Глава семнадцатая. На что была истрачена пятифранковая монета Мариуса

Мариус решил, что наступило время вернуться на свой наблюдательныйпост. В одно мгновение с проворством, свойственным его возрасту, он очутилсяу щели в перегородке. Он заглянул внутрь. Жилье Жондретов представляло необыкновенное зрелище. Мариус нашел,наконец, объяснение проникавшему оттуда странному свету. Там горела свеча впозеленевшем медном подсвечнике, но не она освещала чердак. Вся берлога былакак бы озарена огнем большой железной жаровни, поставленной в камин и полнойгорящих угольев, - той самой жаровни, которую раздобыла утром жена Жондрета.Угли пылали, и жаровня раскалилась докрасна; там плясало синее пламя вокругкупленного Жондретом на улице Пьер-Ломбар долота, которое было теперьвоткнуто в уголья и побагровело от накала. В углу возле дверей виднелись двегруды каких-то предметов, вероятно, положенных здесь неспроста - одна былапохожа на связку веревок, другая на кучу железного лома. Человек, непосвященный в то, что здесь замышлялось, мог бы предположить и самое худшееи самое безобидное. Освещенная таким образом комната напоминала скореекузницу, чем адское пекло, зато Жондрет при таком освещении смахивал большена дьявола, чем на кузнеца. От углей шел такой жар, что горевшая на столе свеча таяла со стороны,обращенной к жаровне, оплывая с одного края. На камине стоял старый медныйпотайной фонарь, достойный Диогена, обернувшегося Картушем. Чад от жаровни, поставленной в самый очаг между тлеющих головешек,уходил в каминную трубу, и в комнате не чувствовалось его запаха. Проникая сквозь оконные стекла, луна посылала свои бледные лучи в этопылавшее пурпуром логово, и поэтическому воображению Мариуса, которыйоставался мечтателем, даже когда нужно было действовать, они представлялиськак бы небесной грезой, залетевшей в безобразные земные сны. Ветер, врываясь через разбитое окно, рассеивал чад и помогал скрыватьприсутствие жаровни. Берлога Жондрета, если читатель припомнит то, что мы говорили о жилищеГорбо, являлась самой прекрасной ареной для темного, кровавого дела инадежным местом для сокрытия преступления. Это была самая глухая комната всамом уединенном доме на самом безлюдном бульваре Парижа. Если бы несуществовало на свете засад, то их изобрели бы там. Толща стен и множество необитаемых помещений отделяли эту трущобу отбульвара, а единственное ее окно выходило на пустыри, обнесенные глухойстеной и заборами. Жондрет разжег трубку, уселся на дырявый стул и задымил. Жена что-тоговорила ему шепотом. Если бы Мариус был Курфейраком, то есть принадлежал к той породе людей,которые смеются во всех случаях жизни, он расхохотался бы при виде супругиЖондрет. На ней была черная шляпа с перьями, живо напоминавшая головныеуборы герольдов на коронации Карла X, широченная клетчатая шаль поверхвязаной юбки и мужские башмаки - те самые, которыми утром побрезговала еедочь. По-видимому, этот наряд и заставил Жондрета воскликнуть: "Ага! Тыприоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушал доверие!" А на Жондрете был все тот же новый, слишком просторный редингот,подаренный Белым, и в его костюме по-прежнему поражало несоответствие междурединготом и панталонами, столь любезное, по мнению Курфейрака, сердцупоэта. Вдруг Жондрет возвысил голос: - Постой! Дай сообразить. Ведь по такой погоде он, пожалуй, приедет вфиакре. Бери-ка фонарь, зажги и спускайся вниз. Станешь за дверью. Кактолько услышишь, что подъехала карета, живо отвори; пока он подымется, тыпосветишь ему на лестнице и в коридоре, а как только проводишь сюда, опятьспустись бегом, рассчитайся с кучером и отошли его. - А деньги где? - спросила жена. Жондрет пошарил в карманах штанов и протянул ей пять франков. - Это еще откуда? - воскликнула она. - Тот лобанчик, что дал утром сосед, - с важным видом ответил Жондрет иприбавил: - Знаешь что? Надо бы принести сюда два стула. - Зачем? - Чтобы было на чем сидеть. У Мариуса пробежал по коже мороз, когда он услышал спокойный ответтетки Жондрет: - Ладно! Пойду приволоку их от соседа. Она быстро отворила дверь и вышла в коридор. Мариусу не хватило времени соскочить с комода, добраться до кровати испрятаться. - Возьми свечу! - крикнул Жондрет вдогонку. - Не надо, - сказала она, - только помешает, ведь мне два стула тащить.От луны и так светло. Мариус услышал, как тяжелая рука тетки Жондрет ощупью искала в темнотеключ. Дверь распахнулась. Он застыл, пригвожденный к месту неожиданностью истрахом. Тетка Жондрет вошла в комнату. Сквозь чердачное окно пробивался узкий лунный луч, разрезавший тьму какбы на два полотнища. Одно из этих широких полотнищ тьмы целиком закрывалостену, к которой прислонился Мариус, и его не было видно. Тетка Жондрет подняла глаза, не заметила никого, взяла оба стула,единственную мебель Мариуса, и вышла, оглушительно хлопнув дверью. Она вернулась в свою конуру. - Вот тебе стулья. - А вот и фонарь, - сказал муж. - Спускайся, живо! Она быстрым шагом вышла из комнаты, и Жондрет остался один. Он поставил стулья по обеим сторонам стола, перевернул долото вугольях, придвинул к камину старые ширмы, загородив ими жаровню, затемнаправился в угол, где лежала груда веревок, и нагнулся над ней, что-торазглядывая. То, что Мариус принял за бесформенную кучу хлама, оказалосьотлично слаженной веревочной лестницей с деревянными перекладинами и двумякрючьями. Ни лестницы, ни похожих на железные бруски тяжелых инструментов,добавленных к груде железного дома за дверью, не было утром в лачугеЖондрета; очевидно, он принес их днем, когда Мариус уходил. "Это кузнечные инструменты", - подумал Мариус. Если бы Мариус лучше разбирался в таких вещах, то понял бы, что онпринимал за орудия кузнеца особый набор для отмычки замков или взломадверей, а также колющие и режущие инструменты - два типа зловещих орудий,известных у воров под названием "жало" и "резь". Камин и стол с двумя стульями находились как раз напротив Мариуса.Жаровня была заставлена ширмой, комната освещалась только свечой; от самогомаленького черепка, валявшегося на столе или на камине, ложились длинныетени. Кувшин с отбитым горлышком затенял полстены. Комната застыла в жуткоми зловещем покое. В воздухе висело ожидание чего-то страшного. Жондрет дал своей трубке погаснуть - верный признак озабоченности - иснова сел за стол. Пламя свечи освещало острые, хищные черты его лица. Повременам он хмурил брови и взмахивал правой рукой, как бы возражая напоследние доводы грозного внутреннего голоса. При одной из таких угрюмыхреплик, обращенных к самому себе, он выдвинул ящик стола, вытащил длинныйкухонный нож и попробовал на ногте острие. Потом, сунув нож обратно,задвинул ящик. Мариус нащупал пистолет в правом жилетном кармане, вытащил его и взвелкурок. Пистолет издал при этом отчетливый сухой треск. Жондрет вздрогнул и привстал. - Кто там? - крикнул он. Мариус затаил дыхание. Жондрет прислушался, затем проговорил смеясь: - Ну и болван же я! Это трещит перегородка. Мариус зажал пистолет в руке.