вздохнул, улыбнулся и заговорил снова: - Козетта! Ты мне рассказывала, продолжай, говори еще. Стало быть,маленькая птичка умерла. Говори, я хочу слышать твой голос! Мариус глядел на старика, словно окаменев. Козетта испустила душераздирающий вопль: - Отец! Отец мой! Вы будете жить! Вы должны жить! Я хочу, чтобы выжили, слышите? Жан Вальжан, подняв голову, с обожанием глядел на Козетту. - О да, запрети мне умирать! Кто знает? Быть может, я послушаюсь тебя.Я уже умирал, когда вы пришли. Это меня остановило, мне показалось, что яоживаю. - Вы полны жизни и сил! - воскликнул Мариус. - Неужели вы думаете, чтолюди умирают вот так, сразу? У вас было горе, оно прошло, все миновало. Этоя должен просить у вас прощенья, и я прошу его на коленях! Вы будете жить,жить с нами, жить долго. Мы вас берем с собой. У нас обоих будет отныне однамысль - о вашем счастье! - Ну вот, видите, - сказала Козетта вся в слезах, - Мариус тожеговорит, что вы не умрете. Жан Вальжан улыбался. - Если вы и возьмете меня к себе, господин Понмерси, разве я перестанубыть тем, что я есть? Нет. Господь рассудил так же, как я и вы, а он неменяет решений; надо, чтобы я ушел. Смерть - прекрасный выход из положения.Бог лучше нас знает, что нам надобно. Пусть господин Понмерси будет счастливс Козеттой, пусть молодость соединится с ясным утром, пусть радуют вас, детимои, сирень и соловьи, пусть жизнь ваша будет залита солнцем, как цветущийлуг, пусть все блаженство небес снизойдет в ваши души, а я ни на что большене нужен, я умру; так надо, и это хорошо. Поймите, будем благоразумны,ничего нельзя поделать, я чувствую, что все кончено. Час назад у меня былобморок. А сегодня ночью я выпил весь этот кувшин воды. Какой добрый у тебямуж, Козетта! Тебе с ним гораздо лучше, чем со мной. У дверей послышались шаги. Вошел доктор. - Здравствуйте и прощайте, доктор! - сказал Жан Вальжан. - Вот моибедные дети. Мариус подошел к врачу. Он обратился к нему с одним словом:"Сударь...", но в тоне, каким оно было произнесено, заключался безмолвныйвопрос. На этот вопрос доктор ответил выразительным взглядом. - Если нам что-либо не по душе, - молвил Жан Вальжан, - это еще не даетправа роптать на бога. Наступило молчание. У всех сжалось сердце. Жан Вальжан обернулся к Козетте. Он вглядывался в нее так напряженно,словно хотел унести ее образ в вечность. В темной глубине, куда он ужеспустился, ему все еще доступно было чувство восхищения Козеттой. На бледномего челе словно лежало светлое отражение ее нежного личика. И у могилы естьсвои радости. Доктор пощупал ему пульс. - А, так это по вас он тосковал! - проговорил он, глядя на Козетту иМариуса. И, наклонившись к уху Мариуса, тихо добавил: - Слишком поздно. Жан Вальжан, на миг оторвавшись от Козетты, окинул ясным взглядомМариуса и доктора. Из уст его чуть слышно излетели слова: - Умереть - это ничего; ужасно - не жить. Вдруг он встал. Такой прилив сил нередко бывает признаком начавшейсяагонии. Уверенным шагом ой подошел к стене, отстранив Мариуса и врача,желавших ему помочь, снял со стены маленькое медное распятие и, легкопередвигаясь, точно здоровый человек, снова сел в кресло, положил распятиена стол и внятно произнес: - Вот великий страдалец! Потом плечи его опустились, голова склонилась, словно в забытьи, асложенные на коленях руки стали царапать ногтями материю. Козетта, поддерживая его за плечи, плакала, пыталась говорить с ним, ноне могла. Среди скорбных рыданий можно было уловить лишь отдельные слова: - Отец! Не покидайте нас! Неужели мы нашли вас только для того, чтобыснова потерять? Агония как бы ведет умирающего извилистой тропой: вперед, назад, тоближе к могиле, то обратно к жизни. Он движется навстречу смерти точноощупью. Жан Вальжан оправился после этого полузабытья, встряхнул головой, точносбрасывая нависшие над ним тени, к нему почти вернулось ясное сознание.Приподняв край рукава Козетты, он поцеловал его. - Он оживает! Доктор, он оживает! - вскричал Мариус. - Вы оба так добры! - сказал Жан Вальжан. - Я скажу вам, что меняогорчало. Меня огорчало то, господин Понмерси, что вы не захотели трогатьэти деньги. Они правда принадлежат вашей жене. Я сейчас объясню вам все,дети мои, именно потому я так рад вас видеть. Черный гагат привозят изАнглии, белый гагат - из Норвегии. Об этом сказано в той вон бумаге, вы еепрочтете. Я придумал заменить на браслетах кованые застежки литыми. Этокрасивее, лучше и дешевле. Вы понимаете, как много денег можно на этомзаработать? Стало быть, богатство Козетты принадлежит ей по праву. Ярассказываю вам эти подробности, чтобы вы были спокойны. В приоткрытую дверь заглянула привратница. Хотя врач и велел ей уйти,но не мог помешать заботливой старухе крикнуть умирающему перед уходом: - Не позвать ли священника? - У меня он есть, - ответил Жан Вальжан и поднял палец, словно указываяна кого-то над своей головой, видимого только ему одному. Быть может, и в самом деле епископ присутствовал при этом расставании сжизнью. Козетта осторожно подложила ему за спину подушку. Жан Вальжан заговорил снова: - Господин Понмерси! Заклинаю вас, не тревожьтесь. Эти шестьсот тысячфранков действительно принадлежат Козетте. Если бы вы отказались от них, всямоя жизнь пропала бы даром! Мы достигли большого совершенства в этихстеклянных изделиях. Они могли соперничать с так называемыми "берлинскимидрагоценностями". Ну можно ли равнять их с черным немецким стеклярусом?Целый гросс нашего, содержащий двенадцать дюжин отличных граненых бусин,стоит всего три франка. Когда умирает дорогое нам существо, мы пристально смотрим на него,стараясь как бы приковать, как бы удержать его взглядом. Козетта и Мариус,взявшись за руки, стояли перед Жаном Вальжаном, онемев от горя, дрожащие,охваченные отчаянием. Жан Вальжан слабел с каждой минутой. Он угасал, он клонился все ниже кзакату. Дыхание стало неровным и прерывалось хрипом. Ему было труднопошевелить рукой, ноги оцепенели. Но по мере того как росли слабость ибессилие, все яснее и отчетливее проступало на его челе величие души.Отблеск нездешнего мира уже мерцал в его глазах. Улыбающееся лицо бледнело все больше. В нем замерла жизнь, нозасветился некий свет. Дыхание слабело, взгляд становился глубже. Это былмертвец, за спиной которого угадывались крылья. Он знаком подозвал Козетту, потом Мариуса. Наступали, видимо, последниеминуты его жизни, и он заговорил слабым голосом, словно доносящимсяиздалека, - казалось, между ними воздвиглась стена. - Подойди, подойдите оба. Я очень вас люблю. Хорошо так умирать! Тытоже любишь меня, моя Козетта. Я знал, что ты всегда была привязана к твоемустарику. Какая ты милая, положила мне за спину подушку! Ведь ты поплачешьобо мне немножко? Только не слишком долго. Я не хочу, чтобы ты горевалапо-настоящему. Вам надо побольше развлекаться, дети мои. Я позабыл вамсказать, что на пряжках без шпеньков можно было больше заработать, чем навсем остальном. Гросс, двенадцать дюжин пряжек, обходился в десять франков,а продавался за шестьдесят. Право же, это было выгодное дело. Поэтому вас недолжны удивлять эти шестьсот тысяч франков, господин Понмерси. Это честнонажитые деньги. Вы можете со спокойной совестью пользоваться богатством. Вамнадо завести карету, брать иногда ложу в театр, тебе нужны красивые бальныенаряды, моя Козетта, вы должны угощать вкусными обедами ваших друзей и житьсчастливо. Я сейчас писал об этом Козетте. Она найдет мое письмо. Ей язавещаю и два подсвечника, что на камине. Они серебряные, но для меня они изчистого золота, из брильянтов; простые свечи, вставленные в них,превращаются в алтарные. Не знаю, доволен ли мною там, наверху, тот, ктоподарил мне их. Я сделал все, что мог. Дети мои! Не забудьте, что я бедняк,похороните меня где-нибудь в сторонке и положите на могилу камень, чтобыобозначить место. Такова моя последняя воля. Не надо никакого имени накамне. Если Козетте захочется иногда навестить меня, мне будет приятно. Этои к вам относится, господин Понмерси. Должен признаться, что я не всегда васлюбил; простите меня за это. Теперь же она и вы для меня - одно. Я оченьблагодарен вам. Я чувствую, что вы дадите счастье Козетте. Если бы вы знали,господин Понмерси, как радовали меня ее милые румяные щечки! Я огорчался,когда она становилась хоть чуточку бледнее. В ящике комода лежитпятисотфранковый билет. Я его не трогал. Это для бедных. Козетта! Видишьсвое платьице вон там, на постели? Ты узнаешь его? А с тех пор прошло толькодесять лет. Как быстро летит время! Мы были так счастливы! Все кончено. Неплачьте, дети, я ухожу не так уж далеко, я вас увижу оттуда. А ночью, вытолько вглядитесь в темноту - и вы увидите, как я вам улыбаюсь. Козетта! Аты помнишь Монфермейль? Тебя послали в лес, и ты очень боялась; помнишь, какя поднял за дужку ведро с водой? Тогда я в первый раз дотронулся до беднойтвоей ручонки. Она была такая холодная! Ах, барышня, какие красные ручкибыли у вас тогда и какие беленькие теперь! А большая кукла! Помнишь ее? Тыназвала ее Катериной. Ты так жалела, что не могла взять ее с собой вмонастырь! Как часто ты смешила меня, милый мой ангел! После дождя тыпускала по воде соломинки и смотрела, как они уплывают. Однажды я подарилтебе ракетку из ивовых прутьев и волан с желтыми, синими и зеленымиперышками. Ты, верно, позабыла это. Маленькой ты была такая резвушка! Тылюбила играть. Ты привешивала к ушам вишни. И все это кануло в прошлое. Илес, где я проходил со своей девочкой, и деревья, под которыми мы гуляли, имонастырь, где мы скрывались, и игры, и веселый детский смех - все сталотенью. А я воображал, что все это принадлежит мне. Вот в чем моя глупость.Тенардье были злые люди. Надо им простить, Козетта! Пришло время сказатьтебе имя твоей матери. Ее звали Фантина. Запомни это имя: Фантина. Становисьна колени всякий раз, как будешь произносить его. Она много страдала. Онагорячо любила тебя. Она была настолько же несчастна, насколько ты счастлива.Так положил господь бог. Он там, в вышине, среди светил, он всех нас видит изнает, что творит. Так вот, дети мои, я ухожу. Любите друг друга всегда.Любить друг друга - нет ничего на свете выше этого. Думайте иногда о бедномстарике, который умер здесь. Козетта! Полно! Я не виноват, что все это времяне видел тебя, это разбивало мне сердце; я доходил только до угла улицы,люди, должно быть, считали меня чудаком, я был похож на помешанного, одинраз я даже вышел из дому без шапки. Дети мои! У меня темнеет в глазах, мненадо было еще многое сказать вам, но все равно. Вспоминайте обо мне иногда.Да будет на вас благословение божие! Не знаю, что со мной, я вижу свет.Подойдите ближе. Я умираю счастливым. Дорогие, любимые, дайте возложить рукина ваши головы. Козетта и Мариус, полные отчаяния, задыхаясь от слез, опустились наколени и припали к его рукам. Но эти святые руки уже похолодели. Он откинулся, его озарял свет двух подсвечников; бледное лицо глядело внебо, он не мешал Козетте и Мариусу покрывать его руки поцелуями; он былмертв. Беззвездной, непроницаемо темной была ночь. Наверное, рядом, во мраке,стоял ангел с широко распростертыми крыльями, готовый принять отлетевшуюдушу.