Глава восемнадцатая. Два стула Мариуса ставятся один против другого

Внезапно стекла задребезжали от унылого далекого звона. На колокольнеСен-Медар пробило шесть часов. Жондрет отмечал каждый удар кивком головы. Когда послышался шестой, онснял пальцами нагар со свечи. Затем принялся шагать из угла в угол, выглянул в коридор, прислушался,опять зашагал, опять прислушался. "Только бы не надул!" - пробормотал он,возвращаясь на свое место. Не успел он сесть, как дверь отворилась. Тетка Жондрет распахнула ее и остановилась в коридоре, осклабляясьотвратительной льстивой улыбкой, которую подчеркивал свет, пробивавшийсяснизу, сквозь одну из щелей потайного фонаря. - Милости просим, сударь! - сказала она. - Милости просим, благодетель вы наш! - вскочив, подхватил Жондрет. Появился Белый. Его лицо выражало ясное спокойствие, невольно внушающее почтение. Он положил на стол четыре золотых. - Господин Фабанту! - заговорил он. - Вот вам на квартиру и нанеотложные расходы. А дальше будет видно. - Да вознаградит вас господь за вашу щедрость, благодетель! - вскричалЖондрет и, быстро подойдя к жене, тихо сказал: - Отошли фиакр. Покуда ее муж кланялся и пододвигал стул Белому, она незаметноскрылась. Вернувшись, она шепнула ему на ухо: - Отослала! Снег шел с утра не переставая и покрыл мостовую таким толстым слоем,что никто не слышал, как подкатил фиакр и как он отъехал. Белый сел. Жондрет пристроился на другом стуле, напротив него. Чтобы лучше представить себе то, что сейчас произойдет, пусть читательвообразит себе морозную ночь, пустыри больницы Сальпетриер, занесенныеснегом и белевшие в лунном свете, словно огромные саваны, огоньки уличныхфонарей, бросавшие красный отсвет на хмурые бульвары, на длинные ряды черныхвязов; глухое безлюдье, быть может, на четверть мили вокруг; дом Горбо в часглубочайшей тишины и жуткого мрака, а в этой развалине, затерявшейся вотьме, в глуши, огромную, слабо освещенную единственной свечой берлогуЖондрета, и в этой трущобе - двух человек, сидевших за одним столом: Белого,сохранявшего невозмутимый вид, и ухмылявшегося страшного Жондрета, в углустарую волчицу Жондрет, а за перегородкой - невидимого Мариуса, неупускавшего ни единого слова, ни единого движения, с настороженным взглядом,с пистолетом в руке. Мариус не испытывал страха; им владело лишь отвращение. Он сжималрукоятку пистолета и чувствовал себя уверенно. "Я арестую негодяя, кактолько сочту нужным", - думал он. Oн знал, что полиция близко, в засаде, и ждет условного сигнала, чтобысхватить преступника. Помимо всего прочего, он надеялся, что трагическое столкновение Белогос Жондретом прольет хоть немного света на то, что ему так важно было узнать.