Глава 24. Послушаем, что скажет нам Бернардо

Послушаем, что скажет нам Бернардо.
Уильям Шекспир, «Гамлет, Принц Датский».
До пасхальных каникул оставалось два дня, когда близнецы решили наконец взяться за свой прощальный подарок Амбридж.
Звук взрывов; чьи-то крики — скорее, удивлённые, чем испуганные. Гарри без особого интереса пошёл на шум. Его обгоняли десятки человек, с куда большим энтузиазмом устремлявшихся к месту, где опять что-то происходило.
Голос Фреда очень чётко выговорил какое-то заклинание — Гарри не потрудился запомнить, какое; яркая вспышка — и болото накрыло целый коридор. Самое настоящее болото.
Амбридж, рвущая и метущая, была везде; по крайней мере, её голос врезался Гарри в уши со всех сторон сразу. Фред и Джордж, смеясь, запускали остатки петард, навозные бомбы, бомбы с соком Мимбулюс Мимблетонии — на редкость вонючая вещь, хуже навоза, и отступали постепенно в холл.
Там собралась толпа; все ученики и все учителя. Амбридж была на верхней ступеньке лестницы, готовая лопнуть от злости; Фред и Джордж плечом к плечу стояли в центре холла, в окружении всей толпы — спокойные, светлые, залитые солнечными лучами; Гарри на миг показалось, что широкий карман мантии Фреда оттопыривает что-то прямоугольное, большое и твёрдое... как рамка фотографии. Картину довершал висящий высоко в воздухе над близнецами Пивз.
— Итак, — протянула Амбридж самым зловещим тоном, на который была способна. — Вы считаете это забавным — превратить школьный коридор в болото?
— Вы знаете, да, — отозвался Фред.
— Ну что же... вы двое скоро узнаете, как во вверенной мне школе поступают с теми, кто не умеет себя вести.
— Вынужден Вас огорчить, — Джордж церемонно-шутовски поклонился, — но вряд ли.
— Братец Фордж, тебе не кажется, что мы засиделись за партами? — задумчиво сказал Фред.
— Ты абсолютно прав, братец Дред, — кивнул Джордж. — Пора проверить...
—...себя во взрослой жизни, — беззаботно закончил Фред.
— Accio мётлы! — хором воскликнули близнецы.
Две метлы, буквально растолкав школьников, зависли перед своими хозяевами.
— Едва ли мы встретимся снова, — обратился Фред к Амбридж. — Так что не трудитесь нам писать.
— Не то чтобы мы плакали по этому поводу, — добавил Джордж. — Постарайтесь уж и Вы держать себя в руках после разлуки с нами.
— ВЗЯТЬ ИХ! — завизжала взбешённая Амбридж.
Близнецы одновременно взмыли в небо, оставив с носом членов Инспекционной бригады. Молчаливая толпа школьников следила за каждым движением близнецов.
— Желающих приобрести портативное болото, выставленное в коридоре наверху, милости просим к нам: Диагон-аллея, дом девяносто три, «Ужастики Умников Уизли»,— громко объявил Фред. — Наш магазин шуток!
— Специальные скидки учащимся Хогвартса, которые поклянутся, что с помощью наших товаров попробуют выжить из школы эту старую жабу, — прибавил Джордж, небрежно указывая на Амбридж. Из рукава близнеца вылетела навозная бомба и приземлилась прямиком на лбу Амбридж, не преминув взорваться.
— Ах, простите, я так неловок, — развёл руками Джордж.
Фред, зависнув рядом с полтергейстом, поглядел вниз.
— Выдай им за нас по полной, Пивз.
И Пивз, издевавшийся над всеми и каждым, никогда никого не слушавший, с готовностью отсалютовал близнецам своей несуразной шляпой-колокольчиком.
Близнецы оглянулись, и Гарри хотелось бы верить, что они искали в толпе его. Он поднял руку и качнул ладонью в знак прощания.
Под оглушительные рукоплескания Фред и Джордж совершили над залом круг почёта и двумя рыжими, сияющими на солнце молниями вылетели в огромное окно под самым потолком. Они растворились в буйствующем, невероятном закате, словно специально расцветившем сегодня вечером небо для близнецов, и у Гарри болезненно защемило в груди.
Когда он брёл по коридорам в подземелья, среди гомонящей толпы, ему казалось, что школа опустела.

* * *

Занятия Эй-Пи, разумеется, прекратились с того самого дня, как Амбридж вызнала у Гермионы про существование «тайного ученического сообщества». Но Гарри всё равно часто приходил в Выручай-комнату, потому что сомневался, что Амбридж сумеет войти. Для того надо, как минимум, знать, кто и зачем в данный момент комнату использует. А Амбридж вряд ли додумалась бы до того, что Гарри Поттер является в Выручай-комнату тосковать.
Комната становилась для него маленькой, не больше общей спальни в подземельях; она давала ему те самые подушки, на которых близнецы частенько ласкали Гарри, окружала его приглушёнными неяркими тонами — бежевые обои, светлый потолок. Так ему было проще вспоминать близнецов. Жаль, что комната не могла предоставить ему их — хотя бы на час-другой. Но... «хорошенького, — твердил себе Гарри, кусая губы, — понемножку». С него хватало и одиночества, которое комната давала ему в избытке, и горечи, которая была с ним всегда.
Он приносил с собой учебники и делал домашнее задание в Выручай-комнате — делал, как всегда, скрупулёзно, тщательно, точно. Учителя с марта ставили Гарри всем в пример безо всяких оговорок; после интервью они вообще как-то подобрели к нему. Быть может, пытались загладить то, что тоже сомневались в нём. Хотя он заслуживал все те баллы, что они ему начисляли, и все те похвалы, что раздавались в его адрес; учиться было легко, куда легче, чем жить. Один только Снейп не начислял Гарри баллов и не хвалили — он вообще игнорировал его после... после инцидента с мыслесливом. Гарри, собственно, не стремился, привлекать внимание своего декана, поскольку действительно сказал всё, что хотел; и ещё потому, что его снова затягивала апатия.
Малфой пытался как-то наезжать на Гарри, пытался что-то сделать и сказать — Гарри, не слушая, отбрасывал блондина заклинанием в сторону и проходил мимо. Ему было неинтересно. Его ничто не привлекало в этом долбаном мире, где каждый, стоит тебе остаться беззащитным, так и спешит сделать тебе гадость. И чем ты беззащитнее — тем больше размеры гадости.
После изнасилования — иногда Гарри называл про себя вещи своими именами, иногда нет, потому что здесь тоже не было никакой разницы — у него всё болело несколько дней. Ходить было трудно, хотя он залечил порванное и пользовался обезболивающим; безбожно растянутые вторжением мышцы ныли, несмотря на все зелья и заклинания. Гарри ходил с некоторым трудом, а тренировка по квиддичу и вовсе была ужасна, хотя снитч Гарри ловил даже быстрее, чем обычно — исключительно затем, чтобы как можно скорее приземлиться и спрыгнуть с метлы.
Здесь, в Выручай-комнате, никто не мешал ему уткнуться лицом в подушку и лежать так часами, пытаясь ни о чём не думать. Но попытки эти обычно не увенчивались успехом. Он вспоминал прощание с близнецами, вспоминал последнее занятие окклюменцией, вспоминал свою кровь на полу холла — пятно так никто и не сумел убрать, вспоминал боль, досаду и бессилие — воспоминания всплывали сами, окутывая его душным покрывалом прошлого. Он понимал, что этим губит себя; всё чаще, вставая после нескольких часов лежания на полу, он чувствовал головокружение и слабость, а однажды умудрился упасть в обморок. Но выбираться из апатии, встряхиваться у Гарри не было никакого желания. Зачем?
«Ты просишь прощения за то, что твой отец делал со мной, Поттер? Ты не знаешь, за что именно извиняешься... ты понятия не имеешь, что они все сотворили со мной...» С самого начала пасхальных каникул эти слова жгли Гарри. Что они могли сотворить с человеком, чтобы довести до такого? У Гарри не хватало фантазии вообразить зверство такой степени; и эта неизвестность, неопределённость, мучила его даже больше изнасилования. Оно, в конце концов, произошло с ним не впервые, и он, наверное, мог принять как данность, что люди, желающие унизить его и отомстить ему за что бы то ни было, выбирают именно этот способ.
Был только один способ узнать, что произошло тогда, двадцать лет назад, такого: поговорить с теми, кто там был. Снейп в качестве источника информации был отвергнут Гарри без раздумий. Оставались Сириус и Ремус; и если Гарри понятия не имел, где оборотень и как с ним можно связаться, то с крёстным он мог поговорить.
Прощальный подарок Сириуса на Рождество, тот самый странный свёрток, содержал в себе маленькое квадратное зеркало; по виду очень старое. На его оборотной стороне рукой Сириуса было нацарапано: «Это двустороннее зеркало, второе — у меня. Если захочешь со мной поговорить, погляди в него и назови моё имя; ты появишься в моём зеркале, а я в твоём. Мы с Джеймсом всегда так переговаривались, когда отбывали разные наказания».
Гарри не хотел копаться в грязном белье двадцатилетней давности; но коль скоро вышло так, что это бельё внезапно стало его собственным грязным бельём... если он вынужден был расплачиваться за ошибки, которых не совершал... если он уже принял на себя долги своего отца... то он имеет право знать чуть больше о том, во что ввязался. Кто, если не он?
— Сириус Блэк! — громко и чётко сказал Гарри.
Зеркало замутилось на пару минут; Гарри уже начал подозревать, что что-то сделал не так, когда оно внезапно прояснилось, и в нём появилось лицо Сириуса.
— Привет, Гарри! — крёстный улыбался. Гарри выжал из себя какую-то псевдорадостную гримасу. — Что-то случилось?
Гарри быстро пересказал то, что увидел в мыслесливе Снейпа — не упоминая, конечно, чем всё в итоге закончилось.
— Я надеюсь, ты не судишь Джеймса по тому, что видел... — Сириус тщательно подбирал слова. — Понимаешь, Джеймс и Снейп ненавидели друг друга с самой первой секунды, знаешь ведь, как это бывает? У Джеймса было всё то, чего не было у Снейпа: его любили, он хорошо играл в квиддич, ему многое хорошо удавалось. А Снейп был такой, знаешь, придурок, и потом, он увлекался чёрной магией, а у Джеймса — каким бы отвратительным он тебе ни показался — на этот счёт была очень строгая позиция.
— В том случае, что я видел, Снейп не использовал никакой магии, — негромко возразил Гарри. — Отец напал на него только потому, что ты сказал, что тебе скучно...
Сириус покраснел; при его смуглости это выглядело так, будто у него под кожей разлился свекольный сок.
— В этом, конечно, хорошего мало...
— Он игрался со снитчем напоказ, — горько сказал Гарри. — И всё время ерошил волосы...
— Я и забыл, — нежно пробормотал Сириус. — Это было так давно...
— И он выглядел таким идиотом, — буркнул Гарри. — Таким самодовольным...
— Мы все тогда были идиотами! — оптимистично заверил его Сириус. — Пожалуй, только Луни не был... в какой-то мере...
— Но он ничего не делал, чтобы остановить тебя и отца, — угрюмо напомнил Гарри.
— Но иногда ему удавалось нас пристыдить, — вздохнул Сириус.
— И мама ненавидела Джеймса! — в отчаянии сказал Гарри. — Она терпеть его не могла, в грош не ставила! Вы даже шутили над этим... ты сказал: «Читая между строк, приятель, я бы предположил, что она о тебе не самого высокого мнения». Как она могла выйти за него замуж?
— На седьмом курсе они начали встречаться. К тому времени мы все стали серьёзнее... война уже развернулась вовсю. Джеймс перестал воображать и посылать в людей заклятия ради забавы...
— И в Снейпа?
На лице Сириуса крупными буквами было написано: «Дался тебе этот Снейп...». Определённо, крёстному не хотелось вспоминать о тех временах, когда они «были идиотами».
— Снейп — это особая тема, — неохотно признал Сириус. — Он и сам не упускал случая напасть на Джеймса...
— Что после нескольких лет, в течение которых Джеймс сам на него нападал, было более, чем естественно, — пробормотал Гарри.
— Вот что, — хмурясь, сказал Сириус, — твой отец был моим лучшим другом и очень хорошим человеком. В пятнадцать лет многие делают глупости. Потом он стал умнее.
Гарри кивнул; в это хотелось верить.
— Кстати, что сказал Снейп, когда застал тебя у своего мыслеслива?
— Сказал: «Остроумный человек был твой папаша, правда?», — Гарри прикусил нижнюю губу. — В общем, он был очень зол. Очень.
— Но он ведь не отказался учить тебя окклюменции? — допытывался Сириус.
В последний месяц Гарри не снились сны с коридором, ведшим в Департамент тайн; шрам не болел. Поэтому он счёл себя вправе сказать:
— Я уже научился.
— Значит, отказался?.. — Сириус стиснул зубы, на висках вздулись жилы. — Послушай, Гарри, ты должен с ним поговорить... нельзя так быстро научиться окклюменции.
— А ты учился окклюменции? — заинтересовался Гарри.
— Да. В нашем чокнутом роду всех детей обучали защищать разум ещё до школы. Правда, у меня особых успехов не было; у меня вообще к ментальной магии практически нет способностей.
— Ну а вот я научился, — упрямо сказал Гарри. — Я ведь и анимагом стал быстро.
— Анимагия и окклюменция — совсем разные вещи, — несколько нравоучительно заметил Сириус.
Гарри невольно улыбнулся.
— Тем не менее, я уже могу защищать свой мозг от Вольдеморта. На самом деле.
— Гарри, это всё равно не дело, — Сириус выглядел обеспокоенным. — Если бы ты на самом деле уже научился, Снейп прекратил бы занятия нормальным образом, а если только из-за мыслеслива...
— Всё нормально, Сириус, — терпеливо уверил крёстного Гарри. — Я только хотел поговорить с тобой об отце, больше меня ничего сейчас не беспокоит...
— Жаль, что ты увидел Джеймса в... неудачном ракурсе, — Сириус тряхнул головой. — Он был храбрым и искренним... настоящим гриффиндорцем.
— И сын у него слизеринец, — мазохистски сказал Гарри. — Послушай... Снейп сказал, что вы сделали с ним ещё что-то ужасное... то есть, ничего конкретного он, конечно, не говорил, но я так понял, что было что-то хуже, чем то происшествие после СОВ.
Сириус смутился.
— Ну, мы вообще враждовали... может, он имел в виду то, что Джеймс однажды спас ему жизнь?
Гарри очень сомневался, но понимал, что историю о прошлом из Сириуса сейчас не вытянешь: слишком она, видимо, грязная, стыдная и так далее по списку.
— Может быть, — согласился Гарри. — Ладно, мне пора домашнее задание делать... поговорим ещё как-нибудь потом, ладно?
— Ладно, — согласился Сириус без возражений. — До связи, Гарри.
— До связи, Сириус.
Зеркало связи помутнело и снова прояснилось — но отражало теперь уже, как обычное зеркало, самого Гарри. Он сунул зеркало в сумку и откинулся на подушки, чувствуя себя донельзя усталым. Разговор только запутал Гарри ещё больше.
Гарри хотел сочувствовать Снейпу — но после «инцидента с мыслесливом» просто не мог. Он хотел продолжать любить и уважать отца, которого никогда не знал, но это получалось у него с трудом. Он хотел избавиться от роя неприятных мыслей о неприятных вещах, но и это было ему не под силу. В конце концов Гарри заснул, неудобно разметавшись среди подушек.
— Привет, котёнок! — Седрик снова сидел на столе в Большом зале и улыбался Гарри.
— Привет, — вяло согласился Гарри, подходя ближе.
— Котёнок, не нужно...
— Что не нужно?
— Хоронить себя заживо, — сказал Седрик. — То, что с тобой сделали — это ужасно, это непростительно, это отвратительно... но неужели ты хочешь на радость всем врагам тихо умереть в своей постели от тоски?
— Почему бы и нет? — безразлично спросил Гарри. — Какая мне будет разница, что почувствуют мои враги?
— Что почувствуют враги — действительно никакой, — покладисто согласился Седрик. — А те, кто тебя любит? Тебе всё равно, что они будут чувствовать?
— А кто меня любит? — удивился Гарри.
— Фред и Джордж. Блейз. Даже Джинни до сих пор в тебя влюблена, а ты не ценишь,
— улыбнулся Седрик.
— Насчёт Блейза я и сам ничего не знаю... — Гарри опустил голову. — Он мне уже не безразличен, как в прошлом году... он столько раз спасал мне жизнь... но... хм. А Фред и Джордж бросили меня... сбежали из школы. Насчёт Джинни — так она с Майклом Корнером. И у них всё хорошо, по-моему.
Седрик покачал головой.
— Смотри... — он грациозно повёл полупрозрачной рукой в воздухе, раскрытой ладонью вверх.
В тёмном воздухе соткался из ничего Блейз — такой же, как в жизни; только Гарри сразу понял, что он ненастоящий, во сне это как-то отчётливо было известно. Губы Блейза-иллюзии шевельнулись, и он заговорил, глядя на Гарри — такие интонации Гарри слышал у него только раз в жизни:
— Я люблю тебя. Жить без тебя не могу. И эта треклятая любовь будет со мной до конца — я гадал, я теперь не могу ошибаться, когда гадаю.. если бы не так любил, убил бы тебя на хрен, честное слово — за то, что стал от тебя зависеть. Никогда ни от кого не зависел, никому не подчинялся... а если скажешь спрыгнуть с Астрономической башни — спрыгну. Ну, разве что поцелуй потребую напоследок, но спрыгну обязательно. Я-те-бя-люб-лю.
Образ Блейза растаял в воздухе. Седрик повёл рукой в другую сторону.
— Смотри ещё.
На этот раз это были близнецы. Фред-иллюзия нежно сказал:
— Что бы там ни случилось, мы тебя любим. Запиши на бумажке, что ли, и приклей её к пологу кровати — чтоб не забыть.
— Мы с тобой даже тогда, когда ты думаешь, что ты один, — добавил Джордж-иллюзия.
— Если хочешь прямо, то мы никогда не перестанем тебя любить.
Близнецы тоже растаяли, а Гарри сидел, как громом поражённый.
— Ты... ты всё это вынул из моей памяти?
— Да, — кивнул Седрик. — Это самые яркие, по-моему...
— Я же не так уж и плох в окклюменции, — буркнул Гарри смущённо. — Как ты это сделал, а я и не заметил?
— Окклюменция здесь ни при чём, котёнок. — Седрик озорно склонил голову к плечу — с таким изяществом, какого Гарри никогда не удавалось достичь. — Это место... оно создано мной и тобой. И друг друга мы с тобой фактически выдумали — специально, чтобы видеться здесь и разговаривать. У нас всё теперь общее — и память тоже.
— Тогда почему я не помню ничего твоего?
— Потому что я умер, — напомнил Седрик, улыбнувшись. — У меня нет памяти. У меня, если вдуматься, вообще ничего нет. Если бы я был ещё жив, тогда да, ты знал бы все мои секреты.
— Если у тебя нет ни памяти, ни чего-нибудь ещё вообще, то как ты приходишь в мои сны, как ты осознаёшь себя? — Гарри не заметил, когда в нём проснулось обычное жадное любопытство до всего нового и непонятного.
— Не знаю, — Седрик пожал плечами. — Это, сам понимаешь, никто никогда не изучал. Может быть, я есть, пока есть ты. Может, я существую только до какого-то определённого момента. Я вроде бы и помню всё, что со мной было... но как-то полупрозрачно, дымчато, как я сам.
— То есть, я могу проснуться, и ты больше никогда не придёшь? — такой острой тревоги Гарри не испытывал уже давно.
— Пока я нужен тебе — я буду с тобой, — твёрдо пообещал Седрик.
— А... как ты это определишь — нужен ты мне или нет?
— Ты это и сам поймёшь.
— Не могу себе представить такую ситуацию...
— Когда старшие братья умирают, младшим ничего не остаётся, как вырасти... и тогда им уже не нужна поддержка старших.
— В таком случае, к чертям собачьим это вырастание! — запальчиво заявил Гарри.
Седрик рассмеялся.
— Ты всё такой же котёнок... это твой стиль: посылать к чёртям все законы природы. Но ты вырастешь. Ты уже почти мужчина.
— Мне всего пятнадцать лет, — тоскливо сказал Гарри. — И я ничего не понимаю в своей жизни...
— А её и не нужно понимать. Просто живи ею, — посоветовал Седрик. — Живи так полно, так насыщенно и так ярко, как получится. Считай, что это мой братский завет тебе.
— Завет... — хмыкнул Гарри. — Слушай... я хотел тебя спросить... ты видел ангелов?
Дурацкая «ангельская» теория всё не давала Гарри покоя.
— Ангелов? Нет, — покачал головой Седрик. — Ни ангелов, ни Бога, ни Дьявола — никого. Говорят, их можно увидеть, если пойти дальше...
— Куда дальше?
— Я, собственно, не знаю, как это место называется... царство мёртвых, рай, ад, что-то в этом роде. Призраки, вот как я, там не были. Если кто-то в этом роде и существует, то, наверное, специально нам не показывается. Чтобы живые ничего не знали.
— А как проще было бы, если бы знали... — пробормотал Гарри.
— «Проще» — не значит «лучше», — грустно сказал Седрик. — Практически никогда.
— А как же «всё гениальное просто»? — вспомнил Гарри.
— Гений может быть и злым.
— Добро — вообще понятие растяжимое, — Гарри пришёл на ум Дамблдор — воплощение света в современном Магическом мире.
— Как и зло, — кивнул Седрик. — Нет ни чёрного, ни белого. Есть радуга, котёнок.
Гарри замолчал — уже не апатично и вяло, а просто так, чтобы не тратить хрупкую тишину, не разменивать её на слова. Ему уже было что обдумать.
— И никогда не забывай, котёнок, что ты огонь и лёд, — добавил Седрик.
— Может, хоть ты объяснишь, что это значит? — не выдержал Гарри.
— А зачем? — искренне удивился Седрик. — Это же и так понятно.
— А если не понятно? — надулся Гарри.
Седрик в затруднении пожал плечами.
— Как бы тебе сказать... огонь и лёд — они оба обжигают. Один жаром, другой холодом, но ощущение одно и то же. И ты это умеешь. На обоих можно смотреть бесконечно, на их переливы, на свет огня и блеск льда... на тебя тоже. Я плохо объясняю, совсем неправильно, но ты поймёшь, если захочешь.
Гарри поморгал.
— Чем больше мне объясняют что-нибудь, тем большим идиотом я себя чувствую, — пожаловался он.
— Пока ты себя хоть как-то чувствуешь, это всегда можно исправить в лучшую сторону, — беспечно отозвался Седрик. — Всё в порядке вещей, котёнок.
— Ничего себе порядочек, — проворчал Гарри больше для проформы, чем на самом деле возмущаясь чем-либо. Ответом ему был тихий смех Седрика.
Гарри проснулся от того, что его тряхнули за плечо.
— Гарри! Ну, просыпайся же уже...
— Что, Блейз? — сонно пробормотал Гарри, разлепляя веки.
— С тобой всё в порядке? — встревоженно спросил Блейз. — Ты не был на ужине, не был на завтраке, ночевать в спальню не приходил... каникулы, конечно, на уроки не надо, но всё-таки...
— Я всё это время был тут, — без особой надобности пояснил Гарри, садясь. Впервые со дня «инцидента с мыслесливом» он чувствовал настоящий голод. — Ты... беспокоился обо мне?
— Конечно, — Блейз слегка покраснел.
Гарри помялся немного и сказал:
— Послушай... я думаю, ты должен знать... тогда, после Рождества... когда ты рассказывал мне, откуда взялась Элоиза... Я тогда заснул позже тебя минут на двадцать.
— Ничего страшного, — сказал Блейз с сомнением. — Когда я решил, что ты заснул, я же не сказал ничего такого, чего ты бы и до этого не знал...
— Иногда надо говорить вслух, пусть даже я и знаю, — тихо сказал Гарри. — Иначе можно забыть всё самое важное...
— Так это потому, что ты забыл, ты избегаешь меня уже больше недели?
— Нет, не потому...
— А почему?
— Я не хочу об этом говорить, — правдиво признался Гарри. — Я хочу забыть эту гадость, как страшный сон.
— У тебя круги под глазами, — Блейз нежно провёл кончиками пальцев по виску и левой скуле Гарри. — И ты весь осунулся, скоро на ходу будешь греметь костями... это всё из-за гадости, которую ты хочешь забыть?
Гарри кивнул.
— Тогда забывай её совсем, — решил Блейз. — Я не хочу, чтобы ты доводил себя до нервного и физического истощения из-за какой-то гадости.
— Не хочешь?
— Не хочу. А что?
— Тогда помоги мне её забыть, — предложил Гарри.
После разговора с Седриком ему как никогда хотелось жить... и ему отчаянно требовался ответ на этот вопрос, возникший во время апатии: зачем? К чему?
Он задумался на минуту, не выглядит ли это так, будто он просто использует Блейза, но как только горячие губы Блейза робко коснулись губ Гарри, эти мысли вылетели из головы. В конце концов, это то, чего хочет Блейз, и то, что очень нужно ему самому. Какие ещё причины требуются?
Блейз целовал его так жадно, словно пил что-то с его губ, пил и никак не мог утолить жажду — жажду прикосновений, ласки — даримой и ответной... Очки мешали, и Блейз снял их с Гарри, отложив в сторону. Гарри расстегнул мантию Блейза, стянул с плеч и прижал его вплотную к себе; Блейз, не переставая целовать Гарри, потянул вверх его футболку. Гарри слегка отстранился и сам снял её окончательно; встал, расстегнул джинсы — они упали с него, хотя были по размеру, когда миссис Уизли покупала их. Ботинок на Гарри и так не было — он снял их ещё вчера вечером; два ловких изгиба — и с носками тоже покончено. Поколебавшись, Гарри зацепил плавки за пояс, дёрнул вниз — так нервно, что едва не порвал — и позволил им тоже упасть; выступил из кучки одежды и взглянул на Блейза.
Блейз так заворожённо смотрел на открывшееся ему худое, испещренное шрамами и следами кое-как заживших переломов и гематом тело, единственной выигрышной чертой которого была какая-никакая складность и гибкость, так зачарованно и восхищённо, как будто перед ним был Аполлон собственной персоной; Гарри почувствовал, как щёки становятся горячими от этого восхищения.
— А ты не хочешь последовать моему примеру? — немного хрипло предложил он.
— Ну, если ты настаиваешь, — лукаво протянул Блейз и поднялся с пола одним слитным движением.
От жеста, которым Блейз потянулся к пуговицам своей рубашки, у Гарри пересохло во рту. Когда Блейз, неуловимо двинув плечами, позволил рубашке слететь, у Гарри потемнело в глазах от желания.
— Ты такой красивый... — вырвалось у Гарри, когда Блейз избавился от брюк — всё так же плавно и завораживающе, словно задался целью свести Гарри с ума. — Как статуэтка...
— Ты всё равно красивее, — Блейз привлёк Гарри к себе и снова поцеловал.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя, — ответил Блейз, словно это было чем-то само собой разумеющимся.
Гарри запустил руки в волосы Блейза, пахнущие мятой и ещё чем-то, пряным и сладким одновременно; и перебирал их, ласкал, как мог, пока Блейз нежными, невесомыми поцелуями спускался вниз по его телу.
— Ах-х... — Гарри задохнулся в ответ на жаркую влажность рта Блейза, обхватившего его член. — Блейз...
Не было ни изнасилований, ни боли, ни мести; не было враждебного мира, обязательств, чужих долгов, грядущей войны... ничего не было, кроме маленькой комнаты, чей пол был выстлан шёлковыми подушками, мир ограничился её стенами, и это было так хорошо, так правильно, и никого не было, кроме них двоих, и никогда не было нужно... Гарри зашёлся в торжествующем крике, изливаясь в рот Блейза, и его колени подломились.
Новый поцелуй, с солоновато-горьким привкусом, заставил его застонать в рот Блейзу; пальцы Гарри пробежались по позвоночнику Блейза, от выступающего позвонка в начале спины до ягодиц и скользнули между ними.
Это вообще поначалу представлялось Гарри принципиальным вопросом — кто из них будет сверху; учитывая всю их предысторию... Но Блейз, кажется, не испытывал ни малейших сомнений, доверяясь Гарри.
— Deungo, — шепнул Гарри, и его пальцы покрылись толстым слоем смазки.
Блейз лёг на спину, и Гарри осторожно ввёл один палец. Блейз вздрогнул и улыбнулся припухшими после минета губами — улыбка была совершенно дикая, отчаянная и счастливая.
— Поцелуй меня, — попросил Блейз.
Гарри склонился к нему и поцеловал — нежно, глубоко, исследуя языком послушный рот; второй палец проскользнул без сопротивления. Блейз задохнулся.
— Пожалуйста... я хочу тебя... я третий год тебя хочу...
Гарри ввёл третий палец.
— Га-арри... — Гарри целовал Блейза снова и снова, потерявшись в вихре прикосновений к горячей, боже, такой горячей коже, покусывал твёрдые соски, тёмно-вишнёвые на фоне слегка смуглой кожи, проводил языком по ключицам... кровь шумела в голове прибоем.
— Возьми же меня, ну!.. — Блейз резко подался вперёд, до упора насаживаясь на растягивающие пальцы, и Гарри не выдержал.
Он осторожно вошёл в Блейза на сантиметр не больше, раздвигая податливые мышцы; он хотел остановиться, дать время привыкнуть, но тот в этом времени не нуждался вовсе.
— Дальше... ещё... пожалуйста... — глаза Блейза закатились, пальцы скользили по шёлковой поверхности подушек в безуспешной попытке смять скользкую ткань.
Гарри рывком вошёл до конца — так горячо, так тесно... Блейз тихо вскрикнул.
— Тебе больно? — Гарри поймал правую руку Блейза, переплёл свои пальцы и его.
— Мне хорошо... двигайся, Гарри-и....
Гарри не требовалось просьб; это был инстинкт, почти первобытный, — двигаться, в этой жаркой тесноте, подающейся навстречу, принимающей всё, что он мог дать, и отдающей всё, что можно было отдать, смотреть в мутные от удовольствия чёрные глаза, подчиняющиеся и подчиняющие, с расширенными, хмельными зрачками... запах желания пропитал воздух, жар тел повис маревом — или это в глазах Гарри всё плыло от кайфа, нестерпимого, острого...
Оргазм взорвал Гарри изнутри; раскалённые осколки засели в каждой клетке Гарри, плавили его, разрезали на части, и он кричал от счастья, и Блейз вторил ему, стискивая его руку, впиваясь ногтями в тыльную сторону ладони — до крови...
Блейз ещё не восстановил дыхание, когда Гарри почувствовал сонливость. «Только что ведь проснулся, — попенял он сам себе и сам себе же ответил: — Ну и что?».
Гарри обхватил Блейза за талию.
— Как ты?
— Лучше не бывает, — Блейз поцеловал Гарри в висок, отведя прилипшую к коже прядь за ухо. — Тебе стало лучше?
— Я забыл всё, что хотел забыть, если ты об этом, — улыбнулся Гарри. — Ты восхитителен... кстати, как ты сумел меня здесь найти?
— Я видел в последние дни, что тебе плохо. И знаю, что ты любишь здесь прятаться. Дверь появилась после того, как я подумал о комнате, чтобы тосковать.
Гарри рассмеялся и поцеловал Блейза в плечо.
— Ты как будто мои мысли читал...
— Если бы... — почти беззвучно ответил Блейз.
Сон Гарри был глубок и покоен. А вот Блейз, показалось Гарри, не спал вовсе; во всяком случае, когда Гарри открыл глаза, Блейз лежал рядом, опершись на локоть, и во все глаза смотрел на своего спящего любовника с такой щемящей нежностью, что Гарри захотелось закрыть глаза и притвориться, что всё ещё спит — видеть эту нежность было словно подглядывать в окно за ничего не подозревающими людьми, живущими своей — такой полной, такой насыщенной и яркой, как получалось — жизнью.