Глава третья. МАБЕФ

Кошелек Жана Вальжана не принес пользы Мабефу. По своей благородной, но наивной строгости, Мабеф не принял подарказвезд; он не мог допустить, чтобы звезда способна была рассыпаться золотымимонетами. Он не догадался, что упавшее с неба было даром Гавроша, и отнескошелек полицейскому приставу своего квартала как утерянную вещь, которуюнашедший передает в распоряжение заявивших о пропаже. Теперь кошелек былдействительно утерян. Само собой разумеется, что никто его не потребовал, аМабефа он не выручил. Мабеф продолжал спускаться все ниже под гору. Опыты с индиго в Ботаническом саду удались не лучше, чем вАустерлицком. В прошлом году он задолжал своей служанке; теперь, какизвестно читателю, он задолжал домохозяину. Ломбард в конце тринадцатогомесяца продал медные клише его Флоры. Какой-нибудь медник сделал из нихкастрюли. С исчезновением клише он не мог пополнить даже оставшиеся у негоразрозненные экземпляры Флоры и уступил по дешевой цене букинисту гравюры иотпечатанный текст как неполноценные. У него ничего больше не осталось оттруда всей его жизни. Он проедал деньги, полученные за проданные экземпляры.Увидев, что и этот жалкий источник иссякает, он бросил сад и оставил егоневозделанным. Уже давно он отказался от яиц и куска мяса. Он заменил иххлебом и картофелем. Он продал свою последнюю мебель, затем все, без чегомог обойтись, из постельного белья, лишнюю одежду, одеяла, затем гербарии иэстампы; но у него еще оставались самые ценные его книги, среди которых былиредчайшие, как, например, Исторические и библейские четверостишия, издание1560 года, Свод библии Пьера де Бесса, Жемчужины Маргариты Жана де Лаэ, спосвящением королеве Наваррской, об обязанностях и достоинстве посла сьераде Вилье-Хотмана, Раввинский стихослов 1644 года, Тибулл 1567 года свеликолепной надписью: "Венеция, в доме Мануция"; наконец, экземпляр ДиогенаЛаэрция, напечатанный в Лионе в 1644 году и включавший знаменитые вариантырукописи 411, XIII века, из Ватикана, и двух венецианских рукописей 393 и394, плодотворно исследованных Анри Этьеном, а также все отрывки надорическом наречии, имеющиеся только в знаменитой рукописи XII столетия изНеаполитанской библиотеки. Мабеф не разжигал камина в спальне и ложился снаступлением вечера, чтобы не жечь свечи. Казалось, у него не стало большесоседей, его избегали, когда он выходил; он это замечал. Нищета ребенкавнушает участие любой матери, нищета молодого человека внушает участиемолодой девушке, нищета старика никому не внушает участия. Из всех бедствийэто наиболее леденящее. Однако папаша Мабеф не утратил своей детскойясности. Его глаза даже становились живее, когда он устремлял их на книги;он улыбался, созерцая редчайший экземпляр Диогена Лаэрция. Из всейобстановки, за исключением самого необходимого, уцелел только его книжныйшкаф со стеклянными дверцами. Однажды тетушка Плутарх сказала ему: - Мне не на что приготовить обед. То, что она называла обедом, состоялоиз хлебца и нескольких картофелин. - А в долг? - спросил Мабеф. - Вы отлично знаете, что в долг мне не дают. Мабеф открыл библиотечный шкаф, долго рассматривал свои книги, словноотец, вынужденный отдать на заклание одного из своих сыновей и оглядывающийих, прежде чем сделать выбор, затем быстро взял одну, сунул под мышку иушел. Он вернулся два часа спустя без книги, положил тридцать су на стол исказал: - Вот вам на обед. Тетушка Плутарх заметила, что с этого времени ясное лицо старикаподернулось тенью, и тень эта уже не исчезала. Но завтра, послезавтра, каждый день нужно было начинать сначала. Мабефуходил с книгой и возвращался с серебряной монетой. Когда букинисты увидели,что он вынужден продавать книги, то стали покупать у него за двадцать су то,за что он заплатил двадцать франков тем же книгопродавцам. Том за томом, всябиблиотека перешла к ним. Иногда он говорил: "Мне ведь восемьдесят лет",словно у него была тайная надежда добраться до конца своих дней раньше концасвоих книг. Он ушел из дому с Робером Этьеном, которого он продал затридцать пять су на набережной Малаке, а вернулся с Альдом, купленным засорок су на улице Гре. "Я должен пять су", - сказал он тетушке Плутарх, весьсияя. В этот день он не обедал. Он был членом Общества садоводства. Там знали о его нищете.Председатель Общества навестил его, обещал поговорить о нем с министромземледелия и торговли и выполнил обещание. "Ну как же! - воскликнул министр.- Конечно, надо помочь! Старый ученый! Ботаник! Безобидный человек! Нужнодля него что-нибудь сделать!" На следующий день Мабеф получил приглашениеобедать у министра и, дрожа от радости, показал письмо тетушке Плутарх. "Мыспасены", - сказал он ей. В назначенный день он отправился к министру. Онзаметил, что его измятый галстук, его старый фрак с прямыми полами и плохоначищенные старые башмаки поразили привратников. Никто к нему не обратился,не исключая самого министра. Часов в десять вечера, все еще ожидая, что сним заговорят, он услышал, как жена министра, красивая декольтированнаядама, к которой он не осмеливался подойти, спросила кого-то: "Кто этотстарик?" Он вернулся домой пешком, в полночь, под проливным дождем. Онпродал томик Эльзевира, чтобы оплатить фиакр, доставивший его в домминистра. Каждый вечер перед сном он привык прочитывать несколько страничек изДиогена Лаэрция. Он достаточно хорошо знал греческий язык, чтобы насладитьсякрасотами принадлежавшего ему подлинника. Теперь у него уже не оставалосьиной радости. Так прошло несколько недель. Внезапно заболела тетушкаПлутарх. Существует нечто более огорчительное, чем невозможность уплатитьбулочнику за хлеб: невозможность уплатить аптекарю за лекарства. Как-товечером доктор прописал очень дорогую микстуру. Кроме того, больнаячувствовала себя хуже, нужна была сиделка. Мабеф открыл шкаф - там былопусто. Последний том был продан. У него остался только Диоген Лаэрций. Он сунул этот уникальный экземпляр под мышку и вышел из дому; это было4 июня 1832 года; он отправился к воротам Сен-Жак, к наследнику Руайоля, ивозвратился с сотней франков. Он положил столбик пятифранковых монет наночной столик старой служанки и молча ушел в свою комнату. На следующий день с рассветом он сел в саду на опрокинутую тумбу; череззабор можно было видеть, как он неподвижно сидел все утро, опустив голову итупо глядя на запущенные грядки. Время от времени шел дождь; старик,казалось, этого не замечал. После полудня в Париже поднялся необычный шум.Этот шум был похож на ружейные выстрелы и крики толпы. Мабеф поднял голову. Заметив проходившего с лопатой на плече садовника,он спросил: - Что это такое? Садовник совершенно спокойно ответил: - Бунт. - Какой бунт? - Такой. Дерутся. - Почему дерутся? - А бог их знает! - сказал садовник. - Где же это? - спросил Мабеф. - Где-то возле Арсенала. Мабеф пошел к себе, взял шляпу, по привычке стал искать книгу, чтобысунуть ее под мышку, не нашел и, сказав: "Ах да, я и забыл!", вышел из домус растерянным видом.